Текст книги "Крушение России. 1917"

Духовенство и церковь

Православная церковь была важнейшим национальным институтом, обеспечивавшим прочность российской власти. Причем – «господствующая и первенствующая» – со времен Петра I она была институтом государственным. Созданная в начале XVIII века система превратила духовенство в своеобразный служилый класс, управление церковью приняло светский бюрократический характер. Формальным земным главой церкви был царь, чья набожность в годы войны только усилилась. Генерал Юрий Данилов свидетельствовал: «Будучи в Ставке, Государь не пропускал ни одной церковной службы. Стоя впереди, он часто крестился широким крестом и в конце службы неизменно подходил под благословение протопресвитера отца Шавельского… Вера государя несомненно поддерживалась и укреплялась привитым с детства понятием, что русский царь – помазанник Божий. Ослабление религиозного чувства, таким образом, было бы равносильно развенчанию собственного положения»[531]531
  Данилов Ю.Н. На пути к крушению: Очерки из последнего периода русской монархии // Конец российской монархии. М., 2002.


[Закрыть]. Церковью царь управлял через обер-прокурора, руководившего Ведомством православного исповедания (Святейший Синод). Патриархи не избирались с петровских времен.

При этом церковь главенствующая не претендовала на то, чтобы стать единственной, поглощающей все остальные верования. И не только потому, что страна изначально была мультиконфессиональной, большое количество населения исповедовало ислам или буддизм, особенно на окраинах империи (о чем речь пойдет ниже). Те, кого принято было называть русскими, тоже не являлись поголовно православными. «Представление о том, что суть русскости заключена в православии, было чревато серьезными проблемами, – подчеркивает глубокий историк национальных отношений Алексей Миллер. – Во-первых, оно до предела обостряло задачу интеграции собственно великорусского населения – старообрядцев и сектантов. Во-вторых, постепенно усиливалась тенденция смотреть на восточных славян униатского или даже католического вероисповедания как на часть русской нации»[532]532
  Миллер А. История Романовых и национализм. Эссе по методологии исторического исследования. М., 2006. С. 69.


[Закрыть].

Церковь казалась могучей и несокрушимой, пользуясь очевидным расположением престола и многочисленными привилегиями. Бюджет Св. Синода составлял огромные 63 млн рублей. Официально к началу Первой мировой войны в Российской империи насчитывалось 117 млн православных христиан, которые проживали в 67 епархиях, управляемых 130 архиереями. Более пятидесяти тысяч священников и диаконов служили в 48 тысячах приходских храмов. Церковная земельная собственность достигала 2,6 млн десятин, из них 1,9 млн приходились на церкви, а остальные – на монастыри, число которых быстро росло и перевалило за тысячу, а количество монашествующих приближалось к 100 тысячам. В ведении церкви находилось 35 тысяч начальных школ и 58 семинарий[533]533
  Поспеловский Д.В. Русская православная церковь в XX в. М., 1995. С. 35; Религия и церковь в истории России. М., 1975. С. 183.


[Закрыть]. Церковно-приходские попечительства являлись наиболее массовыми из благотворительных учреждений, в которых, по оценкам, было занято до 400 тысяч человек[534]534
  Ульянова Г. Благотворительная деятельность в Российской империи // Гражданская идентичность и сфера гражданской деятельности в Российской империи. С. 119.


[Закрыть]. Роль церкви в нравственном воспитании народа и поддержании верноподданнических чувств трудно было переоценить.

На подъеме была богословская наука, православное миссионерство добивалось очевидных успехов, особенно в Сибири и Дальнем Востоке, на Аляске и в Японии. В церковь начали возвращаться многие виднейшие представители русской философской мысли, заставляя говорить о религиозно-философском ренессансе. Достаточно назвать имена Николая Бердяева, Сергея Франка, Петра Струве, Дмитрия Мережковского, проделавших путь от марксизма и западнического либерализма к православным религиозным исканиям. Эти искания привели к рукоположению знаменитого журналиста того времени Валентина Свенцицкого, экономиста и философа Сергея Булгакова, князя Александра Ухтомского (епископ Андрей). «Вехи», помимо прочего, были изданием православных неофитов, осуждавших интеллигентский атеизм и нигилизм. За два предреволюционных десятилетия волей императора было канонизировано рекордное количество святых – восемь, – в их числе преподобный Серафим Саровский.

Вера была достаточно крепка во всех слоях общества. Вот зарисовка Александра Вертинского: «Религиозным центром Москвы была Иверская. В маленькой часовне у Красной площади стояла ее икона, озаряемая сотнями свечей, которые ставили верующие. Икона сверкала бриллиантами, изумрудами и рубинами, которые жертвовали исцеленные от тех или иных недугов и горестей, невзгод и страданий. С нее начиналось все. Ни один приезжий купец не начинал дела, не поклонившись Иверской. Там всегда было жарко и душно. Мы тоже иногда несли свои скромные дары иконе. Я помню, как перед большими событиями, экзаменами, например, или в ожидании денег от родителей я и мои друзья шли к Иверской и ставили свечи или покупали белые розы на длинных стеблях и вставляли их в подсвечники.

Кого-кого только у нее не перебывало! И старые генералы, недовольные пенсией, и толстые москворецкие купчихи, не любившие своих мужей, влюбленные в молодцов-приказчиков, и модистки, отравленные романами Вербицкой, и пожилые актеры, не получившие ангажемента на сезон, и дельцы, и комбинаторы, и жулики. Все несли Иверской свои горести и мечтания. Все верили, что она поможет. Услышит их мольбу. Такова была сила веры!»[535]535
  Вертинский А.Н. Дорогой длинною… С. 62.


[Закрыть].

Да и массовая опора православия, коей выступало крестьянство, казалась незыблемой. Даже Брешко-Брешковская, проведшая немало лет в путешествиях по сельской глубинке, подчеркивала исключительную набожность крестьян: «В то время как христианство в других странах привнесло в жизнь умеренность и дало наполнение примитивным идеям, в России оно воплотилось в гораздо большей полноте, благодаря глубокому отклику в духовной природе народа. В Западной Европе христианское учение поддерживали в первую очередь образованные, высшие классы. В России его приняли, исповедовали почти исключительно крестьяне… Самые уважаемые русские монастыри и пустыни были основаны этими простыми крестьянами, на которых народ смотрел, как на святых»[536]536
  Брешко-Брешковская Е. Скрытые корни русской революции. С. 95.


[Закрыть].

Однако в начале XX века и духовный фундамент российской власти начал давать серьезные трещины. В первых рядах недовольных оказалась… сама церковь. Синодальная система рассматривалась духовенством как неканоническая, приводящая к порабощению церкви госаппаратом и падению ее авторитета. Развернулось движение за обновление церкви, во главе которого встал петербургский митрополит Антоний (Вадковский), идеи которого пользовались поддержкой и премьера Сергея Витте. Сторонники реформы предлагали устранить опеку светской власти над духовной, предоставить церковным приходам автономию и статус юридического лица, восстановить патриаршество, расширить участие представителей церкви в управлении страной.

В первые же дни революции 1905 года уже сам Синод вопреки мнению своего обер-прокурора Победоносцева испрашивал разрешение императора на созыв Поместного собора (впервые с 1689 года) для избрания патриарха и изменения состава и функций Синода, которому предлагалось отвести роль совещательного органа при патриархе. Многим священнослужителям и этого казалось мало. В 1905 году на основе петербургской группы 32-х во главе с Антонием Вадковским был создан «Союз ревнителей церковного обновления», выступивший за радикальные реформы, которые, помимо названных выше, включали в себя превращение каждого прихода в «свободное братство, юридически самостоятельную общину, которая сообща управляет своим церковным имуществом». Монастыри, освобожденные «от бесконтрольного господства их настоятелей», должны были организоваться в свободные общины и братства главным образом для целей благотворительности. Все церковные должности должны стать выборными, а все христианские церкви – двигаться к единению[537]537
  Федоров В.А. Русская православная церковь и государство. Синодальный период. 1700–1917. М., 2003. С. 252–253.


[Закрыть].

Идя навстречу Синоду, Николай II разрешил созвать в 1906 году Предсоборное присутствие с участием епископов, духовных лиц, ученых и общественных деятелей под председательством Петербургского митрополита. Вывод присутствия был однозначен: на смену неканонической синодальной системе должен прийти восстановленный соборный строй, при котором существовал бы избранный патриарх, все вопросы решались на церковных соборах, а епархии пользовались автономией.

Однако царь в условиях спада революции на столь кардинальные перемены уже не решился. Его позиция, как сформулирует ее в Думе Петр Столыпин, заключалась в предоставлении «полной самостоятельности церкви в вопросах догмата, в вопросах канонических», «нестеснении церкви государством в области церковного законодательства» и оставлении за властью «полной свободы в деле определения отношений церкви к государству»[538]538
  Столыпин П.А. Нам нужна Великая Россия… Полное собрание речей в Государственной думе и Государственном совете. 1906–1911 гг. М., 1991. С. 212.


[Закрыть]. Вместо всеобъемлющей реформы император издал указ о веротерпимости и подтвердил свободу вероисповедания в Основных законах Российской империи. Разрешался выход из православия насильственно крещеным, и этим правом не преминули воспользоваться более 300 тысяч человек, более половины из них – польские католики. Свободу вероисповедания получила масса старообрядцев, которым впервые за 250 лет разрешалось строить храмы (а не просто молитвенные дома «без оказательств», то есть внешних признаков храма, как иногда им позволяли ранее), издавать религиозную литературу. Духовенству было предоставлено право участвовать в выборах в Госдуму.

Такая реформа не удовлетворила ни иерархов церкви, ни, тем более, критиков церкви, которых становилось все больше. Освобождение церкви от государственного контроля оставалось лозунгом дня и для самого духовенства, которое заметно радикализировалось, особенно на низовом уровне. Избранные в Первую и Вторую Думу епископы присоединялись к правым фракциям, а священники скорее – к кадетам и левым, включая эсеров и социал-демократов. В следующих двух Думах духовным лицам избирательным законом было запрещено присоединяться к левым фракциям. Большая их часть оказалась во фракции правых, которую прогрессивная общественность считала черносотенной, почти проигнорировав октябристов и умеренных националистов. Объяснялось это не столько директивами Синода или реакционностью духовенства, сколько тем, что правые были единственной фракцией, последовательно заявлявшей о защите интересов духовенства и монархической идеи. Священнослужители в III Думе составляли треть правой фракции[539]539
  Ромов Р.Б. Правая фракция в Государственной думе // Политические партии в российских революциях в начале ХХ в. С. 454.


[Закрыть]. Впрочем, даже их лояльность трону была относительной. В 1916 году все 46 депутатов от духовенства подали прошение, в котором говорилось о необходимости восстановления соборного управления, чтобы государство «перестало использовать православное духовенство как инструмент своей внутренней политики»[540]540
  Федоров В.А. Русская православная церковь и государство. С. 256.


[Закрыть].

Духовенство в массе своей было далеко не зажиточным, во многом разделяя те протестные настроения, которые вызревали в народной среде. Дети духовных лиц, часто не имевшие других возможностей для учебы, наполняли семинарии, хотя далеко не всегда испытывали интерес к религиозному образованию. Для многих внешнее благочестие семинарской жизни воспринималось как лицемерие, порождая бунтарство и, порой, воинствующий атеизм. Не случайно среди руководителей эсеров «поповичи» составляли 9,4 %, среди большевиков – 3,7 % (а двое семинаристов – Иосиф Сталин и Анастас Микоян – станут членами Политбюро)[541]541
  Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году. Материалы и архивные документы по истории Русской православной церкви. М., 2006.


[Закрыть]. Монахи из-за изоляции от внешнего мира были в основном деполитизированными, но при этом вряд ли могли рассматриваться как опора трона в трудную минуту. Великая княжна Мария Павловна-младшая, посетившая в конце 1916 года монастырь верстах в восьмидесяти от Пскова, увидела такую картину: «Молчаливые, угрюмые, совсем необразованные, они ходили в поношенных рясах, с длинными лохматыми волосами. У них было только два дела – бесконечные церковные службы и работа в поле»[542]542
  Воспоминания великой княгини Марии Павловны. С. 209.


[Закрыть].

Если уж сама церковь была недовольна своим положением и становилась источником возмущения властью, то что говорить о других слоях. Во главе антицерковной кампании (как и в первых рядах религиозно-философского возрождения) шла интеллигенция. Авторы «Вех» оставались скорее исключением, причем даже в рядах собственной – кадетской – партии, не нашедшей нужным вообще упомянуть религиозные вопросы в своей программе. «Русское либеральное и революционное движение было, в общем и целом, безрелигиозно и даже враждебно христианству»[543]543
  Аскольдов С.А. Религиозный смысл русской революции. С. 43.


[Закрыть], – констатировал бесспорный факт Сергей Аскольдов. А протоиерей Георгий Флоровский справедливо замечал: «Павших было больше, чем достигших. Немногие нашли себя в Церкви. Но слишком многие остались, захотели остаться вне. Иные кривыми путями, ушли в дурной опыт»[544]544
  Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. Париж, 1937. С. 452.


[Закрыть].

По убеждению Франка, в основе антирелигиозности основной массы российской интеллигенции лежало влияние западных атеистических, позитивистских и социалистических идей[545]545
  Вехи. С. 183.


[Закрыть]. Симптоматично, что первый общедоступный русский перевод Евангелия появился позже, чем перевод «Капитала» Карла Маркса. Играло свою роль и сращивание церкви со столь нелюбимой интеллигенцией властью. Философ Николай Лосский так объяснял «внецерковность» тогдашней интеллигенции: «Отпадение от церкви обусловлено было отчасти ложною мыслью, будто догматическое содержание христианства не согласимо с научным миропониманием, но еще в большей степени виною охлаждения к церкви была нелепая политика правительства, стеснявшего свободное развитие религиозной жизни»[546]546
  Лосский Н.О. Xарактер русского народа. М., 2005. С. 34.


[Закрыть]. Революционная и либеральная пропаганда (что часто было одним и тем же) акцентировала внимание не только на союзе церкви с самодержавным государством, – она не принимала церковь как социальный институт.

Известный историк Сергей Мельгунов доказывал, что в полицейском государстве церковь «впитала в себя идеи старого режима и сделалась консервативной силой, охраняющей своим духовным авторитетом одряхлевшие устои общественной жизни. Она явилась врагом свободы и защитницей бесправия»[547]547
  Мельгунов С.П. Церковь и государство в переходное время. М., 1909. С. 8.


[Закрыть]. Лидер кадетов Павел Милюков уверял, будто «вера была монополизирована официальным исповеданием», а «впереди самой господствующей церкви высшая бюрократия епископов, централизованная в Святейшем Синоде, порабощала «белое» духовенство, священников городских и сельских, церковную демократию»[548]548
  Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 2. М., 1990. С. 57.


[Закрыть].

Антицерковная агитация передовых общественных кругов все успешнее доходила до низов, особенно в городах. В рабочей среде атеизм просто входил в моду, подкрепляемый социалистической пропагандой о религии как опиуме народа. В армии офицерство, не отягощенное религиозностью, относилось к «божьему воинству» не без иронии, что не ускользало от внимания солдат. «Я не хочу обвинять огульно православное военное духовенство, – писал генерал Деникин. – Многие представители его проявили подвиги высокой доблести, мужества и самоотвержения. Но надо признать, что духовенству не удалось вызвать религиозного подъема среди войск. В этом, конечно, оно нисколько не виновато, ибо в мировой войне, в которую была вовлечена Россия, играли роль чрезвычайно сложные политические и экономические причины, и не было вовсе места для религиозного экстаза»[549]549
  Деникин А.И. Очерки русской смуты. Крушение власти и армии. Февраль – сентябрь 1917. Мн., 2003. С. 6–7.


[Закрыть]. Эту же мысль подтверждает авторитетный современный историк Булдаков: «В армии походных церквей не хватало, службы проводились формально, скопом, как казенный ритуал, проповеди были редким явлением, не говоря уже о какой-либо индивидуальной работе с паствой»[550]550
  Булдаков В.П. Истоки и последствия солдатского бунта: психология «человека с ружьем» // 1917 год в судьбах России и мира. Февральская революция: от новых источников к новому осмыслению. М., 1997. С. 211.


[Закрыть].

Начиная с 1905 года, нарастало недовольство церковью и в крестьянской среде. Раздражение вызывала защита помещиков священнослужителями, которые воспринимались как представители власти. Да и само церковное и монастырское землевладение, на которое крестьяне смотрели со все большим вожделением, создавало постоянный предмет для конфликтов. Кроме того, крестьянство всегда было не столько глубоко религиозным, сколько суеверным, сохраняя и в XX веке многие языческие верования и обряды. В его среде было место и для сектантства, которое расцвело еще более бурным цветом после того, как Николай II провозгласил свободу вероисповедания. Власти насчитывали в России не менее 5 млн членов различных сект, а со старообрядцами – и все 35 млн[551]551
  Булдаков В. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. С. 25.


[Закрыть].

В образованной элите принято было симпатизировать старообрядцам. По словам той же Марии Павловны, «они всегда оставались крайне консервативными и были преданы престолу»[552]552
  Воспоминания великой княгини Марии Павловны. С. 204.


[Закрыть]. Не совсем так. После предоставления старообрядцам религиозных и политических свобод действительно с их стороны не было недостатка в выражении верноподданнических чувств. Так, архиепископ Иоанн Московский заявлял: «Понятия наши о реформах в государстве не требовательные, а просительные… Манифест 17 октября признаем как высшую меру успокоения. А по сему приглашаем всех истинно русских людей совершенно успокоиться и в братской любви ожидать проведения его в жизнь, содействуя правительству всеми законными и возможными для нас средствами». Делегация из 120 старообрядцев-бизнесменов во главе с Рябушинским, Сироткиным, Пуговкиным, Рахмановым была принята Николаем II в Царском Селе в 1906 году. От их имени Сироткин утверждал: «Мы твердо верим, что начертанный Тобою путь к обновлению России на основах свободы и единения с народом возвеличит наше отечество и сделает имя Твое священным из рода в род»[553]553
  Селезнев Ф.А. Старообрядческая буржуазия и политические партии в революции 1905–1907 годов. С. 184.


[Закрыть]. Это не помешает тем же предпринимателям поддержать политически и финансово самых непримиримых противников трона.

Спецслужбы относились к старообрядцам двояко. Отмечая появление в их среде течений, склонных к компромиссу с властями, они выявляли и радикальные общины, например, беспоповцев, которые отвергали господствующую церковь и государство в любой его форме. И никакого желания найти общий язык с государством не фиксировалось в сектантской среде.

«Наверное, нигде, кроме Америки, не существовало такого изобилия религиозных сект, как в России, – констатировал Алексей Васильев из департамента полиции. – И, конечно, ни в одной стране мира не найти такой странной смеси религиозного фанатизма и политического радикализма, которые характерны для многих русских сект… Власти не могли оставить без внимания деятельность фанатиков, все учение которых основано на запрете повиноваться как светской, так и церковной власти и утверждении, что власть Царя – это власть антихриста»[554]554
  Васильев А.Т. Охрана: русская секретная полиция // «Охранка». Т. 2. С. 394.


[Закрыть]. Старообрядцы-«бегуны» видели смысл жизни в том, чтобы скитаться по стране, избегая контактов с властью, скрывая свои имена, не имея каких-либо документов и ничем не занимаясь, кроме попрошайничества. А были еще штундисты, своеобразные пуритане, утверждавшие, что православие с его ритуалами – это языческое идолопоклонство. Немоляки наотрез отказывались платить налоги и проповедовали коммунизм. Секты «божьих людей» на Кавказе настаивали на обобществлении собственности, а часть из них, назвавшаяся духоборами, создала в горах фактически независимое государство. Скопцы были уверены, что для присоединения к сонму избранных необходимо себя кастрировать. Молокане были враждебны любой форме государственности, именно из их идейного арсенала, по мнению спецслужб, черпали свои идеи толстовцы.

В канун революции сама церковь оказалась в слишком тяжелом положении, чтобы стать надежной опорой государственности. Архиепископ Никон (Рождественский) написал в своем дневнике: «В последние годы пронесся по русской земле какой-то ураган неверия, безбожия, всякого произвола… На наших глазах оскудевает вера в среде верующих, гаснет духовная жизнь, утрачивается самое понятие о сей жизни и при том, что особенно горько заметить, не только у мирян, живущих почти исключительно жизнью плотской, но и у духовных лиц, у нашего пастырства – этих присяжных носителей идеала духовной жизни»[555]555
  Цит. по: Логинов А.В. Власть и вера: государство и религиозные институты в истории и современности. М., 2005. С. 315.


[Закрыть].

Итак, в каждом социальном слое, особенно в наиболее активной его части находились люди, желавшие смены режима. Наибольшее их число можно было обнаружить среди самого малочисленного класса – интеллигенции, поставившей основную массу революционеров. Близких им по духу дворян и предпринимателей тоже можно было найти среди основных ниспровергателей самодержавия. Рабочие были массой немногочисленной и ведомой, а из крестьян роль в Февральской революции сыграла только та его часть, которая была одета в солдатские шинели и располагалась в петроградских казармах запасных полков.

Глава 5
Политические игроки: пантеон охранителей и революционеров

К очень неприятным явлениям нашего времени относится то, что только ограниченные люди оказываются очень уверенными в правоте своего дела.

Бертран Рассел

Партии

В сфере создания и развития партий и партийной системы Россия опровергала политическую теорию и практику развитых государств того времени.

Партия вкратце – это общественно-политическая организация, обладающая массовой базой, способная вести борьбу на выборах и организовывать процесс государственного управления. При всем обилии функций, которыми наделяют партии в мировой и отечественной политологии, их можно свести к трем главным. Во-первых, функция программно-целевая. На основе выявления интересов больших общественных групп партии формулируют программные установки, которые воплощают в жизнь после того, как приходят к власти. Во-вторых, функция электоральная. Партии выступают главными инструментами организации и проведения предвыборных кампаний, структурирования политических предпочтений населения, продвижения политиков на государственные должности. В-третьих, функция связующего звена между властью и населением, с одной стороны, а также между различными ветвями и уровнями государственной власти – с другой.

В Российской империи партии эти функции практически не выполняли. Их программы оказывали минимальное влияние на содержание правительственной политики. И не мудрено. Как деликатно замечал видный историк российских партий Шелохаев, партийные программы «носили, как правило, абстрактно-теоретический характер и были сравнительно слабо синхронизированы как с общественными потребностями развития страны вообще, так и с интересами различных классов, социальных групп и профессиональных страт, в частности»[556]556
  Шелохаев В.В. Политические партии России в свете новых источников // Политические партии в российских революциях в начале ХХ в. М., 2005. С. 99.


[Закрыть]. Партийные предпочтения были весьма расплывчаты в электорате, который в массе своей оставался политически индифферентным. Удельный вес партийно-организованных граждан не превышал 0,5 % от общей численности населения[557]557
  Политические партии России. Конец XIX – первая треть ХХ века. Энциклопедия. М., 1996. С. 9.


[Закрыть]. Сложная, многоступенчатая избирательная система сильно искажала представительство реальных общественных интересов. Выборы не были путем к правительственной должности. Власть в центре и на местах была беспартийной, более того – антипартийной. В 1909 году Столыпин специальным циркуляром предписывал губернаторам, что «руководство всякой политической организацией не только воспрещено начальствующим должностным лицам, в том числе и земским начальникам, но не может быть допущено, поскольку отвлекает их от исполнения прямых обязанностей»[558]558
  Цит. по: 1917 год в судьбах России и мира. Февральская революция: от новых источников к новому осмыслению. М., 1997. С. 81.


[Закрыть]. Партии в этих условиях не могли быть инструментом борьбы за реальную власть, – и большинство из них оказалось в оппозиции к верховной власти.

Весьма специфическим был и процесс генезиса российских партий. Шелохаев видит эту специфику в том, что они «прорастали» не «снизу», а насаждались интеллигенцией «сверху»[559]559
  Шелохаев В.В. Политические партии России в свете новых источников. С. 99.


[Закрыть]. Честно говоря, никогда не слышал ни об одной партии в мире, созданной «снизу» по инициативе трудящихся масс. Специфика в другом. На Западе их развитие шло по известной триаде Макса Вебера «аристократическая группировка – политический клуб – массовая партия». При этом партии имущей элиты возникали раньше партий интеллигенции. У нас все было наоборот. В России элитные группировки были последними, кто принял участие в создании партий. Аристократия и предпринимательские круги столиц вплоть до 1905 года сторонились политики, предпочитая устанавливать личные отношения с властями. Сначала сформировались партии радикального и экстремистского толка, потом уже либеральные организации и, наконец, консервативные и ультраправые как ответ на наступление антиправительственных сил слева. В авангарде партстроителей шла интеллигенция, представлявшая национальные и радикально-социалистические движения. «Но в чем российские партии явно превосходили своих западных собратьев, так это в полнейшей нетерпимости к инакомыслию, – правильно подмечал историк Тютюкин. – Межпартийная и внутрипартийная полемика всегда отличалась в России крайней грубостью и несдержанностью, личными выпадами и оскорблениями, производившими гнетущее впечатление на современников и потомков»[560]560
  Тютюкин С.В. Рождение российской многопартийности // Политические партии в российских революциях в начале XX в. С. 116.


[Закрыть].

Другая наша специфическая черта: партии возникли не в столицах, а на национальной периферии. С XVII века понятие «партия» уже использовалось, но исключительно для описания придворных группировок, представителей тех или иных литературно-философских или политических течений. Первые партии в современном понимании возникли в Финляндии и Царстве Польском в середине XIX века, почти сразу разделившись на антирусские и прорусские. К рубежу столетий уже активно действовали польские, литовские, латышские, еврейские, армянские, украинские радикальные социалистические группировки. Следует заметить, что многие национальные меньшинства обладали мощными зарубежными диаспорами, которые нередко выступали вдохновителями и спонсорами внутрироссийских партий. В итоге к 1917 году на польских и украинских землях действовало по 12 национальных партий, на финских – 8, в Латвии – 9 и т. д.

Первой организацией в самой Великороссии, которая назвала себя партией – на самом деле она была революционной группой, – была образованная в 1879 году «Народная воля». Социал-демократы конституировались в 1898 году, социалисты-революционеры – в 1902-м. Лишь в преддверие революционной волны 1905 года стали разрабатываться программные установки либерального движения, требовавшего создания конституционного строя и правового государства западного типа. Одновременно возник консервативный лагерь, заинтересованный в минимальной модернизации самодержавной системы в направлении ограниченной монархии. Наиболее сильной консервативной партией стал «Союз 17 октября» – октябристы. Наконец, в 1905 году на правом фланге обосновались многочисленные черносотенные группы, отстаивавшие идеи органичности самодержавной власти для России и видевшие главную опасность в западничестве и либеральной модернизации.

Вплоть до революции в стране не сложилось партии, которую хоть с каким-то основанием можно было считать правящей. Лишь октябристы в столыпинские времена претендовали на эту роль, но затем и они оказались в оппозиции. Таким образом, ни одна из партий не проходила испытания на власть, не имела ни малейшего опыта практического государственного управления. Это было одной из главных причин явно неадекватного понимания лидерами партий природы властвования и страны, в которой они жили и которой собирались править. «Правые еще жили как бы в средневековом измерении, либералы в современном им западноевропейском, левые – в фантастической и утопической устремленности в будущее, и все они – в нереальном, «нероссийском» мире»[561]561
  Сахаров А.Н. Россия: Народ. Правители. Цивилизация. М., 2004. С. 351.


[Закрыть], – справедливо замечал историк Андрей Сахаров.