Текст книги "Крушение России. 1917"

Правительственная чехарда

Февральскую революцию часто объясняют саморазложением власти, затеянной вконец растерявшимся императором в последний год его правления кадровой чехардой, которая выносила на вершину власти бездарностей, пользовавшихся покровительством Александры Федоровны и Распутина. Есть ли основания для подобных выводов? И да, и нет.

Конец 1915 – начало 1916 года прошли в поисках нового премьера. 77-летний Горемыкин мало кого устраивал. Либеральная общественность боролась с ним изначально, называя на его место кандидатуры Поливанова, Кривошеина и морского министра Григоровича. Но уже и правые требовали перемен. Генерал Курлов уверял, что Горемыкин «выработал в себе олимпийское спокойствие: его ничем нельзя было удивить, а тем более взволновать», и от него «нельзя было ожидать энергичных действий, принятие которых подсказывало современное положение»[1188]1188
  Курлов П.Г. Гибель императорской России. М., 1992. С. 152–153.


[Закрыть]. В правых и придворных кругах все чаще стало звучать имя 68-летнего Бориса Штюрмера, крупного помещика из Тверской губернии, выпускника юридического факультета Петербургского университета, который имел опыт работы в минюсте и МВД, был губернатором в Нижнем Новгороде и Ярославле. Член Государственного совета, Штюрмер со времен Столыпина был одним из главных идеологов правых и их общепризнанным кандидатом на премьерский пост.

Нельзя сказать, что царь не видел проблем, связанных с этой кандидатурой. В начале января супруга спрашивала его: «Милый, подумал ли ты серьезно о Штюрмере? Я полагаю, что стоит рискнуть немецкой фамилией, так как известно, какой он верный человек». На следующий день Николай отвечал: «Не перестаю думать о преемнике старику. В поезде я спросил у толстого Хв. (министра внутренних дел Алексея Хвостова – В.Н.) его мнение о Штюрмере. Он его хвалит, но думает, что он слишком стар, и голова его уже не так свежа, как раньше. Между прочим, этот старый Штюрмер прислал мне прошение о разрешении ему переменить фамилию и принять имя Панина. Я ответил… что не могу дать разрешения без предварительного согласия имеющихся еще в живых Паниных». Еще через два дня: «Я продолжаю ломать себе голову над вопросом о преемнике старику, если Штюрм. действительно недостаточно молод и современен»[1189]1189
  Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 16, 24, 34.


[Закрыть]. 20 января Штюрмер все-таки возглавил правительство, а заодно и министерство внутренних дел.

Он был не самым крупным политиком. Зинаида Гиппиус вспоминала, как он принимал ее с мужем – Мережковским – «по-европейски» в Ярославле: «Внутренне – охранитель не без жестокости, но без творчества и яркости; внешне – щеголяющий (или щеголявший) своей «культурностью» перед писателем церемониймейстер. Впрочем, выставлял свое «русофильство» (он из немцев) и церковную религиозность»[1190]1190
  Гиппиус З. Дневники. Мн., 2004. С. 62.


[Закрыть]. Штюрмер был из той породы крепких администраторов и старых коней, которые борозду не испортят. Его собственноручные записи аудиенций у царя свидетельствуют о здравом понимании ситуации и способности выявлять действительно значимые приоритеты. Но, конечно, не его пришествия ждала прогрессивная общественность. Штюрмеру сразу же припомнили все: преклонный возраст, давние коррупционные обвинения в его адрес, благосклонность к нему Распутина. Ну и, безусловно, были все основания опасаться назначить главой правительства человека с немецкой фамилией в то время, когда антигерманская кампания в России сметала принадлежавшие немцам фабрики, школы и пекарни, не исполнялись Бах и Бетховен. Слухи об «измене» получали еще одно зримое подтверждение, хотя сам Штюрмер – вполне православный и русский по мировосприятию – не давал для этого оснований.

Думская элита, уже сама активно претендовавшая на премьерский и министерские посты, восприняла нового главу правительства однозначно. «Абсолютно беспринципный человек и полное ничтожество, – это слова из воспоминаний Василия Шульгина, относившегося, казалось бы, к тому же правому политическому лагерю, что и Штюрмер. – …Дело было в том, что Штюрмер, маленький, ничтожный человек, а Россия вела мировую войну. Дело было в том, что все державы мобилизовали свои лучшие силы, а у нас сделали премьером «святочного деда»[1191]1191
  Шульгин В.В. Годы. Дни. 1920 год. М., 1990. С. 306.


[Закрыть]. Не приняли Штюрмера и представители правоохранительных структур, которые он возглавил. Глобачев уверял, что тот «не был государственным человеком», «был стар, неспособен, упрям, не мог разбираться в самых пустяшных в опросах»[1192]1192
  Глобачев К.И. Правда о русской революции. С. 104.


[Закрыть].

Что же касается либералов, то они были о Штюрмере еще более низкого мнения и изначально не собирались с ним сотрудничать ни при каких условиях. «Для общественных кругов Штюрмер был типом старого губернатора, усмирителем Тверского земства. Его личной особенностью была его любовь к деньгам, и из провинции следом за ним тащился длинный хвост пикантных анекдотов о его темных и скандальных способах стяжания»[1193]1193
  Милюков П.Н. История второй русской революции. М., 2001. С. 32.


[Закрыть], – заявлял Павел Милюков. Премьер теневого кабинета князь Львов обратился к императору с письмом, широко растиражированным его политическими союзниками: «Надежда на единение власти с народом исчезла. Растут недовольства и подозрения, множатся слухи о предательстве и изменах, слабеет на радость врагу вера в победу… Обновите власть. Возложите тяжкое бремя ее на лиц, сильных доверием страны. Восстановите работу представителей народных. Откройте народу путь единения с властью и с вами, Государь»[1194]1194
  Буржуазия накануне февральской революции. М.-Л., 1927. С. 60.


[Закрыть].

Разговоры о триумфе «партии измены», готовящей сепаратный мир с Германией, взбудоражили дипломатический корпус союзников, чьи оценки никогда не расходились с мнениями российских либералов. Его неформальный лидер Бьюкенен моментально сформулировал приговор Штюрмеру: «Обладая умом лишь второго сорта, не имея никакого опыта в государственных делах, преследуя исключительно свои личные интересы, отличаясь льстивостью и крайней амбициозностью, он был обязан своим новым назначением тому обстоятельству, что был другом Распутина и пользовался поддержкой окружавшей императрицу камарильи». В начале февраля английский посол добился аудиенции у Николая II и «впервые сделал серьезную попытку побудить императора вступить на более либеральный путь» и «даровать в качестве акта милости за оказанные услуги то, что было бы унизительно дать под давлением революционного движения». Царь ответил, что народ «должен напрячь все свои силы для войны и что вопросы о внутренних реформах должны быть отложены до заключения мира»[1195]1195
  Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата. М.-Мн., 2001. С. 182–183.


[Закрыть].

В надежде на то, что новому главе правительства удастся наладить взаимопонимание с Думой, Николай объявил о созыве сессии народных избранников на 9 февраля 1916 года. Более того, царь пошел на беспрецедентный шаг, единственный раз за все время существования Госдумы посетив Таврический дворец. В думских кругах это событие вызвало восторг. Краткое приветствие императора и ответная речь Родзянко («Какая радость нам, какое счастье, – наш русский царь здесь, среди нас!») были встречены долго не смолкавшими криками «ура!» Даже либералы были довольны, расценив приход царя как убедительнейшее свидетельство существования конституционного строя и признания – наконец – этого факта Николаем II. «Защитники старого абсолютизма вчера лишились одного из своих аргументов, казавшегося наиболее сильным»[1196]1196
  Утро России. 10 февраля 1916.


[Закрыть], – торжествовал кадетский официоз «Утро России».

Это не помешало лидеру кадетов Милюкову позднее снисходительно припомнить: «Процедура «энтузиазма» была, разумеется, соблюдена. Перед входом в залу заседаний, в колонной зале Таврического дворца было импровизировано молебствие; царя окружили депутаты, я стоял далеко от густого ядра и не слышал небольшой речи, произнесенной царем; говорили, что она была бесцветная, но благожелательная. Затем Родзянко, уведомленный о посещении всего за час, провел Николая в зал заседаний, и публика с хор присоединилась к овации; он показал царю другие помещения Думы, причем царь делал незначительные по содержанию замечания. В круглой зале (ближайшей ко входу в дворец) были собраны члены сеньорен-конвента, и Родзянко, при входе царя, представил их Николаю. Он молча называл по имени каждого, и царь молча пожимал каждому руку… Отойдя несколько от нашей группы, Николай вдруг остановился, обернулся, и я почувствовал на себе его пристальный взгляд. Несколько мгновений я его выдерживал, потом неожиданно для себя… улыбнулся и опустил глаза. Помню, в эту минуту я почувствовал к нему жалость, как к обреченному»[1197]1197
  Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 2. С. 194–195.


[Закрыть]. Из этого шага лидеры Прогрессивного блока сделали для себя лишь один вывод: царя на встречу с ними вытолкнул Распутин, что являлось лишним свидетельством безнадежной слабости верховной власти.

Не были оценены и другие жесты императора – согласие передать под суд бывшего военного министра Сухомлинова, скальпа которого ежедневно на протяжении нескольких месяцев требовала прогрессивная общественность; отставка министра внутренних дел Хвостова, портфель которого достался тому же Штюрмеру. Это был воспринято просто как должное.

Зная изначальные оценки Штюрмера со стороны либералов, трудно было ожидать, что его дебют на думской трибуне окажется успешным, хотя премьер и появился в окружении любимцев законодателей – Поливанова, Сазонова и Григоровича. Неформальный хозяин Думы Милюков был категоричен: «Блок впервые встретился с Штюрмером, как хотел, только уже в зале заседания Думы. Появление нового премьера произвело впечатление полного провала, слабым голосом, который не мог овладеть даже спокойной и молчаливой аудиторией, Штюрмер прочел по тетрадке свою вступительную речь. В ней было категорическое заявление о незыблемости исторических устоев, на которых росло и укреплялось русское государство, и этого было достаточно. Перед нами был новый вариант Горемыкина… Единственный план примирения с Думой, выдвинутый бывшим церемониймейстером, – устройство раута у премьера – провалился еще раньше этого выступления: Штюрмеру дали знать, что к нему не пойдут»[1198]1198
  Там же. С. 195; Милюков П.Н. История второй русской революции. С. 32.


[Закрыть]. Столь же негативно был настроен хозяин формальный – спикер Родзянко: «С первых же шагов Штюрмер предстал как полное ничтожество и вызвал к себе насмешливое отношение, выразившееся в яркой речи Пуришкевича. Он тогда пустил свое крылатое слово «чехарда министров», назвал Штюрмера «Кивач (водопад – В.Н.) красноречия» и сравнил его с героем «Мертвых душ» Чичиковым, который, посетив всех уважаемых в городе лиц, долго сидел в бричке, раздумывая, к кому бы еще заехать. Это сравнение было очень удачным, так как Штюрмер с момента вступления в должность все еще разъезжал по разным министерствам и говорил речи»[1199]1199
  Родзянко М.В. Крушение империи. С. 147.


[Закрыть].

Однако считать дебют Штюрмера в Думе провальным, как это следует из мемуаров Милюкова и Родзянко, нет оснований. Согласно стенограмме, премьер сошел с кафедры под рукоплескание справа и «в правой части центра», лишь левые проводили его шиканьем. Штюрмер был настроен примирительно, высказал намерение пойти навстречу Думе в вопросах о волостном земстве, городовом положении, введении земства в некоторых районах Сибири, поручив подготовить соответствующие законопроекты. От прогрессивного блока жестко ответил Шидловский: «Всеобщее желание, чтобы страна могла доверять своему правительству и чувствовать себя с ним единым, было злостно истолковано как лозунг борьбы за власть». Далее – критика правительства и требование правительства доверия[1200]1200
  Аврех А.Я. Распад третьеиюньской системы. М., 1985. С. 82–83.


[Закрыть].

Содержание работы Думы в значительной степени определялась Прогрессивным блоком, тон в котором задавали кадеты. Они собрались на свой VI съезд 18 февраля. Восторг от общения с верховной властью за неделю улетучился. Маклаков доказывал, что малейшее заигрывание с властью «способно безвозвратно похоронить в глазах Москвы престиж кадетской партии». Провинциальные делегаты требовали немедленной отставки Штюрмера. С ними в полной мере солидаризировались и Родичев, и Шингарев, который не жалел эпитетов: «Штюрмер это – воплощенная провокация… ибо его задача – обмануть и выиграть время. Наш долг ответить на эту преступную и бесчестную игру тем, чего она заслуживает, – глубоким и громко выраженным презрением. С таким правительством не ведут переговоров, – переговоры, соглашения, взаимные обязательства возможны только с честным врагом, в данном же случае ответ на по-лисьи протягиваемую руку может быть только один: требование немедленного ухода… Власть сама себя завлекла в пучину, пусть она тонет; этой власти, такой власти мы не можем бросить и обрывка веревки»[1201]1201
  Буржуазия накануне февральской революции. С. 73–74.


[Закрыть]. Милюкову вновь с большим трудом удалось отговорить партию от немедленной и прямой конфронтации с властью.

Вместо этого кадеты и другие участники Прогрессивного блока фактически просаботировали заседания Думы, не раз срывая кворум, затягивая рассмотрение законопроектов, выдвигая заведомо непроходные законопроекты и внося депутатские запросы по всем не устраивавшим их направлениям правительственной деятельности. Даже бюджет на этот раз принимался пару месяцев, тогда как обычно после работы бюджетной комиссии хватало пары дней. Штюрмер не без оснований информировал Николая, что вносимые Прогрессивным блоком законопроекты важны ему «не столько по существу, сколько с точки зрения возможности внушать с думской кафедры обществу, что Государственная дума исполнена лучших намерений, но что она не в состоянии ничего практически осуществить, ибо Правительство, опасаясь всяческих преобразований, ведет постоянную и упорную борьбу с прогрессивными течениями общественной мысли… В прежние времена правительственные мероприятия подвергались критике по мере обсуждения смет отдельных ведомств, в настоящую сессию Дума, не приступая к отдельным сметам и не обсуждая внесение законопроектов, прямо обратилась к штурму власти»[1202]1202
  Цит. по: Мультатули П. Николай II. Отречение, которого не было. М., 2009. С. 156–157.


[Закрыть]. В чем Штюрмер был не прав – штурм власти еще предстоял. Дума без особой пользы проработала до 20 июня.

Еще более непримиримо были настроены земгоровские организации, не связанные, в отличие от Думы, какими-либо правовыми и процедурными ограничениями. 12 марта 1916 года в Москве одновременно открылись общеземский и общегородской съезды. Князь Львов в приветственной речи провозгласил: «Отечество в опасности. Очевидно отпадение от общих народных стремлений правительственной власти…» Московский голова Челноков вторил ему на городском съезде: «Вначале мы собирались помогать раненым и только. Но когда мы увидели, что правительство ведет страну к гибели и готовит армии разгром, мы из инстинкта самосохранения, из инстинкта государственности, того инстинкта, который чужд правительству, принуждены были вмешаться, взять дела в свои руки. Мы не хотели заниматься политикой, но нас заставили сделать и это. Когда мы увидели, что правительство не помогает, а только мешает нам, мы должны были поставить вопрос об удалении правительства и замене его таким правительством, которое пользовалось бы доверием народа… И с этими господами, следовательно, нам более говорить не о чем». Кроме самого Челнокова наиболее бурные овации сорвали представители национальных окраин, заявившие свое недовольство русификаторской политикой правительства; а также представитель казачества Макаров, обещавший, что время, когда казаки выступали против народа, прошло и «никогда более этого не будет. У казачества раскрылись глаза»[1203]1203
  Буржуазия накануне февральской революции. С. 87–89.


[Закрыть].

На следующий день 80 руководителей крупнейших городов и земских организаций собрались на банкет в хорошо знакомом москвичам ресторане «Прага». Осведомители охранного отделения записали немало любопытного. В качестве основных гостей были представители Финляндии, Польши и Закавказья. Главную речь держал Милюков, призвавший к победе над внешним врагом и внутреннему устроению, которое предполагало одоление собственного правительства. Финский представитель Бьернборг в ответном слове обещал полную поддержку в этом благом деле, чтобы превратить отстаиваемый официальным Петроградом лозунг «finis Finlandiae» в finis, то бишь конец самого правительства, влекущего великую страну к гибели. Лидер связанной с кадетами польской организации Ледницкий выражал благодарность либеральной общественности за борьбу во имя обновления общей родины. Но, как и положено на банкетах, наибольший успех имел кавказец – тифлисский градоначальник Хатисов, который заявил, что в его краях правые отсутствуют, а есть только умеренные или крайние левые, которые только и ждут сигнала для начала решительных действий: «Теперь правительству не удастся более, как в 1905 г., натравливать одну кавказскую нацию на другую, бросить с ножами татар на армян и т. д. Все кавказские народы теперь прекрасно понимают, кто их общий враг; пусть знает Россия, что в борьбе с обнаглевшей, бесстыдной бюрократией бойцы Кавказа будут в первых рядах». Член московской городской управы Николай Астров выражал уверенность, что война «разрушит последний оплот бюрократии, так как союзница правительства и правых – Германия – будет разбита»; в то же время русская общественность «в своих стремлениях получает такую опору, как либерально настроенные Англия и Франция».

После банкета, за сигарами гласный Петроградской думы Новиков охотно делился с раскрывшими рот провинциальными делегатами последней, сверхдостоверной информацией о том, как именно управляет страной прогерманская клика во главе с Распутиным. Кадет и масон Некрасов раскрывал детали замысла формирования организации, способной снести правительство. Речь шла фактически о воссоздании «Союза союзов», куда вошли бы уже работавшие бок о бок Земгор и военно-промышленные комитеты, а также ряд других структур, которые в срочном порядке создавались под крылом самоуправляемых организаций – всероссийские рабочий, крестьянский, кооперативный и торговый союзы. На заседании же съезда Некрасов добавит еще один важный компонент: «Могу заявить, что такая преступная деятельность правительства по достоинству оценена в армии. Там все видели, поняли и сделали необходимые выводы»[1204]1204
  Там же. С. 93–96.


[Закрыть].

Николаю II информация из Думы и со съездов поступала незамедлительно, и не трудно представить, какие эмоции она в нем вызывала, особенно после тех, как считал сам царь, больших шагов, которые он сделал навстречу оппозиции – отставки Горемыкина, рукопожатий с самыми ярыми парламентскими критиками, отдания под суд Сухомлинова. Думаю, не случайно, что собственноручное письмо императора, извещавшее военного министра Поливанова – лучшего друга Гучкова – об отставке, появилось на второй день работы московских съездов, хотя замену министра Николай задумал чуть ранее. 10 марта он информировал Александру Федоровну: «Наконец-то нашел заместителя для Поливанова – это Шуваев, которому я могу вполне доверять. Я с ним еще не говорил… После смещения П. я буду спать спокойно, и все министры также почувствуют облегчение»[1205]1205
  Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 137.


[Закрыть]. В вину Поливанову царь прямо поставил недостаточную взыскательность к работе самоуправляющихся организацияй – Земгора и ВПК. Генерал от инфантерии Дмитрий Шуваев, выпускник Александровского военного училища и Академии Генерального штаба, командовал дивизией, корпусом, пока не возглавил интендантское управление. Николай ближе узнал его в Ставке, где тот занял должность полевого коменданта. «Я вполне уверен, что добрый, старый Шуваев – как раз подходящий человек на должность военного министра. Он честен, вполне предан, нисколько не боится Думы и знает все ошибки и недостатки этих комитетов»[1206]1206
  Там же. С. 148.


[Закрыть].

В профессиональных военных кругах смена министра была воспринята спокойно. Так, Керсновский считал, что Поливанов – совершенно беспринципный человек, «весь смысл службы видевший в недостойных офицера интригах и ставший угождать Думе и оппозиционной общественности… Поливанова сменил ген. Шуваев – дельный интеллигент»[1207]1207
  Керсновский А.А. История Русской Армии. С. 715.


[Закрыть]. Но в политической элите вновь был взрыв возмущения. Великий князь Николай Михайлович, скорбя в связи с уходом Поливанова, видел его колоссальную заслугу в том, что он «не водил знакомства ни с Распутиным, ни с его сподвижниками, а открыто порицал всю эту зловредную банду авантюристов»[1208]1208
  Великий князь Николай Михайлович. Записки // Гибель монархии. Великий князь Николай Михайлович. М.В. Родзянко. Великий князь Андрей Владимирович. А.Д. Протопопов. М., 2000. С. 65.


[Закрыть]. Ну и, конечно, Шуваев столкнулся с обструкцией со стороны общественных и думских деятелей, входивших в особые совещания. «Председательствование старика-рамолика Шуваева в совещании по обороне производило жалкое впечатление: он совершенно не мог следить за докладами и руководить прениями, не обладая ни знаниями, ни сколько-нибудь культивированной психологией. В роли военного министра он был совершенно невозможен»[1209]1209
  Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 2. С. 198.


[Закрыть], – сокрушался Милюков, который был младше Шуваева всего на пять лет.

Следует заметить, что Николаю приходилось выслушивать самые разные советы о том, как править страной. И если думские, земгоровские, и союзные дипломатические круги призывали к либерализации, то крайне правые и значительная часть военных кругов – к диктатуре. Начальник штаба Верховного главнокомандующего Алексеев постоянно жаловался на недостаточные полномочия по руководству тылом. В июне 1916 года он предложил царю учредить пост верховного министра государственной обороны, который получил бы диктаторские полномочия для организации работы тыла, как сам Главком командует фронтом. Эта идея еще раньше выдвигалась министром земледелия Кривошеиным, а также начальником Главного артиллерийского управления Маниковским (который видел диктатором конечно же своего начальника Поливанова).

Алексеев доказывал, что «ни дополнительное техническое оборудование, ни постройка новых заводов ни помогут, если не будет достаточно топлива, металла и рабочих». Необходимы строжайшие регламентация и централизация работы тыла. «Как на театре военных действий вся власть сосредоточивается у верховного главнокомандующего, так и во всех внутренних областях империи, составляющих в целом глубокий тыл, работающий на действующую армию, власть должна быть объединена в руках одного полномочного лица, которое возможно было бы именовать верховным министром государственной обороны». Важнейшие функции министра Алексеев видел в том, чтобы «привести в порядок транспорт внутри России», а также «применить в широких размерах на заводах, работающих на оборону, а также на добывание топлива и металлов, труд тех народностей России, которые не несут воинскую повинность, а также труд восточных народов: китайцев, японцев, персиян и проч.» (именно отсюда родится царский указ о трудовой повинности инородцев). Начальник штаба предлагал также демобилизовать из действующей армии квалифицированных рабочих оборонных предприятий[1210]1210
  Дневники и документы из личного архива Николая II. С. 339, 340–341, 342.


[Закрыть].

Царь тоже был не в восторге от работы тыла, видя большие проблемы и в работе правительства, где с приходом Штюрмера порядка если и прибавилось, то не сильно. Совет министров работал несогласованно, нечетко, не позволяя Николаю сосредоточиться на чисто военных вопросах. «Он – прекрасный, честный человек, только, мне кажется, никак не может решиться делать то, что необходимо. Самым важным и неотложным является сейчас вопрос о топливе и металлах, – жаловался Верховный своей жене на Штюрмера. – …Но необходимо действовать очень энергично и предпринять очень твердые шаги для того, чтобы решить эти вопросы раз навсегда. Как только Дума будет распущена, я вызову сюда всех министров для обсуждения этих вопросов и все здесь решу! Они продолжают приезжать сюда почти каждый день и отнимают у меня все время; я обыкновенно ложусь после 1 ч. 30 м., проводя время в вечной спешке с писанием, чтением и приемами!!! Прямо отчаяние!»[1211]1211
  Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 306.


[Закрыть] Предложение Алексеева о «тыловом диктаторе» обсуждалось в узком кругу доверенных лиц и с руководством Думы, однако не было принято. «Реализации намерений начальника штаба помешало отрицательное отношение к ним и правительства, и императрицы, и общественности в лице М.В. Родзянко»[1212]1212
  Ганелин Р.Ш., Флоринский М.Ф. Российская государственность и Первая мировая война // 1917 год в судьбах России и мира. Февральская революция: от новых источников к новому осмыслению. М., 1997. С. 24.


[Закрыть], – отмечают современные историки Ганелин и Флоринский. Это заставило Николая принять компромиссное решение, предусматривавшее расширение полномочий премьера в сфере военно-экономического регулирования.

«Завтра днем состоится совещание с министрами. Я намерен быть с ними очень нелюбезным и дать им почувствовать, как я ценю Шт., и что он председатель их»[1213]1213
  Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 348.


[Закрыть], – информировал царь супругу 27 июня. В соответствии с принятыми на совещании решениями министры, председательствовавшие в особых совещаниях – по обороне, транспорту, продовольствию и топливу, – были подчинены непосредственно премьеру.

Следует заметить, что практика реализации идеи «тылового диктатора» не встретила поддержки и у самих ее творцов. Маниковский, чей босс – Поливанов – уже получил отставку, полагал, «как там не называйте и какими полномочиями господина Штюрмера не снабжайте, все же из него никак не получить того «диктатора», без которой России «угрожает опасность прямо смертельная»[1214]1214
  Маниковский А.А. Боевое снабжение русской армии в мировую войну. М., 1937. С. 670.


[Закрыть]. Алексеев был уверен, что «нужны меры смелые, решительные, а не формирование новых комитетов и особых совещаний, журналы коих цены на хлеб и предметы первой необходимости не уменьшают, на первоисточники зла рук не накладывают»[1215]1215
  Цит. по: Ганелин Р.Ш., Флоринский М.Ф. Российская государственность и Первая мировая война. С. 25.


[Закрыть]. В августе 1916 года Николай опять жаловался супруге, что «ужасно трудно найти человека, способного быть во главе департамента снабжения. Шт., будучи теперь председателем Совета министров, имеет в своем подчинении остальных министров, но если бы один из них взял верх, остальные ему уже не подчинялись бы, или если бы и подчинялись, то начались бы интриги, и дела не пошли бы гладко. Есть, правда, один выход, – идея Кривошеина, – сделать военного министра господином всего положения. Но я сомневаюсь, чтобы Шув., или даже Беляев подходили для этого»[1216]1216
  Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 418.


[Закрыть]. Но императору уже не суждено было продолжить реформы государственного управления и наделять кого-то диктаторскими полномочиями, тем более что общая ситуация в экономике, как казалось, и так шла на поправку.

Стоит ли говорить, что подчинение Штюрмеру руководителей особых совещаний вызвало возмущение либеральных кругов. Эта мера нарушала закрепленные законом права особых совещаний как высших государственных учреждений, что давало формальные основания критикам из Думы и общественных организаций, в этих совещаниях участвовавших, говорить об установлении диктатуры Штюрмера. Милюков напишет о параличе власти как следствии «претензий Штюрмера на «диктатуру»[1217]1217
  Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 2. С. 221.


[Закрыть]. Но еще больший гнев прогрессивной общественности вызовут два кадровых решения Николая II.

Первое – увольнение Сергея Сазонова. Император считал его человеком, учитывающим интересы союзников больше, чем это следовало бы, исходя из интересов самой России. Однако работал с ним, учитывая профессионализм, опыт и необходимость поддержания «сердечного согласия». Во время июньской встречи кабинета в Ставке, воспользовавшись случаем, Сазонов представил царю проект польской конституции. Тот предложил рассмотреть его на Совете министров. Дальнейшее Сазонов рассказывал следующим образом: «Нездоровье, результат физического и нервного переутомления, вынудило меня уехать на несколько дней в Финляндию, чтобы набраться сил для дальнейшей работы в тяжелой атмосфере Петрограда. В мое отсутствие произошли события, не лишенные, не для одного меня, значения. Совет министров вынес заключение, что обсуждение польского вопроса при обстоятельствах военного времени невозможно…»[1218]1218
  Сазонов С.Д. Воспоминания. Мн., 2002. С. 357.


[Закрыть] Точная причина решения Николая отправить в этот момент Сазонова в отставку неизвестна: императрица ехала в Ставку, и поэтому в письменном виде царь свои мотивы не объяснил. Полагаю, имело место наложение несвоевременного, с точки зрения императора, проекта польской конституции на воспоминания об афронте Сазонова во время правительственного кризиса августа 1915 года.

Как бы то ни было, 7 июля 1916 года Сазонов был уволен «по состоянию здоровья», хотя слухи об этом распространились в столице за несколько дней до этого, и Бьюкенен с Палеологом успели отправить царю послание с возражениями против отставки главы МИДа. Временно исполнение этих обязанностей было возложено на Штюрмера, что дало еще больше аргументов сторонникам теории немецкого заговора. Бьюкенен считал происшедшее результатом интриги Штюрмера и императрицы. Французский посол был того же мнения: «Напрашивается, к сожалению, единственное объяснение, а именно то, что камарилья, орудием которой является Штюрмер, захотела захватить в свои руки министерство иностранных дел»[1219]1219
  Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 164.


[Закрыть]. Доверительность отношений между российским МИДом и западным дипкорпусом одномоментно испарилась. По свидетельству Милюкова, «с тех пор, как Штюрмер стал во главе ведомства, англичане стали с ним гораздо сдержаннее и перестали делать его участником своих секретов»[1220]1220
  Милюков П.Н. История второй русской революции. С. 33.1


[Закрыть]. Сам Милюков из английского посольства по-прежнему не выходил. Проблемы возникли и внутри страны. Николай Михайлович счел необходимым предупредить царя о весьма «опасном симптоме» в виде крайне взбудораженного общественного мнения столиц: «Почти вся пресса (кроме «Нов. Времени» и «Земщины») сделала из Сазонова великого человека и своего рода сверхпатриота; все земства, общественные учреждения, союз городов, промышленные комитеты и т. д. послали ему соболезнование… и создали ему особую популярность»[1221]1221
  Цит. по: Мельгунов С.П. Легенда о сепаратном мире. Канун революции. М., 2006. С. 321.


[Закрыть].

Но все это было мелочью по сравнению с реакцией на нового министра внутренних дел Александра Протопопова. Крупный симбирский помещик и промышленник, он закончил кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище, был слушателем Академии Генштаба. Но затем распрощался с военной карьерой и перешел на земское и предпринимательское поприще. Был уездным предводителем дворянства, председателем Союза суконных фабрикантов, членом императорского Географического общества, автором книг и статей по текстильному производству и земельным отношениям. Привлекательный блондин среднего роста с пшеничными усами, блестящий пианист и приятель Массне, общительный весельчак, в IV Думе он стал товарищем председателя (вице-спикером) и одним из авторитетных представителей Прогрессивного блока, входя в партию октябристов. Милюков видел в нем своеобразную «смесь старомодного джентльменства и внешних обстоятельств дворянского благородства с психологией беспокойного искательства у сильных»[1222]1222
  Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 2. С. 200.


[Закрыть]. Когда в 1916 году возникла идея отправить парламентскую делегацию для улучшения имиджа России в политических кругах союзных стран, ее возглавили Протопопов и Милюков.

Именно в этот момент о Протопопове услышал Николай II от спикера Госдумы, о чем и поделился с женой 25 июня: «Из всех сказанных им глупостей самой большой было предложение заменить Шт. Григоровичем (на время войны), а также сменить Трепова и Шахов. На должность первого он предложил инженера Воскресенского (я его не знаю), а на должность второго своего товарища Протопопова. Наш Друг упоминал, кажется, как-то о нем. Я улыбнулся и поблагодарил его за совет». Вновь о Протопопове напомнил императору его кузен – английский король Георг, который после встречи с думской делегацией выразил радость, что в России есть такие выдающиеся люди[1223]1223
  Боханов А.Н. Сумерки монархии. М., 1993. С. 229.


[Закрыть]. Полагаю, именно эта рекомендация подвигла Николая по приезде делегации на родину пригласить Протопопова на беседу в Ставку. 20 июля он писал императрице: «Вчера я видел человека, который мне очень понравился – Протопопов, товарищ председателя Гос. Думы. – Он ездил за границу с другими членами Думы и рассказал мне много интересного»[1224]1224
  Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 342–343, 381.


[Закрыть]. После этой встречи Протопопов, который давно мечтал о правительственной карьере, времени зря не терял и затеял операцию по лоббированию собственной кандидатуры через круг Александры Федоровны. Операция прошла успешно.