Текст книги "Крушение России. 1917"

Слабый либеральный кабинет был связан необходимостью реализовывать социалистическую программу и мог пользоваться властью лишь с молчаливого согласия энергичных советских лидеров, дожидаясь Учредительного Собрания, выборы в которое даже не были назначены. Это была идеальная мишень для радикальной оппозиции.

И именно этот кабинет, члены которого руководили хоть чем-то в государстве лишь второй день в жизни, должен был прийти на смену выстроенной веками системе власти и человеку, которой управлял страной 23 сложных года. Когда состав Временного правительства передавался в типографию, Николай II оставался императором.

2(15) марта, четверг. Отречение в пользу Михаила

Гучков и Шульгин приехали на Варшавский вокзал Петрограда в третьем часу дня. «Мы прошли к начальнику станции, – вспоминал Шульгин. – Александр Иванович сказал ему:

– Я – Гучков… Нам совершенно необходимо по важнейшему государственному делу ехать в Псков… Прикажите подать нам поезд.

– Слушаюсь, – и через двадцать минут поезд был подан.

Это был паровоз и один вагон с салоном и со спальными. В окна замелькал серый день. Мы наконец были одни, вырвавшись из этого ужасного человеческого круговорота, который держал нас в своем липком веществе в течение трех суток»[2307]2307
  Шульгин В.В. Годы. Дни. 1920 год. С. 500.


[Закрыть]. Поезд отошел из Петрограда в 14.47, однако дорога до Пскова заняла гораздо больше времени, чем планировалось. Связано это было с попытками Гучкова встретиться по пути с генералом Ивановым.

Свежеиспеченный военный министр свидетельствовал: «Я телеграфировал в Псков генералу Рузскому о том, что еду; но чтобы на телеграфе не знали цели моей поездки, я пояснил, что еду для переговоров по важному делу, не упоминая, с кем эти переговоры должны были вестись. Затем послал по дороге телеграмму генералу Иванову, так как желал встретить его в пути и уговорить не предпринимать никаких попыток к приводу войск в Петроград. Генерала Иванова мне не удалось тогда увидеть, хотя дорогой пришлось несколько раз обмениваться телеграммами; он хотел где-то меня перехватить, но не успел»[2308]2308
  Гучков А.И. В царском поезде // Отречение Николая II. С. 190.


[Закрыть]. Встреча не состоялась, потому что сначала не могли решить, когда и как ее устроить. Первая телеграмма Гучкова выглядела так: «Еду в Псков, примите все меры повидать меня либо в Пскове, либо на обратном пути из Пскова в Петроград. Распоряжение дано о пропуске Вас в этом направлении»[2309]2309
  Красный архив. № 1 (20) 1927. С. 76.


[Закрыть]. Гучков явно блефовал, подобных распоряжений ему давать было некому. «Рад буду повидать Вас, отвечал Иванов, мы на ст. Вырица»[2310]2310
  Цит. по: Мартынов Е.И. Царская армия в февральском перевороте. Л., 1927. С. 165.


[Закрыть]. Гучков согласился, но только по возвращении из Пскова, добавив, что «желательнее встретить вас в Гатчине Варшавской».

Иванов не возражал и решил поехать по соединительной ветке через станцию Владимирскую (между Гатчиной и Царским Селом), надеясь провести инспекцию вверенного ему Тарутинского полка на станции Александровская, а затем двинуться навстречу Гучкову. Однако в Сусанине его поезд по приказанию Бубликова попытались поставить в тупик. Озадаченный Иванов вернулся в Вырицу, откуда отправил Алексееву телеграмму: «До сих пор не имею никаких сведений о движении частей, назначенных в мое распоряжение. Имею негласные сведения о приостановке движения моего поезда. Прошу принятия экстренных мер для восстановления порядка среди железнодорожной администрации, которая, несомненно, получает директивы Временного правительства». Но это был глас, вопиющий в пустыне.

Вместо Алексеева ответил генерал Техменев: «Докладываю для сведения депешу начштасева: «Ввиду невозможности продвигать эшелоны далее Луги, нежелательности скопления их на линии, особенно в Пскове, и разрешения Государя Императора вступить главкосеву в сношения с председателем Государственной думы, последовало высочайшее соизволение вернуть войска, направлявшиеся на станцию Александровскую, обратно в Двинский район, где расположить их распоряжением командарма»[2311]2311
  Блок А. Последние дни императорской власти. С. 96–98.


[Закрыть]. Итак, Данилов еще в час дня известил Ставку, что войска решением императора возвращаются к местам дислокации. Было ли такое решение на самом деле, неизвестно. Николай согласится с предложением Алексеева отозвать Иванова в Могилев лишь через несколько часов.

Так миссия генерала Иванова завершилась. В 21.40 Рузский послал телеграмму Родзянко, информируя от имени императора о приказе отозвать Иванова с должности главкома Петроградским военным окру-гом[2312]2312
  Красный архив. Т. 2 (21). 1927. С. 10


[Закрыть]. «Карательная экспедиция сделалась водевилем, и позднее он понял, что вся эта инсценировка была созданием рук Гучкова и Алексеева, чтобы усыпить возможное беспокойство Императора и чтобы создать себе отчет об истинном настроении войск Царскосельского гарнизона»[2313]2313
  Там же. № 6 (49). 1931. С. 101.


[Закрыть], – напишет об Иванове всегда хорошо информированный великий князь Николай Михайлович, который счел, что начало революции означает конец его ссылки в Грушевке, и вернулся 1 марта в Петроград, где сразу же предложил свои услуги в Таврическом дворце. Нельзя сказать, что эти услуги кому-то понадобились.

Как объяснял Шульгин, «мы задержались довольно долго в Гатчине, где дожидались генерал-адъютанта Н.И. Иванова, который стоял где-то около Вырицы… Но с Ивановым не удалось видеться. В Луге нас опять задержали, ибо собравшиеся толпы войска и народа просили А.И. Гучкова сказать несколько слов»[2314]2314
  Шульгин В.В. Подробности отречения // Отречение Николая II. С. 169.


[Закрыть]. Оставалось больше времени, чтобы осмыслить свою миссию.

Цель ее была не вполне ясна, никакого четкого мандата от Думского комитета, а тем более от советской инстанции (которая была осведомлена о поездке, но предпочитала этого не афишировать) не существовало. «Гучков и Шульгин должны были добиваться отречения, но, очевидно, допускалась возможность и иного исхода в не определившейся еще окончательно обстановке, – приходил к заключению Мельгунов. – До последнего момента перед выездом Гучкова позиция Временного комитета была колеблющаяся, но и в левом секторе далеко еще не ясен был путь, по которому твердо надлежало идти»[2315]2315
  Мельгунов С.П. Мартовские дни 1917 года. С. 93.


[Закрыть]. У депутатов не могло быть никакой уверенности в том, что в Пскове их не арестуют.

Неопределенность продолжала царить и в Ставке, где задержка с отправкой из Пскова телеграмм царя с согласием на отречение вызвала настоящую панику. Алексеев нервничал. Все время, пока поезд с депутатами был в пути, штаб Северного фронта буквально бомбардировали телеграммами из Могилева. Рузский свидетельствовал, что «в Ставке теряли терпение и ежеминутно требовали генерала Данилова к аппарату, передавая ему все более тревожные сообщения из Петрограда, требуя доклада о решении, принятом Государем, упрекали Данилова, что он не сообщает, отмалчивается, не держит Ставку в курсе дела. Видимо в Ставке считали, что Государь обязан подчиниться полученной в два часа телеграмме без размышления»[2316]2316
  Рузский Н.В. Пребывание Николая II в Пскове. С. 162.


[Закрыть].

Клембовский взывал: «Телеграмма 1223 об объявлении Манифеста не приводится в исполнение в ожидании дальнейших указаний после доклада главнокомандующего Северного фронта. Очень прошу ориентировать начальника штаба верховного главнокомандующего, в каком положении находится вопрос. Из вашего штаба сообщили, что литерные поезда стоят в Пскове, и нет никаких распоряжений относительно отправления». Данилов, как мог, успокаивал, уверяя, что «Государь император в длительной беседе с генерал-адъютантом Рузским в присутствии меня и генерала Саввича выразил, что нет той жертвы, которой Его Величество не принес бы для истинного блага родины». И в ответ на другую телеграмму: «Чтобы не загромождать Ставку противоречивыми сведениями, сообщаю только достоверно выяснившееся, и в этом отношении прошу мне оказать доверие, что ничего важного не пропущу сообщить. По поводу Манифеста не последовало еще указания главнокомандующего, потому что вторичная беседа с Государем обстановку видоизменила, и приезд депутатов заставляет быть осторожным с выпуском Манифеста. Необходимо лишь подготовиться к скорейшему выпуску его, если потребуется. Вернее думать, что Государь Император проследует из Пскова в Царское Село, но окончательное решение будет принято только после выяснения результатов приезда Гучкова и Шульгина»[2317]2317
  Отречение Николая II. С. 240–241.


[Закрыть].

В 19.40 из Могилева в Псков был передан текст Манифеста об отречении в пользу Алексея при регентстве Михаила Александровича[2318]2318
  Красный архив. № 2 (21). 1927. С. 7.


[Закрыть]. Есть свидетельства того, что работу над текстом начали еще накануне вечером, то есть еще тогда, когда вопрос об отречении в разговорах с Николаем даже не поднимался, задолго до телеграфного разговора между Родзянко и Рузским и телеграмм от главкомов фронтов и флотов. «Поздно вечером 1/14 марта (! – В.Н.) генерал Рузский прислал телеграмму, что Государь приказал составить проект Манифеста об отречении от престола в пользу наследника с назначением великого князя Михаила Александровича регентом, – писал Лукомский. – … О полученном распоряжении я доложил генералу Алексееву, и он поручил мне, совместно с начальником дипломатической части в Ставке г. Базили, срочно составить проект манифеста. Я вызвал г-на Базили срочно, и мы с ним, вооружившись Сводом Законов Российской империи, приступили к составлению проекта Манифеста. Затем составленный проект был доложен генералу Алексееву и передан по прямому проводу генералу Рузскому»[2319]2319
  Лукомский А.С. Отречение Николая II. С. 195.


[Закрыть]. Похоже, здесь – чистая правда, кроме начального утверждения о телеграмме Рузского, которой не было, и о приказании царя, которого в тот момент – вечером 1 марта – и быть не могло. А в поручение Алексеева заранее составить тест отречения верится легко.

Подтверждает это и генерал Дубенский, который вечером 3 марта прибудет в Ставку. Там ему поведают, «что Базили, придя в штабную столовую утром 2 марта, рассказывал, что он всю ночь не спал и работал, составляя по поручению генерала Алексеева манифест об отречении от престола императора Николая II… что медлить было нельзя и советоваться было не с кем, и что ему ночью приходилось несколько раз ходить из своей канцелярии к генералу Алексееву, который и установил окончательный текст манифеста и передал его в Псков…»[2320]2320
  Дубенский Д.Н. Как произошел переворот в России. С. 65.


[Закрыть]. Похоже, Алексеев подготовил Манифест об отречении императора в инициативном порядке. Активным участником процесса был также директор политической канцелярии при Верховном главнокомандующем Николай Базили, этнический грек, который, по утверждению Мультатули, «был членом ложи “Полярная звезда”, в которую входил и Керенский»[2321]2321
  Мультатули П. Николай II. Отречение, которого не было. М., 2009. С. 554.


[Закрыть].

Поезд, доставивший Гучкова и Шульгина, подошел к платформе псковского вокзала в 21 час 32 минуты. Встречать их вышли полковник Мордвинов, генерал Дубенский и герцог Лейхтенбергский. «Из ярко освещенного вагона салона выскочили два солдата с красными бантами и винтовками и стали по бокам входной лестницы вагона, – записал Дубенский. – По-видимому, это были не солдаты, а, вероятно, рабочие в солдатской форме, так неумело они держали ружья, отдавая честь “депутатам”, так не похожи были даже на молодых солдат»[2322]2322
  Лукомский А.С. Отречение Николая II. С. 195.


[Закрыть]. В это момент Мордвинов, по его словам, «вошел на заднюю площадку последнего классного вагона, открыл дверь и очутился в обширном темном купе, слабо освещенном лишь мерцавшим огарком свечи. Я с трудом рассмотрел в темноте две стоявших у дальней стены фигуры, догадываясь, кто из них должен быть Гучков, кто Шульгин. Я не знал ни того, ни другого, но почему-то решил, что тот, кто моложе и стройнее, должен быть Шульгин, и, обращаясь к нему, сказал:

– Его Величество вас ожидает и изволит тотчас же принять.

Оба были, видимо, очень подавлены, волновались, руки их дрожали, когда они здоровались со мною, и оба имели не столько усталый, сколько растерянный вид. Они были очень смущены и просили дать им возможность привести себя в порядок после пути, но я им ответил, что это неудобно, и мы сейчас же направились к выходу.

– Что делается в Петрограде? – спросил я их.

Ответил Шульгин. Гучков все время молчал и как в вагоне, так и, идя до императорского поезда, держал голову низко опущенною.

– В Петрограде творится что-то невообразимое, – говорил, волнуясь, Шульгин. – Мы находимся всецело в их руках, и нас, наверно, арестуют, когда мы вернемся»[2323]2323
  Мордвинов А.А. Последние дни императора. С. 115–116.


[Закрыть].

Депутаты спустились из вагона. «По выходе из вагонов нам пришлось сделать несколько шагов до императорского поезда, – напишет Шульгин. – Мне кажется, я не волновался. Я дошел до того предела утомления и нервного напряжения одновременно, когда уже ничто, кажется, не может ни удивить, ни показаться невозможным. Мне было только все-таки немного неловко, что я явился к царю в пиджаке, грязный, немытый, четыре дня не бритый, с лицом каторжника, выпущенного из только что сожженных тюрем»[2324]2324
  Шульгин В.В. Подробности отречения. С. 169.


[Закрыть]. Гучков утверждал, что хотел сначала повидать (очень хорошо ему известного) «генерала Рузского для того, чтобы немножко ознакомиться с настроением, которое господствовало в Пскове, узнать, какого рода аргументацию следовало успешнее применить, но полковник очень настойчиво передал желание Государя, чтобы я непосредственно прошел к нему»[2325]2325
  Гучков А.И. В царском поезде. С. 190.


[Закрыть]. Депутаты направились прямиком в императорский поезд, что не на шутку встревожило Рузского, который, как мы знаем, приказал сначала вести их к себе, чтобы провести инструктаж до того, как они встретятся с императором и его свитой.

«Генерал Рузский и я, думая, что приехавшие согласно переданной им просьбе зайдут предварительно к нам, стали поджидать депутатов в вагоне главнокомандующего. Но прошло несколько минут, и никто не появлялся. Я вышел тогда на платформу узнать, в чем дело, и издали увидел в темноте прихрамывающую фигуру Гучкова в теплой шапке и пальто с барашковым воротником; рядом с ним шел Шульгин. Оба они были окружены, словно конвоем, несколькими железнодорожниками, вышедшими по обязанности службы встречать столичных гостей; впереди двигавшейся к царскому поезду группы шел дежурный флигель-адъютант, кажется, полковник Мордвинов или герцог Лейхтенбергский»[2326]2326
  Данилов Ю.Н. На пути к крушению. С. 394.


[Закрыть]. Рузский и Данилов бросились к императорскому поезду.

Мордвинов, в действительности возглавлявший процессию, вспоминал:

«– Что же вы теперь думаете делать, с каким поручением приехали, на что надеетесь? – спросил я шедшего рядом Шульгина. Он с какой-то смутившей меня то ли неопределенностью, то ли безнадежностью от собственного бессилия и как-то тоскливо и смущенно понизив голос, почти шепотом сказал:

– Знаете, мы надеемся только на то, что, быть может, Государь нам поможет…

– В чем поможет? – вырвалось у меня, но получить ответа я не успел. Мы уже стояли на площадке вагона-столовой и Гучков и Шульгин уже нервно снимали свои шубы. Их сейчас же провел скороход в салон, где назначен был прием и где находился уже граф Фредерикс. Бедный старик, волнуясь за свою семью, спросил, здороваясь, Гучкова, что делается в Петрограде, и тот “успокоил” его самым жестоким образом:

– В Петрограде стало спокойнее, граф, но ваш дом на Почтамтской совершенно разгромлен, а что стало с вашей семьей – неизвестно»[2327]2327
  Мордвинов А.А. Последние дни императора. С. 116.


[Закрыть].

Шульгин обратил внимание: «Это был большой вагон-гостиная. Зеленый шелк по стенкам… Несколько столов… Старый, худой, высокий, желтовато-седой генерал с аксельбантами… Это был барон Фредерикс…

– Государь Император сейчас выйдет… Его Величество в другом вагоне.

Стало еще безотрадостнее и тяжелее.

В дверях появился Государь… Он был в серой черкеске… Я не ожидал увидеть его таким… Лицо? Оно было спокойно… Мы поклонились. Государь поздоровался с нами, подав руку. Движение это было скорее дружелюбно…

– А Николай Владимирович?

Кто-то сказал, что генерал Рузский просил доложить, что он немного опоздает.

– Так мы начнем без него.

Жестом Государь пригласил нас сесть… Государь занял место по одну сторону маленького четырехугольного столика, придвинутого к зеленой шелковой стене. По другую сторону столика сел Гучков. Я – рядом с Гучковым, наискось от Государя. Напротив царя был барон Фредерикс»[2328]2328
  Шульгин В.В. Годы. Дни. 1920 год. С. 516.


[Закрыть].

В вагон ворвался главкосев, столкнувшийся с Мордвиновым: «Рузский был очень раздражен и, предупреждая мой вопрос, обращаясь в пространство, с нервной резкостью начал совершенно по-начальнически кому-то выговаривать:

– Всегда будет путаница, когда не выполняют приказаний. Ведь было ясно сказано направить депутацию раньше ко мне. Отчего этого не сделали, вечно не слушаются…

Я хотел его предупредить, что Его Величество занят приемом, но Рузский, торопливо скинув пальто, решительно сам открыл дверь и вошел в салон»[2329]2329
  Мордвинов А.А. Последние дни императора. С. 117.


[Закрыть]. Там он занял место между Фредериксом и Шульгиным. По свидетельству Шульгина, вместе в Рузским в салон вошел и генерал Данилов (он тоже этот факт подтверждал), занявший место в углу. Другие участники события Данилова как участника начальной части встречи не помнят, включая и начальника военно-походной канцелярии императора свиты генерал-майора Нарышкина, который вел стенограмму встречи. Эта стенограмма, известная как «Протокол отречения Николая II» почти дословно сохранила для истории, что происходило далее. Эмоции и оценки – от других непосредственных участников.

Начал Гучков, который наконец-то смог непосредственно приступить к завершению главного дела своей жизни – свержения Николая II. «Говорил Гучков. И очень сильно волновался, – вспоминал Шульгин. – Он говорил, очевидно, хорошо продуманные слова, но с трудом справлялся с волнением. Он говорил негладко… и глухо. Государь сидел, оперевшись слегка о шелковую стену, и смотрел перед собой. Лицо его было совершенно спокойно и непроницаемо»[2330]2330
  Шульгин В.В. Годы. Дни. 1920 год. С. 516.


[Закрыть]. Так воспитали. Перо Нарышкина привычно стенографировало:

«– Мы приехали с членом Государственной думы Шульгиным, чтобы доложить о том, что произошло за эти дни в Петрограде и, вместе с тем, посоветоваться о тех мерах, которые могли бы спасти положение. Положение в высшей степени угрожающее: сначала рабочие, потом войска примкнули к движению, беспорядки перекинулись на пригороды, Москва не спокойна. Это не есть результат какого-нибудь заговора или заранее обдуманного переворота (здесь Гучков явно скромничал – В.Н), а это движение вырвалось из самой почвы и сразу получило анархический отпечаток, власти стушевались. Я отправился к замещавшему генерала Хабалова генералу Занкевичу и спрашивал его, есть ли у него какая-нибудь надежная часть или хотя бы отдельные нижние чины, на которых можно было бы рассчитывать. Он мне ответил, что таких нет, и все прибывшие части тотчас переходят на сторону восставших. Так как было страшно, что мятеж примет анархический характер, мы образовали так называемый Временный комитет Государственной думы и начали принимать меры, пытаясь вернуть офицеров к командованию нижними чинами; я сам лично объехал многие части и убеждал нижних чинов сохранять спокойствие. Кроме нас заседает еще комитет рабочей партии, и мы находимся под его властью и его цензурою. Опасность в том, что если Петроград попадет в руки анархии, нас, умеренных, сметут, так как это движение начинает нас уже захлестывать. Их лозунги: провозглашение социальной республики. Это движение захватывает низы и даже солдат, которым обещают дать землю.

Вторая опасность, что движение перекинется на фронт, где лозунг: смести начальство и выбрать себе угодных. Там такой же горючий материал, и пожар может перекинуться по всему фронту, так как нет ни одной воинской части, которая, попав в атмосферу движения, тотчас не заражалась бы. Вчера к нам в Думу явились представители: сводного пехотного полка, железнодорожного полка, конвоя Вашего Величества, дворцовой полиции и заявили, что примыкают к движению. Им сказано, что они должны продолжать охрану тех лиц, которые им были поручены; но опасность все-таки существует, так как толпа теперь вооружена»[2331]2331
  Протокол отречения Николая II // Отречение Николая II. С. 219.


[Закрыть].

На этом месте Гучков мог бы и кончить, царь переменился в лице, узнав об измене великого князя Кирилла Владимировича, которому доверял самое ценное – свою семью. «Особенно сильное впечатление на Николая II произвела весть о переходе его личного конвоя на сторону восставших войск, – расскажет Рузский журналисту. – Этот факт его настолько поразил, что он дальнейший доклад Гучкова слушал уже невнимательно»[2332]2332
  Рузский Н.В. Беседа с журналистом В. Самойловым // Отречение Николая II. С. 144.


[Закрыть]. Гучков, тем временем, продолжал, не уловив перемены выражения лица царя, поскольку избегал смотреть на него:

«– В народе глубокое сознание, что положение создалось ошибками власти и именно верховной власти, а потому нужен какой-нибудь акт, который подействовал бы на сознание народное. Единственный путь это передать бремя верховного правления в другие руки. Можно спасти Россию, спасти монархический принцип, спасти династию. Если вы, Ваше Величество, объявите, что передаете свою власть вашему маленькому сыну, если вы передадите регентство великому князю Михаилу Александровичу или от имени регента будет поручено образовать новое правительство, тогда, может быть, потому, что события идут так быстро, что в настоящее время Родзянко, меня и умеренных членов Думы крайние элементы считают предателями; они, конечно, против этой комбинации, так как видят в этом возможность спасти наш исконный принцип. Вот, Ваше Величество, только при этих условиях можно сделать попытку водворить порядок. Вот что нам, мне и Шульгину, было поручено Вам передать. Прежде, чем на это решиться, Вам, конечно, следует хорошенько подумать, помолиться, но решиться, все-таки не позже завтрашнего дня, потому, что завтра мы не будем в состоянии дать совет и если Вы его у нас спросите, то можно будет опасаться агрессивных действий»[2333]2333
  Протокол отречения Николая II. С. 219–220.


[Закрыть].

Повисла долгая пауза. Наконец Николай заговорил. «После взволнованных слов А.И. голос его звучал спокойно, просто и точно, – зафиксировал Шульгин. – Только акцент был немного чужой – гвардейский»[2334]2334
  Шульгин В.В. Годы. Дни. 1920 год. С. 518.


[Закрыть].

«– Ранее вашего приезда после разговора по прямому проводу генерал-адъютанта Рузского с председателем Государственной думы я думал в течение утра, и во имя блага, спокойствия и спасения Родины я был готов на отречение от престола в пользу своего сына. Но теперь, еще раз обдумав свое положение, я пришел к заключению, что ввиду его болезненности, мне следует отречься и за себя, и за него, так как разлучиться с ним не могу»[2335]2335
  Протокол отречения Николая II. С. 220


[Закрыть].

Депутаты были шокированы, они никак не ожидали подобного разворота событий. «К этому мы не были готовы, – свидетельствовал Шульгин. – Кажется, А.И. пробовал представить некоторые возражения… Кажется, я просил четверть часа – посоветоваться с Гучковым… Но это почему-то не вышло… И мы согласились, если можно назвать согласием, тут же… Но за это время столько мыслей пронеслось, обгоняя одна другую»[2336]2336
  Шульгин В.В. Годы. Дни. 1920 год. С. 518.


[Закрыть]. Гучков тоже подтвердил: «Я лично ту комбинацию, на которой я по поручению некоторых членов Думского комитета настаивал, находил более удачной, потому что, как я уже говорил, эта комбинация малолетнего государя с регентом представляла для дальнейшего развития нашей политической жизни большие гарантии»[2337]2337
  Гучков А.И. В царском поезде. С. 191.


[Закрыть]. Гучков действительно пытался возражать:

«– Мы учли, что облик маленького Алексея Николаевича был бы смягчающим обстоятельством при передаче власти.

– Его величество беспокоится, что если престол будет передан наследнику, то его величество будет с ним разлучен, – пояснил Рузский.

– Я не могу дать на это категорического ответа, так как мы ехали сюда, чтобы предложить то, что мы передали, – недоумевал Шульгин. Но Николай был непреклонен. Он только добавил:

– Давая свое согласие на отречение, я должен быть уверенным, что вы подумали о том впечатлении, какое оно произведет на всю остальную Россию. Не отзовется ли это некоторою опасностью?»

– Нет, ваше величество, опасность не здесь, – поспешил ответить Гучков. – Мы опасаемся, что если объявят республику, тогда возникнет междоусобие.

– Позвольте мне дать некоторое пояснение, в каком положении приходится работать Государственной думе, – вступил Шульгин. – 26-го вошла толпа в Думу и вместе с вооруженными солдатами заняла правую сторону, левая сторона занята публикой, а мы сохраняли всего две комнаты, где ютится так называемый комитет. Сюда тащат всех арестованных, и еще счастье для них, что их сюда тащат, так как это избавляет их от самосуда толпы: некоторых арестованных мы тотчас же освобождаем. Мы сохраняем символ управления страной, и только благодаря этому еще некоторый порядок мог сохраниться, не прерывалось движение железных дорог. Вот при каких условиях мы работаем; в Думе ад, это сумасшедший дом. Нам придется вступить в решительный бой с левыми элементами, а для этого нужна какая-нибудь почва. Относительно вашего проекта, разрешите нам подумать хотя бы четверть часа. Этот проект имеет то преимущество, что не будет мысли о разлучении, и, с другой стороны, если Ваш брат, великий князь Михаил Александрович, как полноправный монарх, присягнет конституции одновременно с вступлением на престол, то это будет обстоятельством, содействующим успокоению.

– У всех рабочих и солдат, принимавших участие в беспорядках, уверенность, что водворение старой власти – это расправа с ними, а потому нужна полная перемена, – подхватил Гучков. – Нужен на народное воображение такой удар хлыстом, который сразу переменил бы все. Я нахожу, что тот акт, на который вы решились, должен сопровождаться и назначением председателя совета министров князя Львова.

Николай вновь пытается обратить внимание на опасности, сопряженные с отречением.

– Я хотел бы иметь гарантию, что вследствие моего ухода и по поводу его не было бы пролито еще лишней крови.

– Может быть, со стороны тех элементов, которые будут вести борьбу против нового строя, и будут попытки, но их не следует опасаться, – успокоил Шульгин. – Я знаю, например, хорошо город Киев, который был всегда монархическим; теперь там полная перемена.

– А вы не думаете, что в казачьих областях могут возникнуть беспорядки?

– Нет, Ваше Величество, казаки все на стороне нового строя, – уверил Гучков. – Ваше Величество, у вас заговорило человеческое чувство отца, и политике тут не место, так что мы ничего против Вашего предложения возразить не можем.

– Важно только, чтобы в акте Вашего Величества было указано, что преемник Ваш обязан дать присягу конституции, – подхватил Шульгин.

Николай спросил:

– Хотите еще подумать?

– Нет, я думаю, что мы можем сразу принять Ваши предложения, – поспешил ответить Гучков, опасаясь, как бы царь не переменил своего мнения. – А когда бы Вы могли совершить самый акт? Вот проект, который мог бы вам пригодиться, если б Вы пожелали из него что-нибудь взять[2338]2338
  Протокол отречения Николая II. С. 220–221.


[Закрыть].

Тут Гучков вынул проект, который в муках в начале того же дня попытался сочинить Шульгин. Император взглянул на проект, который даже его автор находил жалким, ответил, что у него есть другой текст, просто нуждающийся в уточнении: отрекаться он намерен в пользу брата, а не сына. Текст, как окажется, был тот, которые подготовили Алексеев, Лукомский и Базили. Николай встал и направился в свой вагон, в дверях столкнувшись с находившимся там во все время разговора Воейковым.

«– А Гучков был совершенно приличен в манере себя держать; я готовился видеть с его стороны совсем другое, – сказал царь дворцовому коменданту. – А вы заметили поведение Рузского?

Выражение лица Государя лучше слов показало мне, какое на него впечатление произвел его генерал-адъютант. Государь позвал генерала Нарышкина и повелел ему переписать уже написанное им отречение с поправкой о передаче престола брату Его Величества – великому князю Михаилу Александровичу»[2339]2339
  Воейков В.Н. С царем и без царя. С. 245.


[Закрыть]. Нарышкин сел за печатную машинку и застучал по клавишам.

После того как Николай ушел, генерал Данилов обратил внимание: «Гучков и Шульгин отошли в угол вагона и стали о чем-то вполголоса совещаться. Выждав несколько, я подошел к Гучкову, которого знал довольно близко по предшествовавшей совместной работе в комиссии обороны Государственной думы…

– Скажите, Александр Иванович, – спросил я, – насколько решение императора Николая II отречься от престола не только за себя, но и за сына является согласованным с нашими основными законами? Не вызовет ли такое решение в будущем тяжелых последствий?

– Не думаю, – ответил мой собеседник, – но если вопрос этот вас интересует более глубоко, обратитесь с ним к Шульгину…

– Видите ли, – сказал Шульгин, выслушав меня, – несомненно, здесь есть юридическая неправильность. Но с точки зрения практической, которая сейчас должна превалировать, я должен высказаться в пользу принятого решения. При воцарении цесаревича Алексея будет весьма трудно изолировать его от влияния отца и, главное, матери, которая столь ненавидима в России»[2340]2340
  Данилов Ю.Н. На пути к крушению. С. 395–396.


[Закрыть]. Гучкову, который стоял в миллиметре от успеха своего заговора против Николая, в такой момент не было никакой охоты отступать из-за «каких-то» юридических препятствий.

А между тем, с правовой точки зрения, отречение было не просто небезупречным. Оно было нонсенсом. «Наши основные законы не предусматривали возможности отречения действующего императора и не устанавливали никаких правил, касающихся престолонаследия в этом случае, – подтверждал один из самых квалифицированных юристов страны Владимир Набоков. – Но, разумеется, никакие законы не могут устранить или лишить значения самый факт отречения или помешать ему… И так как, при таком молчании основных законов, отречение имеет то же самое значение, как смерть, то очевидно, что и последствия его должны быть те же, т. е. престол переходит к законному наследнику. Отрекаться можно только за самого себя… Престол российский – не частная собственность, не вотчина императора, которой он может распоряжаться по своему произволу. Основываться на предполагаемом согласии наследника также нет возможности, раз этому наследнику не было еще полных 13 лет… Поэтому передача престола Михаилу была актом незаконным. Никакого юридического титула для Михаила она не создавала»[2341]2341
  Набоков В.Д. Временное правительство. С. 17–18.


[Закрыть].

Своим отречением император не оставлял монархии даже теоретического, юридического шанса. А монархисты – Гучков, Шульгин, высший генералитет – так спешили избавиться от Николая, что не обратили внимания на подобную «мелочь». Или, может, Николай II, прекрасно знавший законы, специально совершал такую правовую провокацию, чтобы затем была возможность оспорить его отречение как незаконное? В этом его подозревали и современники, и советская историография[2342]2342
  См.: Иоффе Г.З. Крах российской контрреволюции. Л., 1977. С. 53–54; Пушкарева И.М. Февральская буржуазно-демократическая революция 1917 г. в России. М., 1982. С. 211.


[Закрыть].

В начале двенадцатого (по воспоминаниям большинства участников события, Нарышкин в протоколе зафиксировал 23 часа 40 минут) царь вошел в салон-вагон. Все встали. Николай протянул отпечатанный на машинке текст Гучкову. Тот вслух прочел: «В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать новое тяжелое испытание России. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны.

Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок миг, когда доблестная армия наша, совместно со славными союзниками нашими, сможет окончательно сломить врага.