Текст книги "Крушение России. 1917"

Ситуация в корне изменится в результате Февраля, открывая крайне левым все шансы, которыми они в итоге и воспользуются.

Анархисты

Политическая палитра предреволюционной России будет неполной без анархистов, которые принципиально не принимали участие в парламентской политике, зато сыграли заметную роль в разработке и использовании методов террора для подрыва государственных устоев.

Теория о государстве как инструменте насилия и необходимости уничтожения всякой власти для достижения справедливого строя свободных от любых форм зависимости и добровольных ассоциаций граждан восходит корнями еще в античную эпоху. Сам термин «анархизм» впервые употребил в работе 1840 года француз Пьер Жозеф Прудон, ставший родоначальником течения, которое отстаивало солидарность и федерализм. Другое течение анархизма, исповедовавшее крайний индивидуализм и неограниченную свободу личности, связывается с немцем Максом Штирнером (настоящее имя – Иоганн Шмидт). В России, которая впитывала любые новые западные веяния, как губка, анархистские идеи можно было проследить еще у Александра Герцена и петрашевцев. Но наиболее крупным теоретиком русского (и не только) анархизма в его «коллективистской» разновидности стал в 1870-е годы, когда вышли его основные труды, Михаил Бакунин. Он полагал, что после неизбежной социальной революции необходимо организовать общество, основное на свободной федерации крестьянских и рабочих ассоциаций, которые объединят людей всех языков и народностей, коллективно владеющих землей.

Идеи Бакунина захватили князя Петра Кропоткина – камер-пажа Александра II, видного географа, геолога и пропагандиста теории Чарльза Дарвина, – который начал проповедовать анархизм, что и привело к его аресту. Бежав в 1876 году из тюремного госпиталя, князь ускользнул за границу, где создал собственную теорию, названную им анархо-коммунизмом, в основе которой лежал «биосоциологический закон взаимной помощи», определяющий тягу людей к сотрудничеству друг с другом. «В удушливой, угнетающей атмосфере заводов и фабрик, в грязных харчевнях, под крышей чердаков, в подземных сырых галереях рудников нарождается новый мир, – писал Кропоткин на чистом французском языке. – …Все резче и резче выделяются две основные мысли: уничтожение частной собственности, коммунизм, с одной стороны, и уничтожение государства, свободная коммуна, интернациональный союз трудящегося народа, с другой. Два пути, ведущие к одной цели: равенству… Это настоящее равенство: земля, капитал и труд для всех»[693]693
  Кропоткин П.А. Речи бунтовщика / Пер. с фр. М., 2009. С. 1, 2.


[Закрыть]. Переход к гармоничной федерации свободных самоуправляющихся коммун, основанных на взаимной солидарности, за которой угадывалась доиндустриальная Россия сельскохозяйственных коммун и кустарных мастерских, Кропоткин предлагал осуществить через революционное разрушение государства и частной собственности. Акты террора князь вовсе не отрицал, считая их одним из немногих средств сопротивления, доступных угнетенным массам, которые призваны разбудить мятежные инстинкты народа.

Карла Маркса анархисты не признавали. Бакунин считал что тот как житель Германии и еврей был авторитарным с головы до ног, проповедуя идеи пролетарской диктатуры. По схожей причине анархисты на принимали социал-демократов, которые думали над созданием совершенной формы государства, тогда как его надо было просто разрушать. Анархистов отличало от всех прочих радикальных группировок именно отрицание любой формы государственности. Вместе с тем, с социалистами их роднило неприятие капиталистического строя с его равнодушием к человеческим страданиям. Анархистские теории оказались весьма востребованы в народнической среде, но к концу XIX века о них начали забывать.

До начала века нового анархисты в России были практически не организованы – сам их символ веры с его отрицанием любой иерархичности препятствовал такой организации. Да и позднее отечественный анархизм, по замечанию его американского исследователя Пола Эврича, «продолжал оставаться рыхлым собранием независимых групп, не имеющим ни партийной программы, ни налаженного механизма координации своих действий»[694]694
  Эврич П. Русские анархисты. 1905–1917. М., 2006. С. 40.


[Закрыть]. Возрождение нашего анархизма произошло за пределами страны. В 1900 году возникла Группа российских анархистов за границей во главе со студентом-медиком Менделем Дайновым в Женеве, в 1903 году там же появляется группа анархистов-коммунистов «Хлеб и воля» под руководством Георгия Гогелия, изучавшего в местном университете агрохимию. В самой России первые организации были зафиксированы в 1903 году в Белостоке Гродненской губернии и Нежине Черниговской губернии. После этого они стали расти, как грибы после дождя, и к 1907 году, по авторитетному мнению российских исследователей, существовало 255 объединений в 180 городах 58 губерний[695]695
  Политические партии России. Конец XIX – первая треть ХХ века. С. 32.


[Закрыть]. Через них прошло до 8 тысяч человек.

Что это были за люди? «Русские анархисты начала ХХ в. значительно уступали по численности западным и вербовали своих сторонников в основном из молодых маргиналов в низших слоях населения, хотя идеологами движения, наоборот, были настоящие интеллектуалы»[696]696
  Тютюкин С.В. Рождение российской многопартийности. С. 115.


[Закрыть], – подчеркивает Тютюкин. А ведущий современный исследователь анархизма В. Кривенький дает такой обобщенный портрет представителя движения в 1905–1907 годах: «молодой человек (или девушка) 18–24 лет (что во многом объясняет безрассудность и авантюризм в действиях) с начальным образованием (или без него), как правило, из демократических слоев общества; в движении преобладали евреи (по отдельным выборкам их численность достигала 50 %), русские (до 41 %), украинцы. Некоторое увеличение численности кавказцев, прибалтов и поляков отмечалось в организациях, созданных на национальных территориях»[697]697
  История политических партий России / Под ред. А.И. Зевелева. С. 199.


[Закрыть]. Такой состав движения определял и его географию – почти повсеместно в «черте оседлости» с наиболее сильными организациями в Белостоке, Екатеринославе и Одессе, на Юго-Западе (Житомир, Киев), а также в Центральном районе (Нижний Новгород, Саратов, Пенза), на Северном Кавказе и в Закавказье. Столицы анархизмом были затронуты слабо.

Русский анархизм по самой своей природе никогда не был, да и не мог быть, единым движением. В нем различали три основных течения, внутри каждого из которых было еще множество направлений.

Анархо-коммунисты (хлебовольцы), считавшие своим вождем и учителем продолжавшего здравствовать в эмиграции Кропоткина, провели под его руководством в 1904 году I съезд в Лондоне, где поставили цели социальной революции, замены капитализма и государства анархическим капитализмом и назвали методы: «восстание и прямое нападение как массовое, так и личное, на угнетателей и эксплуататоров»[698]698
  Там же. С. 200.


[Закрыть]. В 1905 году анархо-коммунисты раскололись на «безначальцев» во главе с дворянами Степаном Романовым и Николаем Дивногорским, которые, помимо прочего, обрушили свой гнев на профсоюзы как начальников и угнетателей пролетариата; и сторонников «Черного знамени» Иуды Гроссмана (Рощина), которые, не сильно озадачиваясь идеологией, осуществляли теракты и экспроприации. Гроссман же положил начало течению «безмотивников», которые осуществляли «безмотивный антибуржуазный террор», то есть убивали любых представителей зажиточных слоев с целью обострить классовую борьбу.

Анархисты-индивидуалисты, главным идеологом которых считался профессор полицейского права (парадоксы судьбы, надо же так не любить свою профессию) Алексей Боровой, высказываясь за ничем не ограниченную свободу каждой личности, отрицали методы и взгляды анархо-коммунистов. С их точки зрения, даже добровольческие коммуны Кропоткина ограничивали свободу личности. «Анархизм есть апофеоз личного начала, – утверждал Боровой. – Анархизм говорит о конечном освобождении личности. Анархизм отрицает все формы власти, все формы принуждения, все формы внешнего обязывания личности. Анархизм не знает долга, ответственности, коллективной дисциплины… Все, что пытается обусловить мое «я», посягает на «мою» свободу, мешает «моему» полному господству над вещами и людьми. Ограничение себя «долгом» или «убеждением» есть уже рабство»[699]699
  Боровой А.А. Анархизм. М., 2009. С. 13.


[Закрыть]. В полной мере эгоизм может развиться только в условиях неограниченной частной собственности. Поэтому торжество анархизма считалось возможным только после победы над социализмом. Разновидностью анархо-индивидуализма являлся мистический анархизм, которому окажутся подвержены такие блестящие мастера пера, как Вячеслав Иванов, Александр Блок, Валерий Брюсов, Иван Бунин. Другие анархисты-индивидуалисты предпочитали просто индивидуальный террор.

Анархисты-синдикалисты, лидером которых считался Новомирский (Янкель Кирилловский), в полном противоречии с «безначальцами» считали высшей формой организации рабочего класса и основным средством его социального освобождения профсоюзы. Отсюда их главный лозунг передачи орудий и средств производства в руки профессиональных объединений после победоносной социальной революции. Анархисты-синдикалисты были сторонниками «мотивного» террора в противовес «безмотивному».

При всем своем идейном разнообразии анархисты всех оттенков в 1905–1907 годах были на редкость единодушны в применявшихся средствах борьбы. «Не проходило и дня без газетного сообщения о сенсационных грабежах, убийствах и диверсиях, которые были делом рук отчаянных налетчиков, – описывает их деяния Пол Эврич. – Они грабили банки и магазины, захватывали печатные прессы, чтобы издавать свою литературу, убивали сторожей, офицеров полиции и правительственных чиновников. Отчаянная и раздраженная молодежь удовлетворяла свою тягу к острым чувствам и самоутверждению, бросая бомбы в общественные помещения, заводские конторы, в театры и рестораны». Причем сказанное касалось не только «безмотивников» или «чернознаменников». Даже анархо-синдикалисты наводняли заводы литературой с призывами «ломать станки, подкладывать заряды динамита под городские электростанции, бросать бомбы в «палачей» из среднего класса, грабить банки и магазины, взрывать полицейские участки и сносить тюрьмы с лица земли. «Пусть могучая волна массового и индивидуального террора захлестнет всю Россию! Да восторжествует бесклассовое общество, где каждый будет иметь доступ к общественным хранилищам и работать всего четыре часа в день, чтобы иметь время для отдыха и образования…»[700]700
  Эврич П. Русские анархисты. С. 70–71, 58–59.


[Закрыть]. Эврич оценивает количество погибших от рук анархистов в 4 тысячи человек и приблизительно тем же числом количество убитых анархистов.

После спада смуты оставшиеся частично анархисты влились в ими же создаваемые формирования с красноречивыми названиями Кровавая рука, Мстители, Черные вороны, Лига красного шнура, которые продолжали заниматься привычными эксами. Особенно отличилась Московская группа анархистов-коммунистов, которая в 1910–1911 годах, наряду с развертыванием революционной агитации в пролетарской массе, преуспела в ряде разбойных нападений на казенные винные лавки и почтово-телеграфные конторы центральных губерний. Руководство же в массе своей, как и многие рядовые члены, поспешили переправиться за границу, где пользовались полной свободой действий, а кое-где воспринимались и как герои в борьбе с самодержавной диктатурой. Был организован анархистский Красный Крест в помощь заключенным соратникам со штаб-квартирами в Нью-Йорке и Лондоне, а также отделениями во всех крупнейших европейских городах. Организация проводила кампанию лекций и банкетов по сбору средств и распространяла петиции с протестами против полицейских репрессий ненавистного царского правительства. В Париже издавался журнал «Буревестник», а в Нью-Йорке «Голос труда», звавшие к новой революции.

Анархисты-эмигранты, пытаясь сплотить свои ряды и вновь оказаться в авангарде борющихся масс, накануне мировой войны провели шесть конференций в Западной Европе. Наибольшее значение имела I Объединительная конференция русских анархистов-коммунистов в Лондоне в конце 1913 – начале 1914 годов, намечавшая тактику и стратегию в условиях нового революционного подъема. Планы консолидации прервала война, вновь расколовшая анархистов на множество лагерей.

Кропоткин примкнул к оборонцам, полагая, что победа Германии окажется национальной катастрофой для России. Чем снискал расположение даже кадетов, лидер которых Милюков навещал его в Лондоне. Анархисты-интернационалисты, включая Гроссмана и Гогелия, осуждали любые военные действия и клеймили своего учителя и его сторонников как «анархо-патриотов». Стоит ли говорить, что слово «патриот» для настоящего революционера было ругательством.

Как оценивали потенциал анархистов накануне 1917 российские спецслужбы? «Анархические группы возникали время от времени, и их число возрастало по мере приближения к моменту революции, – свидетельствовал Глобачев. – Эти группы положительно целиком ликвидировались, и члены их в момент переворота почти все содержались по тюрьмам в ожидании суда»[701]701
  Глобачев К.И. Правда о русской революции. С. 62.


[Закрыть]. Эта оценка подтверждается современными исследованиями. Как обнаружил Кривенький, в 1915 году анархистские организации имелись в восьми городах страны, в конце следующего – в семи (15 организаций). Общее число анархистов в Российской империи к февралю 1917 года не превышало 300 человек[702]702
  Политические партии России. Конец XIX – первая треть ХХ века. С. 33.


[Закрыть]. Не анархисты делали Февральскую революцию.

Итак, практически все политические силы России за исключением консервативных октябристов и правых были в жесткой оппозиции государственной власти. «Не склонные к компромиссам люди и партии требовали от Николая II определенности в соответствии со своими общественными идеалами, а самодержавный правитель в ответ на это давление со всех сторон проводил ту линию, которую считал единственно правильной»[703]703
  Сахаров А.Н. Россия. С. 349.


[Закрыть], – подчеркивал историк Андрей Сахаров.

Глава 6
Институционализированная оппозиция

Заблуждения, заключающие в себе некоторую долю правды, самые опасные.

Адам Смит

Основные политические силы России и их лидеры действовали далеко не только по партийным каналам. А революционеры прибегали отнюдь не только к подпольной деятельности. На протяжении всех предреволюционных лет оппозиция могла опираться на государственные и полугосударственные институты, находившиеся в перманентном конфликте с правительством, кто бы его ни возглавлял. Речь идет, прежде всего, о Государственной думе и о возникших в годы Первой мировой войны самодеятельных организациях, которые выступят могучим революционным тараном. Определенную – не до конца выясненную – координирующую роль для различных групп непримиримой оппозиции сыграли масонские ложи.

Парламент

Начало непримиримой парламентской оппозиции было положено в I Думе. Депутаты пришли в Думу не как помощники верховной власти, а как смена ей. «Народные представители, увлеченные борьбой, оглушенные забастовками, восстаниями, террористическими актами, казнями, опьяненные политическими возгласами, обличеньями, требованьями, не сумели сразу приняться за то, ради чего Дума была созвана, чего они сами добивались с такой бурной энергией – за законодательство, – писала в воспоминаниях Тыркова. – …Первая Дума была Думой неизжитого гнева против неограниченного самодержавия… Внутренней, межпартийной полемики в Первой Думе почти не было. Вся динамическая сила и кадетов, и трудовиков была направлена против правительства… Депутаты считали себя вправе дать простор своему темпераменту, осыпая противника самыми жгучими обвинениями, не взвешивая слов, даже не слишком заботясь о справедливости своих нападок. Особенно бурные стычки происходили из-за еврейского вопроса, из-за земли и смертной казни… Правительство казалось слабым, неумелым, ничтожным, вредным. А на стороне Думы была и сила идей, и могучая всенародная поддержка… В 1906 г. – да и в последующие годы мы кипели негодованием, что государь предпочитает опираться не на блестящих народных трибунов, речи которых волнуют всю Россию, а на старых своих слуг, на скучных ретроградных бюрократов. Это казалось невероятным, непонятным, глупым»[704]704
  Тыркова-Вильямс А. На путях к свободе. М., 2007. С. 243, 274, 275, 287.


[Закрыть].

Правительство тоже давало основания для думского раздражения, даже если оставить в стороне политические разногласия. Уже первое появление в Думе премьера Горемыкина обернулось полным провалом. Едва он закончил – при гробовом молчании зала – свое выступление с изложением правительственной декларации и законодательной повестки дня правительства, как на трибуну выскочил кадет Набоков и под гром аплодисментов прокричал: «Власть исполнительная да подчинится власти законодательной!». Министр иностранных дел Александр Извольский, при сем присутствовавший, напишет: «Помимо содержания декларации, которое возбудило негодование большинства Думы, высокомерие и презрительный тон Горемыкина, когда он читал декларацию, вызвали неодобрение даже среди октябристов и консерваторов, которые отказались вотировать ответ на тронную речь, в результате чего Дума снова потребовала расширения своих прав, определенных манифестом 1905 года… Правительство осуждалось, выражалось требование отставки кабинета Горемыкина и замены его министрами, пользующимися доверием Думы. Начиная со времени этого заседания, нормальные отношения между правительством и Думой становились совершенно невозможными»[705]705
  Извольский А.П. Воспоминания. Мн., 2003. С. 126.


[Закрыть].

После этого за 72 дня своей работы под председательством юриста с мировым именем, кадета Сергея Муромцева Дума не рассмотрела ни одного закона, но успела потребовать отставки правительства и формирования нового кабинета из думского большинства, упразднения Государственного совета, безвозмездной национализации помещичьих земель, отмены смертной казни и чрезвычайного положения. Даже в выделении чрезвычайного кредита для борьбы с голодом в связи с неурожаем 1905 года правительству было отказано, поскольку у него будто бы и так много денег на всякие бесполезные и даже вредные дела, типа содержания полиции. «Когда этой Думе прочитывали с трибуны, сколько террористических убийств совершено в разных местах, иные депутаты кричали с кресел: “Мало!” Дума собралась непримиримее и резче, чем сама Россия, собралась – не копаться в скучной законодательной работе да по комиссиям, не утверждать и исправлять какие-то законы или бюджеты, а соединенным криком сдунуть с мест, сорвать и это правительство, и эту монархию, – открыть России путь блистательного республиканства из лучших университетских и митинговых умов под благородной среброволосой копной профессора Муромцева»[706]706
  Солженицын А.И. Царь. Столыпин. Ленин. Из «Красного колеса». М.-Екатеринбург, 2008. С. 58.


[Закрыть], – писал Солженицын в «Красном колесе».

Николай II, тем не менее, готов был взаимодействовать с думцами. Более того, он всерьез рассматривал возможность формирования кадетского правительства во главе с Муромцевым и с Милюковым в роли руководителя МВД. По сути, речь могла идти об изменении конституционного строя и переходе от монархии дуалистической к парламентарной. Соответствующие консультации вел тогдашний дворцовый комендант Трепов, сторонник этой идеи. Столыпин был против, считая, что людям без малейшего опыта государственного управления в правительстве делать нечего. Но он не поддерживал и идею роспуска Думы, на чем настаивал Горемыкин. Когда царь показал список возможного кабинета, состоящего из лидеров кадетов, Коковцову, тот заметил: «Эта группа в своем стремлении захватить власть слишком много наобещала крайним левым элементам и слишком явно попала уже в зависимость от них, чтобы удержаться на поверхности. Она сама будет сметена этими элементами, и я не вижу, на чем и где можно остановиться»[707]707
  Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Кн. 1. С. 176.


[Закрыть]. Коковцов был весьма прозорлив.

Не обнаружив никого среди кадетов, император встретился с политиками, в Госдуму не входившими, но пользовавшимися ее расположением – с князем Георгием Львовым и Александром Гучковым (будущими лидерами Временного правительства). После чего написал Столыпину: «Говорил с каждым по часу. Вынес глубокое убеждение, что они не годятся в министры сейчас. Они не люди дела, т. е. государственного управления, в особенности Львов. Поэтому приходится отказаться от старания привлечь их в совет министров. Надо искать ближе»[708]708
  Цит. по: Лавров В.М. Февральская революция была победившим русским бунтом // Русская история. 2008. № 1–2. С. 28.


[Закрыть]. Именно тогда взор императора обратился на Столыпина.

Горемыкин слишком долго не решался распустить Думу, ожидая прямой санкции царя, и за эту нерешительность поплатился креслом.

Чему был скорее рад, потому что мысль о необходимости еще и еще раз выходить на думскую трибуну его явно не грела. Как подчеркивал Сергей Витте, «если бы кадеты обладали хоть малой долей государственного благоразумия и понимания действительности и партия эта решилась бы отрезать от себя «революционный хвост», то первая Дума просуществовала бы долго, вероятно, имела бы за собой историческую честь введения и воплощения русской конституции так, как она была определена 17-м октября»[709]709
  Витте С.Ю. Воспоминания. Т. III. Таллинн-М., 1992. С. 339.


[Закрыть]. Палата была распущена.

Сто девяносто депутатов после этого собрались в Финляндии под председательством Муромцева и подписали «Выборгское воззвание», где объяснили роспуск Думы преследованиями со стороны правительства за желание экспроприировать земли в пользу крестьян и призвали народ не давать ни одной копейки в казну, ни одного солдата в армию. Николай II и Столыпин отнеслись к такому закононепослушанию относительно спокойно: поставившие свою подпись под воззванием – в основном кадеты – не были допущены к очередным выборам.

В правительственных кругах Первую Думу запомнили как парламент «политического легкомыслия и государственной неопытности», а в интеллигентских – как Думу «народного гнева». Столыпин стал премьером, в правительстве начали готовить новый избирательный закон, который дал бы большее представительство благонамеренным элементам. Вторую же Думу избирали по закону старому.

Выборы на сей раз не стали бойкотировать социалисты, даже эсеры шли на них под собственным гордо развернутым флагом. «Еще не переступив порога Таврического дворца, будущие парламентарии заявляли, что идут в Думу, чтобы взрывать ее изнутри, чтобы продолжать углублять революцию»[710]710
  Тыркова-Вильямс А. На путях к свободе. С. 309.


[Закрыть]. Кадеты потеряли в результате выборов 80 мест, зато почто 120 мест достались ультралевым – эсерам, социал-демократам и энесам, заметно расширили свою фракцию правые. Кадеты сохранили руководящие посты, спикером был избран председатель их московского губернского комитета мировой судья Федор Головин, но контрольного пакета у них уже не было. Вторая Дума стала еще более оппозиционной, чем ее предшественница, если это можно себе представить.

Правительство попыталось путем закулисных маневров образовать коалицию либералов и правых, но из этого ничего не вышло – кадеты предпочли альянс с левыми. В результате весь пакет реформ Столыпина – в основе своей весьма либеральный – оказался заблокирован именно либералами. Премьер честно старался наладить диалог, проводя много времени в Думе, но безрезультатно. После 103 дней работы он выступил инициатором ее роспуска, причем по жесткому, внеконституционному сценарию – со сменой избирательной системы законом, не утвержденным парламентом.

Поводом для разгона стал отказ снять депутатскую неприкосновенность с ряда коллег-социалистов, обвинявшихся в терроризме и других антигосударственных преступлениях. Другие причины Столыпин объяснил четырем вменяемым представителям кадетов, которых принял незадолго до роспуска Думы. Он не видел ни одного шанса на то, чтобы кадеты и левые поддержали его аграрную реформу, ключевую в деле модернизации России[711]711
  См.: Леонтович В.В. История либерализма в России 1762–1914. М.,
  1995. С. 526.


[Закрыть]. Умеренно либеральные реформы надо было спасать от либералов радикальных и от социалистов.

Дата роспуска II Думы – 3 июня 1907 года – был объявлена всей прогрессивной общественностью днем государственного переворота. «В этот июньский вечер в Таврическом дворце среди депутатов, журналистов, публики царило недоумение, напоминающее негодующее единодушие Первой Думы, – написала Тыркова-Вильямс. – В военный заговор никто не верил. Подробности обвинения казались подстроенными, неправдоподобными. Членов с.-д. фракции окружали. Даже противники выражали им сочувствие, убеждали их скрыться, готовы были им в этом помочь». Меньшевик Церетели произнес пламенную прощальную речь, после чего вместе с рядом коллег был арестован, а затем отправлен в Сибирь.

III Дума (1907–1912), где сложилось прочное правоцентристское большинство под руководством октябристов, оказалась самой эффективной за всю историю дореволюционного российского парламентаризма. Было одобрено 2197 законопроектов, заложена законодательная база рыночной экономики. Огромный прорыв был достигнут в создании нормальной правовой базы землеустройства и землепользования. Из-за принятия большого количества актов в сфере просвещения III Дума была известна современникам как «Дума просвещения», в отличие от своей предшественницы – «Думы невежества».

Однако и у III Думы была ахиллесова пята. «Все законопроекты подготавливались правительством, за которым, по существу, безраздельно оставалось право законодательного почина, но проекты Столыпина для Думы представлялись слишком консервативными, а для Гос. Совета, наоборот, чрезмерно радикальными. Прорваться между Сциллой и Харибдой, даже задействовав статью 87, не удавалось»[712]712
  Смирнов А.Ф. Государственная Дума Российской империи. Историко-правовой очерк. М., 1998. С. 433.


[Закрыть], – отмечал историк отечественного парламентаризма. Так, из-за противодействия верхней палаты остались нерешенными внесенные правительством вопросы о волостном земстве, кооперации, самоуправлении церковных общин, введении земства в Сибири и в ряде других мест, где его все еще не было. Дума не была расположена заниматься законодательным расширением прав человека, тем более что Госсовет его, скорее всего, не утвердил бы.

Даже в этой Думе по-прежнему звучали речи, которые были далеки от благонадежности, а депутаты рассматривали парламент как место для упражнений в непарламентском красноречии. Особенно в те годы, когда функции спикера выполнял Гучков. «Разнузданность нравов и языка в Государственной думе с трибуны и с мест в настоящее время не знает пределов, – записал в дневнике руководитель канцелярии нижней палаты Яков Глинка. – Систематически проявляется неуважение как самому учреждению, так и по отношению друг к другу. Государственная дума входит в поговорку, когда поднимается беспорядок или шум начинают, в обществе и на улице говорят: здесь не Государственная дума, я не член Думы»[713]713
  Глинка Я.В. Одиннадцать лет в Государственной думе. 1906–1917. Дневник и воспоминания. М., 2001.


[Закрыть].

Но, тем не менее, это была единственная дореволюционная Дума, которая отработала весь отведенный ей срок.

IV Дума, с которой Россия встретит революцию, отличалась от предыдущей сильно. Наблюдательный и информированный октябрист Шидловский писал, что «новая Дума оказалась по своему личному составу значительно слабее третьей, хотя бы потому, что в ней процент лиц, способных к серьезной работе, органической, было значительно ниже. В Третьей Думе комиссии работали полным ходом, в Четвертой же, хотя и существовали, но дышали на ладан, и откладывание заседаний их вследствие отсутствия кворума было явлением совершенно обычным. С политической точки зрения физиономия Думы тоже изменилась, преобладание центра в виде октябристов исчезло, усилились фланги, но равнодействующая Думы, в особенности в отношении ее к правительству, прошла гораздо левее»[714]714
  Шидловский С.И. Воспоминания. Ч. 1. Берлин, 1923. С. 207–208.


[Закрыть]. Мысль о заметной политизации и поляризации Думы подтверждал и Павел Милюков: «Суть перемены, происшедшей в Четвертой Думе, заключалась в том, что компромисс оказался невозможным и потерял всякое значение… Исчез «центр», и с ним исчезло фиктивное правительственное большинство. Два противоположных лагеря стояли теперь открыто друг против друга»[715]715
  Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 2. М., 1990. С. 134.


[Закрыть].

Родзянко был переизбран спикером голосами не правых и своей собственной партии, а октябристов, кадетов и части левых. Правительство теряло с парламентариями контакт. «Оппозиция ко мне, конечно, не появлялась, но, что было правее кадетов, видимо, не знало на какой ноге танцевать, – сокрушался премьер Коковцов. – Родзянко, всегда наружно выражавший большие симпатии ко мне, лично вовсе не появлялся… Рядом с кадетами народились кадеты второго сорта в виде партии прогрессистов, возглавляемой Ефремовым и Коноваловым. Те и другие считали ниже своего достоинства разговаривать с правительством вне чисто официальных отношений. Октябристы побаивались засилья националистов и будировали за понесенные ими утраты в лице Гучкова, Каменского, Глебова и других, а националисты заняли сразу по отношению ко мне отрицательное положение»[716]716
  Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Кн. 2. С. 110–111.


[Закрыть]. В этих условиях законодательный процесс замедлился.

Оппозиционность нижней палаты скачкообразно возросла вслед за возвращением в премьерское кресло Горемыкина. После уже известных нам встреч в особняках Рябушинского и Коновалова еще недавно немыслимый альянс – от левых октябристов до меньшевиков – с думской трибуны и с газетных страниц стал требовать отставки правительства, ибо его пребывание у власти есть «забвение долга перед родиной, граничащее с преступлением»[717]717
  Политическая история России в партиях и лицах. С. 58.


[Закрыть]. Войну властей на время приостановила война настоящая.

После исторического заседания 26 июля 1914 года правительство решило сессию Думы больше не собирать до осени 1915 года. Но депутаты возмутились и нашли способы убедить Горемыкина назначить новую сессию на январь 1915-го. До этого времени наиболее активные члены Думы трудились в ее бюджетной комиссии, в правительственных особых совещаниях и общественных организациях.

Сессия, открывшаяся 27 января и длившаяся три дня, обсуждала только принятие бюджета и вновь больше напоминала патриотический митинг, в котором не участвовали только левые. Они попытались внести запрос о судьбе арестованных большевистских депутатов, но собрали только 30 голосов. Заседания прошли для исполнительной власти спокойно. Однако последовавшие поражения армии и вал слухов об измене изменили ситуацию стремительно и радикально.

На очередной сессии, открывшейся 19 июля 1915 года, в фокусе работы Думы оказался исключительно вопрос о создании нового правительства. За формулу 20 июля с требованием сформировать кабинет «народного доверия» голосовали даже крайне правые, включая Маркова 2-го и Замысловского, которые, правда, признали свою позицию ошибочной. Против голосовали только социал-демократы[718]718
  Аврех А.Я. Распад третьеиюньской системы. М., 1985. С. 57.


[Закрыть]. Однако все фракции левее октябристов – от Ефремова до Керенского – говорили уже об ответственном министерстве, о правительстве, которое сформирует сама Дума. Но что было совершенно новым и неожиданным, так это создание формализованной оппозиционной группировки в Государственном Совете. Милюков, один из авторов идеи сколачивания широкого оппозиционного фронта, считал, что ему «посчастливилось»: «Политические настроения, содействовавшие объединению Думы, как оказалось, распространялись и на верхнюю палату. Прежде всего, с нами была единомысленная левая группа членов Государственного Совета, – такие, как наш к.д. проф. Гримм, Меллер-Закомельский, примкнувший к блоку гр. Олсуфьев. Но даже и самые правые, как Гурко, оказались в наших рядах, – и даже высказывались наиболее радикально»[719]719
  Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 2. С. 185.


[Закрыть].