Текст книги "Крушение России. 1917"

Понятно, что позиция Думы давала немало оснований для ее роспуска, но его не последовало. «Надо признать, что такому сечению, как в этот раз, правительство не подвергалось ни в первой, ни во второй Думе, казалось, что единственным ответом на это был бы роспуск, но белые листы вместо отчетов в газетах пробудили огромный к Думе интерес, – объяснял руководитель думского аппарата Яков Глинка. – Организации, общества, земства, города составляли резолюции, присылали телеграммы, поддерживая Думу в ее новом курсе и требовании ответственного министерства. Этот подъем был так велик, что хотя в Совете министров и раздавались голоса за роспуск, но большинство эту меру считало опасной, правительство растерялось, и слухи стали ходить о возможных в составе его переменах. Дума окрылилась и решила не заседать, пока не произойдет в Совете министров перемен. Очередное заседание было отменено»[1337]1337
  Глинка Я.В. Одиннадцать лет в Государственной думе. 1906–1917. Дневник и воспоминания. М., 2001. С. 155.


[Закрыть].

Мнение о растерянности правительства в тот критический момент следует признать обоснованным. Штюрмер, 2 ноября получивший из Ставки запрошенные им указы о роспуске Думы с открытой датой, следуя пожеланиям Николая, не спешил дать им ход. Премьер пытался потушить пожар собственными силами. Он направил гневное письмо Родзянко по поводу оскорбления императрицы, «придавая совершенно выдающееся значение этому обстоятельству, небывалому в летописях Государственной думы, и не сомневаясь в том, что Вами будут приняты решительные по сему поводу меры»[1338]1338
  РГИА. Ф. 472. Оп. 40 (194/2682). Д. 47. Л. 40.


[Закрыть]. Одновременно Штюрмер информировал Николая: «Возведенные на меня обвинения, первоначально изложенные в речи депутата Милюкова, вынудили меня заявить председателю Думы о возбуждении мною против Милюкова преследования по суду за клевету… Правительство в пределах, допускаемых его достоинством, спокойно будет выдерживать все разнузданные натиски Думы и будет избегать поводов к дальнейшим с ней недоразумениям»[1339]1339
  Дневники и документы из личного архива Николая II. С. 223.


[Закрыть].

Министр двора Фредерикс также направил спикеру Думы послание в котором выражал уверенность, что «Ваше превосходительство как лицо, неоднократно пользовавшееся доверием Государя Императора и обласканное милостью Его Величества, носящее придворное звание, примете надлежащие репрессивные меры по отношению к виновному в нарушении порядка прений, затронувшему в своей речи Августейшую Особу Государыни Императрицы»[1340]1340
  РГИА. Ф. 472. Оп. 40 (194/2682). Д. 47. Л. 41.


[Закрыть]. Апелляция к дворянской чести звучала весьма наивно в отношении людей, уже вступивших на революционную стезю.

Родзянко и его коллеги из руководящего ядра октябристов, по словам присутствовавшего на их совещании Глинки, «вструхнули». После недолгого обсуждения решили: «Так как вечером на следующий день были назначены выборы в президиум, и Варун-Секрет кандидатом на этих выборах не числился, решено было принести бескровную жертву. Варун должен был утром извиниться за то, что не принял к Милюкову дисциплинарной меры, так как не знал существа того, что Милюков произнес на немецком языке, ввиду незнакомства своего с этим языком (?!), и, так как в следующих заседаниях принятие таких мер уже допущено быть не может, то ему остается отказаться от звания товарища председателя Государственной думы»[1341]1341
  Глинка Я.В. Одиннадцать лет в Государственной думе. С. 154.


[Закрыть]. Так и произошло. 3 ноября Варун с думской трибуны извинился за то, что «упустил из вида заявить члену Государственной думы Милюкову о недопустимости употребления иностранного языка» и подал в отставку[1342]1342
  Стенографический отчет. Сессия 5. Стб. 67.


[Закрыть]. В тот же день Родзянко был переизбран председателем Думы, место Варун-Секрета занял радикальный кадет и масон Некрасов.

Родзянко, уверив Фредерикса в «моем глубоком к Вам уважении и совершенной преданности» и сообщив о «репрессии» в отношении своего заместителя, с выражением святой невинности оправдывался: «Во время речи члена Государственной думы П.Н. Милюкова я, по болезненному состоянию, не председательствовал, ввиду чего, конечно, не мог принять никаких мер в том же заседании и не имел права по закону принимать таковые на последующих заседаниях»[1343]1343
  РГИА. Ф. 472. Оп.40 (194/2682). Д. 47. Л. 44—44-об.


[Закрыть]. Министр двора составил для императора подробный верноподданнический доклад о происшедшем, на который Николай II наложил короткую резолюцию: «Я переговорю с Родзянко, когда его увижу»[1344]1344
  Там же. Л. 43—43-об.


[Закрыть]. Таким образом, первый революционный залп, направленный прямо против его супруги, царь опрометчиво оставил без каких-либо юридических последствий. Штюрмер возбудил против Милюкова уголовное преследование за клевету, но дело так и не было рассмотрено до Февраля.

Правительство попыталось переломить ситуацию. Совет министров решил направить в Думу 5 ноября силовых министров – Дмитрия Шуваева и Ивана Григоровича. Они, как премьер извещал императора, должны были напомнить, «что чрезвычайные обстоятельства военного времени требуют принятия неотложных мер к содействию армии и флоту в его борьбе с внешним врагом и что к разрешению этой первостепенной важности задачи долг патриотизма повелевает немедля обратить все силы законодательных учреждений»[1345]1345
  Монархия перед крушением. 1914–1917. Бумаги Николая II и другие документы. М.-Л., 1927. С. 133.


[Закрыть]. Силовики свою миссию поняли иначе. Особенно морской министр Григорович, который полагал, что просьба Штюрмера выступить в Госдуме «была провокационной. Не желая распускать Государственную думу только из-за нападок на себя и Протопопова, он решил попробовать выпустить нас, рассчитывая на то, что меня и военного министра примут, как их, но он глубоко ошибся. Мы были приняты отменно хорошо, в особенности это выразилось по отношению к моему выступлению»[1346]1346
  Григорович И.К. Воспоминания бывшего морского министра. СПб., 1993. С. 190.


[Закрыть].

Глинка зафиксировал трогательную картину единения депутатского корпуса с силовиками: «Обоих их проводили громом аплодисментов. Был объявлен перерыв. Депутаты окружают их. Военный министр спускается в места депутатов, пожимает им руки. К нему обращаются с просьбой изгнать ненавистных министров, он отвечает, что он солдат и в эти дела не вмешивается. “Вот именно, так как вы солдат, то выгоните их штыками”, – возражают ему»[1347]1347
  Глинка Я.В. Одиннадцать лет в Государственной думе. С. 156.


[Закрыть]. Кадетская пресса не преминула отметить дружеское рукопожатие военного министра и Милюкова. Руководство армии на стороне бунтующих против власти депутатов! Что сильнее могло их воодушевить на продолжение борьбы?!

Премьер констатирует стремительно нарастающий паралич во взаимоотношениях ветвей власти. «Долгом приемлю представить Вашему Императорскому Величеству, что до сих пор не произошло перемены в настроении Государственной думы в смысле возможности для нее обратиться в ближайшие дни к своим законодательным обязанностям, – докладывал еще через два дня Штюрмер. – Встреченные сочувственно выступления военного и морского министров истолковываются только как доказательство того, что эти два министра не солидарны с остальным составом совета. Работать с сим последним Дума по-прежнему отказывается и настаивает на составлении кабинета из лиц, облегченных ее доверием и перед ней ответственных»[1348]1348
  Дневники и документы из личного архива Николая II. С. 225.


[Закрыть].

Для Николая II настал час серьезного выбора. Защита чести короны и государственной власти как таковой требовала роспуска Думы. Сохранение видимости единства с прогрессивной общественностью – отставки кабинета. 8 ноября император делился своими сомнениями с супругой: «Все эти дни я думал о старике Шт. Он, как ты верно заметила, является красным флагом не только для Думы, но и для всей страны, увы!.. Я его упрекаю в излишней осторожности и неспособности взять на себя ответственность и заставить всех работать, как следует. Трепов или Григорович были бы лучше на его месте»[1349]1349
  Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. М.-Л., 1927. С. 141.


[Закрыть]. На следующий день царь вызвал в Ставку Штюрмера, Григоровича и министра путей сообщения Александра Трепова. Столица замерла в ожидании. В Ставке окружение и родня, включая великих князей Николая Николаевича и Николая Михайловича, активно прессовали царя, высказывая ему «всю правду» и требуя уступок оппозиции.

Ответом императора стал очередной компромисс. Утром 10 ноября 1916 года Штюрмер, не успев доехать до Ставки, на станции Орша узнал о своей отставке. Ему на смену пришел не кто-либо из любимцев Думы и Земгора, а Трепов. Был объявлен перерыв в занятиях Думы до 19 ноября. На 16-е в Могилев приглашался Родзянко.

Решение о новом премьере император принял самостоятельно, вопреки мнению его супруги, которая Трепова явно недолюбливала. «Трепов мне лично не нравится, и я никогда не буду питать к нему таких чувств, как к старикам Горем. и Шт.»[1350]1350
  Там же. С. 145.


[Закрыть], – отзывалась она.

Выпускник Пажеского корпуса и гвардейский офицер, Трепов обладал огромным опытом работы в государственных органах. Относительно молодой (52 года) и энергичный, «человек с сильными убеждениями и железными нервами»[1351]1351
  Trani E., Davis D. The First Oold War: The Legacy of Woodrow Wilson in U.S. – Soviet Relations. Columbia-L., 2002. P. 27–28.


[Закрыть], как характеризовал его посол США Фрэнсис, он готов пойти навстречу Думе. Новый премьер сразу направился в Таврический дворец. «Трепов на следующий же день приехал ко мне и уверял, что он желает работать рука об руку с народным представительством и что он сумеет побороть влияние Распутина, – вспоминал Родзянко. – Я ему сказал, что, прежде всего, должны быть убраны Протопопов, Шаховской и А. Бобринский (министр земледелия), иначе ему никто не будет верить»[1352]1352
  Родзянко М.В. Крушение империи. Харьков, 1990. С. 188.


[Закрыть]. Трепов обещал пойти навстречу.

И Николай II поначалу был не против подобных уступок. 10 ноября он пишет жене: «Мне жаль Прот. – хороший, честный человек, но он перескакивает с одной мысли на другую и не может решиться держаться определенного мнения. Я это с самого начала заметил. Говорят, что несколько лет тому назад он был не вполне нормален после известной болезни (когда он обращался к Бадмаеву). Рискованно оставлять в руках такого человека мин. внут. дел в такие времена! Старого Бобринского также надо сменить… Только, прошу тебя, не вмешивай Нашего Друга. Ответственность несу я, и поэтому я желаю быть свободным в своем выборе». Однако Александру Федоровну перспектива подобных перестановок абсолютно не устраивала. «Не сменяй сейчас никого, иначе Дума вообразит, что это произошло благодаря ей, что ей удалось всех выставить… Не думай, что на этом одном кончится: они по одному удалят всех тех, кто тебе предан, а затем и нас самих»[1353]1353
  Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 146, 151, 153.


[Закрыть]. Бобринского император все-таки отправил в отставку, заменив на Риттера. А Протопопова оставил…

Будущее Думы в немалой степени зависело от результатов высочайшей аудиенции Родзянко. Ему подали вагон, на котором еще недавно путешествовал Штюрмер, что заставило спикера вызвать дезинфекционный отряд (это оказалось шуткой). «Родзянко очень волновался, ожидая сурового приема из-за всех происшедших событий»[1354]1354
  Глинка Я.В. Одиннадцать лет в Государственной думе. С. 157.


[Закрыть]. Речь с объяснениями была заготовлена в письменном виде. Опасения были напрасными, император был настроен примирительно. А Родзянко – человек, посвященный во все планы свержения императора – был сама любезность.

Подробности «задушевного разговора» изложит сопровождавшему его в поездке Глинке, а через два дня – на заседании Прогрессивного блока. Родзянко поблагодарил Николая за отставку Штюрмера, которую оценил как великое доверие к Думе, выразительнице народных чувств и чаяний. «Доклад о происшедшем прочел… Государь выслушал с большим волнением: курил и бросал курить». Родзянко зачитал заявления многочисленных общественных организаций в поддержку законодателей, уверял, что отставка Штюрмера уже привела к спаду забастовочной активности. Заговорил об отставке Протопопова.

«– Да вы же сами мне его рекомендовали, – сказал Государь.

– Да, Ваше Величество, но на место Шаховского. Назначьте его сейчас министром торговли, он будет пригоден, а здесь Дума помириться не может с ним, ибо он изменил своей физиономии.

– Ну это я не знаю, сделаю ли я».

Крайне резко император отреагировал на «распутинскую тему»: «Что же, я первый изменник?» Обсудили, как казалось собеседникам, в конструктивном ключе, взаимоотношения правительства и Думы. Родзянко жаловался:

«– Со всех сторон мы слышим, что правительство убеждает Ваше Величество в необходимости роспуска.

– Я в первый раз слышу от Вас.

– Тогда Ваши министры – предатели, потому что они нас пугают, что Ваше Величество хотите распустить, а роспуск – угроза Вам и династии.

– Я это отлично понимаю и намерения распустить не имею. Я преподал указания Трепову…

– Ваше Величество, я не вправе просить Ваше Величество разрешить мне сказать с кафедры, но можно ли передать друзьям?

– Можете передать, что я очень желаю, чтобы Дума работала вместе с правительством»[1355]1355
  Там же. С. 161; Прогрессивный блок в 1915–1917 гг. // Красный архив. 1933. Т. 1 (56). С. 127–128.


[Закрыть].

Однако рука, протянутая Думе Николаем II, повисла в воздухе. Дума не захотела работать в Треповым, хотя тот прилагал все усилия к сотрудничеству, попытался путем частных встреч с ключевыми депутатами заручиться их поддержкой.

Прогрессивный блок опять приступил к консультациям по поводу отношения к правительству. Настроения более правых фракций блока емко выразил Шульгин – «назначен не предатель, не распутинец, не взяточник, человек к делу способный», – призвавший занять в отношении Трепова «дружественный нейтралитет». Шидловский от земцев-октябристов предлагал схожую формулу: «Предвзято не бойкотируем». Но прогрессисты и кадеты были настроены на продолжение конфронтации. Коновалов назвал Трепова просто «сподвижником Штюрмера», которому не могло быть никакого доверия. Челноков предупреждал против отказа от оппозиции, «чтобы они не думали, что поймали нас некоторыми уступками»[1356]1356
  Аврех А.Я. Распад третьеиюньской системы. С. 128–130.


[Закрыть]. Окончательный вердикт вынес Милюков: «Самый выбор нового главы правительства показывал, что власть не хочет выходить из своих окопов и продолжает искать своих слуг все в той же старой среде старых сановников»[1357]1357
  Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 2. С. 238.


[Закрыть]. Позицию Прогрессивного блока его лидер объяснит Следственной комиссии Временного правительства: «…Вскоре выяснилось, что Трепов ни в какие разговоры о соглашении, ни в какие обязательства по отношению Думы и блока не пойдет… Отсюда и решение блока оставить прежним свое поведение и сделать соответственное заявление сейчас же, как только Трепов выступит со своим заявлением. Заседание вышло, надо сказать, более бурным, чем мы ожидали…»[1358]1358
  Цит. по: Мельгунов С.П. На путях к дворцовому перевороту. С. 124–125.


[Закрыть]

Сессия Думы возобновилась 19 ноября, Трепов приехал в Таврический дворец, чтобы огласить свою правительственную программу. Но едва Родзянко дал ему слово, как со скамей меньшевистской и трудовой фракций раздались стук по пюпитрам и крики: «Долой!», «В отставку!», «Вон!». Трижды премьер пытался начать речь, но всякий раз его заглушали громкие крики слева. «Страна гибнет, спасайте!» – надрывался Керенский. «Самый ужаснейший враг сидит здесь!» – вторил ему меньшевик Матвей Скобелев. Трепов сошел с трибуны. Полагаю, лидеры Прогрессивного блока в душе были не против демарша социалистов, а может, и приложили руку к его организации, чтобы самим не светиться в антиправительственной акции. Но они сознавали, что результатом скандала мог стать скоропостижный роспуск Думы, что в планы депутатов не входило. Левых осудили, лишили слова на 15 заседаний (почти сразу же измененных на восемь, а Родзянко каждом исключенному депутату лично завез свои карточки в знак извинения) и вывели из зала.

Только после этого Трепову удалось выступить. Он уверил законодателей в том, что власть его будет «твердой и сильной, закономерно использованной во всей ее полноте». Нашел Трепов хвалебные слова в адрес общественных организаций. Премьер заявил о своем стремлении довести войну до победы и «посвятить свои силы на совместную с законодательными установлениями положительную реальную работу». Приоритетом он назвал вопросы обороны. Премьером был припасен и козырь: он поведал о согласии союзников передать России после войны Константинополь и Черноморские проливы[1359]1359
  Стенографические отчеты. Сессия 5. Стб. 252, 254, 258.


[Закрыть]. Но даже этот козырь не сыграл, Милюков прокричал: «Браво, Сазонов!». В целом же реакция Думы на нового председателя Совета министров и его деловое и конструктивное выступление была сухой и холодной.

Но то, что случилось потом, в какой-то степени превзошло по своему взрывному эффекту речь Милюкова 1 ноября. Прозвучал второй после нее мощнейший революционный залп, и дал его Владимир Пуришкевич.

Им двигали самые благие намерения. В тот день Пуришкевич запишет в дневнике: «За много лет впервые я испытал чувство нравственного удовлетворения и мужественно выполненного долга: я говорил в Государственной думе о современном состоянии России; я обратился к правительству с требованием открыть Государю истину на положение вещей и без ужимок лукавых царедворцев предупредить монарха о грозящей России опасности со стороны темных сил, коими кишит русский тыл… Правительство наше все сплошь калейдоскоп бездарности, эгоизма, погони за карьерой… Я как правый, по моему глубокому разумению, обязан безжалостно разоблачать, и это разоблачение всей честной Россией будет пониматься не как попытка дискредитировать власть, а как намерение оздоровить ее в корне и сделать неповадным для других недостойных тянуть к кормилу государственного корабля»[1360]1360
  Пуришкевич В.М. Дневник // Последние дни Распутина. М., 2005. С. 19, 39.


[Закрыть]. Радикализация позиции Пуришкевича совпала со вступлением немецких войск на Румынском фронте в ту часть Бессарабии, где располагались его имения… Накануне произнесения своей исторической речи Пуришкевич поведал о своих намерениях фракции правых и, не встретив понимания, просто ее покинул.

Появление его на трибуне сразу вслед Треповым и взволнованно произнесенные слова повергли в шок всю страну. Лидер черносотенцев прямо обвинил в коррупции Воейкова, Фредерикса, Штюрмера и Бобринского, а затем заявил, что «все зло идет от тех темных сил, от тех влияний, которые двигают на места тех или других лиц и заставляют взлетать на высокие посты людей, которые не могут их занимать, от тех влияний, которые возглавляются Гришкой Распутиным». Закончил Пуришкевич свою речь эффектным обращением к правительству просить государя: «Да не будет Гришка Распутин руководителем русской внутренней, общественной мысли»[1361]1361
  Стенографические отчеты. Сессия 5. Стб.


[Закрыть]. Буря оваций со всех сторон зала и из ложи почетных гостей, крики «браво» не смолкали несколько минут. Правительство в полном составе, шокированное, сидело тут же в зале. Протопопов пересел на депутатскую скамью и просил слово для ответа, но его не получил.

А Пуришкевич, еще вчера ненавидимый всей прогрессивной общественностью, в одночасье стал ее любимцем. Его телефон с того дня неделями не умолкал, в его кабинете толпились члены Думы и Государственного совета, дамы-патронессы, властители дум и общественные деятели, спешившие поздравить недавний символ мракобесия со счастливым прозрением. Ему стали поступать приглашения пожаловать в гости от великих князей. Пишущие машинки и гектографы донесли до народа и армии не меньшее количество копий речи Пуришкевича, чем Милюкова. «Такое выступление крайне правого монархиста имело потрясающий отклик во всей России, ибо полностью подтвердило слухи о трагическом положении в деле правления страной, – справедливо подчеркивал Александр Бубнов. – Нельзя также отрицать, что оно нанесло жесточайший удар престолу и окончательно отдалило от него всю страну»[1362]1362
  Бубнов А.Д. В царской ставке // Конец российской монархии. М., 2002. С. 149.


[Закрыть].

На следующем пленарном заседании Думы – 22 ноября – спасать положение и честь правых бросился Марков 2-й. На пути к трибуне этот могучий депутат начал сталкивать Пуришкевича с его кресла в рядах правых. Тот обнажил форменный кортик. С трибуны Маркова сгоняли криками «Пошел вон! Долой!», только в стенограмме зафиксированные более пятидесяти раз. Он не столько произносил речь, сколько резко отвечал на выкрики из зала, за что Родзянко его остановил. Глинка зафиксировал дальнейшее в дневнике: «Марков повернулся к нему и резким голосом сказал:

– А Вы на меня не кричите.

За что был лишен слова. Сходя с кафедры, он с кулаками, поднятыми кверху, обратился к Родзянко:

– Болван, мерзавец!»

Родзянко выбежал из зала заседаний. «Вхожу в полуциркулярный зал. Родзянко с сжатыми кулаками, хриплым голосом, удерживаемый толпою членов Думы, кричит:

– Я его задушу своими руками, пустите меня!»[1363]1363
  Глинка Я.В. Одиннадцать лет в Государственной думе. С. 167.


[Закрыть]

Возмущенный Родзянко подает в отставку, после чего Дума подавляющим большинством голосов переизбирает его вновь своим председателем. Спикер и его сын Георгий намеревались вызвать Маркова на дуэль, но затем сочли, что оскорбление относилось не к Родзянко лично, а ко всей Думе, и потому передумали.

Теперь уже героем стал Родзянко. «Все, кто только находился в Думе, выражали ему свое сочувствие. Трепов приехал к нему на квартиру. Груда карточек, члены Государственного совета, телеграммы без конца… Его кабинет был заставлен цветами, ему дамы незнакомые и юные девицы посылали приветы и посвящали стихотворения»[1364]1364
  Там же. С. 168.


[Закрыть].

Одновременно этот инцидент обернулся концом фракции правых, которая традиционно выступала основной защитницей императора. В тот же день она раскалывается, и из нее выделяются солидаризирующиеся с Пуришкевичем «независимые правые» под руководством князя Бориса Голицына. Всего из 53 членов фракции ушли 34–35, большая ее часть[1365]1365
  Иванов А.А. Последние защитники монархии. Фракция правых IV Государственной думы в годы Первой мировой войны (1914—февраль 1917). СПб., 2006. С. 142.


[Закрыть]. Маркова 2-го удалили на 15 заседаний – высшая мера наказания. Больше он в зале заседаний уже не появится. Революционеры взяли Думу под полный и безоговорочный контроль.

После столь бурных заседаний о плодотворном взаимодействии ветвей власти можно было забыть. Милюков от имени большинства заявил, что с правительством Трепова «мы согласно работать не можем». По выступлению премьера была внесена декларация перехода, предложенная Прогрессивным блоком, которая призывала к устранению влияния «темных сил» и выражала стремление законодателей создать кабинет, «объединенный одинаковым пониманием задач переживаемого времени, готовый в своей деятельности опираться на Государственную думу и провести в жизнь программу ее большинства»[1366]1366
  Стенографические отчеты. Сессия 5. Стб. 412–413.


[Закрыть].

Итоги обсуждения своей программы в Думе Трепов докладывал царю 26 ноября. Премьер жаловался на то, что даже со стороны «большей части правых партий» в его адрес последовали не менее резкие выпады, нежели со стороны членов Думы, принадлежащих к оппозиционным партиям». Главной причиной такого отношения Трепов называл «до крайности неприязненное отношение огромного большинства Государственной думы к некоторым членам правительства, и, прежде всего, к управляющему Министерством внутренних дел»[1367]1367
  Цит. по: Аврех А.Я. Распад третьеиюньской системы. С. 138–139.


[Закрыть]. Полагаю, подобной позицией премьер фактически ставил крест на своей дальнейшей политической карьере. Ценность его в глазах императора сильно девальвировалась после исключительно неудачного думского дебюта, а Александра Федоровна стояла на защите Протопопова, без скальпа которого Трепов был уж совсем не интересен контролировавшему нижнюю палату Прогрессивному блоку.

Сама же Дума впала в законодательный ступор. Внесенный правительством проект закона о введении земства в волостях, который столько лет назывался либералами ключевым для развития страны, был депутатами практически проигнорирован. Отложив его на потом, которое никогда не наступит, думцы с подачи Шидловского и Ефремова приступили к выработке запросов в правительство о состоянии продовольственного дела. Коновалов писал в Москву 28 ноября: «Сейчас в Думе идет продовольственный вопрос. Один за другим тянутся ораторы на кафедру, критикуют, обвиняют, с жаром нападают. Реальных, однако, предложений, системы или плана ни у кого нет; нет их и у Думы в целом»[1368]1368
  Там же. С. 141.


[Закрыть]. Не могли договориться о том, нужны ли фиксированные цены на продовольствие, а если да, то на каком уровне. В итоге, ничего конкретного не предложив, депутаты увидели выход из продовольственных трудностей в формировании ответственного кабинета, который, правда, неизвестно что должен был делать.

Впрочем, законодательная деятельность уже в последнюю очередь интересовала думских революционеров.

В течение какого-то месяца с помощью незамысловатого идеологического инструмента – легенды о предательстве императрицы и Распутина – они смогли кардинальнейшим образом изменить в свою пользу всю расстановку политических сил в стране.

Прежде всего, результатом ноября 1916 года стало резкое укрепление позиций Госдумы как института, изменение отношения к ней. Это хорошо подмечено в «осведомительном материале», отправленном по инстанции генерал-майором Глобачевым: «Дума в своем нынешнем составе еще недавно считалась левой прессой и демократическими кругами “черносотенной”, “буржуазной”, “собранием прихвостней Горемыкина” и пр. Заседание 1-го ноября 1916 года заставило широкие массы более доверчиво отнестись к Думе, в которой вдруг сразу увидели “лучших избранников народа”, “представителей Всея Руси” и пр… Популярность оппозиционной части Думы и газетная шумиха по поводу различного рода политических резолюций, вынесенных общественными организациями и съездами, заставили обывателей забыть недавние нападки на “черносотенную” Думу и говорить лишь о “мужестве Милюкова и Родзянки”, об их решимости “бороться до конца” и пр.»[1369]1369
  Глобачев К.И. Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения. М., 2009. С. 363.


[Закрыть]. Дума, усиливая свою роль, превращалась в руках ориентированного на свержение императора руководства в главный институциональный механизм смены режима, становилась в глазах его противников (за исключением большевиков и анархистов) естественным и желанным союзником.

Дума смогла повлиять на позицию не только общественного мнения, но и других важнейших государственных институтов, в том числе составлявших основную опору режима.

Думская агитация стала встречать поддержку в Государственном совете. Программная речь Трепова в верхней палате парламента была выслушана молча. В ответ прозвучали весьма резкие выступления от крайних флангов выборной части Госсовета. Если зажигательная речь Грима от группы депутатов, избранных от высших учебных заведений, по своему содержанию мало чем отличалась от недавнего думского выступления Милюкова, то правый Карпов, представлявший дворянскую группу, звучал в унисон с Пуришкевичем. «Но наибольший успех, по всей видимости, имело мое выступление от Центра, – скромно замечал князь Александр Голицын. – Указав на нарастающее оппозиционное настроение в стране буквально во всех общественных кругах, я поставил в ущерб Трепову то, что он согласился принять пост премьер-министра, не обеспечив за собою всю полноту власти, без которой он является простой марионеткой в руках безответственного мужика… За целый год молчания у меня столько накопилось в душе горечи и обиды за происходящие в стране неурядицы из-за отсутствия у кормила правления сильного, волевого человека, могущего выправить крен Государственного корабля и уразумить безвольного и слабого Государя, что речь моя, я сам почувствовал, была настолько сильна по искренности своей, болезненно затронула патриотические чувства каждого, что в Государственном совете произошло то, чего не помнят анналы его и что по твердо установившемуся обычаю не допускалось – Совет по окончании моей речи разразился рукоплесканиями не только со стороны выборных его членов, но и со стороны назначенных»[1370]1370
  Князь А.Д. Голицын. Воспоминания (1905–1916). М., 2008. С. 361.


[Закрыть].

По итогам обсуждения Госсовет вынес небывалую, полностью в думском духе, формулу перехода к очередным делам, в которой предлагал «устранить влияние темных безответственных сил» на государственные дела и составить «работоспособное правительство, опирающееся на доверие и сочувствие страны, способное работать совместно с действующими законодательными учреждениями». За формулировку о «темных силах» голосовали 105 сановников, против – 23; за смену правительства – 64 против 34[1371]1371
  Русские ведомости. 27 ноября 1916.


[Закрыть].

Позиция Думы встретила поддержку и еще в одном оплоте режима – объединенных дворянских обществах, проводивших свой XII, и, как оказалось, последний, съезд в столице с 29 ноября по 4 декабря 1916 года. Спецслужбы отметили непосредственное воздействие руководителей Думы на умы объединенного дворянства. «Действуя как орудие в руках Милюкова, Родзянко в те дни делал все возможное, чтобы, вступив в контакт с Объединенными дворянскими обществами, втянуть их в тайный заговор против царя, – вспоминал последний директор Департамента полиции Александр Васильев. – Переговоры, которые он в это время вел с предводителем дворянства Московской губернии Базилевским, с Сомовым, занимавшим такой же пост в Петербургской губернии, и с председателем Постоянного совета Объединенных дворянских обществ Самариным, едва ли можно назвать иначе, чем государственной изменой»[1372]1372
  Васильев А.Т. Охрана: русская секретная полиция // «Охранка». Т. 2.
  С. 464.


[Закрыть].

В центре внимания дворянских предводителей сразу же оказалось письмо председателя Постоянного совета Струкова, где он предостерегал о смуте, которую сеет Прогрессивный блок. Делегаты, особенно сами входившие в Прогрессивный блок, придали съезду прямо обратную направленность. Владимир Львов, которого во всех списках Временного правительства называли будущим обер-прокурором Священного Синода, обрушился на темные силы во главе с Распутиным, подрывающими основы церкви. Прогрессивный блок тем и хорош, что «ставит задачу избавиться от темных сил, которые более опасны, чем даже Чхеидзе и Керенский». Член Госсовета от Саратовской губернии Дмитрий Олсуфьев доказывал, что в Прогрессивный блок вошла вся страна: Дума, Государственный совет, Синод с высшим духовенством, «вся русская буржуазия с миллионными капиталами, вошли все городские организации, организации рабочих. Вне остался только мужик – «сфинкс», на которого и рассчитывает опереться власть». Впервые на съезде дворянства звучала критика в адрес императора.

Съезд пошел на такой беспрецедентный шаг, как принятие политической резолюции, что явилось эпатирующим отходом от основополагающего принципа дворянской организации: обращаться только к монарху и только в качестве его верных слуг. В резолюции выражалась тревога по поводу наступления «темных сил», угнетения церкви, «потрясения гражданского управления». Констатировав, что власть не обладает «единством мысли и воли и не пользуется доверием народа», объединенное дворянство предложило «создать правительство сильное, русское по мысли и чувству, пользующееся народным доверием и способное к совместной к законодательными учреждениями работе; однако ответственное только перед монархом»[1373]1373
  Аврех А.Я. Царизм накануне свержения. М., 1989. С. 206–210; Корелин А.П. Объединенное дворянство как политическая организация (1906–1917) // Политические партии в российских революциях в начале ХХ в. / Под ред. Г.Н. Севостьянова. М., 2005. С. 54–55.


[Закрыть]. Председателем Постоянного совета вместо Стукова съезд избрал Самарина – московского городского предводителя и известного борца с «темными силами». На следующий день кадетский официоз не без удивления отметил «огромный сдвиг, который еще вчера казался невероятным» и чуть ли не переход объединенных дворян на позиции Прогрессивного блока[1374]1374
  Речь. 30 ноября 1916.


[Закрыть].

Осуществленная думскими революционерами в течение недель стремительная делегитимизация верховной власти подстегнула и радикализм земского движения, которое еще совсем недавно подвигало Милюкова сотоварищи к более решительным действиям. Земский и Городской союзы объявили об экстренном созыве своих съездов. Не желая иметь дело с очередным массовым и авторитетным антиправительственными митингами в разгар войны, власти запретили их проведение. Ответом стал новый всплеск оппозиционных страстей и приглашение делегатов явочным порядком, как это делалось в 1905 году.

К открытию съезда князь Львов приготовил речь, которая так и не прозвучала, но также широко разошлась в списках. В ней он призывал не останавливаться на «чувствах негодования, презрения, ненависти», а в условиях, «когда власть стала совершенно чуждой интересам народа», принимать всю ответственность на себя[1375]1375
  Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 2. С. 239.


[Закрыть]. Московское охранное отделение бдительно отслеживало ситуацию: «9-го декабря в 1 час дня должно было состояться собрание уполномоченных губернских земств в помещении счетно-контрольного отдела главного комитета всероссийских земского и городского союзов… Однако ко времени открытия собрания помещение, предназначенное для него, было занято полицией… По прибытии кн. Г.Е. Львова, по его настоянию, полиция приступила к составлению протокола о недопущении собрания уполномоченных земств. Тем временем большинство съехавшихся уполномоченных земств, членов главного комитета и ревизионной комиссии Земского союза направилось в помещение главного комитета Земского союза, где и открыло заседание под председательством товарища главноуполномоченного земского союза, председателя орловской губернской земской управы С.Н. Маслова».