Текст книги "Разговор по душам с товарищем Сталиным (сборник)"

Он пробыл в городе полсубботы и воскресенье. В понедельник утром уже плыл на пассажирском катере к поморскому селу, откуда начинался его участок. А Федотов зачем-то отпросился у Гаврилина на три дня, где был – рассказывать Витéле не стал, как тот его ни спрашивал, только после этого заметил Вдовин, что напарник стал говорить о власти – и не о городской даже, а о обо всей власти – ядовито, ругать зло партократов, от которых, по его словам, жить людям становилось всё хуже.

Витéля отчасти с ним был согласен. Приехав в тот раз в город после недолгого отсутствия, увидел, как перед магазинами очереди стали длинней, сбиваться начинали ещё до открытия, а торговцы, не стесняясь, запускают в задние двери, кого им надо. В этом, как полагал Вдовин, конечно, была виновата власть. Но не вся, а та, что отвечает за работу магазинов. Вот этих людей надо было, как следует, наказать. Снять с работы, может даже посадить в тюрьму. А так, чтобы всех поголовно – на это он согласиться не мог. Поэтому каждый раз строго обрывал Федотова, не давая тому слишком разойтись в брани.

Хотел он приструнить напарника и теперь, но едва раскрыл рот, как сверху, от конторы, кто-то пронзительно свистнул. Рыбинспекторы вскинули головы.

– Эй, два друга – мосла! – насмешливо закричал из окна Стрельников. – С почты звонют. Деньги вам какие-то пришли.

Он навалился тощей грудью на подоконник.

– Приходите! Кой-чего найдём.

– Некогда! – крикнул Витéля, обрадованный, однако, что зарплату прислали. Деньги у обоих кончались.

– Эх, Витéля, Витéля, – подтыкнул очки Федотов. – Некогда тебе. Да запались она огнём-пламем наша работа – за такие деньги! Надо не об ком-то думать – об себе. Самый лучший друг человеку – он себе сам. В Америке чёрный работяга – негр, вроде наших бичей, получает пять долларов в час. Ты их хоть видел, доллары?

– He-а. А ты?

– Меньше ему не имеют права платить, – продолжал Федотов, не отвечая на вопрос. – Такой у них закон.

– Откуда знаешь? После выборов в Америку съездил?

– Знаю. Хорошие люди дали почитать.

– А-а-а. Написать можно чего хочешь. У нас тоже пишут: всё хорошо.

– Дак это кто пишет? Партократы! Ихние брехуны! А почитай демократов.

– Такие ж, видать, брехуны.

– И-их ты! Мы не только читали. Нам рассказывал про ту жизнь один человек. Недавно оттуда приехал.

– Какой человек? – насторожился Витéля.

– Как мы с тобой, – ушёл от ответа Федотов. Он хотел рассказать про доллар, про знакомство с инженером Самойловым, но, заметив, как напрягся Вдовин, решил промолчать. Хотя носить в себе острые впечатления тех дней ему было всё труднее.

* * *

Ещё неделю рыбинспекторы прочёсывали реки и озёра Витéлиного участка. Иной раз в день покрывали с десяток километров, пересаживаясь с моторки в надувную лодку, шли пешком, чтобы попасть к какому-нибудь глухому озеру в лесах. Ленноватому и флегматичному Федотову такой темп сильно надоел. Задержав браконьера, он с удовольствием ругался с ним, пугал его, потом толковал о непутёвой жизни бедолаги, снова кричал, вдруг натыкался в разговоре на общего знакомого и после этого готов был тут же устроить костерок, выпить, посидеть – лишь бы никуда не ехать в ближайшее время. Но Вдовин быстро составлял протокол, бросал потёртый портфельчик в лодку. «Гляди, извиняюсь за выраженье, допрыгаешься, – скрипел он браконьеру. – Сейчас вот так, а будет вот так». И показывал решётку из пальцев.

Чем дальше, тем сильнее этот Витéлин азарт раздражал напарника. Будь Федотов старшим, он подавил бы на Витéлю или придрался: не так сделал. Но Вдовин как будто полжизни отработал в инспекции. Хитро скрадывался, чтоб захватить врасплох браконьера, припирал пойманного намертво, откуда-то знал повадки рыбьих воров и, главное, был неутомим.

Они оказались очень разными людьми. Какими бы крутыми и захватывающими не были увлечения Вдовина, он после них с виноватинкой и новым азартом возвращался, как от закружившей его подружки к законной жене, к своему постоянному делу – слесарному.

А Федотов никакого дела толком не одолел. Был он постарше Витéли, однако, в отличие от Вдовина, мест переменил много. На механическом заводе работал в стройцехе. А там, какое освоишь дело: то пошлют фундамент под станок бетоном залить, то заложить кирпичом дырку в стене.

На овощной базе числился плотником, но всего-навсего ремонтировал ящики. Одно время кочегарил в котельной, ушёл: мало платят. После был сторожем в школе. Перед инспекцией года полтора работал в пожарной охране. Хотя повсюду висели объявления: «Требуются», Федотов нигде долго не задерживался. На вопрос Вдовина: «Почему?» с усмешкой ответил: «Работы надо иметь поменьше, а денег побольше».

Витéле такое объяснение не понравилось. Подумал, что и в инспекции, где Федотов работал второй сезон, он долго не задержится. Тем более что, судя по его поведению, напарник работой не очень дорожил. Отобранную у браконьеров сёмгу мог и Вдовин «конфисковать» для общей с Федотовым нужды. Но на другое: на снасти, вещи – у него был личный запрет. Отбирать, считал, можно только по суду. Однако Федотов тянул руки и к вещам. Однажды отнял у деревенского мужика куртку – дождевик. Лишь после вмешательства Витéли вернул вещь чуть не плачущему браконьеру. А после поездки на выборы забрал у браконьера неработающий приёмник.

– Зачем он тебе?

– Сгодится. В хозяйстве и таракан – скотина.

– Ну да. Если ничего другого нет.

Уставший от вдовинской гонки Федотов несколько раз звонил в инспекцию с надеждой, что отзовут: времени прошло немало. Гаврилина всё не было на месте.

Однажды в полдень пристали к селенью домов из двадцати. Тут была отдалённая бригада соседнего со стрельниковским колхоза. Вдовин решил познакомиться с бригадиром и зайти в магазин – подкупить хоть каких-то продуктов: в некоторых деревнях, благодаря работе потребкооперации, с товарами было получше, чем в городе.

К удивлению инспекторов, бригадиром оказалась дородная, на вид моложе их, женщина с красивым, скорбным лицом. Пока Вдовин разговаривал с ней, Федотов настойчиво крутил диск телефона. Наконец, инспекция ответила. У телефона был Гаврилин.

– Вы куда провалились? – закричал он, узнав Федотова. – Ищу вас по всему побережью. Только протоколы получаю.

Федотов, довольный, положил трубку.

– Всё, Витéля! Отзывают меня. Немедленно.

Не теряя времени, на полном газу, да ещё по течению быстро пронеслись вниз до стрельниковского села. Здесь они квартировали у одинокой старухи. До осени могли теперь не встретиться, а как-никак много дней прожили в одной лодке, в одних избах. На скорую руку сделали закуску. Федотову не терпелось быстрей уехать, но раньше следующего дня вроде как не получалось: надо было забросить Витéлю вверх по реке, до порогов. Оттуда Вдовин пешком должен идти до границы своего участка. Поэтому Федотов расслабился и, подняв стакан, тепло сказал:

– Давай на прощанье.

– Ты как на войну собрался.

– Всяко может быть.

– Ну, если только браконьеры меня утопят, но я таких кандидатов пока не вижу.

– Против народа идёшь, Витéля. Вроде не слепой, а не понимаешь, что кругом происходит. Партократы всё подмяли под себя. И ты с ними в одной лодке.

– Вон как! А я думал, всё это время был в одной лодке с тобой.

– Об народе надо думать, Витéля. Об народе.

Федотов сказал это и сам удивился, как легко у него вышло повторить слова Самойлова. Три дня, которые он провёл с людьми из «Народного фронта», зажгли в нём то, что давно готово было вспыхнуть, словно высохший до звона хворост.

– Этой власти не служить надо, а сковырнуть её. Другие люди должны взять власть.

– Уж не ты ли?

– А почему бы и нет? Я бы о народе думал.

– Но сначала о себе?

– А что в этом плохого? Сытая власть будет лучше заботиться о народе. А эта… пфу! – плюнул Федотов.

Он никогда не любил никакую власть. Правда, о своих чувствах к Большой власти помалкивал – распространяться об этом было небезопасно. Но низовую власть, особенно ту, что рядом – бригадиров, мастеров, начальников смен и цехов он не любил почти открыто. Все они занимали свои места, как считал Федотов, незаслуженно, и в действиях каждого из них он легко находил неправильности. Только говорил об этом не часто. То лень было ввязываться, то понимал, что никто особо слушать не будет. Поэтому чаще всего перебирал и смаковал недостатки ближних начальников про себя.

Он не любил власть не потому, что был бунтарь. Бунтарь – человек действия, а Евгению нравилось, находясь в какой-то внутренней расслабленности, мысленно перебирать недостатки тех, кого он считал властью, и сладостно представлять себя на их месте. Он не видел своих конкретных действий на том, властном посту, представлял себя как бы в некоей дымке, стоящим то ли на трибуне, то ли на другом каком возвышении, но обязательно вверху, а внизу – люди, люди, и все с покором смотрят на него.

Среди новых знакомых тоже оказались начальники, но они не вызвали у Федотова такой неприязни, как остальные. Эти сами отвергали власть, а значит, были сродни Евгению, и потому он чувствовал себя равным всем им.

За три дня Федотов узнал много нового, услышал такое, о чём раньше не догадывался. Узнанное как бы приподнимало его над другими. Поэтому с каждой новой порцией выпитого он смотрел на Витéлю всё более снисходительно. Так человек, внезапно допущенный до больших секретов, глядит на своего наивного знакомца, не подозревающего о скорых переменах в жизни его и других, с некоторым величием, с жалостью к нему и даже с сожалением по поводу того, что не может прямо сейчас поделиться узнанным.

Наконец, Федотов не вытерпел.

– Ты меня спрашивал про шахтёров, которые стучат касками в Москве.

– Ну?

– Спрашивал, на чьи деньги они стучат.

– Да. Деньжищи нужны большие. Привезти целый поезд в Москву, поселить их в хороших местах – это не у нашей Мефодьевны на квартиру встать.

– Добавь шахтёрские семьи – им ведь тоже надо на что-то жить.

– И кто за всё это платит?

– Иностранные профсоюзы, – сообщил Федотов с таким видом, словно сам только что отдал шахтёрам эти «деньжищи».

– Это тебе вместе с долларами рассказали?

– Да, знающие люди из «Народного фронта».

– Выходит, разрушают наш порядок на чужие деньги?

– Какие чужие? – вскричал Федотов. – Демократы Запада помогают победить демократии у нас.

Он вспомнил сбор на квартире инженера Самойлова. Там было шесть человек. Евгения привёл туда случайно встретившийся в магазине знакомый парень – вместе работали в кочегарке. Борис Семёнович Самойлов готовил всех быть наблюдателями на выборах. Четверым дал фотоаппараты, двоим – кинокамеры. Федотов не умел фотографировать. Самойлов показал. Но при этом заметил: «Получится у вас снимок или не получится, неважно. Главное, партократы в избирательной комиссии увидят, что вы снимаете. Мы боремся за Ельцина, и они должны это знать».

После Борис Семёнович раздал всем инструкции, где было написано, как вести себя на участке, как регистрировать нарушения, как привлекать внимание людей: криком, скандалом, даже потасовкой, если кто-то нарушит избирательный закон. Инструкции тоже помогли составить и отпечатать на Западе, объяснил Самойлов. Но об этом Федотов решил не говорить Вдовину, увидев его реакцию на деньги для шахтёров. Да и вообще, ему надоел этот законник.

– Эх, Витéля, Витéля! Кругом всё рушится, а ты хочешь порядок наводить.

– Потому и надо наводить, что рушится. Покосившийся дом нужно не подталкивать, а подпирать.

В этот момент в дверях избы появилась хозяйка – высокая, сухая старуха, в длинной юбке, выцветшей серо-голубой кофте и белом платке, охватившем овальное лицо.

– Голоско байте[3]3
  Голо́ско ба́ите – голосисто, т. е. громко говорите (поморск.).


[Закрыть]. Не дракуны[4]4
  Драку́ны – драчливый, задиристый человек.


[Закрыть], а шума-та до реки. Перед тем Федотов сказал ей, что уезжает. Она сходила в огород, нарвала огурцов и сейчас, прижимая их к груди, принесла в избу. Хотела ещё захватить грибов из погреба, но громкий разговор обеспокоил её. Прямая, как доска, с ликом непроницаемым и суровым, старуха оглядела постояльцев.

– Опеть ты, Вихтар, Евгеню казнишь. Безмилостивый[5]5
  Безмилостивый – строгий.


[Закрыть], паря. Делите цавой-та, делите. Мяготи нету промеж вами-та.

Вдовин поморщился.

– Мы о порядке, Мефодьевна, говорим. Эт как в организме: палец наколол, он нарывает. Не лечить – пойдёт нарыв по руке. А там и гроб с музыкой. Не будем закон сохранять – всем достанется. Сейчас ты дверь веником подпираешь. Поставила веник у дверей – тебя, значит, нету. Никто в избу не войдёт – такой здесь порядок. Считай закон. А когда не будет закона, замком не спасёшься.

Старуха сурово выслушала Витéлю. Она, как многие, не любила инспекторов, но Вдовина – особенно. Однажды он дал ей понять, что хотя и квартирант, но человек значительный. Старуха отрезала: «Ты – руп, да подворник[6]6
  Подворник – квартирант.


[Закрыть], я – копейка, да хозяйка». Все местные жители, конечно, имели сёмгу, даже запасали её на зиму. Но немного. Главной рыбой, которую солили в бочках на всю зиму, была озёрная щука. Однако сёмга – этот извечный деликатес, стала опасной, и главным носителем опасности был теперь Вдовин.

Федотов взял у хозяйки огурец, откусил, макнул в солонку.

– Спасибо, Мефодевна, за приют. Мы, наверно, сейчас тронем. Не будем ждать завтрева утра. Ты как, Витéля?

– Согласен. Вечер только начинает, а там – ночь белая.

– Куды ты, паря, походиш? – спросила старуха Федотова.

– Отвезу Виктора до падуна, вернусь сюда, а утром Стрельников переправит меня к морю.

Хозяйка слегка согнула прямую спину, поклонилась Федотову.

– Приежай, батюшко, опеть. Тута-ти место для тебя есть, имушшество своё могешь оставить. Одному-ти ему неповадно станет отдувацца.

– Не вернётся он, Мефодевна, – сдвинув брови, проговорил Вдовин. Его задело тёплое отношение хозяйки к Федотову. – Ловчее время приходит. Мырь[7]7
  Мырь – рябь на море.


[Закрыть]идёт по воде, с мутью идёт. Самый оно свою рыбу поймать.

* * *

Вдовин побыл возле порогов, наблюдая за сёмгой, которая отдавала последние силы, стремясь перепрыгнуть бурлящий водяной поток и пройти оставшиеся километры жизни до нерестилища. Затем взгромоздил на спину рюкзак, где были сложены резиновая лодка, одежда, припасы и двинулся по берегу к верховьям реки. От порогов, как рассказывал Карнаухов, до границы участка было километров десять-двенадцать. Точно он не знал. Вдовин шёл то возле самой воды, когда это было можно, то поднимался на обрывистый берег. Дремучий лес, разорванный рекой, сдавливал её, не давая уступить ни клочка скалистой земли. Местами корни деревьев плелись по поверхности скал, а стволы гнуло в сторону реки. Вдовин хрипел, пробираясь в этом чертоломе. Искусанную комарами и натёртую мокрым воротом шею щипало; временами глаза застилали тёплые, дрожащие шарики.

На второй день, к обеду, когда Витéля хотел уже остановиться поесть, он вдруг увидал, что идёт еле заметной лесной тропинкой. Вдовин сбросил рюкзак, достал из кармана куртки влажную от пота карту. Получалось, что где-то близко деревня В. – последнее селение вдовинского участка.

Он выбрался к берегу. Река сворачивала на северо-восток. До поворота на ней никого не было.

Витéля развёл незаметный костёр, поел и снова зашагал по тропинке. Кое-где она подходила к самому обрыву. Прячась за деревьями, инспектор долго проглядывал берега.

Вдруг, выйдя в очередной раз к обрыву, Вдовин увидел неожиданно открывшиеся вдалеке дома деревни. А в полукилометре от инспектора двое мужчин время от времени взмахивали руками.

Витéля медленно присел, на карачках отполз к рюкзаку, взвалил его на спину и, согнувшись, побежал по тропинке. Расстояние он прикинул верно. Бросив рюкзак за кустами, Вдовин подобрался к обрыву, держа фуражку в руке. Осторожно выглянул. Мужчины спиннинговали прямо под ним.

Блёсны они кидали неумело – Витéля был опытный рыболов. «Сейчас «борода» будет», – подумал он о высоком мужчине в мятой шляпе, который стоял ближе к Вдовину. И точно: леска у «шляпы» запуталась, он выругался, стал сбрасывать её с катушки. Но здесь у второго – сутулого, в длинных резиновых сапогах – удилище вдруг дёрнуло, он откинул голову, как-то нутром крякнул и начал стремительно наматывать леску. В нескольких метрах от берега сёмга выскочила из воды, рванулась на леске в воздухе и светлой торпедой вонзилась в глубину. «От с-сука!» – просипел потрясённый Вдовин. Он хотел вскочить, однако тут у первого рыболова затрещал тормоз, и вслед за тем удилище согнулось дугой.

Завернув рыбин в мешки, спиннингисты через некоторое время полезли наверх. И лоб в лоб столкнулись с Витéлей.

– Привет, мужики! – сказал он, вставая. – Как жизнь удалая?

Мужчины отшатнулись назад, но там был обрыв.

– А ты откуда прынц, штоб тебе докладать? – хмуро спросил в мятой шляпе.

– Во! Давайте познакомимся. Ваш новый рыбинспектор. Вдовин. Виктор Николаевич.

– Мы ни старого не знали, ни нового не хотца знать, – шагнул вбок сутулый.

– Стоп! Мешочки сюда!

Витéля не успел протянуть руку, как длинный прямым ударом влепил ему в губы. Вдовин брякнулся назад, моментально вскочил и вырвал из кобуры пистолет. Во рту сразу стало горячо, губы разбухли.

– Нападение на влашть! – с яростью прошепелявил Витéля. – Щемь лет!

Он не знал, сколько дадут – ляпнул про семь лет наобум, но шевельни длинный хотя бы бровью, Витéля тут же врезал бы ему пистолетом.

– Мешощки!

Мужчины заколебались, но видя перед собой пистолет, покорно отдали мешки.

– А шпиннинги шами тащите. Да. Штоп! – вспомнил Витéля. – Ты, в шляпе! Вожьми-к вон там мой рюкжак.

Длинный набычился.

– Давай, давай! Шрок дадут – пригодитына.

Он повёл их через деревню, спрашивая, где тут и какая есть власть. Оказалось, по дворам вместе с бригадиром отделения и колхозным зоотехником ходит председатель сельсовета. В разгаре было короткое северное лето, а людей для заготовки сена не хватало. Возле бригадирского дома Витéля нашёл представителей власти, показал удостоверение.

– На этого – протокол. А этому – шуд будет!

Пожилой бригадир тоскливо глянул на своих гостей.

– Ну, перьвой-та раз можа простим? – сказал председатель сельсовета – худощавый мужчина в светлом пиджаке. – Ваши люди здеся никогда не появлялись.

– Жакон, дорогой товарищ! Жакон! А профилактику проведу. Могу прям жавтра.

На следующий день в избу, где показывали кино, бригадир собрал людей. Вся деревня знала, в чём дело. Витéля вышел по форме: застёгнутый, в резиновых сапогах и в «крабе». Снял фуражку, положил на стол.

– Шегодня, товаришши, я с многими говорил.

Губы ещё болели, Вдовин морщился.

– Шлущилась такая неприятная вещь. Оленин Алекщей пойдёт под шуд. Напарник его – Киршин Кужьма – жаплатит штраф. Ба-альшой штраф. А пощему? Нарушение жакона.

Вдовин вспомнил вдруг бровастого лектора, книжки, которые потом прочитал, напутственную речь Гаврилина и, шепелявя, кривясь, начал «профилактику». Он говорил о Петре Первом и законах древних людей, о трудной жизни сёмги и происках соседних государств. Ещё никогда в жизни Витéля не чувствовал так своей значительности, как в этой избе, где по стенам висели засиженные мухами плакаты Госстраха, планшет с выпученными от времени фотографиями киноартистов, и где держалась такая тишина, что, когда Вдовин делал паузу, слышно было поклохтывание кур под окном. Он казался себе сначала солдатом какого-то неразличимого рода войск, скорее всего мотопехоты, где Вдовин служил водителем БМП[8]8
  БМП – боевая машина пехоты.


[Закрыть], потом вдруг сразу увидел себя пограничником, о котором мечтал Гаврилин, и за спиной его зашевелилась Страна. Витéля был на передовой, но перед ним сидели не враги, а всего лишь недопонимающие люди, которых надо было убедить, и Вдовин со страстью делал это, всё больше влюбляясь в лица перед собой, нежнея к ним до спазмов в горле. Наконец, примеры кончились.

– Вопрошы ещть?

– Есть! – крикнул светловолосый кудрявый парень, ёрзая на табуретке. Вокруг него уже встали, загомонили. – В следующий раз подробней о Горбачёве и Ельцине. Кто они друг другу?

– Следующего раза не будет, – громко сказал кто-то. – Прибьют.

Витéля погладил «краба» на фуражке и подмигнул синим глазом.

– Будет! Шоветую в это поверить.

В избе стало тихо, и многие, глянув на инспектора, поняли, что этот плотненький, невысокий мужчина с распухшими губами – человек опасный.

* * *

Утром Вдовин накачал лодку и тронулся по течению. За первым же поворотом он хотел пристать, вернуться тайком в деревню и денёк-другой выждать. Но потом решил, что селенье первое время будет настороже и караулить нет смысла. Он поплыл вниз, иногда подрабатывая вёслами, чтобы держаться на средине. Как многие реки Кольского полуострова, эта река была могучей и стремительной. В суровых, незаселённых верховьях ревели частые пороги, но чем ниже, тем реже встречались они. Последним на этой реке был тот, у которого Федотов оставил Вдовина. Витéля время от времени опускал в холодную воду руку, прикладывал её к губам и раздумывал, как приспособиться перетаскивать моторку через порог. В эту, отгороженную естественной преградой и потому недоступную деревню, он решил наведываться регулярно и неожиданно.

Река быстро несла лёгкую резиновую лодку. Расстояние, которое Вдовин недавно одолевал часами, лодка проходила за минуты. Она обгоняла деревья, рухнувшие в воду где-то в верховьях, истерзанные о пороги стволы. Берега почти всё время были скалистые. Только местами к воде спускался лес или проплывала, вся в цветах, полянка. На одной Вдовин заметил какой-то тёмный ком. Он безразлично глянул на него, решив, что это камень, но вдруг «ком» зашевелился, и всего в нескольких десятках метров на берегу встал медведь. Было тихо. Только слышалось слабое струенье быстрой воды. Зверь и человек, не шевелясь, проводили друг друга взглядами. Инспектор настороженно, медведь спокойно, видимо, приняв лодку за плывущее дерево.

Когда полянку скрыли скалы, Витéля облегчённо снял фуражку, поднял лицо к солнцу. Губы совсем перестали болеть, лицу было тепло, а по-над самой водой держалась прохлада.

Примерно через час Вдовин различил какой-то неясный шум. Он встрепенулся, глянул по сторонам. Его несло теперь быстрее. «Падун[9]9
  Падун – водопад.


[Закрыть]», – сообразил Витéля.

С каждой минутой гул водопада становился всё более грозным. Скалы берега начали сдавливать реку, словно стремясь сомкнуться. Лес наверху стал неразличимой тёмной стеной. Витéля быстро заработал вёслами, выгребая к левому берегу. Там из воды громоздились валуны, зато возле самых скал не было уступа, через который по всей реке низвергался поток. Но лодку стремительно понесло прямо на водопад. В какой-нибудь сотне метров впереди вдруг вздыбилось плывущее дерево, как будто кто решил посадить его среди реки. Мгновенье оно стояло прямо и сразу же исчезло в грохоте. Встало торчмя бревно и, сверкнув на солнце мокрым боком, кануло в пучину. Витéля похолодел. Грохот был уже так близко, что на лице почувствовалась водяная пыль. Изо всех сил он грёб к валунам, среди которых тоже бурлила и пенилась вода. В последних метрах перед водопадом лодка вырвалась, наконец, из могучего потока и оказалась среди больших округлых камней, но неожиданно резиновое дно её вспучило, словно под него подсунули огромный кулак. Течение тут же задрало борт севшей на камень лодки. Витéля молниеносно сдёрнул сапоги и выпрыгнул в мелкую воду. Поток смыл облегчённую лодку, Вдовин бросился в неё, лавируя вёслами среди камней.

На берегу мелькнуло чёрное пятно от костра, возле которого инспектор следил несколько дней назад за сёмгой, и лодку вынесло на спокойный плёс. «Т-тут п-придётся п-пора-б-ботать», – дрожа от холода и пережитого, пробормотал Витéля. Однако он теперь знал, где можно перетащить моторку.

Грохот падающей воды быстро удалялся. Река становилась шире; скалистые берега после водопада перешли в пологие, течение стало медленнее и Витéля начал высматривать место, чтобы пристать и высушиться. Но лес пока шёл сплошной стеной, а небольшие полянки у воды не нравились.

Вдруг на правом берегу лес оборвался, и Вдовин увидел заросший травой косогор. На вершине его стояла избушка. «Это что такое?» – оторопел Витéля. С Федотовым они никакой избушки не видели. Лодку поднесло ближе, и Витéля вспомнил. Направляясь к порогу, они держались противоположного берега, а тот, где стояла избушка, скрадывал лёгкий туманец.

Однако не успел Вдовин обрадоваться столь неожиданной находке, как заметил возле избушки дым костра. Мгновенно в нём проснулся Инспектор. Витéля подгрёб к берегу. Высокая трава подходила к самой воде и скрывала его от избушки. Он вытащил лодку, прячась в траве, полез наверх. Когда до костра оставалось несколько метров, Витéля вскочил, заранее торжествуя, что застал браконьеров врасплох. Но перед ним никого не было. А в стороне от избушки взмахивала косой рослая женщина.

– Х-ху! – растерянно воскликнул Вдовин. Женщина резко обернулась, и Вдовин узнал бригадиршу, из дома которой звонил Федотов.

– Ой, напугали меня! Поцудилось: медведь.

– Говорящий, – с холодком приподнял «краба» Витéля.

Она засмеялась, узнав рыбинспектора. Подошла, вытирая концом белого платка раскрасневшееся лицо. Женщина была красива – это Вдовин заметил ещё в тот раз. Но в избе взгляд у неё был скорбный и углы губ опущены, как при долгой затаённой печали. Теперь бригадирша смотрела весело, открыто.

– Здесь мало кто быват, – сказала она, отмахиваясь от комаров. – Бросили тоню – старая. Мишкино самое жильё. А я вот другой год эту бережину[10]10
  Бережина – прибрежный луг.


[Закрыть] кошу. Не муха б да не комарь, совсем тут хорошо. Они, прокляты, таки кусацкие.

Вдовин сел у костра, стал разуваться.

– И мужики сюда ездят?

Его это интересовало на будущее.

– Да нет! Мужики теперь ленивые. Поймать рыбу можно спроть деревни – зацем реку ломать?

– Доло-о-вятца они у меня! – натужился Витéля. – От! Ёлки. Прилипли!

– Вам надо и носки снять, – сказала бригадирша, видя, как от вдовинских ног, которые он поднял над костром, идёт пар.

– Лучше другое, – вскочил Витéля. – Растирание. Внутрь.

Он сбегал в носках к лодке, принёс рюкзак. Достал фляжку с водкой. Женщина сняла с перекладины котелок, порезала Витéлин хлеб и свежепосоленную сёмгу, конфискованную им за разбитые губы.

– Со встречей, – поднял кружку Вдовин. Он вспомнил, что в тот раз не назвался. – Виктор.

Женщина мягко улыбнулась:

– Анна.

Поев, Вдовин упал в траву подальше от костра. Тёплое солнце стояло высоко, слепило глаза. Где-то, невидимый, гудел шмель, да нудно тянули комары. Витéля закрыл фуражкой лицо. Через некоторое время пробубнил из травы:

– Этим делом надо мужику заниматься – корма-т возить.

Сказал он это без всякого интереса, занятый совсем другой мыслью. Ему вдруг захотелось как можно неожиданнее нагрянуть в верховую стрельниковскую бригаду: прижать одноглазого. Но тут Витéля вспомнил реку, её могучее течение в этом месте и, поражённый, сел.

– Деревня скольк отсюда?

– Километра цетыре.

– И всё на вёслах?

Анна бросила в пустой котелок ложку, Витéлину кружку.

– Спроть воды немного тяжело. Зато домой быстро. И сено-та здесь хорошее. Пахнет! Муж приезжает – враз охапку в избу. Скуцает в море без земного запаха.

Она прошла мимо Вдовина к реке. Высокая трава прибивала подол платья и под тканью чётко вырисовывались крепкие бёдра. Платок Анна оставила у костра, тёмные волосы, волнистые от природы, были острижены довольно коротко, открывая сзади сильную шею. Витéля проводил взглядом её налитую здоровьем фигуру и снова упал в траву. Все женщины были, по его убеждению, только на личность разные, а нутром – на одно лицо. Едва ль не каждая считала себя обойдённой в жизни. Это у неё было не так, то – не эдак. И прежде всего – муж. Вдовин слышал такое сплошь и рядом. Разговор каждой новой подружки, хоть и немного их было за Витéлину жизнь, рано или поздно тоже сворачивал в промытое русло. У одной – муж много работает. У другой – много пьёт. У третьей ещё чего-то много, а чего надо – мало. Получалось, что каждой подружке с мужем не повезло, и будь иначе, не была бы она с Витéлей. Вдовин обижался за неизвестных мужчин, и чем дальше, тем отчуждённей относился к женщинам. Смотреть на них стал с холодной синевой, разговаривая, то и дело иронил губы. Но слова Анны неожиданно удивили его. В них ему показалась такая теплота к далёкому человеку, что Витéля беспокойно заёрзал. Услыхав приближающийся шорох травы и звяканье вымытой посуды, с пробуждающимся интересом спросил:

– В море-т он где? У Стрельникова?

Одна колхозная бригада ловила рыбу у побережья, и Витéля некоторых помнил в лицо.

– Если бы! А то в Атлантике! – приостановилась Анна. – Весной как уедет в Мурманск, так до зимы. За месяцы от дома отвыкнет – еле отогрею. Давень[11]11
  Давень – недавно.


[Закрыть] мне на ум пало: не слуцилось ли цево? Вестей давно нету.

Витéля сдвинул с глаз козырёк. Увидел снизу тугие груди, алые, не знающие помады, губы. Ревниво пробормотал:

– Катаются, черти. А тут трава на корню перестаивает.

Чтоб выполнить свой коварный план, ему надо было уже отчаливать. Но Вдовин ясно вдруг почувствовал, что ехать никуда не хочет. «Тэк-с. А кто нас там ждёт? – строго спросил он себя. Душа молчала. Душа внимательно прислушивалась к посвисту косы. – Тогда продляем жизнь пиратам одноглазого, – с волнением объявил себе Витéля. – Абордаж откладывается».

Он пружинисто вскочил. «Временно, конечно!» И пошёл к Анне.

До вечера они косили напеременку. Анна работала легко. Под платьем волнились упругие мышцы, щёки порозовели. А Витéля то брал выше, то чиркал косой по земле. Быстро упарился, сбросил зелёную куртку и, если б не комары, готов был снять пропотевшую рубаху. Анна с любопытством следила за ним, время от времени показывала как надо. Самолюбивый Витéля закусывал губы, но наукой овладевал быстро. Когда Вдовин прокосил клин до леса, женщина сказала:

– На сегодня хватит. Спасибо – помогли.

Глаза у Вдовина весело просинели:

– Спасибом не отделаешься! Молоком угостишь: заеду, как-нибудь. Свекровь не злая?

Она ответила не сразу, некоторое время шли молча.

– Мы одне живём.

– Это ж с кем? С ребятишками?

Анна отвернулась:

– Нету у нас робят. Одне мы.

Вдовин похмурел, тоже было замолк, но потом не выдержал:

– Извиняюсь за выраженье, совсем, или как?

Он имел в виду, может были, да что-нибудь случилось? Не дождавшись ответа, глянул искоса на женщину. Лицо её стало скорбным, как тогда в избе, уголки губ опустились.

– Ну, мне пора ехать, – нерешительно проговорил он, когда подошли к остаткам костра. Сапоги, висевшие на палках, горловинами к теплу, высохли, нагрелись внутри. Вдовин косил в кедах и теперь мог переобуться.

– Проверю хоть к ночи реку. Самый раз, не ждут.

Сложив руки на груди, Анна следила, как инспектор переобувается. За несколько дней Вдовин опал лицом, взгляд посуровел.

– Поесть бы вам надо, – участливо сказала она. – Потом трогацца.

Вдовин и сам колебался. Он был уже полностью готов: застёгнут, подтянут. Но уходить к лодке не хотелось сильней, чем днём. За несколько недель Витéля встретил много разных людей. Ночевал с Федотовым в незнакомых избах, их угощали, но он чувствовал: забота о нём настороженная, и человек он для всех чужой.