Текст книги "Крушение России. 1917"

Псковская западня

Реальным хозяином в Пскове был командующий армиями Северного фронта генерал Рузский, который и сыграет – вместе с Алексеевым – решающую роль в последних актах драмы, связанной с уничтожением Российской империи. Великая княгиня Мария Павловна-младшая описывала его внешность: «невысокий худощавый пожилой человек с сутулыми плечами, запавшими щеками и густыми седыми волосами, постриженными на немецкий манер “бобриком”. Глубоко посаженные глаза блестели за очками в золотой оправе»[2165]2165
  Воспоминания великой княгини Марии Павловны. М., 2004. С. 220.


[Закрыть]. А таким его запомнила Зинаида Гиппиус: «Маленький, худенький старичок, постукивающий мягко палкой с резиновым наконечником. Слабенький, вечно у него воспаление легких… Болтун невероятный»[2166]2166
  Гиппиус З. Дневники. С. 152.


[Закрыть].

Как нам известно, Рузский был в курсе всех планов заговоров и вполне им сочувствовал. И он был против миссии генерала Иванова и нехотя выполнял приказы об отправке воинских частей с вверенного ему фронта. О последующем – только со слов непосредственных участников событий и из документов, в подлинности которых никто не сомневается.

Об атмосфере в штабе Северного фронта свидетельствует дневник генерала-квартирмейстера Болдырева. 1 марта, еще до прибытия императора, он записывал: «Решается судьба России… Пскову и Рузскому, видимо, суждено сыграть великую историческую роль… Здесь, в Пскове, окутанному темными силами монарху придется вынужденно объявить то, что можно было сделать вовремя… Я сказал Данилову, что сегодня вопрос надо кончить, что завтра уже будет поздно. Видимо, они с Рузским решили, что другого выхода нет»[2167]2167
  Цит. по: Мельгунов С.П. Мартовские дни 1917 года. С. 223.


[Закрыть]. Рузский, который не успеет оставить никаких мемуаров, тем не менее, рассказывал о событиях тех дней многим собеседникам. Наиболее систематически его воспоминания записал генерал Вильчковский, регулярно общавшийся с Рузским в течение года в 1917–1918 гг., а также великий князь Андрей Владимирович. Итак, вечером 1 марта обстановка в глазах Рузского выглядела следующим образом: «В Петрограде образовалось для восстановления государственного и общественного порядка новое правительство в лице Временного комитета Государственной думы, о чем сообщило официально телеграфное агентство; военный бунт приходит к концу; очевидно, что комитет с ним справился и продвижение отрядов генерала Иванова приобретало другой характер; правительство это Ставкой признано…»[2168]2168
  Рузский Н.В. Пребывание Николая II в Пскове 1 и 2 марта 1917 г. (Беседа с генералом С.Н. Вильчковским) // Отречение Николая II. С. 149.


[Закрыть].

К Пскову первым около 7 часов вечера подошел литерный «Б». В поезде свиты ехал генерал Дубенский: «Станция темноватая, народу немного, на платформе находился псковский губернатор, несколько чинов местной администрации, пограничной стражи генерал-лейтенант Ушаков и еще небольшая группа лиц служебного персонала. Никаких официальных встреч, вероятно, не будет и почетного караула не видно»[2169]2169
  Дубенский Д.Н. Как произошел переворот в России. С. 58.


[Закрыть].

Императорский поезд подошел к вокзалу в 19.35. «Будучи дежурным флигель-адъютантом, я стоял у открытой двери площадки вагона и смотрел на приближающуюся платформу, – писал полковник Мордвинов. – Она была почти не освещена и совершенно пустынна. Ни военного, ни гражданского начальства (за исключением, кажется, губернатора), всегда задолго и в большом количестве собиравшегося для встречи Государя, на ней не было»[2170]2170
  Мордвинов А.А. Последние дни императора. С. 104.


[Закрыть].

Ситуация была действительно беспрецедентной, о чем напишет князь Трубецкой – в то время заместитель главы уполномоченного Всероссийского земского союза по Северному фронту. «Я решил ехать на вокзал, туда, где был Государь… Вокзал был как-то особенно мрачен. Полиция и часовые фильтровали публику…

– Где поезд Государя Императора? – решительно спросил я какого-то дежурного офицера, который указал мне путь, но предупредил, что для того, чтобы проникнуть в самый поезд, требуется особое разрешение. Я пошел к поезду. Стоянка царского поезда на занесенных снегом неприглядных запасных частях производила гнетущее впечатление. Не знаю почему – этот охраняемый часовыми поезд казался не царской резиденцией с выставленным караулом, а наводил неявную мысль об аресте»[2171]2171
  Трубецкой С.Е. Минувшее. М., 1991.


[Закрыть]. Итак, поезд императора был поставлен на запасные пути, вокзал оцеплен, никакой официальной встречи не было, как не было на перроне и генерала Рузского.

Дубенский и барон Штакельберг прошли в вагон лиц свиты. «Мы застали всех в коридоре: тут был граф Фредерикс, К.Д. Нилов, князь Долгорукий, граф Граббе, С.П. Федоров, герцог Лейхтенбергский. Уже знали, что почетного караула не будет и Его Величество на платформу не выйдет». Царь на короткое время принял губернатора, который, вопреки обыкновению, не пригласил его в свой дом. Ждали Рузского, который на время пребывания императора перебрался из штаба в собственный поезд, приказав находиться с ним генералов Данилова и Савича.

«Еще прошло несколько минут, и я увидел, наконец, генерала Рузского, переходящего рельсы и направляющегося в нашу сторону, – свидетельствовал Мордвинов. – Рузский шел медленно, как бы нехотя и, как нам всем невольно показалось, будто нарочно не спеша. Голова его, видимо в раздумьи, была низко опущена»[2172]2172
  Мордвинов А.А. Последние дни императора. С. 104.


[Закрыть]. То же запомнилось и Дубенскому: «Рузский шел согбенный, седой, старый, в резиновых галошах; он был в форме Генерального штаба. Лицо у него было бледное, болезненное и глаза из-под очков смотрели неприветливо. Небольшой с сильной проседью брюнет генерал Данилов, известный в армии и штабах под именем “черный”, следовал за главнокомандующим. Они вошли в вагон свиты…»[2173]2173
  Дубенский Д.Н. Как произошел переворот в России. С. 59.


[Закрыть]. Рузский прошел в купе Долгорукого, где вокруг командующего фронтом столпилась вся свита. Все хотели говорить и перебивали друг друга, хотели узнать обстановку и призывали Рузского помочь императору. Генерал отвалился в угол дивана и саркастически на всех смотрел. Повествует Дубенский:

«– Теперь уже поздно, – сказал Рузский. – Я много раз говорил, что необходимо идти в согласии с Государственной думой и давать те реформы, которые требует страна. Меня не слушали. Голос хлыста Распутина имел большее значение. Им управлялась Россия. Потом появился Протопопов и сформировано ничтожное министерство князя Голицына. Все говорят о сепаратном мире, – и т. д. и т. д. с яростью и злобой говорил генерал-адъютант Рузский.

Ему начали возражать, указывали, что он сгущает краски и многое в его словах неверно. Граф Фредерикс вновь заговорил:

– Я никогда не был сторонником Распутина, я его не знал и, кроме того, вы ошибаетесь, он вовсе не имел такого влияния на все дела.

– О вас, граф, никто не говорит. Вы в стороне стоите, – ответил Рузский, и в этих словах чувствовалось указание, что ты, дескать, стар и не в счет.

– Но, однако, что же делать? Вы видите, что мы стоим над пропастью. На вас только и надежда, – спросили разом несколько человек Рузского.

Век не забуду ответа генерал-адьютанта Рузского на этот крик души всех нас, не меньше его любивших Россию и беззаветно преданных Государю Императору.

– Теперь надо сдаться на милость победителям, – сказал он.

Опять начались возражения, негодования, споры, требования, наконец, просто просьбы помочь царю в эти минуты и не губить отечества. Говорили все»[2174]2174
  Там же. С. 59–60.


[Закрыть]. В эту минуту вошел Мордвинов и доложил Рузскому, что император может его принять. Главнокомандующий фронтом и его начальник штаба направились к выходу, неохотно пообещав после аудиенции вернуться и рассказать о результатах беседы и оставив свиту в шоке.

«С цинизмом и грубой определенностью сказанная Рузским фраза – “надо сдаваться на милость победителя” – все уясняла и с несомненностью указывала, что не только Дума, Петроград, но и лица высшего командного состава на фронте действуют в полном согласии и решили произвести переворот, – писал Дубенский. – …Чувство глубочайшего негодования, оскорбления испытывали все. Более быстрой, более сознательной предательской измены своему Государю представить себе трудно. Думать, что Его Величество сможет поколебать убеждение Рузского и найти в нем опору для своего противодействия начавшемуся уже перевороту – едва ли можно было. Ведь Государь оказался отрезанным от всех. Вблизи находились только войска Северного фронта, под командой того же генерала Рузского, признающего “победителей”.

Генерал-адъютант К.Д. Нилов был особенно возбужден, и когда я вошел к нему в купе, он, задыхаясь, говорил, что этого предателя Рузского надо арестовать и убить, что погибнет государь и вся Россия»[2175]2175
  Дубенский Д.Н. Как произошел переворот в России. С. 61.


[Закрыть]. Идея Нилова не была лишена разумного основания и актуальности. Но никто так и не довел ее до Николая, а самому ему она не пришла в голову (точнее, не пришла вовремя). В свите царя не было ни одного самостоятельного политика и ни одного человека, которого можно было назвать политическим советником. Это было «техническое окружение». Им крайне трудно было представить, как можно давать советы императору, они привыкли выполнять его приказы. Мрачный Нилов заперся в своем купе и причитал о недопустимости оставления трона. А сам Николай II мог еще не заподозрить откровенную измену: он слишком доверял своим генералам. Даже в ту минуту.

Генерал Рузский вошел в императорский вагон.

«По словам Рузского, Государь при встрече сохранял свое всегдашнее спокойствие и пригласил его к обеду. Государь задавал обычные вопросы о положении Северного фронта, о событиях в Петрограде.

О пути своем до Вишеры и о повороте на Псков Его Величество лишь кратко рассказал в момент встречи, выслушав рапорт, и сказал, что надеется, наконец, узнать точно от Родзянко, который вызван в Псков, ибо положение настолько серьезно, что он выехал из Ставки, чтобы быть ближе к месту, где разыгрываются события, и иметь возможность лично говорить с нужными людьми и выиграть время. После этого Рузский испросил аудиенцию для важного доклада по поручению Алексеева об общем положении вещей еще до приезда Родзянко, и Государь назначил ему время около девяти часов вечера»[2176]2176
  Рузский Н.В. Пребывание Николая II в Пскове. С. 150.


[Закрыть]. Немного иначе главкосев опишет этот эпизод Андрею Владимировичу: «На мой вопрос, получил ли Государь мою телеграмму об ответственном министерстве, Государь ответил, что получил и ждет сюда Родзянко, что меня очень обрадовало, и мы могли бы знать, что делается в столице, после чего был приглашен к обеду»[2177]2177
  Военный дневник великого князя Андрея Владимировича Романова (1914–1917). М., 2008. С. 302.


[Закрыть].

«Обед, хотя и короткий, тянулся мучительно долго, – вспоминал Мордвинов. – Моим соседом был Данилов, и я с ним не сказал ни одного слова. Остальным тоже было, видимо, не по себе. Государь спокойно поддерживал разговор с Рузским и графом Фредериксом, сидевшим рядом с Его Величеством»[2178]2178
  Мордвинов А.А. Последние дни императора. С. 106.


[Закрыть].

После обеда Рузский ушел в свой поезд, чтобы собрать бумаги к докладу и принять донесения с вверенного ему фронта. В тот момент стало ясно, что Родзянко не приедет. Около десяти вечера Рузский вернулся в императорский поезд. Человек, не имевший ни малейшего политического опыта, принимал на себя ответственность за будущее России.

По его словам, там он встретил Воейкова, которого просил доложить царю о своем прибытии. Дворцовый комендант вместо этого якобы заставил Рузского полчаса прождать в коридоре, поскольку был занят развешиванием картинок в своем купе (по некоторым мемуарам, Воейков только и делал все эти дни, что вешал картинки. Сколько их у него было?). Только после грозного замечания о фатальности надвигающихся событий побледневший Воейков отправился к Николаю, и Рузский был принят.

Воейков припоминал этот момент по-другому: «В ожидании приема Его Величеством генерал Рузский обратился ко мне в салон-вагоне поезда в присутствии дежурного флигель-адъютанта герцога Лейхтенбергского со словами: “Вот что вы наделали… вся ваша распутинская клика… до чего вы теперь довели Россию”. Я счел совершенно неуместным в императорском поезде объясняться с человеком, обвинявшим меня в каких-то отношениях с Распутиным, зная доподлинно, что генерал Рузский, будучи по болезни уволен с поста главнокомандующего Северо-Западным фронтом, сыпал с Кавказа (где лечился) телеграмму за телеграммой тому же Распутину, прося его молитв о возвращении его на этот фронт… Вскоре генерал Рузский был принят Государем»[2179]2179
  Воейков В.Н. С царем и без царя. С. 230.


[Закрыть]. О дальнейшем известно только со слов Рузского, единственного – помимо императора – свидетеля разговора.

Есть разные психологические типы лидеров. Одних смертельная опасность возбуждает, заставляет идти на риск. Такими были, скажем, Керенский или Ленин. Для других характерна растерянность перед роком. Николая отмечала мистическая покорность судьбе. «Государь был спокоен и внимательно слушал доклад генерала, который начал, сказав, что ему известно из настоящих событий только то, что сообщено за эти три дня из Ставки и от Родзянко. Затем он доложил, что ему трудно говорить, доклад выходит за пределы его компетенции и он опасается, что Государь, может быть, не имеет к нему достаточно доверия, так как привык слушать мнения генерала Алексеева, с коим он, Рузский, в важных вопросах часто не сходится… Государь прервал генерала и предложил ему высказываться со всей откровенностью.

Тогда Рузский стал с жаром доказывать Государю необходимость немедленного образования ответственного перед палатами министерства. Государь возражал спокойно, хладнокровно и с чувством глубокого убеждения… Основная мысль Государя была, что он для себя в своих интересах ничего не желает, ни за что не держится, но считает себя не вправе передать все дело управления Россией в руки людей, которые сегодня, будучи у власти, могут нанести величайший вред родине, а завтра умоют руки, “подав с кабинетом в отставку”.

– Я ответственен перед Богом и Россией за все, что случилось и случится, – сказал Государь, – будут ли министры ответственны перед Думой и Государственным Советом – безразлично. Я никогда не буду в состоянии, видя, что делается министрами не ко благу России, с ними соглашаться, утешаясь мыслью, что это не моих рук дело, не моя ответственность.

Рузский старался доказать Государю, что его мысль ошибочна, что следует принять формулу: “Государь царствует, а правительство управляет”. Государь говорил, что эта формула ему не понятна, что надо быть иначе воспитанным, переродиться, и опять оттенил, что он лично не держится за власть, но только не может принять решения против своей совести и, сложив с себя ответственность за течение дел перед людьми, не может считать, что он сам не ответственен перед Богом. Государь перебирал с необыкновенной ясностью взгляды всех лиц, которые могли бы управлять Россией в ближайшие времена в качестве ответственных перед палатами министров, и высказывал свое убеждение, что общественные деятели, которые, несомненно, составят первый же кабинет, все люди, совершенно неопытные в деле управления и, получив бремя власти, не сумеют справиться со своей задачей»[2180]2180
  Рузский Н.В. Пребывание Николая II в Пскове. С. 152–153.


[Закрыть]. Николаю не откажешь в чувствах чести, ответственности, в прозорливости. Ему не хватило воли.

Рузский спорил, сыпал традиционными аргументами прогрессивной общественности в пользу ответственного министерства. Против этого Николай мог легко возражать. Тогда Рузский прибег к документам, предложив императору полученные телеграммы. Мы не знаем точно, какие именно послания генерал предъявил Николаю (кроме одного – от Алексеева). Но мы знаем, какие у Рузского были и какие он мог предъявить.

Имелась переданная из Ставки телеграмма, посланная царю Мрозовским из Москвы: «Вашему Императорскому Величеству всеподданнейше доношу: большинство войск с артиллерией передалось революционерам, во власти которых поэтому находится весь город; градоначальник с помощником выбыли из градоначальства; получил от Родзянки предложение признать временную власть комитета Государственной думы, положение крайне серьезное, при нынешних условиях не могу влиять на ход событий, опасаюсь утверждения власти крайних левых, образовавших исполнительный комитет, промедление каждого часа увеличивает опасность; получаю от более благомыслящей части населения заявления, что призвание нового министерства восстановит порядок и власть. Срочно испрашиваю повеления Вашего Величества»[2181]2181
  Блок А. Последние дни императорской власти. С. 89–90.


[Закрыть].

Была телеграмма от Брусилова на имя графа Фредерикса с просьбой к императору «признать совершившийся факт и мирно и быстро закончить страшное положение дела. Россия ведет грозную войну, от решения которой зависит участь и нашего Отечества и Царского Дома. Во время такой войны вести междоусобную брань совершенно немыслимо, и она означала бы безусловный проигрыш войны, к тому времени, как обстановка складывается для нас благоприятно. Это угрожает катастрофой и во внутренних делах»[2182]2182
  Красный архив. № 2 (21). 1927. С. 42, 47.


[Закрыть]. Какой именно факт Брусилов предлагал признать, из телеграммы неясно, но, очевидно, что он выступал против военной операции.

У Рузского была телеграмма, переданная помощником начальника штаба Верховного главнокомандующего генералом В.Н. Клембовским: «Доложить Его Величеству о безусловной необходимости принятия тех мер, которые указаны в телеграмме генерала Алексеева Его Величеству, так как им это представляется единственным выходом из создавшегося положения. Великий князь Сергей Михайлович со своей стороны полагает, что наиболее подходящим лицом был бы Родзянко, пользующийся доверием»[2183]2183
  Там же. С. 42.


[Закрыть]. Наконец, главный козырь – сама упомянутая телеграмма от начальника штаба, которую он отправил из Ставки еще в 15.50.

Она, в частности, гласила: «Беспорядки в Москве, без всякого сомнения, перекинутся в другие большие центры России… Революция в России, а последняя неминуема, раз начнут беспорядки в тылу, знаменует собой позорное окончание войны со всеми тяжелыми для России последствиями… Требовать от армии, чтобы она спокойно сражалась, когда в тылу идет революция, невозможно… Пока не поздно, необходимо немедленно принять меры к успокоению населения и восстановить нормальную жизнь в стране. Подавление беспорядков силою при нынешних условиях опасно и приведет Россию и армию к гибели. Пока Государственная дума старается водворить возможный порядок, но если от Вашего Императорского Величества не последует акта, способствующего общему успокоению, власть завтра же перейдет в руки крайних элементов, и Россия не переживет все ужасы революции. Умоляю Ваше Величество ради спасения России и династии поставить во главе правительства лицо, которому бы верила Россия, и поручить ему образовать кабинет. В настоящую минуту это единственное спасение. Медлить невозможно, и необходимо это провести безотлагательно. Докладывающие Вашему Величеству противное бессознательно или преступно ведут Россию к гибели и позору и создают опасность для династии Вашего Императорского Величества»[2184]2184
  Красный архив. № 2(21). 1927. С. 39–40.


[Закрыть]. Первый человек в военной иерархии страны фактически отказывал Верховному главнокомандующему в поддержке.

Генерал Дубенский, который сам при беседе не присутствовал, но был о ней наслышан, свидетельствовал, что после ознакомления с мнением начштаба император заметил, «что он обо всем переговорил перед своим отъездом из Ставки с генералом Алексеевым, послал Иванова в Петроград.

– Когда же мог произойти весь этот переворот? – сказал Государь.

Рузский ответил, что это готовилось давно, но осуществилось после 27 февраля, то есть после отъезда Государя из Ставки. Перед царем встала картина полного разрушения его власти и престижа, полная его обособленность, и у него пропала всякая уверенность в поддержке со стороны армии, если главы ее в несколько дней перешли на сторону врагов императора»[2185]2185
  Дубенский Д.Н. Как произошел переворот в России. С. 62.


[Закрыть]. Император понял, что Алексеев выражал позицию всей военной верхушки. Рузский подтверждал, что именно телеграмма начальника штаба была решающей для «Государя, и он мне ответил, что согласен, и сказал, что напишет сейчас телеграмму. Не знаю, удалось ли бы мне уговорить Государя, не будь телеграммы Алексеева, сомневаюсь».

Николай дрогнул. Через полтора часа разговора с Рузским он дал согласие. Но на что? Император сам сел писать телеграмму, и вскоре Воейков передаст ее Рузскому, который ждал в свитском вагоне. И дворцовый комендант, и главкосев одинаково передают ее содержание. «Когда генерал Рузский ушел, – писал Воейков, – Государь позвал меня к себе и передал телеграмму, составленную им на имя Родзянки, в которой Его Величество объявлял свою монаршую волю дать ответственное министерство, сохранив ответственность лично перед ним как верховным вождем армии и флота, министров военного и морского, а также по делам иностранной политики – министра иностранных дел»[2186]2186
  Воейков В.Н. С царем и без царя. С. 231


[Закрыть]. Рузский подтверждал: «Телеграмма была редактирована так. После слов “признать за благо” и т. д. стояло “поручаю Вам (Родзянко) сформировать новый кабинет и выбрать министров за исключением военного, морского и иностранных дел”»[2187]2187
  Военный дневник великого князя Андрея Владимировича Романова. С. 303.


[Закрыть]. То есть совершенно очевидно, что Николай II соглашался на правительство, ответственное перед ним лично, а вовсе не перед Думой или кем-либо еще. Это было совсем не то, на чем настаивали оппозиция и Ставка. И именно поэтому телеграмма императора была не пропущена военными, которые уже сами решали, каковой должна быть монаршая воля. О ее содержании в стране так и не узнают.

Воейков утверждает: «Государь повелел мне сейчас же отправить по Юзу эту телеграмму Родзянке, чтобы по возможности скорее получить от него ответ, как и сведения обо всем, что творится в Петрограде. Пройдя от Его Величества в свитский вагон, куда зашел генерал Данилов, я просил его распорядиться о предоставлении мне аппарата Юза для передачи телеграммы Государя. Рузский, который после доклада у Его Величества прошел в купе министра двора, услыхав это, вышел в коридор, вмешался в разговор и заявил, что это невозможно. Я ему сказал, что это – повеление Государя, а мое дело – от него потребовать его исполнения. Генерал Рузский вернулся к министру двора графу Фредериксу и сказал, что такого “оскорбления” он перенести не может, что он здесь – главнокомандующий генерал-адъютант, что сношения Государя не могут проходить через его штаб помимо него и что он не считает возможным в такое тревожное время допустить Воейкова пользоваться аппаратом его штаба. Министр двора, выслушав генерала Рузского, пошел со мною к Его Величеству и доложил ему о происшедшем столкновении. Государь удивился требованию генерала Рузского, но, желая прекратить всякие недоразумения, взял от меня телеграмму и отдал ее графу Фредериксу с приказанием передать Рузскому для отправки»[2188]2188
  Воейков В.Н. С царем и без царя. С. 231–232.


[Закрыть]. Воейков полагал, что телеграмма была отправлена. Однако это не так. И Рузский это подтвердил великому князю Андрею Владимировичу.

«Прочитав ее, я увидел, что там ни слова об ответственном министерстве… Тогда я обратился к Воейкову с просьбой доложить Государю, что мне он говорил о даровании ответственного министерства, а в телеграмме сказано лишь о сформировании нового кабинета без указания, перед кем он ответственен. Воейков вытаращил на меня глаза, заерзал на диване и очень нехотя пошел к Государю. Я остался один ждать. Ждал час, пошел второй, и ничего. Тогда я попросил одного из адъютантов сходить доложить Государю, ждать ли мне или можно ехать в штаб. Я чувствовал себя не совсем хорошо, да еще безумно устал, и еле держался на ногах… Прождал я всего около 2-х часов, был уже первый час ночи, когда меня позвали к Государю. Там был граф Фредерикс, и Государь передал мне вновь составленную телеграмму, где было прямо сказано о даровании ответственного министерства без ограничений военного, морского и иностранных дел, и поручается Родзянко сформировать кабинет»[2189]2189
  Военный дневник великого князя Андрея Владимировича Романова. С. 303.


[Закрыть]. Итак, Рузский не передавал первой телеграммы, потому что она его не устроила (как вариант, не устроила Ставку, куда она все-таки была передана, Родзянко ее точно не получал). Это он запомнил хорошо. Но он явно «запамятовал» обстоятельства появления второй телеграммы.

Из слов Рузского совершенно не понятно, чего это вдруг, услышав возражениях генерала, император пересмотрел – хоть и продумал два часа – свое только что принятое решение. А в действительности было вот что: еще одно объемное послание от Алексеева, с которым Рузский еще раз был у Николая II.

Эта телеграмма от Алексеева была передана в Псков для вручения императору в 22.30: «Ежеминутно растущая опасность распространения анархии во всей стране, дальнейшего разложения армии и невозможности продолжения войны при создавшейся обстановке – настоятельно требуют издания Высочайшего акта, могущего еще успокоить умы, что возможно только путем признания ответственного министерства и поручения составления его председателю Государственной думы. Поступающие сведения дают основание надеяться на то, что думские деятели, руководимые Родзянко, еще могут остановить всеобщий развал, и что работа с ними может пойти, но утрата всякого часа уменьшает последние шансы на сохранение и восстановление порядка и способствует захвату власти крайними левыми элементами. Ввиду этого усердно умоляю Ваше Императорское Величество на немедленное опубликование из Ставки нижеследующего Манифеста»[2190]2190
  Красный архив. № 2 (21). 1927. С. 53.


[Закрыть].

Историю создания этого Манифеста в тот же вечер занес в свой дневник полковник оперативного отдела Ставки Пронин: «Сейчас только возвратился из редакции “Могилевских известий”. Генерал-квартирмейстер приказал мне добыть, во что бы то ни стало, образец Высочайшего Манифеста. В указанной редакции, вместе с секретарем ее, я разыскал № за 1914 год с текстом Высочайшего Манифеста об объявлении войны. В это время уже был составлен проект Манифеста о даровании ответственного министерства. Составляли его ген. Алексеев, ген. Лукомский, камергер Высоч. Двора Н.А. Базили и великий князь Сергей Михайлович. Текст этого Манифеста с соответствующей припиской генерала Алексеева послан Государю в 22 час. 20 мин.»[2191]2191
  Пронин В.М. Последние дни Царской Ставки. Белград, 1930.


[Закрыть]

В Манифесте, помимо прочего, провозглашалось: «Объявляем всем верным Нашим подданным: Грозный и жестокий враг напрягает последние силы для борьбы с нашей родиной. Стремясь сильнее сплотить все силы народные для скорейшего достижения победы, я признал необходимым призвать ответственное (перед представителями народа) министерство, возложив образование его на председателя Государственной думы Родзянко, из лиц, пользующихся доверием всей России. Уповаю, что все верные сыны России, тесно объединившись вокруг престола и народного представительства, дружно помогут доблестной армии завершить ее великий подвиг. Во имя нашей возлюбленной Родины призываю всех русских людей к исполнению своего святого долга перед нею, дабы вновь явить, что Россия столь же несокрушима, как и всегда, и что никакие козни врагов не одолеют ее. Да поможет нам Господь Бог»[2192]2192
  Красный архив. № 2 (21). 1927. С. 53.


[Закрыть].

По утверждению Рузского, император этот текст одобрил. Вполне возможно. Однако под Манифестом не было его подписи. Да и сам текст говорит о том, что, если Николай его читал, то не правил. Иначе он вряд ли допустил бы такие слова, как «признал», «уповаю», «призываю», ведь высочайшие манифесты никогда не писались от первого лица единственного числа. Как бы то ни было, Родзянко получит Манифест точно в том виде, как он был получен Рузским из Ставки, без каких-либо исправлений (обычно император внимательно относился к текстам и правил их). Причем получит не сразу. «Сперва Государь хотел телеграмму направить в Ставку, а оттуда в Петроград для распубликования, но потом было решено для ускорения передать ее лично Родзянко, который был вызван мной к аппарату в Главный штаб, и Родзянко обещал быть на аппарате в 3 ч. утра, – поведает Рузский. – Оставалось два с половиной часа до разговора, и было решено ему передать лично для распубликования. Кроме того, телеграмма была послана в Ставку Алексееву и прошла по всем фронтам»[2193]2193
  Военный дневник великого князя Андрея Владимировича Романова. С. 303.


[Закрыть].

Поздно ночью Дубенский вышел из вагона и пошел на вокзал. «Там было пустынно, дежурили только железнодорожные служащие. Около царских поездов стояла наша охрана, солдаты железнодорожного полка спокойно и чинно отдавали честь. Полная тишина всюду и окончательное безлюдье… Государь в эту ночь, с 1 на 2 марта, долго не спал. Он ждал опять прихода генерала Рузского к себе, после его разговоров с Петроградом и Ставкой, но Рузский не пришел. Его Величество говорил с графом Фредериксом, Воейковым и Федоровым о Царском, и его очень заботила мысль о Петрограде, семье, так как уже с 27 февраля, то есть два дня Его Величество ничего не знал и никаких сношений с Царским Селом не было»[2194]2194
  Дубенский Д.Н. Как произошел переворот в России. С. 63.


[Закрыть].

Перед сном, ни словом не упомянув об ответственном министерстве, император записал в дневнике: «Стыд и позор! Доехать до Царского не удалось. А мысли и чувства все время там! Как бедной Аликс должно быть тягостно одной переживать все эти события! Помоги нам Господь!»[2195]2195
  Дневники императора Николая II. М., 1992. С. 625.


[Закрыть]. Около полуночи из Пскова в Царское ушла телеграмма: «Ее Величеству. Прибыл сюда к обеду. Надеюсь, здоровье всех лучше и что скоро увидимся. Господь с вами. Крепко обнимаю. Ники»[2196]2196
  Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 226.


[Закрыть]. Александра Федоровна получит ее только в 12.55 дня.

Возникает еще один вопрос: если Николай так стремился к семье и надеялся как можно скорее встретиться с Ивановым, почему же он из Пскова – с подкреплением – сразу же не поспешил в Царское Село. Официальная версия, которую выдвигало тогда командование Ставки и Северного фронта, заключалась в том, что взбунтовался гарнизон в Луге, мимо которой проехать было просто невозможно. Менее чем через полчаса после прихода императорского поезда в Псков генерал-квартирмейстер Северного фронта генерал-майор Болдырев известил Лукомского: «Весьма вероятно, что литерные поезда из Пскова не пойдут, так как задержка в Луге». В 2.02 второго марта уже Лукомский шлет телеграммы от имени Алексеева генералу Данилову и начштаба Западного фронта Квецинскому: «Вследствие невозможности продвигать эшелоны войск, направляемых к Петрограду, далее Луги, и разрешения Государя Императора вступить главкосеву в сношения с председателем Государственной думы и Высочайшего соизволения вернуть войска в Двинский район, начштаверх просит срочно распорядиться, те части, кои еще не отправлены, не грузить, а те, кои находятся в пути, задержать на больших станциях»[2197]2197
  Там же. С. 51, 60.


[Закрыть]. Опять же не ясно, на что было высочайшее соизволение и было ли вообще, коль скоро к тому времени Алексеев был осведомлен о воле императора гораздо больше, чем он сам, заметим здесь, что и начальник штаба подтверждал информацию о бунте в Луге. О нем вскоре будет говорить и Родзянко главкосеву.

Однако, комментируя Андрею Владимировичу эти слова Родзянко, Рузский однозначно заявил: «Это он соврал. Эшелон в Луге не взбунтовался, я об этом имел уже точные сведения»[2198]2198
  Военный дневник великого князя Андрея Владимировича Романова. С. 305.


[Закрыть]. А что же там было? Большая инсценировка, о которой расскажет ротмистр Воронович – камер-паж вдовствующей императрицы, который станет сподвижником Керенского. Под угрозой несуществующей батареи, якобы нацеленной на вокзал, он и еще два офицера остановили состав и приказали возвращаться в Псков[2199]2199
  Воронович Н.В. Записки председателя Совета солдатских депутатов // Страна гибнет сегодня. С. 315–316.


[Закрыть]. «Мятеж в Луге» был необходим военной верхушке и обитателям Таврического дворца, чтобы держать Николая II в псковской западне.