Текст книги "Разговор по душам с товарищем Сталиным (сборник)"

Слуга закона Вдовин

Виктор Вдовин – слесарь экстра-класса – пришёл в депо в свой отгульный день. Была среда, на путях, густо разветвившихся перед большим почернелым зданием, стояли и двигались электровозы. Ломкий весенний воздух оскольчато дробили гудки, переклики людей. Солнце сверкало в извивах накатанных рельсов, в стёклах машин, то и дело выезжающих из тёмного зева депо и готовых к дальней дороге. Какой-то машинист, проезжая мимо, узнал Вдовина.

– Ловишь, нет? – свесился он из окна.

– Скоро буду ловить! – скрипуче крикнул тот, задрав голову. – Только не рыбу.

Машинист ничего не понял, фыркнул и, уезжая, долго смотрел на Вдовина странным взглядом. От стоящего электровоза поздоровался рыжий патлатый ученик слесаря. Вдовин поскрипел возле него, подсказал, как лучше закрепить хомут на трубопроводе. В это время из-за соседней машины появился мастер механического цеха Антипов.

– A-а, Витéля! – увидел он своего слесаря. – Чего не отдыхается? Гудит-зовёт родной завод?

– У меня к тебе дело, Сергей Иваныч. Серьёзный разговор.

Мастер нахмурился. Он подумал, что Вдовин пришёл отпроситься ещё на один день: заработанных отгулов у слесаря было много.

– Сейчас приду. Жди возле моей «бендежки».

Вскоре он подошёл, пропустил Вдовина в стеклянную огородку, которую все называли «антиповой бендежкой».

– Ну, какой такой разговор? – начал он расстёгивать телогрейку. – С Люськой, что ль, будете расходиться? Иль сходиться, я что-т всё перепутал.

– Увольняюсь я у тебя.

Мастер так и сел, где стоял.

– Ты што, Витéля? А куда пойдёшь?

– В рыбинспекторы.

На озабоченном лице Антипова появилась облегчённая улыбка. В городе, кроме депо, было ещё два завода. Соберись Вдовин туда – привет классному слесарю. А тут, значит, новая блажь. Мастер дрогнувшей рукой вытащил сигаретку, протянул пачку Вдовину, но спохватился, что тот не курит, и с надеждой заговорил:

– Зря это, Витéля. Хорошую специальность хочешь на какое-то собачье занятие сменять. Нет, нет: оно тоже необходимо – такое дело. Но ты ж рабочий человек! Золотые, как это говорят, руки. Жисть, конечно, сейчас враскос идёт. Зато у нас здесь тепло, светло и мухи не кусают. Рыбки вон в аквариуме плавают. А в инспекторах этих? Подстрелят тебя где-нибудь браконьеры, – мастер засмеялся, – и никто, как это говорят, не узнает, где могилка твоя.

Вдовин невнятно скрипнул. Антипов подался ухом к нему.

– А? Ты чево-то сказал?

– Силы зря не трать. Этот разговор, Сергей Иваныч, извини за выраженье, в пользу бедных.

Мастер поглядел на Вдовина и понял, что Витéлю «забрало».

У него это случалось. Если другого человека увлеченье слегка покачивало на своих волнах, не повёртывая течения жизни, то Вдовина будто водоворотом затягивало. Сначала на его пухлом, круглом лице замечали странную усмешку. Полные губы как-то сразу тонынали, утягивались вбок, ноздри надувало и в синих Витéлиных глазах начинали посверкивать первые сполохи страсти. При этом он всё чаще лохматил и дёргал свой белобрысый чубчик, словно тот ему чем-то мешал.

Потом Витéля на некоторое время становился непроницаем, и это напоминало сдавленное затишье перед грозовым неистовством. Он набирал книг, разыскивал знатоков, сидел у них до ночи, пока жёны, зевая, не заговаривали о каких-то собаках, которые кого-то ищут – сбились с ног, а где найти – не знают. Наконец, наступал момент, когда Вдовин уже не мог удержать распиравшую его любовь. Он обрушивал её на каждого встречного-поперечного, особенно приставал к машинистам, и те, опасаясь обидеть слесаря-аса, с деревянными лицами слушали скрипучий захлёб, смотрели сверху вниз на мелкорослую фигурку, удивляясь, откуда у северного человека, и не мальчишки уже, столько страсти.

Но страсть проходила, оставляя памятки в окружении Вдовина, а то и на нём самом. Рыбки, которыми мастер заманивал слесаря, появились в цехе после очередного вдовинского увлечения. В самый разгар его влюблённости в гуппи и меченосцев в депо взялись за перестройку условий труда. Покрасили бледно-зелёной краской станки, Вдовин принёс аквариум. На этом реорганизация закончилась – деповское начальство переключилось на другие дела. Однако и Витéлина страсть вскоре стала гаснуть. Дома у него все десять аквариумов затянуло водорослями, рыбки передохли, и Вдовин задарма раздал дорогие стеклянные ящики, которые когда-то делал на заказ.

Но не всегда Витéля отделывался так просто. На мотоцикле «Ява» он дважды отправлялся в мир иной, и только усердие хирурга Шабельского возвращало его с полдороги. Скреплённый проволоками и бинтами, Вдовин выходил из больницы и опять садился на «Яву».

Теперь мотоцикл стоял в углу большой тёмной кухни бревенчатого дома без переднего колеса, с разобранным мотором, в корытце с соляркой мокли болты, а Витéля снова косил усмешливо губы.

– Ну, и чёрт с тобой! – сердито сказал мастер, заметив вдовинскую удалённость от шума станков и металлического вызвона, доносившихся в огородку. – Пройдёт блажь – приходи. Возьму, так и быть, хотя кидаешь ты меня, как это говорят, в трудную минуту.

Витéля снисходительно улыбнулся, сунул Антипову твёрдую ладошку и пошёл в отдел кадров за расчётом.

* * *

Был апрель, средина месяца. Но если кто думает, что на юге Кольского полуострова это весна, похожая на среднерусскую, тот слегка ошибается. В городе, правда, тает. По обочинам уклонистах тротуаров и дорог днём пожуркивает снежная вода, и расчищенный асфальт, где редко ездят машины, высыхает, сереет. Потемневшие сугробы у домов оседают, плотнеют, однако они ещё высоки и кажутся навечными. А в лесу сквозь снег лыжной палкой землю не достать, на озёрах – метровая броня льда, белые просторы моря пустынны, и, глядя на них, понимаешь, почему это море назвали Белым.

В такую пору у Витéли каждый год хлопотня. Он несёт в охапке из чулана коробки, которые забытыми лежали там с перволёдья, высыпает на стол путанный навал лесок, блёсен, мормышек и, с трудом сдерживая волнительный зуд, аккуратно раскладывает всё это по своим местам. Рыбалка – непреходящая вдовинская любовь. Три месяца назад она привела его в клуб железнодорожников на лекцию: «Охрана рыбных запасов – всенародное дело».

Бровастый чёрный мужчина начал разговор круто:

– Кто знает, товарищи, когда зародилась рыбоохрана?

Из-за спины Вдовина худой токарь Пушкарёв крикнул:

– С новой еры!

Редко рассыпанные по рядам люди оживились. С рыбоохраной у большинства из них отношения были прохладные.

– Немножко товарищ не угадал, – сходу откликнулся бровастый. Похоже, у него эта приманка срабатывала безотказно.

– Не с новой эры, а до неё.

– Выключить Пушкаря из рыбаков!

– Зачем же? К несчастью, многие не знают истории этого вопроса. А дело обстоит таким образом. Ещё в «Книге мёртвых» – это Древний Египет – выходит, первобытный строй, говорится: «Я не истреблял животных на их пастбищах, я не ловил сонной рыбы». Перечисленные действия уже тогда считались вредными и грешными.

Можно привести ещё примеры древнейшей рыбоохраны, разумность которых сохранилась до наших дней. У западных готов в пятом веке нашей эры существовал закон, по которому забойки для лова рыбы в реках можно было делать только в полреки. По шотландскому закону XIII века заграждения в реках для лова рыбы разрешалось делать с просветом такой ширины, чтобы в нём – я вам цитирую дословно: «могла повернуться трёхлетняя свинья».

В рядах удивлённо хэкнули. Лектор чувствовал себя рыбой в воде.

– А вот вам, товарищи, один из законов Петра Первого. Им запрещалось ловить на перетяжку без наживы – это нынешняя браконьерская самоловная снасть. Проходящая рыба цепляется, как придётся, много уходит просто раненой и потом погибает.

От древних времён лектор быстро перешёл к дням нынешним и заговорил о сёмге. Из рядов отливными абиками[1]1
  Абик – обнажающийся во время отлива большой подводный камень.


[Закрыть] выступили настороженные лбы. Сёмга стала пугающей и далёкой, хотя многие ещё не успели забыть ту пору, когда эту рыбину можно было и добыть без хлопот, и купить без опаски. Витéля тоже полавливал её. Но пошли слухи, что приняли какой-то строгий закон: одного поймали, отобрали снасть, оштрафовали, другого посадили – и Вдовин бросил игру с властями. Однако всё время думал, что власти в этом деле гнут не туда. Царская она, конечно, еда, но разве море ею обеднеет? Как истинный помор, Вдовин твёрдо верил, что знает о рыбах всё. И вдруг выяснялось, что с сёмгой дела могут быть худые. Плодовитость её, говорил бровастый, по сравнению с другими рыбами, очень невелика. Если треска откладывает до девяти миллионов икринок, палтус – три с половиной миллиона, щука и та – триста тысяч, то сёмга – самое большее – тридцать тысяч икринок. Чаще же – в два-три раза меньше. Для нереста эта рыба заходит из моря в реки. Нерестится, в основном, лишь раз в жизни. После чего вскоре погибает. Из каждой сотни отнерестившихся сёмг скатываются в море всего несколько штук. Через год на повторный нерест возвращается самое большее три-пять рыб. К третьему нересту выживают ещё меньше. К тому же от икринки до взрослой рыбы у сёмги множество врагов. Поэтому вырастают единицы, и ловят её не тоннами, а штуками.

Час, наверное, лектор рассказывал о её жизни, и чем дальше, тем беспокойней чувствовал себя Вдовин. Ему вдруг начали явственно видеться входящие в устья рек большие серебристые рыбы. Толкаемые какой-то неведомой силой внутри себя, они мощно пронизывают тугой встречный поток. Блёстками рассыпается в стороны речная мелочь, и, кажется, ничто не способно остановить выросших в море великанов на последнем в их жизни пути.

Но эти картины тут же сменились другими. Сёмгу что-то подхватило, вырвало из воды. Она яростно бьётся. Удар колотушкой. Оглушённая рыба падает на дно лодки и в набухшем сёмужьем животе замирает жизнь тысяч её повторений.

Ещё до того, как лектор кончил, Витéля понял, что сёмге нужна защита.

* * *

В инспекцию Вдовин поступил, как днём в автобус вошёл: ни толкотни, ни мятого бока. Старшему инспектору Гаврилину он чинил когда-то телевизор. Сам Витéля не помнил этого, но Гаврилин уваженья не забыл.

– Значит, решил с браконьёрством бороться? – спросил он, пересекая нервным почерком вдовинское заявление. Старший инспектор был узколиц, сильно смугл и, похоже, ещё молодой. Однако чёрные, кудрявые волосы уже изрядно просекла седина. Врагов своих он не по-здешнему называл «браконьёрами», и каждый раз это слово пронзало его болью, от которой на миг синели губы и округлялись глаза.

– Ради природы, извиняюсь за выраженье, – поспешно вскочил и вытянул руки по швам Вдовин. Он малость струхнул от гаврилинских преображений.

– Это правильно. Мы не можем ждать милости от природы после всего, что с ней сотворили. Да ты садись, садись!

Старший инспектор уже пришёл в себя, и только подрагивающие ноздри тонкого носа напоминали о недавней буре.

– Наша работа, – Гаврилин скосил глаз на заявление, – Виктор Николаич, тяжелей, чем в милиции. Тех когда-никогда добрым словом помянут. Праздник у них есть, награды дают. Говорят: мильцанер такой, мильцанер сякой, а чуть чего: дяденька мильцанер, караул! Убивают! Нас же с тобой пока никто на помощь не зовёт. Кроме вот природы, да государственных интересов. Но природа, сам знаешь, молчит, как рыба об лёд. А интерес этот каждый на свой аршин примеряет. Видишь, чего творится в государстве? Законы вроде есть, и вроде их нет. Поэтому следить нам надо зорко и неподкупно.

Вдовин с готовностью кивнул. Выходя в тот раз с лекции, он вспомнил вдруг, как утром в депо, на верстаке, увидел брошенную кем-то московскую газету «Известия». Газета была мятая, в масляных пятнах, но Витéля не на это обратил внимание. Название одной статьи, ясно читаемое среди жирных разводов, задержало вдовинский взгляд. «К диктатуре закона!» было написано крупными буквами. После всего услышанного на лекции Вдовин воспринял эти слова как приказ. Хотя спроси его, что такое диктатура, он толком, наверное, и не объяснил бы. Со школьных годов сидело в памяти «диктатура пролетариата». Потом много лет говорили и писали про диктатора Пиночета. Диктатура, представлял Вдовин, это какая-то большая власть, суровая к одним, но полезная другим. Когда он после лекции вспомнил слова в замасленной газете, у него всё сложилось. Сёмгу надо защищать. А её врагов – браконьеров – давить.

На следующий день после лекции он набрал в железнодорожной библиотеке книг про рыб и о природе. Ася Львовна – бугристая, как оплывший огарок, библиотекарша подложила к этой стопе и художественную повесть. Про сёмгу, где она родилась, ну, и жила дальше. Ночами Вдовину стали сниться зеленоватые глубины, время от времени там медленно проходили одинокие рыбы, похожие на акул. Витéля задом отплывал от них, пока не касался пятками мягкой и почему-то тёплой подводной скалы. Но тут появлялось лицо Петра Первого, каким его Витéля видел в «Истории СССР». Левитановским голосом царь гремел: «В конце XVIII века в реке Куре ловили каждый год по десять тысяч белуг, а уже в XIX веке белуги почти не осталось. Браконьеры!..» Круглые глаза Петра были выпучены, как у морского окуня, поднятого из глубин. Жёсткие кошачьи усы сердито двигались. Витéля тревожно ворочался, и вдруг близко раздавался Люськин голос: «Спи, как следует. Ногами всю захолодил. Не знай чего дёргается».

– Пошлём документы на тебя в область, – продолжал Гаврилин. – Хотя дело не к спеху. А ты устрой пока ревизию нашему хозяйству. Говорят, в моторах разбираешься. Мастера у нас аховые. Я лишь мечтаю о том времени, когда охрану природы будут оснащать и ценить, – Гаврилин задумался, подыскивая сравнение, – как, например, пограничников.

Витéля деликатно улыбнулся.

– Не веришь?

Гаврилина скосоротило.

– Будет такое! Вот тогда запоют у нас браконьёры Лазаря!

* * *

До конца апреля Вдовин перебрал несколько лодочных моторов. Заодно подремонтировал казённый мотоцикл (свой по-прежнему стоял в углу кухни). А когда отшумел самый дорогой праздник – День Победы, Витéлю отправили в областную инспекцию.

Вернулся оттуда новый инспектор с удостоверением личности, с наганом и твёрдым приказом ни в коем случае не стрелять, если, конечно, кто-нибудь из рыбьих воров первым не сделает дырку во вдовинской фуражке с «крабом», которую он за пол-литра купил в Мурманске у обалдевшего от праздников «бича». А тут вскоре и лёд на реках взломало. По сине-сверкающей глади моря в броуновском движении тронулись льдины. Рыбинспекция перевела ручку своей жизни на «.. товсь».

Под навесом, где Вдовин ремонтировал моторы, Гаврилин собрал своё воинство. Навес стоял близко к обрыву берега. Где-то внизу туго били под скалу невидимые волны. Косыми молниями оттуда взлетали чайки, мгновенье держались чуть выше навеса и с резким криком, словно железом бли́скали по стеклу, падали за скалу. Воинство курило, жадно глядело на колыхающийся ковёр моря. Пять месяцев предстояло этим людям болтаться вдоль побережья, спать и есть, где придётся, от случая к случаю наведываться домой. К концу сезона многие божились, что рассчитаются. Однако, встав на семейный прикол, трудно отходили от летней вольницы. Тяготились преснотой стреноженной жизни, опухали с пересыпу и снова ждали весны, за которой наступали беспокойные дни, нащупывающие разговоры в чужих домах, булыжный звук стаканов в глухоте белых ночей.

С утра, в честь начала сезона, кое-кто выпил. Где брали водку, никто ни у кого не спрашивал. Недавно ввели талоны на продукты: в месяц полагалось две бутылки водки на человека. Но инспектор для рыбаков был поважней большого партийного начальника. Умаслить его – всё равно, что прикормить рыбу у своей лунки.

Под навесом то и дело вспыхивал хохот. Мужчины задирали друг друга, как борзые, рвущиеся с поводков.

Подошёл Гаврилин, пряча в конверт бумажку. Его тоже поддели. Он прыснул, весело отмахнулся, но тут же построжал и начал напутственную речь. Над «браконьёрами» заклокотали громы и молнии. Старший инспектор призывал обрушить всю силу закона на этих недоносков общества, выявлять денно и нощно, карать штрафом и судом. Затем он повернул к рыболовецким колхозам, и Вдовин с удивлением услышал, что здесь тоже надо держать ухо востро.

– Запасы сёмги, как вы знаете, товарищи, ограниченные. Хотя она нерестится в наших реках, хотя мы и строим рыборазводные заводы, растёт сёмга в открытом море. Вдали от наших берегов. И вот некоторые страны сейчас стали ловить её там, не дожидаясь, пока она уйдёт на нерест.

Под навесом зароптали.

– Куда наши-то смотрят! – крикнул полный мужчина лет сорока в очках на одутловатом лице. – Подводную лодку под них – сразу отловятся.

Гаврилин нахмурился.

– Ну, это, Федотов, не нашего ума дело. Нам свою задачу надо выполнять как следует. Тем не менее, – повысил он голос, – у нас есть некоторые товарищи, которые с браконьёром живут в корешах.

Гаврилин потряс конвертом.

– На участке Карнаухова. Ты где, Карнаухов?

– Тут я, – откликнулся тощеватый мужичок.

– Ага! Знаешь ты такого Мошникова?

– Сморя какого! – весело крикнул Карнаухов. – У нас их десять штук в кажном селении.

– А вот такого, – вскипел Гаврилин, – который безнаказанно блудит у тебя на участке!

– Такого не знаю.

– Вот вам, товарищи, и рыбинспектор! Люди знают, мне об этом пишут, – Гаврилин потыкал пальцем в конверт, – а страж порядка не знает!

Карнаухов негромко (для соседей) огрызнулся: «Гласность – в рот ей два весла. С мово ж села человек. Заедят потом». Гаврилин не мог услышать этого – стоял далеко. Но, видимо, догадался.

– Вы чего там шепчете? – тихо произнёс он, и губы его вдруг перекосило. – Может, устали у нас работать?

Под навесом сразу насторожились. Такой поворот сулил крупные неприятности. За недолгое время работы в инспекции Гаврилин уволил несколько человек, а потерять хлебное место, когда в магазинах шаром покати – такому только дурак обрадуется.

– Дак мы… куда он, Альберт Петрович, денется. Помаем мы ево, – засуетился Карнаухов.

– Поймаем. Только без вас. На этот участок направим товарища Вдовина. А вы поблизости от нас поработаете. Глянем, что к чему.

Гаврилин остро посмотрел на Вдовина.

– Согласен, Виктор Николаич?

Витéля решительно кивнул. Он был как патрон, втиснутый со стальным клацаньем в ствол, и готовый выстрелить туда, куда ствол направят. Люська ждала-ждала, что Витéля одумается, пугала уходом, но Вдовина не прошибло. Забрав дочку, она ушла к своим. Витéлина мать – худая, высокая и молчаливая женщина – несла свой крест без жалоб. Однако тут и она не выдержала. Встала в дверях, растопырила руки: «Все люди, как люди, дорожат семьёй и работой, а этот, куда ни ступит, то вляпается. Отец ранетый был, за такого причудника воевал, а ему хочь плюй в глаза – всё божья роса. Жена который раз уходит – как тута не уйдёшь? Ловил рыбу, теперь ему давай людей ловить».

Витéля окрысился на мать, взволнованно закричал: «Не понимаешь ни бум-бум и не лезь! Об государстве надо думать! Доим его, кто ловчей ухватится, а у государства, может, беда».

Поэтому карнауховское отношение к делу Витéле сильно не понравилось.

– Держут тут всяких, – сквозь зубы прошипел он, – потом, извиняясь за выраженье, вещи пропадают.

Стоящий рядом Федотов медленно оглядел Витéлю с головы до ног и хотел что-то сказать, но тут старший инспектор ошарашил его:

– Вы, Федотов, пока вдвоём поработаете со Вдовиным. Участок отдалённый. Там, я чувствую, инспекторским духом не пахнет. Зато браконьёры, душа с них вон! – рявкнул Гаврилин, – живут, как у Христа за пазухой!

* * *

Новый дом колхозной конторы стоял над самой рекой в отдалении от всех изб села. Стрельников умышленно велел построить его здесь. Не много было машин в колхозе, но каждая за чем-нибудь да подъезжала к конторе. Из-за этого единственная улица, когда правление занимало дом в самом селе, была всю весну, лето и осень разъезжена до непроходимости. А сюда, по-над рекой катайтесь, сколько влезет. Опять же, колхоз рыболовецкий, главный транспорт – доры, карбаса и лодки. Пристают прямо под окна конторы. Стрельников видит, кто по дому соскучился, а кто делает план на тонях.

План не даёт покоя председателю. Два года колхоз обгонял всех на побережье. Стрельникова начали хвалить в районе и даже в Мурманске. Тыкали им других председателей. Молодой руководитель, недавно принял колхоз, и смотрите, как сумел организовать людей. Не в одних людях было дело – Стрельников знал это лучше других. Но похвалы приятно щекотали. За зимы насиделся в президиумах, узнал много разного народу, в том числе – «нужного». Однако когда дали план на новый год, опешил. Как появились прошлые успехи, не очень опытом поделишься. А тут надо дать сёмги ещё больше.

Возле конторы послышался топот. Стрельников потянулся к окну, которое выходило в сторону села. Окно, что справа за спиной, глядело на реку. Оттуда разве водяной мог прискакать. Не успел председатель приспуститься на стул, как в коридоре забухали шаги.

– Валерий Иваныч, беда!

– Ну? – иронически уставился Стрельников единственным глазом (второй в мальчишках выжгло порохом) на коротконогого бригадира Мезина. – Бабы на тоню приехали?

– Вот-те и ну! – обиженно передразнил Мезин, отдирая с пиджака шмотки грязи. – Приехали, да не бабы. Вдовин с Федотовым.

– Эх, мать твою! – изменился в лице председатель. – Когда?

– Мы аккурат сети проверяли. Я ихний мотор услыхал. Гребенькову Васюне кричу: «Сбрось сёмгов половину в анбар!» Как будто вчера поймали. Но этот хитрый, стерва. Новичок. Вдовин-то! Федотов – очками луп-луп и вроде не заметил. А Вдовин на сети глянул – и в анбар.

Стрельникова выбросило из-за стола. В два шага он подошёл к окну, которое выходило на реку. Вниз по течению река просматривалась примерно на километр. Никого на ней не было.

– Что делать? – перемялся в заляпанных грязью сапогах Мезин.

– Снять штаны да бегать! – рассердился председатель. – Что делать. Ушами меньше хлопать! Мне как будто одному план нужен.

Он запустил пятерню в жёсткие рыжие волосы, поскрёб голову. Подошёл к бригадиру, глянул на него одним глазом сверху вниз. Стрельников был высок, узкоплеч, выглядел незаматеревшим ещё переростком, хотя перевалило мужику за тридцать. Продолговатое лицо его пылало, и светлые брови дёргались, как рыбки на раскалённой сковородке.

– Они видели, как ты уехал?

– Похожа нет.

– Похожа свинья на ёжа. Дуй сей момент к себе. Только подальше от реки держись. Они, небось, ко мне уже едут.

Через некоторое время снизу послышался комариный зуд. Стрельников подошёл к окну, толкнул створки. Солнце поднялось уже высоко. Но средина реки ещё кое-где парила. Туман держался и у противоположного берега, который был в тени леса. При открытом окне комариный зуд сразу стал далёким гулом. Стрельников сплюнул. Моторы он различал на слух – до того, как на волне демократизации его выбрали председателем, работал механиком. Снизу на полной скорости шла инспекторская лодка.

Когда она причалила, Стрельников вернулся к столу, стал читать записки бригадиров о последних уловах.

– Можно, Валерий Иваныч?

Председатель подвигал очередной листок, вроде не слыша. Потом поднял зелёный глаз к дверям.

– А-а, – удивился он. – Два друга – мосла! Третьего собака унесла.

К нему вернулась его насмешливость и уверенность в себе.

– Чего это ни свет, ни заря к нам?

– Кто рано встаёт, тому – сапоги, – показал Вдовин глазами на грязь от мезинских сапог. – Остальным – лапти.

– Не убирают вовремя, – сокрушённо закивал председатель. – Каждый человек на счету. Путина. Вот и некому палубу драить.

– Драй Мезина, – посоветовал Вдовин, падая на стул перед столом председателя. – Чтоб сапоги чистил у порога. И коня не гонял.

– Гляди-к: следопыт.

Стрельников слегка смутился. «Где он им попал, чёрт? Ведь сказал: к реке не соваться». Угаданный приезд бригадира менял обстановку. Валерий Иванович сначала хотел отбрехаться: «Не знаю, как они там поставили ловушки – давно не был в бригаде. Конечно, сей момент прикажу открыть полреки. А Мезина? Мезина накажем».

Теперь игра не получалась. Поняли это и рыбинспекторы.

– Что ж эт ты делаешь, Валерий Иваныч? – серьёзно спросил Вдовин. – Мы браконьеров-одиночек ловим, а председатель колхоза опять всю реку перекрыл.

Валерий Иванович побагровел. Зелёный глаз гневно сверкнул. Но председатель сдержал себя.

– Душат планом, Виктор Николаич, – как можно проникновенней пожаловался он. – Не выполнишь – отругают. А выполнять… сам видишь, как его выполнять приходится.

Ему было неприятно оправдываться перед этим плотненьким, строго слушающим человечком. Но другого выхода он не видел. В первый же свой приезд Вдовин оштрафовал председателя. Стрельников махал длинными руками перед фуражкой с крабом, подбегал к Федотову – его он однажды видел с прежним инспектором Карнауховым, однако Вдовин только холодил синие глаза и скрипуче повторял: «Закон, дорогой товарищ! Закон».

После этого Валерий Иванович решил наладить человеческие отношения с новым инспектором. Сёмга вдруг перестала идти, сети, поставленные по правилам, мокли пустыми. Стрельников слетал в Мурманск – большие сёла были связаны с областным центром самолётами, достал через «нужных» людей пол-ящика дорогого коньяку. Спустившихся с верховьев реки Витéлю и Федотова встретил заставленный стол в председательском кабинете. К середине белой ночи запели – у председателя оказался хороший голос. К утру совсем сладились, и Стрельников закричал в очки Федотову: «Н-н-на паровоз можно пускать! П-п-по вагонам! П-п-подадут». Но Витéля вдруг встал, напялил «краба» и помахал пальцем перед раздутыми ноздрями: «Закон, дорогой товарищ! Закон».

С того времени Валерий Иванович, как вспоминал о новом инспекторе, так сразу терял настроение.

– Я-то вас понимаю, ребята, – поглядел он на Федотова. С тем, чувствовал председатель, можно было договориться. – Поймите и вы меня.

Федотов закурил, бросил спичку в окно. Мясистое обветренное лицо с широким носом и словно выгоревшими глазками под очками не выражало ни злости, ни твёрдости, а было усталым и сочувствующим.

– Приятно у тебя здесь, – показал Федотов за окно.

– А он эту приятность хочет мёртвой сделать, – расстегнул Витéля сивый, ещё Люськиного детства, портфельчик. Там у него лежали бланки протоколов.

Стрельников мельком глянул на Вдовина, понял в чём дело и энергичней потянул в разговор Федотова.

– Приятно туристу, Евгений Кузьмич, – с некоторой обидой сказал он. – Нашему брату хозяйственнику некогда природой любоваться. Личной жизни нет. Не знаешь, от кого дети.

Вдовин коротко засмеялся.

– Придётся, Валерий Иваныч, ещё раз тебя оштрафовать. Теперь на всю катушку. Чтоб знал.

Председатель вскочил со стула, оттолкнул его и снова брякнулся на стул.

– Молодец!

– А ты – браконьер! Предупреждал я тебя? Через твои ловушки ни одна сёмга на нерест не попадёт.

– Он их снимет, – сказал Федотов.

Вдовин ошпарил синим светом тучного коллегу.

– Не сниму! – крикнул Стрельников, перевесившись через стол к Вдовину. – Отвезу несколько сёмгов, куда надо, и заплачу тебе штраф.

– A-а, вон ты как!

Витéля бросил портфель на стол и вскочил навстречу председателю.

– Одноглазо смотришь, дорогой товарищ, на государственный интерес. Очень даже одноглазо.

Стрельников обомлел. Его никто ещё так не оскорблял.

– Теперь понятно, с кого берут пример эти… Мезины там всякие, или Мошников Сергей. Поймали вчера, а он лыбится, как ясный месяц. Помнишь, Федотов?

Федотов встревоженно шагнул от окна. Рыжая голова председателя угрожающе нависла над вдовинским «крабом». Стрельников дёргал губами, но от гнева не мог ничего произнести.

– Не-ет. Ты у меня штрафом не отделаешься. В суд! – топнул Вдовин. – Ещё древние эти…

Витéля от волнения забыл, кого называл бровастый лектор. Не то боты, не то жмоты – что-то вроде этого, а кто именно, он никак не мог вспомнить.

– Короче говоря, до нас они жили. Германцы! Они и то устраивали на реках запруды с большими просветами. Чтоб могла трёхлетняя свинья перевернуться. Такая здоровая, как ты!

Стрельников, выпучив зелёный глаз, зашарил рукой по столу.

– Э-эй! – поспешно встрял Федотов. – Он, конечно, виноват, но зачем ты так, Витéля!

Председатель быстро обернулся к Федотову.

– А ну брось курить у меня в кабинете! Из-за всяких тут германцев рак наживать. Значит, в суд? – снова навис он над Вдовиным.

– И никаких гвоздей! – твёрдо сказал Витéля. – Закон, дорогой товарищ. Закон!

Председатель опал на своё место, сплёл длинные руки на груди.

– Смотри-и, дорогой товарищ, – насмешливо передразнил он Вдовина. – Без году неделю работаешь, а скок людей назлил. Рассказывают уже кой-где.

Федотов выбросил окурок в окно.

– Давай ограничимся, Виктор Николаич, штрафом. В последний раз. А половину ловушек сними, – строго сказал он председателю. Тот сообразил, сразу же кивнул.

– Обязательно. Сей момент.

Вдовин неприязненно посмотрел на обоих.

– Ничего не могу обещать.

Федотов снова, как тогда под навесом, медленно оглядел Витéлю с фуражки до резиновых сапог и кивнул председателю.

Возле лодки он, наконец, проговорил:

– Власть, что ль зудит в тебе? Аль по натуре вспыхливый[2]2
  Вспыхливый – вспыльчивый (поморск.).


[Закрыть]?

Витéля отходил быстро. Потянулся с хрустом на тёплое солнце. Сказал миролюбиво:

– Не для себя стараюсь.

– А он для себя? В такую рамку его засунули. Какой ногой ни дрыгнет – обязательно за рамку вылезет.

– Дак ведь закон, Федотов! – удивился Вдовин.

– Закон, Витéля, это когда люди не мешают друг другу жить.

– Не бывает такого, чтоб всех устраивал закон, – сказал Вдовин. – Кто-то будет недоволен. Но он должен подчиняться, если с законом согласно большинство.

– А кто его – закон – устанавливал? Мы с тобой? Нет, власть. А власть эту мы с тобой назначали? Тоже не мы. Надо отбросить эти законы советские, и жизнь будет хорошая.

Вдовин открыл рот, чтобы одёрнуть напарника – ему было неприятно слушать такие слова. Тем более, говорил об этом Федотов в последнее время всё чаще. Вдовин даже заметил, когда это началось. После их поездки в город на голосование. В тот раз Гаврилин велел всем приехать, чтобы участвовать в выборах президента России. Витéля не понимал, зачем нужен президент в России, если у Советского Союза он есть. Так у каждой республики появится свой, и что тогда делать с этой кучей президентов? А ещё он не мог определиться, кому отдать предпочтение. Немножко нравился неизвестно откуда взявшийся рослый, красивый мужик по фамилии Ельцин, который обещал навести порядок, сделать всех богатыми, отдать простым людям всё, что имеет власть, однако бросать разворошенный свой участок ради выборов Витéля не хотел. «Обойдутся без меня», – подумал он и даже сказал об этом Федотову, вызвав у того кривую усмешку. Но Гаврилин приказал быть обязательно, и Вдовин нехотя подчинился. Заодно решил навестить мать.