Текст книги "Разговор по душам с товарищем Сталиным (сборник)"

Вячеслав Щепоткин
Разговор по душам с товарищем Сталиным

Повести

Холера

Помни дальнего своего, ибо каждый из нас есть прошлое, и каждый из нас будущее есть…

Молодой мужчина лет тридцати с небольшим, выше среднего роста, в светлых брюках и белой тенниске, решительно открыл входную дверь в Дом печати и с явным удовольствием вошёл в прохладу вестибюля. За спиной осталась душно-знойная улица миллионного города, над которым уже к десяти часам утра, когда в редакции начинался рабочий день, повисало, словно из расплавленного стекла, сизовато-прозрачное марево. Кивнув вахтёру, мужчина бодро рванул вверх по лестнице, перешагивая сразу через две ступени. «Сайгак! – с доброй завистью подумал вахтёр, глядя ему вслед. – Соседи не верят… Казарин, считают, в годах… а он пацаном прыгает…»

На втором этаже Дома печати располагался наборный цех. На третьем – издательство со всеми службами и отделами. На последнем – четвёртом этаже была редакция Областной газеты. Вправо и влево от лестничной площадки расходились два коридора с кабинетами по каждой стороне. В центре, на стыке коридоров, под мраморной доской с фамилиями погибших журналистов стояли несколько кресел и небольшой столик. Здесь всегда сидели посетители. Одни дожидались, когда придёт назначивший им встречу корреспондент, другие, как говорил заведующий отделом писем Михайлов, пытались «коротко изложить километры жалоб».

Стремительно войдя в холл, Казарин безразлично скользнул взглядом по сидящим в креслах посетителям и повернул направо, к своему кабинету.

– Андрей Петрович?

Позвавший как бы сомневался: того ли он окликнул? Казарин остановился:

– Да, я Андрей Петрович.

Тут сразу все трое ожидавших встали с кресел.

– Не узнаёте? – спросил невысокий, полноватый мужчина с большими залысинами ото лба. Судя по голосу, это он окликнул Казарина.

– Дэ-э… как сказать… дайте вспомню…

– Захаров я. Валентин Иваныч. Председатель профкома с фарфорового завода.

– Да-да-да, – зачастил Казарин, напряжённо вспоминая.

– А это Кузьмин… Игорь Константинович… Наш художник… Вы его видели.

– Можно Игорь, – с некоторым смущением басовито сказал светловолосый парень. Он понял, что Казарин их не узнаёт и даже удивлён появлением троих мужчин.

– Собирались, как всегда, на Волгу. Ну, где всегда… туда, в низовья, – заговорил третий – горбоносый, с чёрной шевелюрой мужчина. – Но Валентин сказал: вы звали на Дон. Там вроде рыбалка – мама родная!

– Ну да, я им сказал: Андрей Петрович, когда был у нас на заводе, звал к себе… Говорил: Дон не сравнить… Вот мы и приехали. Тройка наша… Это – Сергей Михалыч.

Захаров показал на горбоносого и растерянно замолчал. Повисла тягостная тишина. Казарин хотел было дежурно спросить: «Чем могу помочь?», с той интонацией, после которой люди поспешно говорят: «Да нет, нам ничего не надо» и обе стороны, стыдясь возникшей неловкости, торопятся разойтись. Как вдруг его словно пронзило. Он вспомнил всё: и завод, и Захарова, и даже, кажется, горбоносого.

– Ё-моё, ребята! Как же я сразу-то не врубился? Здорово, Валентин Иваныч!

Казарин с чувством обнял Захарова, быстро оглядел остальных. Те тоже заулыбались, помякли.

– Чай-то только из вашего сервиза пью. Ничего другого не признаю. Все: ты где такой сервиз достал? Ну, я им говорю… Но разве всё расскажешь?

* * *

Год назад, также летом, Казарина вызвали в военкомат.

– Поедете на переподготовку. Совершенствовать военную специальность. Вы специальность-то свою военную помните?

– А как же! – самодовольно ответил Казарин. – Спецпропаганда в войсках и среди населения противника.

В чём эта пропаганда заключается, он представлял смутно. Из всего обучения на военной кафедре в университете запомнил только призыв, который надо было писать вверху каждой листовки: «Прочти и передай товарищу!». А главное, немецкий язык, на котором предстояло вести «пропаганду», он знал, как сам признавался, в объёме «взять в плен или сдаться». И демонстрировал это в лицах какой-нибудь очередной увлечённой слушательнице: «Хэндэ хох!», «Гитлер капут!».

Но несмотря на это, название своей военной специальности произносил с почтением. Чем-то таинственным отдавали эти слова, известным только узкому кругу посвящённых. Поэтому, когда в военкомате сказали, что переподготовку он будет проходить в Москве, в Военном институте иностранных языков, редакционный приятель Казарина Юрий Шведов без всякого сомнения заявил: Андрея берут для подготовки в разведчики. На вечеринке по поводу отъезда Казарина, сильно выпив, он приставал к сомневающимся.

– Какого кандидата им ещё надо? Молодой? Молодой. Симпатичный? Спросите любую нашу женщину. Вы знаете, как его зовёт Лидия Фёдоровна?

Секретаршу редактора Лидию Фёдоровну знали все. А как она называет Казарина, не знали.

– Она его зовёт Граф. Весь из себя элегантный. Ну, скажи, Ира: хорош Андрей для шпиона?

– Он для всего хорош, – со знанием отвечала сотрудница отдела культуры Измайлова, – тормозящая молодость дама.

– Ты забыл сказать: гитарист, рыбак, – подыграл Шведову Михайлов.

– Правильно! – не заметил иронии Шведов. – Там…

Он сделал ударение на слове «там»:

– …наши люди должны быть разносторонними.

Казарин вместе со всеми посмеивался над шведовской фантазией, но в глубине души полностью такую возможность не исключал. «Чем чёрт не шутит? Может и правда берут на смотрины? Не искать же им среди женатых».

Однако, приехав в Военный институт иностранных языков, понял: никаких тайных планов относительно него не было. Обычная переподготовка. Собрали людей из разных мест, разных возрастов, разбили на группы по десять человек, и началась языковая муштра. Утром, входя в аудиторию, преподаватели здоровались на немецком и вечером на немецком же прощались с «партизанами» – так в кадровой армии называли призванных «с гражданки» на переподготовку офицеров запаса.

Перспектива муштры Казарина не устраивала. Запоминать военные термины, которые ему никогда не пригодятся, он категорически не хотел. Изображая шутливый тон (всерьёз говорить об этом опасался), Казарин заявил новым знакомым, что он пацифист, что за мир во всём мире и учиться допросу пленных не собирается. Преподаватели сначала спрашивали заданное, потом махнули рукой: пусть хотя бы сидит в аудитории.

Но Андрей и этого не хотел. В выходной день съездил к давнему товарищу Антону Орлову, с которым работал в молодёжной газете в годы своих скитаний. Теперь располневший, добродушный, с манерами аристократа Орлов – потомок известного графа-декабриста, служил в профсоюзном журнале, через который надеялся получить прописку и квартиру в Москве.

Казарин уговорил Орлова дать ему командировку на какое-нибудь интересное предприятие в Подмосковье. Будут деньги, чтоб до отъезда посидеть в ресторане Дома журналистов, потом Андрей напишет материал (Орлову польза), а, получив гонорар, снова не забудет товарища. Но главное, хотя бы несколько дней не будет слышать на немецком языке рассказы о бундесвере.

Орлов полистал свои записные книжки. Искал, где есть хорошие знакомые.

– Давай на фарфоровый завод. Ты видел, как фарфор делают?

– Не-а.

– Заодно посмотришь. А мне чашку привезёшь.

Дело оставалось за «малым»: изловчиться уехать на несколько дней из воинской части.

* * *

Начальник курсов полковник Агеев сразу заинтересовал Казарина. Невысокий, молодцеватый, сохранивший выправку, он выглядел типичным офицером мирной поры. К тому же не армейским, из строевой части, а «паркетным» шаркуном, не нюхавшим пороха даже на учениях. Такие особенно раздражают офицеров-строевиков из дальних гарнизонов. Андрей помнил, как глядел капитан части, в которую они студентами приехали для завершения военной подготовки, на прибывших с ними полковников и майоров. В пропотевшей гимнастёрке, в фуражке с разводами от пота, в стоптанных ежедневной маршировкой сапогах он с презрением и завистью смотрел на новые, ещё скрипящие портупеи, не знающие просёлочной пыли гимнастёрки, не сбитые о камни сапоги, и этот взгляд лучше всяких слов рассказывал, кому на Руси служить хорошо.

Таким же столично ухоженным выглядел и Агеев. Но все представления путала звезда Героя Советского Союза и эмблема танковых войск на погонах.

Для участника Отечественной войны он был, по убеждению Казарина, молод. А где танкист мог получить Героя после войны, Андрей не знал. Поэтому разговор о командировке решил начать издалека.

– Николай Иваныч, скажите…

– Какой я вам Николай Иванович! – оборвал Агеев. – Не знаете, как обращаться?

Казарин состроил сконфуженную физиономию.

– Знаю, знаю… Но я – глубоко штатский человек, товарищ полковник. Я журналист. Меня больше интересуют люди, их судьбы. Скажите, о вас писали? Вот вы – Герой Советского Союза. За что получили?

Нахмуренное лицо Агеева посветлело.

– За Курскую дугу.

– Как! – удивлённо воскликнул Казарин. – Вы воевали? Сколько же лет было, когда дали Героя?

– Двадцать.

– О вас писали?

Полковник с интересом посмотрел на «партизана» в лейтенантских погонах. Обычно этих людей не удаётся подтянуть даже за долгие трёхмесячные курсы. Гимнастёрки сидят мешком, животы нависают над ремнём, брюки мятые, пилотки напялены на головы, словно ими хотят согреть уши.

А у этого пилотка сидит как надо: верх острый, сама на бочок; на гимнастёрке спереди ни одной складки; сапоги, хоть и солдатские, но начищены до тусклого блеска.

– Писали, – неохотно сказал Агеев, и Андрей понял, что писали давно и, скорее всего, мимоходом.

– Надо будет о вас рассказать, Николай Иваныч. Сделать хороший очерк. Сейчас друзья просят съездить на фарфоровый завод… Вот отпишусь…

Он быстро глянул, как отреагирует полковник на Николая Ивановича и на слова о поездке. Полковник млел.

– А после займёмся вами, – тоном мэтра закончил лейтенант.

Поездка на завод была в кармане.

* * *

– Как же вы без предупреждения? А если б я был в командировке? – спрашивал Казарин то Захарова, то горбоносого, ведя всех троих к себе в кабинет.

– Да мы, случай чего, на автобус – и к Дону, – отвечал горбоносый Сергей Михайлович.

– Не-е… Эт как пальцем в небо. Дон – большой.

– Ну, нашли бы, где удочки помочить, – улыбался Захаров, довольный, что Андрей Петрович его узнал и кажется хочет помочь. А Казарин, пока вёл гостей по коридору, пока рассаживал их в кабинете, крутил в мыслях один вопрос: как отправить людей на Дон?

Ведь он действительно звал Захарова с его компанией к себе. Теперь Андрей всё вспомнил до мелочей.

Сначала с председателем профкома Захаровым разговор не получался. Казарин не знал, в чём заключается его работа, а тот, думая, что приехал знаток профсоюзных дел, которому всё известно лучше, чем самому Валентину Ивановичу, говорил скупо, односложно. Вечером в заводской гостинице, которую сделали из обычной трёхкомнатной квартиры в типовом доме, Захаров достал из холодильника заранее поставленную туда водку, порезанную колбасу, хлеб, овощи. После третьего иль четвёртого налива кто-то из двоих зацепил рыбалку. И понеслось. Про случаи. Про снасти. Про места. На время забыли даже о водке. Вспомнили. Налили. Казарин поднял рюмку.

– За хороших людей.

– Эт за кого?

– За нас, конечно. За рыбаков!

– A-а, это верно. Хотя жена говорит: нет другого дурака, окромя как рыбака.

Выпили, презрели захаровскую жену. Валентин Иванович – гримасой и взмахом руки, но таким красноречивым, что Казарин опешил: зачем живёт, если настолько отвратительна? Сам он был холост. Вернее, разведён. Упивался свободой, крепким здоровьем, выносливостью племенного жеребца в постели. Последнее, как кроликов к удаву, притягивало женщин: хоть свободных, хоть замужних, в результате чего менял он их с азартом, но без вражды.

После упоминания о жене разговор перетёк к житейским делам. Казарин был человеком болтливым, открытым и хвастоватым. Рассказал, откуда сам, как попал на фарфоровый завод (конечно, без особых подробностей), дотошно попытал Захарова.

Все остальные дни командировки влюблённый председатель профкома не отходил от Андрея. А тот, не скрывая, что ничего не знает о фарфоровом производстве, прошёл с расспросами весь технологический путь. В цехе сырья тёр в пальцах белую глину – каолин, глядел на обжиг в муфельных печах. Но особенно долго стоял возле художников. Больше всех ему понравилась работа Игоря Кузьмина – он сейчас ясно вспомнил ловкие движения кисти, чёрную тесёмку на голове у парня, чтобы не распадались белокурые волосы. Художник настолько привлёк Казарина, что он предложил председателю профкома позвать его на последний ужин. Уехать Андрей мог бы и вечером: в Москве переночевать у Орловых, а утром, на метро, в институт. Но к нему уже второй раз должна была прийти секретарша главного инженера. Упустить такую возможность он не мог.

После недолгого разговора о производстве Захаров опять упомянул рыбалку. Весь оживился, карие выпуклые глаза заблестели. Андрей сразу подхватил волнующую тему. Пожалел мужиков: где вам здесь, в Подмосковье, ловить?

– А мы тут не ловим, – сказал художник. – Ездим в Астраханскую область. На Волгу. Каждый отпуск туда.

– Подлещик, густера, судачок, – важно сообщил Валентин Иванович. – Прямо там солим, сушим.

Казарин снисходительно усмехнулся:

– Густера-а… У нас её рыбой не считают. Мы едем на Дон. За два дня по полмешка. Лещ… как вон та сковородка. Зобан…

– А это кто такой?

– Хрен его знает. Вроде гибрид леща и краснопёрки. Тоже по кило, по полтора.

– Вот бы куда попасть, – с завистью произнёс художник.

– А что! Приглашаю!

Казарин уже немного опьянел, его понесло: он любил чувствовать себя значительным.

– Приедете поездом, рядом с вокзалом редакция Областной газеты. Встречу. Отправлю.

«Встречу», – мысленно пинал он себя теперь. «Отправлю».

– А вещи-то ваши где?

– В камере хранения. Удочки, рюкзаки.

– Ладно, мужики. Идите погуляйте часик-полтора. Я пока что-нибудь придумаю.

Главное в хорошей рыбалке – уловистое место. Такое место на Дону у Андреевой компании было. Они там ловили рыбу почти каждые выходные. А Глеб Пустовойтов – самый близкий из казаринских друзей, уезжал туда с женой и двумя девчонками даже в отпуск. Но как переправить подмосковную троицу?

Андрей позвонил Глебу: у того был мотоцикл с коляской. Пустовойтов удивился: «Ты что, Андрей? Меня никто не отпустит». Он работал ведущим конструктором в проектном институте. Казарина как-то поразило окончание рабочего дня здесь. Он сидел в пустом вестибюле, ждал Глеба. Стояла тишина. Казалось, в большом здании вообще нет людей. Ровно в шесть пронзительно зазвенел звонок. Казарин не успел встать, а по лестницам уже грохотали, шаркали, цокали торопливые шаги. Похоже, люди заранее прекратили работу и только ждали звонка. Тогда Казарин в очередной раз вспомнил профессора Вяземского, по учебнику которого готовились все журналисты страны. «Вам никогда не придётся снимать табельный номер в проходной. Вы – люди свободной профессии».

Как многие их преподаватели, Вяземский не знал реальной газетной жизни. А в ней было всё: и книги прихода-ухода в приёмных редакторов, и жёсткий, почти военный график сдачи оперативных материалов в номер, а затем самого номера в типографию. Но вместе с тем номерки, действительно, никогда не снимали и даже самые капризные редакторы, требовавшие без опозданий приходить на работу и строго по времени уходить из редакции, не могли уследить за свободным перемещением сотрудника в пространстве и времени. Что ни говори, а всё-таки работа, близкая к творческой.

Переговорив с Пустовойтовым, Андрей задумался. Даже если бы Глеб согласился, одного мотоцикла мало. Нужен второй. Он есть – тяжёлый мотоцикл «Урал», тоже с коляской, ещё у одного казаринского компаньона по рыбалке – Владьки Филонова. Но сначала надо найти Владьку, что непросто, – прорабы по стройке не бегают с телефонами. Потом – уговорить. Филонов был капризен, что порой вызывало сильное раздражение товарищей. Но Казарин понимал истоки этого и был, в отличие от других, более снисходителен. Владька с детства заикался и, расценивая это как свою неполноценность, норовил заставить людей, оказавшихся у него в зависимости, выполнять свои прихоти.

Мотоциклы отпадали. Оставался единственный путь – отправить подмосковных гостей автобусом.

Казарин снова позвонил Глебу. Договорились: когда объявятся рыбаки, подойдёт и Пустовойтов – он работал в нескольких минутах ходьбы от редакции.

Примерно через час снизу позвонил вахтёр:

– Андрей Петрович, тут к вам люди. С утра приходили. Сейчас с какими-то мешками, удочками.

– Спускаюсь, Максимыч.

Казарин позвонил Пустовойтову: двигай скорей ко мне. Взял несколько листов чистой бумаги и попрыгал вниз по лестнице.

– В общем так, Валентин Иваныч. Сами виноваты. Надо было хоть позвонить. Мы бы подготовились. А то ни я…

В это время в вестибюль вошёл высокий, плотный мужчина, одних лет с Казариным, темноволосый, с неожиданно яркими голубыми глазами.

– … ни вот Глеб Семёныч… Знакомьтесь. Мой друг: Глеб Семёныч. Тоже рыбак. Что означает: наш человек. Короче, мужики: поедете на автобусе.

Он взглянул на приезжих. Захаров и художник довольно улыбнулись: на чём угодно, лишь бы скорей к воде. Небывалая жара домучивала их. Но горбоносый хмуро сдвинул чёрные брови: видно, он рассчитывал на более джентльменскую доставку.

– Зато отдаём вам своё лучшее место, – с лёгкой обидой сказал Андрей. – Глеб, нарисуй им.

Пустовойтов стал объяснять, куда идёт автобус, где выйти, сколько пешком до Дона.

– Вот здесь, возле устья пересохшего ручья, выбирайте место.

– Вы на сколько приехали? – спросил Казарин.

– Как всегда: на двадцать дней, – ответил малость повеселевший горбоносый. Путь показался не сложным.

– Главное – с вами встретились, – уже торопясь сказал Валентин Иванович.

– Эт вам повезло, ребята, – неодобрительно покачал головой Казарин. – Могли бы поцеловать пробой и вернуться домой. Ну, пошли, пошли.

Схватив связку удочек, он заторопил людей.

– Быстрей на автовокзал. Он здесь рядом. Я позвонил. Заказал вам билеты. Сказал: журналисты приехали. А то будете сидеть, пока от жары не сваритесь. Но в пятницу вечером ждите… Проведаем.

* * *

Вернувшись в редакцию, Казарин сразу пошёл в отдел писем. По понедельникам почта была внушительная. Летом, правда, поток несколько усыхал, но всё равно мешок писем приносили. При населении области в два с половиной миллиона человек и тираже газеты в 230 тысяч экземпляров желающих откликнуться на критическую публикацию и тут же пожаловаться на свою беду всегда хватало.

Письма в отделе сортировали. Основную массу направляли в соответствующие организации и органы власти с дежурной припиской: «Для принятия мер и ответа автору». Небольшую часть – самые выгодные письма: по лёгкости проверки, по курьёзности фактов – оставляли заведующему отделом. Пётр Ильич Михайлов готовил для субботних номеров сатирические подборки. Подписывал их «Пётр Пим».

Остальная почта, в зависимости от тематики, рассылалась по отделам. Отделу быта, в котором работал Казарин, писем всегда доставалось больше всех. Но он норовил, особенно по понедельникам, порыться в отложенных для Михайлова письмах. На что благодушный, попивающий и порой робкий Пётр Ильич не обижался. «Дерьма, Андрюша, на всех хватит», – говорил он на извинения Казарина.

Войдя в отдельную комнату Михайлова (две других занимали сотрудники отдела), Андрей поднял руку, чтоб произнести своё обычное приветствие: «Здорово, Пимваленок!» Но Михайлов опередил его. Продолжая слушать кого-то по телефону, он приложил палец к губам.

– Хорошо… Хорошо… – сказал встревоженно в трубку. – Мы постараемся узнать. Хорошо… У вас какой телефон? Из автомата? Хорошо… До свидания.

– Ктой-то тебя с утра расстраивает, Пётр Ильич?

– Не поверишь, Андрей. Мужчина говорит: в городе холера.

– А чумы у него нет? Какая холера? Она в средних веках осталась.

– Сам не пойму. Соседа в больницу увезли, а там сказали: холера.

В это время в дверь вплыла высокая пышнотелая секретарша редактора Лидия Фёдоровна.

– A-а, и вы здесь, Андрюша! Всех вызывает Алексей Митрофанович.

Имя и отчество редактора газеты Малько она выговаривала чётко, с установившимся раз и навсегда любовным уважением.

Казаринский начальник – заведующий отделом быта, ещё не приехал из отпуска: прохлаждался где-то в Англии. Поэтому на заседания редколлегии обязан был ходить Андрей.

С подтырками, шутками все вызванные столпились в приёмной. Но едва вошли в кабинет редактора, как на лица моментально навесили одинаковые, словно униформа, выражения озабоченности. Малько был суровый, до самодурства крутой человек. Не терпел ошибок в материалах, безжалостно наказывал попавшихся «по пьяному делу» и когда поднимал тяжёлый взгляд из-под седых бровей на виновного, не каждый отказывался потом от валидола.

Сейчас Малько был явственно не в себе. Он то начинал снимать чёрный пиджак, то снова поправлял его. Обычно в эту жару Малько ходил по редакции, как все: в рубашке с коротким рукавом. Строгий, официальный пиджак надевал, когда ехал в обком партии. Там работали кондиционеры, и первый секретарь требовал, чтоб все были одеты «как положено». Выйдя из здания обкома в уличное пекло и сев в машину, Малько немедленно снимал пиджак и на четвёртый этаж, в редакцию, поднимался, неся его в руке. В приёмной отдавал Лидии Фёдоровне.

Теперь Малько прямо в пиджаке дошёл до кабинета и никак не мог сообразить, что с ним делать дальше.

– Я был на бюро обкома…

Редактор остановился, глотнул воздух.

– Леонид Сергеич собрал… Экстренно.

Снова замолчал, оглядел всех расширенными глазами.

– В городе холера!

Кто-то нервно хихикнул. Несколько человек в недоумении переглянулись. Но большинство уже не с наигранной, а с настоящей озабоченностью уставились в багровое лицо редактора, над которым дыбился седой хохолок.

– Нам надо определиться, что писать и как. Слово «холера» употреблять нельзя.

– А «чума» можно? – меланхолично спросил Казарин. Он был уверен: произошла какая-то ошибка, и попробовал разрядить обстановку. Но Малько прожёг его гневным взглядом. Редактор благоволил к Андрею, однако зарываться не позволял никому.

– Острая кишечная инфекция! Болезнь немытых рук!

– Но ведь мы так пишем о дизентерии, – подал голос Михайлов.

– И об этой… Также про неё будем. Сейчас готовятся чрезвычайные меры. Важно не допустить паники. Нет никакой холеры! Есть кишечная инфекция. Андрей Петрович…

Казарин в это время повернулся к заведующему отделом промышленности и транспорта. Тот стал говорить Андрею, что чрезвычайные меры остановят жизнь в городе.

– Казарин! Я к вам обращаюсь! Немедленно свяжитесь с облздравом. Надо статью. О профилактике этой… инфекции. Лучше статью самого Краснова.

– Когда?

– В номер.

* * *

Судя по тому, как секретарша сразу соединила Андрея с Красновым, Казарин понял: заведующий облздравотделом ждал звонка из редакции.

– Готовим, Андрей Петрович. Два варианта набросали. Где-нибудь через час пришлём.

– Нет уж, давайте я сам приеду.

Он хотел подробно расспросить Краснова, что за чудо-юдо появилось в городе. Да и только ли в областном центре? Тиф ещё знали по книжкам о Гражданской войне. Но холера откуда могла появиться?

Однако Краснов разрушил все сомнения. Холера. Откуда? Пока не знаем. Есть предположение, что от соседей. Раскопали старое захоронение, 19-го века. Подняли возбудителя. Называется «вибрион». Выявляем контакты, но сразу всех не охватить. Достаточно одной капли воды на посуде, рукопожатия и вы – носитель холеры.

Казарин инстинктивно развернул ладони, с тревогой глянул на них.

– А как она проявляется?

– Жидкий «стул», Андрей Петрович. Непрекращающийся жидкий «стул». Диарея…

– Понос что ли?

– Назовите так. Происходит полное обезвоживание организма и человек за короткое время умирает.

– Ё-моё! А я думал, она осталась в истории, как инквизиция.

– Вот опять пожаловала. Пришла… из истории. Назвать её мы не можем, но опасность большая. Немедленно вводим карантин. Плохо, что туристов много. Июль, жара, немытые фрукты. Возбудитель – вибрион этот – может быть везде.

– Как же от неё уберечься? – с нарастающим беспокойством спросил Казарин.

– Дезинфекция. Воду – только кипячёную. Представляете, Андрей Петрович, жидкий «стул» через каждые пять-десять минут, – с неким злорадством сказал Краснов. – Потом рвота…

Он искоса посмотрел на лежащую у края стола брошюру. Андрей перехватил его взгляд и понял: заведующий облздравотделом сам только что прочитал о холере в срочно подобранных ему изданиях. Теперь как бы взвешивал: стоит ли заботиться об этом журналисте, раскрывая меры предосторожности. Краснов не любил и одновременно побаивался Казарина. Считал самым ядовитым писакой в газете. По-другому в своём кругу и не называл его. Кажется, только плохое искал этот журналист в областном здравоохранении. После каждой публикации приходилось кого-то наказывать, объясняться в обкоме партии, писать ответы. У Краснова ещё не улеглось раздражение от казаринской статьи «Скорая смерть», напечатанной месяца три назад. Конечно, случай был безобразный. Человек чуть не умер, ожидая приезда скорой помощи. Но как успеть, когда машин не хватает, а вызывают порой по пустякам.

Теперь, видя растерянность обычно самоуверенного газетчика, заведующий облздравом мстительно наслаждался. Он встал из-за стола; высокий, грузный, как человек, давно бросивший заниматься спортом. Окинул Казарина насмешливым умным взглядом.

– Рвота, Андрей Петрович… Затем начинаются судороги. Конечности холодеют… Руки-ноги холодные, – ведь температура тела опускается до 34–32 градусов. Близость комы… то есть, финала, выдаёт лицо… Черты лица заостряются, глаза и щёки западают… Язык сухой… Человек не говорит… сипит.

Андрей напряжённо слушал, отчётливо представляя себе такого человека, как вдруг одна мысль враз обрушила всю картину: а зачем Краснов рассказывает эти подробности? Ведь их нельзя опубликовать! Глянул на заведующего и всё понял.

– Да-а, плохи ваши дела, – хмуро сказал он.

– Наши? Почему наши?

– А чьи же? С кого спросят? С нас, что ли? С вас, Юрий Васильич. Скажут: не подготовились к чрезвычайной ситуации. А если это диверсия противника? Бактериологическая война?

Он встал.

– Ладно, не будем углубляться. Что там ваши подготовили? Мы ставим в номер.

* * *

Следующий день прошёл так буднично, что Казарин снова подумал: не фантазии ли это насчёт холеры. Статья Краснова вышла, но на неё, похоже, не обратили внимания. Каждое лето в местных газетах появлялись публикации о желудочно-кишечных заболеваниях. Имелась в виду дизентерия. Однако своим именем её старались не называть. Благодаря прессе утвердилось наименование: болезнь немытых рук. Санитарные чиновники рекомендовали не пить сырую воду из открытых источников – ручьёв, рек, озёр; особенно напирали на личную гигиену: мыть руки с мылом, овощи и фрукты обмывать проточной водой.

Примерно то же самое советовал сейчас и заведующий облздравотделом. Но внимательный читатель мог заметить и нечто более настораживающее. На этот раз рекомендовались особо усиленные меры дезинфекции: руки и посуду мыть с хлоркой, воду использовать только кипячёную и сразу после кипячения, не давая ей застаиваться.

Андрей позвонил всем родственникам. Пересказал рекомендации и предупредил: это не дизентерия, будьте очень аккуратны, болезнь серьёзная. Называть «холера» не стал. Он ещё сомневался в точности определения. «Эскулапы хреновы», – думал с некоторым раздражением. – Сто лет не было холеры… не знают, наверно, как определить…»

Казарин уже собирался позвонить Шведову: спросить, не сорвалась ли намеченная встреча? Юрий был женат, но при малейшей возможности соскальзывал «влево». Конечно, до Казарина ему было далековато – тот из любовниц, переходящих в платонические подруги и снова возвращающихся по первому зову, мог сколотить солидный отряд. Но у Шведова постоянно объявлялась «свеженькая», а поскольку лучше казаринских возможностей трудно было найти – пустая двухкомнатная квартира в центре города, то для Андрея всегда подбиралась подруга. Бывало, в ходе вино-разговорной подготовки «свеженькая» выбирала Казарина, однако эти мелочи не мешали двум донжуанам вести волнительную жизнь.

Едва Казарин протянул руку к телефону, как тот вдруг зазвонил.

– Редакция?

– Ну да, а што ж ещё?

– Вы почему молчите?

– В каком смысле?

– Тут у нас холера! А вы молчите! Совсем совести нет?

Андрей завидовал выдержке Михайлова. Тот, кажется, часами умел слушать всякий бред и не выходить из себя. Глуховатым прокуренным голосом время от времени что-то говорил звонившему, снова слушал и в итоге человек на другом конце провода успокаивался, соглашался с ПИМом, обещал обратиться туда, куда советовал Михайлов.

Но если для Михайлова выдержка стала частью характера, то для Казарина – частью его игры. Расследуя запутанные истории, он принимал разные обличья. То прикидывался простоватым мужичком, то надевал маску строгого начальника, то становился вроде как своим в доску парнем для героя будущей критической статьи. Однажды, готовясь проверить жалобу на кооперативный ресторан, где, судя по письму, зверски обсчитывали, недоливали спиртное, он три дня не брился, оделся в то, что собирался выбросить на «мусорку» и, войдя в ресторан, сказал, как бы между прочим, официантке, что он сельский шофер, заехал случайно, торопится домой. Потом насладился испугом ещё недавно презирающей его официантки, замешательством вороватой буфетчицы. Его внаглую обсчитали и недолили четверть заказанной водки.

Но всё это были заранее продуманные приёмы поведения в разных ситуациях. В обычной обстановке он нередко бывал вспыльчивым и несдержанным, что не раз приводило к жалобам на него.

– Почему ж это у нас совести нет? – тихо и зловеще спросил Казарин.

– По хрену и по кочану. Люди мрут. А вы молчите. В овраги трупы сваливают.

– И много навалили?

– Вы зачем там сидите? Ничего не знаете. Холера всех подряд косит!

Андрей открыл рот, чтобы рявкнуть на мужика, но в трубке раздались короткие гудки. «Надо ж, падла! – гневно подумал Казарин. – В овраги сваливают… Вот так поднимают панику».

Он встал. Решил не звонить, а пойти к Шведову в кабинет. Однако телефон опять зазвонил.

– Отдел быта? – спросил женский голос.

– Да-да, – игриво сказал Казарин. – Он самый. Что-нибудь случилось?

– Не знаю, как сказать. Вы извините… Какие-то разговоры идут. Вы, конечно, извините, но может объясните мне… У нас что, правда холера в городе?

– С чего вы взяли?

– Мне сейчас звонили родственники. А им сказали друзья… Это такая страшная вещь.

– Вы успокойтесь. Вас напугала болезнь немытых рук.

– Не-е-е. Значит, вы ничего не знаете, – разочарованно сказала женщина, и в трубке снова зазвучали короткие гудки.