Текст книги "Крушение России. 1917"

Армия

Исход революции в огромной степени предопределила армия. Что так ясно сейчас видно из нашего, исторического далека – безусловную возможность России вместе с союзниками добиться победы над Центральными державами, – было трудно разглядеть из фронтовых окопов и тыловых казарм. Как подмечал генерал Юрий Данилов, «внутренняя связь операций на русском фронте с общей обстановкой была ясно ощущаема только на верхах армии. Для армейской массы эта связь была не ясной. Внизу, в ее толще, ощущались лишь раздражающее количество жертв и почти полное отсутствие видимых результатов»[1156]1156
  Данилов Ю.Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 386.


[Закрыть].

Армия, становясь более многочисленной, лучше вооруженной и управляемой, теряла в качестве личного состава и моральном духе.

Объезжая осенью 1916 года войска, Николай II устроил смотр частям генерала Щербачева в Тирасполе. «После осмотра войск царь, желавший выяснить для себя размер потерь, понесенных войсками, попросил командиров, чтобы подняли руки те солдаты, которые были в составе своих частей с самого начала военной кампании. Командиры отдали соответствующий приказ, но над тысячами голов появилось лишь несколько рук. Были и такие части, где руки не поднял ни один человек»[1157]1157
  Жильяр П. При дворе Николая II. Воспоминания наставника цесаревича Алексея. М., 2006. С. 106–107.


[Закрыть], – вспоминал сопровождавший в поездке императора и наследника Пьер Жильяр. «Первый, кадровый, состав императорской пехоты ушел в вечность в осенних боях четырнадцатого года, – писал Антон Керсновский. – Второй – окрасил своей кровью снег первой зимней кампании – снег Бзуры, Равки и Карпат. Третий состав – это «перебитые, но не разбитые» полки великого отхода. Пришедший ему на смену четвертый вынес вторую зимнюю кампанию. Пятый лег в ковельские болота. Шестой догорал в Буковине и Румынии, на смену ему запасные полки готовили седьмой. Изменение состава повлекло за собой и изменение облика армии. Она стала действительно «вооруженным народом»[1158]1158
  Керсновский А.А. История Русской Армии. М., 1999. С. 712.


[Закрыть].

Высший командный состав, безусловно, набрался большого боевого опыта, отмечалось очевидное улучшение в деле управления войсками. Но у старших офицеров и генералов была масса оснований для претензий. Они нередко сетовали на отсутствие жесткой, диктаторской власти, необходимой, по их мнению, в тяжелое военное время, на попустительство оппозиционерам. Маниковский в личном письме жаловался в августе 1916 года на отсутствие в столице «даже тени настоящей власти. Ведь вся Россия исстрадалась от того сумбура, который идет у нас в тылу… Нужно жить и страдать так, как я, чтобы видеть и понимать все те адовы планы, которые готовятся и строятся у нас здесь, да и “подготовляются” в армии»[1159]1159
  Цит. по: Поликарпов В.В. От Цусимы к Февралю. С. 314.


[Закрыть]. Генералы на передовой по-прежнему видели неорганизованность тыловых служб и военных поставок. Барон Петр Врангель возмущался, что «протекционизм, свивший себе гнездо во всех сферах русской жизни, по прежнему сплошь и рядом выдвигал на командные посты лиц, далеко не достойных»[1160]1160
  Врангель П.Н. Записки. Ноябрь 1916 – ноябрь 1920. Мн., 2002. С. 3.


[Закрыть]. Особенно, по его мнению, это касалось центрального аппарата, внутренних гарнизонов и военных округов. «В управления Главного штаба и на командные должности в военных округах назначали не по признаку организаторских способностей данного лица, а единственно по признаку негодности для службы в Действующей армии, – свидетельствовал Керсновский. – …Военным министром после вынужденного ухода ген. Сухомлинова был сделан совершенно беспринципный Поливанов, весь смысл службы видевший в недостойных офицера интригах и ставший угождать Думе и оппозиционной общественности»[1161]1161
  Керсновский А.А. История Русской Армии. С. 714–715.


[Закрыть]. Так виделось с фронта.

Разделение кадрового офицерского корпуса на желающих воевать и предпочитающих тыловые должности произошло еще в первые месяцы войны. На передовой в полках оставалось по 5–6 коренных, как их называли, офицеров, командовавших в основном батальонами. Разрастание армии требовало постоянного пополнения офицерского состава. Очень хорошо себя зарекомендовали офицеры, выросшие из довоенных подпрапорщиков, а также вольноопределяющиеся из числа образованных гражданских лиц. Но последних было мало, университетские значки чаще блестели на френчах земгусар. Основную массу офицеров составляли юные прапорщики, попадавшие на ускоренные курсы сразу со школьной скамьи и носившие мундир только несколько месяцев, если не недель. «Вчерашний гимназист, а то и недоучка, полуинтеллигент в прапорщичьих погонах, командовал ротой в полтораста-двести мужиков в солдатских шинелях. Он мог их повести в атаку, но был не в состоянии сообщить им воинский дух – той воинской шлифовки и военной закалки, которой сам не обладал»[1162]1162
  Там же. С. 713.


[Закрыть].

Солдаты тоже представляли собой весьма сырой материал. Они проходили трехнедельные, в лучшем случае – двухмесячные курсы в запасных полках, после чего отправлялись на фронт, где командиры предпочитали их переучивать, прежде чем поставить на позиции. Генерал Врангель был крайне невысокого мнения о солдатском пополнении: «Состоя преимущественно из запасных старших сроков, семейных, оторванных от своих хозяйств, успевших забыть пройденную ими когда-то школу, они неохотно шли на войну, мечтали о возвращении домой и жаждали мира. В последних боях сплошь и рядом наблюдались случаи «самострелов» – пальцевых ранений с целью отправки в тыл»[1163]1163
  Врангель П.Н. Записки. С. 4.


[Закрыть].

Низким было качество пополнения даже в элитных частях, коими всегда была императорская гвардия. К концу 1916 года в каждом гвардейском пехотном полку оставалось 10–12 кадровых офицеров из первоначальных 70–75 и до сотни солдат из 1,8–2 тысяч мирного времени. А ведь речь шла о главном оплоте всей властной конструкции. «В каждом бою гвардейская пехота сгорала, как солома, брошенная в пылающий костер, – не скрывал своей горечи полковник Лейб-гвардии Финляндского полка Дмитрий Ходнев. – Перебрасываемая постоянно с одного участка фронта на другой, попадавшая к разным командующим армиями, посылаемая ими в самые опасные, тяжелые и ответственные места, гвардия все время уничтожалась… Будь гвардейская пехота не так обессилена и обескровлена, будь некоторые ее полки в Петрограде – нет сомнения, что никакой революции не случилось бы, т. к. февральский бунт был бы немедленно подавлен. Но в столице не было оставлено ни одного полка гвардейской пехоты или конницы!

Большой и непростительной ошибкой со стороны высшего начальства было то, что на гвардию смотрели исключительно лишь как на лучшие отборные боевые части. Забыто было совершенно то, что полки Лейб-гвардии являлись оплотом престола, что гвардия – это la garde[1164]1164
  Охрана (фр.).


[Закрыть] царя»[1165]1165
  Ходнев Д. Февральская революция и запасной батальон Лейб-гвардии Финляндского полка // 1917 год в судьбах России и мира. Февральская революция: от новых источников к новому осмыслению. М., 1997. С. 252.


[Закрыть].

Фронтовые части оставались вполне боеспособными, свидетельством чему был героизм, проявленный войсками в операциях 1916 года – как в наступательных, которых было больше, так и оборонительных. Юные офицеры готовы были умирать за независимость Родины и честь полковых знамен. Однако все воевавшие и видевшие войну отмечают накопление огромной усталости в армии и изменение ее морального духа. «Исполнение долга было еще на высоте, – вспоминал Федор Степун, – но офицерской доблести и солдатской лихости было уже гораздо меньше. Получить «Георгия» по-прежнему считалось заманчивым и желанным, но «переплачивать» за него, подвергая себя излишней опасности, уже никому не хотелось. Дух добровольного самопожертвования явно отлетал от армии, даже геройство становилось расчетливым»[1166]1166
  Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. СПб., 2000. С. 301.


[Закрыть].

Война становилась все более позиционной и окопной, что неизбежно вело к деморализации проводящих много времени в бездействии военнослужащих. Мотивация солдатской массы оставалась размытой, люди так и не понимали, за что воюют. Руководитель немецкой разведки Николаи, по понятной причине проводивший много времени среди военнопленных, отмечал «равнодушие русского солдата»: «Ему недоставало военного воодушевления, пленные не знали, какую цель должна преследовать война с Германией. Для истинно русского солдата не играли никакой роли ни идеи реванша и освобождения отечества от вступивших в него немцев, с помощью которых французское правительство успешно поднимало настроение своих войск, ни экономическая и политическая конкуренция Германии, в которой был убежден каждый английский солдат. Он исполнял свой долг, не задавая вопросов»[1167]1167
  Николаи В. Тайные силы. Интернациональный шпионаж и борьба с ним во время мировой войны и в настоящее время. М., 1925. С. 75.


[Закрыть]. Более того, проблема мотивации и морального состояния солдат становилась все острее.

Великая княгиня Мария Павловна, попавшая на передовую под Двинском зимой 1916 года в составе санитарной части, заметила большой контраст по сравнению с началом войны: «Изменилось все – начиная с лиц солдат и кончая сложными оборонительными сооружениями… Тяжело было смотреть на несчастных мужиков, неделями сидящих в грязи и холоде, не знающих положения на фронте, не понимающих, что от них хотят. Они, несомненно, устали от войны, ничего о ней не знали и не хотели знать. Они стали ко всему безразличны, и когда над ними появились германские самолеты, ни один из них даже не поднял головы»[1168]1168
  Воспоминания великой княгини Марии Павловны. М., 2004. С. 207.


[Закрыть]. О безупречной экипировке, обмундировании, подтянутом внешнем виде бойцов позабыли. Нравы огрубели. Реквизиции – неизбежные спутники любой войны – подрывали понятия о собственности или законности. Нравственные, религиозные понятия опровергались жестокой действительностью, порождая у одних солдат чувство греха, а у других, напротив, вседозволенности – «я теперь ни Бога, ни черта не боюсь!» И кругом была смерть. «Крайнее утомление войной и неуверенность», «пожелания поскорее окончить войну и возвратиться к себе домой» стали чаще отмечать военные цензоры. Так, на Западном фронте в 1915 году письма с «угнетенным настроением» составляли 0,7 % от перлюстрированных, а в марте 1916 года – 4,1 %[1169]1169
  Смольянинов М.М. Морально-боевое состояние российских войск. С. 29–30.


[Закрыть].

Пополнение оставляло желать много лучшего. «Укомплектования, прибывшие к концу лета 1916 г. из запасных батальонов, по своим моральным качествам были много хуже всех предыдущих, явно чувствовалось, что в тылу в запасных батальонах начинается пропаганда против продолжения войны, – вспоминал генерал-квартирмейстер Александр Лукомский. – К осени 1916 г. и в некоторых корпусах, бывших на фронте, были случаи пропаганды против командного состава и за прекращение войны, были несколько случаев неисполнения отдельными ротами и батальонами боевых приказов»[1170]1170
  Лукомский А.С. Воспоминания. Т. I. Берлин, 1922. С. 105.


[Закрыть].

Начавшись в 1915 году на Юго-Западном фронте, повсеместно стали распространяться братания, солдаты и офицеры противника «все чаще и настойчивее стали появляться перед русскими окопами с белыми флагами и мирными зазываниями»[1171]1171
  Данилов Ю.Н.Великий князь Николай Николаевич. С. 387.


[Закрыть]. Братание в 1916 году, как установил белорусский историк Смольянинов, «носило неорганизованный характер и сводилось к встрече в межокопной полосе в основном с целью меновой торговли предметами солдатского быта. Во всех случаях братания жестоко преследовались командованием…»[1172]1172
  Смольянинов М.М. Морально-боевое состояние российских войск. С. 32.


[Закрыть].

Наблюдалось дезертирство, масштабы которого так никогда и не были установлены. В общественных и даже официальных кругах звучали цифры от одного до двух миллионов человек, основанные на визуальном наблюдении за огромной массой военнослужащих, перемещавшихся по железным дорогам. Генерал Василий Гурко считал эти цифры сильно преувеличенными. В каждый конкретный момент времени в отпусках находилось от 2 до 5 % списочного состава армии. «Следовательно, бывали моменты, когда одновременно в отпуске находилось по полумиллиону солдат. Если добавить сюда выздоравливающих раненых, получивших разрешение перед возвращением в строй посетить свои деревни, и нижних чинов, посланных по служебным делам во внутренние районы страны, то нет ничего удивительного в том, что огромные массы солдат, временно живущих по домам или двигающихся по железным дорогам, приводили к распространению легенд об огромном количестве дезертиров»[1173]1173
  Гурко В. Война и революция в России. С. 270.


[Закрыть]. Проблема массового дезертирства возникнет после революции.

Снабжение армии, даже улучшаясь с точки зрения вооружений, было далеко от совершенства, солдат захлестнули товарно-денежные отношения. «Во время зимы 1916–1917 года войска не могли жаловаться на недостаток теплой одежды, но сапог уже не хватало, – жаловался Брусилов. – …Из-за непорядков в тылу чуть ли не все население России ходило в солдатских сапогах, и большая часть прибывавших на фронт людей продавала свои сапоги по дороге обывателям, часто за бесценок, а на фронте получала новые. Такую денежную операцию некоторые искусники умудрялись делать по два-три раза. То же самое происходило и с одеждой, которую, не стесняясь, продавали зачастую солдаты, отправленные из тыла полностью снаряженные и отлично одетые и обутые, на фронт приходили голыми»[1174]1174
  Брусилов А.А. Мои воспоминания. С. 263.


[Закрыть].

Многие соединения жили по принципу натурального хозяйства. Как свидетельствовал известный военный историк, генерал-лейтенант Николай Головнин, во время войны возглавлявший штаб 7-й армии, «как правило, армия недополучала в среднем 25 % полагающегося ей снабжения. Причины этого недовоза должны быть всецело отнесены к недостаточной провозоспособности наших железных дорог. Для того, чтобы выйти из этого хронического состояния недовоза, автору пришлось организовать в своем армейском тылу многочисленные заводы и мастерские… К лету 1916 г. в расположении армии работали: кожевенный, два мыловаренных, три дегтярных, четыре лесопильных, один чугунолитейный и механический заводы, починочная армейская ружейно-пулеметная, две повозочные, одна для изготовления проволочных госпитальных шин мастерские; осенью 1916 г., когда в армию перестал поступать керосин, пришлось даже собственными армейскими силами пустить нефтяной завод в Надворной (Карпаты)»[1175]1175
  Головнин Н.Е. Россия в Первой мировой войне. С. 354–355.


[Закрыть].

А были соединения, оторвавшиеся от баз снабжения, где солдаты действительно голодали. Деникин с ужасом вспоминал Румынский фронт зимы 1916—17 годов: «Где-то в Новороссии на нашей базе всего было достаточно, но до нас ничего не доходило. Лошади гибли от бескормицы, люди мерзли без сапог и теплого белья и заболевали тысячами; из нетопленных румынских вагонов, не приспособленных под больных и раненых, вынимали окоченелые трупы и складывали, как дрова, на станционных платформах. Молва катилась, преувеличивая отдельные эпизоды, волновала, искала виновных»[1176]1176
  Деникин А. Путь русского офицера. М., 2002. С. 141.


[Закрыть].

И все больше находилось на фронте людей, готовых подсказать имена виновных. Причем в первых рядах были отнюдь не большевики. «”Земгусары” призывного возраста и отличного здоровья, но питающие непреодолимое отвращение к свисту пуль и разрывам снарядов, с благосклонного покровительства и с помощь оппозиционной общественности заполнили собой всякие комитеты, имевшие целью то устройство каких-то читален, то осушение окопов, – указывал на существенный источник внутреннего разложения армии Врангель. – Все эти господа облекались во всевозможные формы, украшали себя шпорами и кокардами и втихомолку обрабатывали низы армии – главным образом прапорщиков, писарей, фельдшеров и солдат технических войск из “интеллигенции”»[1177]1177
  Врангель П. Записки. С. 5.


[Закрыть].

Ситуация на боевых кораблях заметно отличалась по флотам и по типам судов. Наибольшее беспокойство вызывал Балтийский флот, где нижние чины набирались, в основном, из петроградских рабочих как разбирающихся в механизмах. При этом они резко теряли в заработках. Одним из основных мест базирования Балтфлота была крепость Кронштадт. Войтинский напишет: «Кронштадт не нюхал пороха. Но в течение многих лет для всех этих людей крепость, живую силу которой они составляли, была бездушной, мертвящей тюрьмой»[1178]1178
  Войтинский В.С. 1917-й. Год побед и поражений. М., 1999. С. 129.


[Закрыть]. Революция найдет здесь наиболее решительных сторонников. Напротив, до Февраля Черноморский флот под командованием адмирала Александра Колчака выглядел боеспособным и благонадежным. На малых кораблях, принимавших активное участие в минной войне и небольших прибрежных операциях, боевой дух был очень высок. Хуже обстояло дело с крупными кораблями, которых в сражения по-прежнему не вводили. «В 1916 г. среди членов экипажей больших судов из-за вынужденного их относительного бездействия начали проявляться признаки деморализации, выразившиеся в беспорядках, неожиданно вспыхнувших на одном из них»[1179]1179
  Бубнов А.Д. В царской ставке. С. 107.


[Закрыть], – свидетельствовал Бубнов. После этого Ставка приняла решение использовать новые броненосные корабли в наступательных операциях, после чего дисциплина на флоте была восстановлена.

Если же брать Вооруженные силы в целом, самой взрывоопасной была ситуация в запасных батальонах. В начале войны их было 500, затем добавилось еще столько же батальонов второй очереди, в которых на конец 1916 года насчитывалось более 2,5 млн военнослужащих, причем сроки их подготовки старались увеличивать. С необходимостью постоянного тренинга пополнения сталкивались все страны-участницы войны, где создавались специальные военные городки-лагеря, и там – вдали от городских утех – велись занятия на местности. Россия пошла своим путем. По инициативе Поливанова было решено готовить резервы в крупнейших городах, в казармах отправляемых на фронт частей. Такая практика имела роковые последствия. «Нагромождение запасных войск в больших городах имело огромное развращающее влияние на людей, – считал Керсновский. – Глазам солдата открывалась разгульная картина тыла с его бесчисленными соблазнами, бурлившей ночной жизнью, повальным развратом общественных организаций, наглой, бьющей в глаза роскошью, созданной на крови»[1180]1180
  Керсновский А.А. История Русской Армии. С. 714.


[Закрыть].

Особенно много призывников оказалось в столице и ее пригородах. Сколько – источники расходятся. «В Петрограде и его окрестностях расквартировалось около 300 тысяч войск, – засвидетельствует начальник контрразведки Временного правительства Борис Никитин. – Они были представлены: 16-ю гвардейскими запасными батальонами, по 5–8 тысяч каждый; четырьмя запасными пехотными полками по 15 тысяч; техническими войсками и двумя казачьими полками»[1181]1181
  Никитин Б.В. Роковые годы. Новые показания участника. М., 2007. С. 79.


[Закрыть]. По данным Военной коллегии Государственной думы, в феврале 1917 года в Петрограде размещалось 170 тысяч военнослужащих, в окрестностях – 152 тысячи, в два с половиной раза больше, чем до войны. Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства оценит численность Петроградского гарнизона в 180 тысяч. Основываясь на данных Интендантского управления и включив в свои подсчеты солдат обслуживающих частей и находившихся на излечении в госпиталях, советский историк Кочаков приводил куда более внушительные цифры: 271 тысяча солдат в столице и 195 тысяч – в ближних пригородах[1182]1182
  См.: Очерки истории Ленинграда. Т. 3. М.-Л., 1956. С. 64; Бурджалов Э.Н. Вторая русская революция. Восстание в Петрограде. М., 1967. С. 96–97.


[Закрыть].

Вспоминал командир Лейб-гвардии Измайловского полка генерал-лейтенант Николай Шиллинг: «Состав запасного полка был несоразмерно велик и численностью был больше, чем полк военного состава, что было полным абсурдом и, кроме того, эта перегруженность только вредила делу и широко поощряла укрывательство от посылки на фронт… Причем чья-то невидимая, но сильная и вредная рука, совершенно изъяла эти батальоны из подчинения командирам полков, бывших в то время на фронте»[1183]1183
  Шиллинг Н.Н. Из моих воспоминаний с 3 марта 1917 г. по 1 января
  1919 г. // 1917 год в судьбах России и мира. С. 328.


[Закрыть]. Офицерский состав запасных частей состоял в основном из выздоравливающих от ран, которые пользовались недолгим пребыванием в Петрограде не для воспитания войск, а для того, чтобы улизнуть из казармы в офицерский клуб, в театр, кино или к семье. К тому же офицеров было просто мало: их количество определялось из расчета численности части в 4 тыс. человек, а они были много больше.

Иван Солоневич – рядовой – лично проживал в казарме запасного полка. Обстановка, в которой находились тысячи его соратников, была «нарочито убийственной: казармы были переполнены – нары в три этажа. Делать было совершенно нечего: ни на Сенатской площади, ни даже на Конно-Гвардейском бульваре военного обучения проводить было нельзя. Людей кормили на убой – такого борща, как в Кексгольмском полку, я, кажется, никогда больше не едал… Настроение этой массы никак не было революционным – но оно было подавленным и раздраженным. Фронт приводил людей в ужас: “Мы не против войны, да только немец воюет машинами, а мы – голыми руками”… Роль беззащитной жертвы не улыбалась никому. Тем более что в основном батальон состоял из «бородачей», отцов семейства, людей, у которых дома не оставалось уже никаких работников… Людей почти не выпускали из казарм. А если и выпускали, то им было запрещено посещение кино или театра, чайных или кафе и даже проезд в трамвае… Позади у них – неубранные хлеба, впереди беззащитный фронт против немецкой мясорубки, сейчас – теснота, тоска, обильное питание и слухи, слухи, слухи… Царица. Распутин. Штюрмер. Темные силы. Шпионаж. Предательство. Неспособность»[1184]1184
  Солоневич И.Л. Великая фальшивка Февраля. М., 2007. С. 61, 62, 65.


[Закрыть]. Запасные полки были исключительно удобным объектом для агитационной деятельности.

Положение в этих частях все больше беспокоило и спецслужбы, которые отмечали, что «держат себя солдаты в тыловых частях крайне вызывающе, публично обвиняя военные власти во взяточничестве, трусости, пьянстве и даже предательстве. Повсюду тысячами встречаются дезертиры, совершающие преступления и насилия в отношении мирного населения». Существовало полное понимание того, что при возникновении беспорядков «на подавление их войсками гарнизона рассчитывать нельзя, ибо последние состоят из новобранцев, ополченцев и запасных, для которых интересы гражданского населения явятся более близкими и понятными, нежели выполнение воинского долга»[1185]1185
  Буржуазия накануне февральской революции. С. 133, 137.


[Закрыть]. Именно «деды» из запасных частей Петербурга, которым абсолютно не хотелось отправляться на передовую, выступят главной вооруженной силой революции.

В конце 1916 года российская армия была измотанной и уставшей. Но фронтовые части были вполне боеспособными. Николай II сам в этом убедился, проведя весь ноябрь в поездке по передовой – от Балтики до Черного моря – вместе с наследником. Они побывали в Ревеле, Риге, Тирасполе, Рении на Дунае, Балту (в Подолии). Прием императора везде был восторженный, выправка войск соответствовала моменту. У полковника Генерального штаба Пронина были основания написать: «Русская армия начала 1917 года, прочно державшая свыше, чем 1000-верстный фронт, представляла внушительную силу и могла быть использованной не только для продолжения пассивной обороны, но и для наступления, что при наличии огромных технических средств сулило успех. Тот удар, который готовилась нанести вместе с союзниками Россия, был бы, более чем вероятно, роковым для Германии»[1186]1186
  Пронин В.М. Последние дни Царской Ставки. Белград, 1930. С. 8.


[Закрыть].

Однако для многих – на фронте и в тылу – ситуация выглядела совсем иначе. Все больше сомнений вызывали цели войны, тем более что четко сформулированы они так никогда и не были. Все чаще звучали обвинения в адрес царя. «В 1917 году уже никто на фронте не чувствовал в войне веянья Божьей благодати. Зато безумие ее ощущали все, открыто связывая к тому же это безумие с глупостью и бессилием власти, – вспоминал Степун. – О вине правительства и придворных кругов у нас в бригаде заговорили во время встречи нового, 1917 года»[1187]1187
  Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. С. 305.


[Закрыть]. Стояла очень холодная зима, грозившая, как представлялось многим, еще и голодом.