Текст книги "Последняя песнь соловья"

***

Даже когда я вечером покинул стены радиостудии. Когда спускался вниз по ступеням, вышел на улицу. Когда шел по оживленному городу. Передо мной все еще возникали образы, увиденного днем. И тревога не оставляла меня. Она царапала, как царапают злые дикие кошки. Я знал, что что-то должно случиться. И это обязательно произойдет. Нечто нехорошее, нечто такое же зловонное, как…

– Эй, куда прешь, не видишь, что тебе красный? – Мимо меня пролетела иномарка, когда я переходил дорогу по светофору. – Идиот!

Вот тебе и знаки, вот тебе и происки судьбы. Еще бы шаг, и лежал бы я сейчас на несколько метров дальше по дороге. А ему хоть бы хны, пролетел, не сбавляя скорость, и продолжил в том же темпе свой путь. Как я надеялся – до ближайшего столба. Но, увы и ах, не все в этой жизни происходит так, как хочу я.

Стараясь перестать думать и нагнетать самому себя, я вышел в парк. Аллея в обрамлении фонарных столбов и деревянных лавочек. В самом ее конце играли уличные музыканты. Собрали вокруг себя довольно скромную толпу. А жаль, играли они замечательно. Гитара ярко звучала среди голубых елей, как и их голоса. Я все ближе и ближе подходил к ним. Неспешно. Даже подумывал остановиться. Кинуть им скопившуюся в кармане мелочь. Но тут мое внимание привлекла девушка, сидящая на лавочке. Точнее книга, которую она читала. «Когда погаснут звезды» – мой первый изданный роман. Всегда приятно, когда тебя читают. Я остановился, старался подобрать слова, чтобы это не выглядело несколько навязчиво, но ничего не придумал и сказал:

– В конце все умрут! – Я растянулся в улыбке, и вместе с произнесенными словами со стороны это выглядело… жутко, хотя, скорее просто глупо.

Ее волосы были цвета кофе с молоком. В солнечных лучах они играли симфонию летних огней.

Она перевела со страниц свой взгляд на меня. И в них я вспомнил Эльзу. Но лишь на мгновение, но даже этого мне было достаточно, чтобы просто застыть с открытым ртом.

– Простите? – спросила она. Видимо, даже не услышала, что я до этого сказал. Это было и к лучшему.

– Привет, – протянул я ей рук.

Эльза пропала. Передо мной сияло лицо молодой девушки. Но от чего она казалось мне знакомой?

– Здравствуйте, – ответила она и пожала мою руку. – Я Майский цветок. Или просто Ира. Как хотите. А вы? Постойте! Да я ведь вас знаю! – Она посмотрела на книгу, затем на меня, затем снова на книгу. Страницы перевернулись, и я обратил внимание на слова, написанные мной и адресованные ей.

– Вот так встреча!

***

Эльза всегда говорила, что случайности не случайны. И те, кому суждено встретиться – обязательно встретятся. Ведь есть такой миф, прибывший к нам с востока, что люди, связанные невидимой красной нитью судьбы, обречены встретиться. И не будет им преградой расстояние. Потому что Земля, по сути, такая маленькая.

Вот только в этом меня смущает одно: почему невидимая нить – красная? Она же невидимая. На да ладно. Все равно, чему быть, того не миновать. Судьба, она такая.

Глава шестая. Ловец снов II

В небе мерцает бессчетное множество звезд. Резвятся себе на просторах вселенной. И чуждо им все земное. Жизни, цели, мечты, мысли, надежды. Все едино и все безлико, пусто. Пыль, развеянная ветрами тысяч солнц, вот кто мы есть. И больше ничего. Никаких планов на будущее, ведь будущего, по сути, тоже нет. Ничего нет.

Только лягушки вновь надрывают свои голосовые связки, устраивая ночные песнопения. И ветер скребет меж щелей разваливающейся хижины. Да тревожит листву острых ветвей терновника. Пробегает по коже. Я чувствую, чувствую нежную прохладу ветра. Он легонько трогает волосы. Так осторожно, так неловко.

А я подхожу вплотную к знакомой фигуре и насколько можно спокойно говорю:

– Привет.

В горле пересохло. Мне бы воды. Чистой ключевой воды, как той, что бьет из ключа у берега полноводной шумной реки. Напиться, утолить жажду и приглушить всполошившееся сердце. Но нет мне туда сейчас дороги. Да и будет когда-нибудь? Я сглатываю. Еще и еще. Кадык, как угорелый, носится по горлу. Вверх-вниз, вверх-вниз. Я жду, когда все звезды с неба упадут на меня. Раздавят или расплавят на месте. Но шепот тишины бьет в уши.

Фигура отмирает. Я уж было подумал, что она ненастоящая, что это мое воображение. Но как бы ни так. Она живая и смотрит на меня пронизывающим взглядом. Смотрит и молчит. Делает пару шагов навстречу. В свете яркого ковша, наши глаза встречаются. В моих – страх. В ее – ледяное спокойствие. Продолжает молчать. Обходит меня, чуть задев рукой, и идет к хижине. Я боюсь шелохнуться. Боюсь выйти из оцепенения. Все замерло, как внутри, так и снаружи. Слышу позади скрип открывающейся двери. Мне бы подбежать, схватить ее за руку и крикнуть, – нет, не входи туда! Вот только я все еще стою. Стою и не двигаюсь. Застыл в ожидании неизбежного. Такова ли воля судьбы? Да. Наверное. И не мне идти ей наперекор. Было бы проще сейчас просто провалиться в глубины болотных топей. Стать не червем, но лягушкой. Беззаботной лягушкой. Петь песни в ночи в окружении себе подобных. Забыть, забыть обо всем. Жить для себя. Ну, может быть и немного для других таких же лягушек. Не важно. Главное вдали от проблем. От всяческих переживаний. Просто нежится в свете ярчайших звезд, отраженных в темной гладе воды. И при луне заснуть, чтобы увидеть пресные лягушачьи сны.

Но я слышу шаги, доносящиеся из хижины. Скрип ступеней. Тогда-то я не выдерживаю. Разворачиваюсь и бегу. В несколько больших шагов я оказываюсь возле дома. Резким движением хватаюсь за ручку и тяну дверь на себя. Она чуть ли не срывается с петель, издав громкий лязг. Переступаю через порог. Половицы трещат. Еще два шага и я у ступеней. Раз-два-три, – влетаю наверх. Там, посреди комнаты, освещенной светом фонарика, вижу заплаканное лицо девушки. Что-то изменилось в ней, стоило мне ненадолго выйти из дома. Или это так лег свет? Грубые, резкие тени на покрасневшем в ссадинах лице. Волосы поблекли, спутались. Она кажется старше. Такая изнуренная, уставшая. А в глаза ужас. Где же то свечение ее теплой ауры, которым она мерцала днем? Да и вечером у фонаря, когда нас свела судьба. Где? Ничего не осталось. Платье в горошек измазано грязными пятнами. А запах… запах ее, такой нежный, свежий и приятный? Чувствую только боль. Сердце мое больше не трепещет при взгляде на нее. Я вовсе не желаю встречаться с ней глазами. Начинает обуревать злость. Копится во мне, растет. И вот-вот вырвется на свободу. Где же любовь? Ее словно и не было никогда. Обман, обман, обман. И ложь. Как же я могу впредь верить даже самому себе? Быть может, если я коснусь ее, дотронусь до теплого тела, в котором так бурлит жизнь, все изменится? Все непременно вернется обратно. Как было. Мы ведь созданы друг для друга. Судьба-судьба-судьба! А в комнате тишина. Лишь дыхание трех тел, собравшихся здесь при голубоватом свете фонарика.

Я бы сделал шаг навстречу поникшей фигуре, которая сидела с кляпом во рту и со связанными руками на стуле. Вступил бы в свет. Но я желаю, чтобы он попросту погас. Наступила тьма. Всепоглощающая тьма, в которой скроются ужасные, противные глазу секреты. И время остановится. Но сердца продолжают колотиться. Я слышу их, слышу. Набираю в грудь больше воздуха и произношу слова. Так тихо, так робко и осторожно:

– Мам?

Она едва уловимо для глаза чуть наклоняет плечо. Не смотрит на меня. Прожигает взглядом девушку. А та глядит в пол и хныкает. Чего она хныкает-то? Снова жжет внутри ярость, горит, пылает. Я сжимаю кулаки. Хочется подбежать к ней и крикнуть, – заткнись, ты ведь сейчас сидишь здесь перед моей мамой! Не так я себе представлял их встречу, не так. А как? Ну, наверное, в церкви. Она вся такая цветущая, в белом платье. И я в костюме. Только вот костюма нет. Ничего, это дело поправимое… ах! Тупая голова моя! Вновь уплыл в сознании далеко-далеко. Но из забытья меня вырывает голос мамы. Тихий, но жесткий, серьезный, холодный.

– Это ведь Катя? Внучка Тамары с соседней улицы?

Я опускаю голову. Мне жаль, мне очень жаль, что они познакомились в такой обстановке. А ведь я мог ее привести домой. Через день, неделю, месяц. И сказать, – знакомься, это моя невеста. Мы любим друг друга. И мама бы заварила чай, испекла пирожков. Запах их разнесся бы по дому, как когда-то в детстве.

– Да, – отвечаю я.

Она молчит. Почему? За что мне все это? Стены давят, сжимаются. Нечем дышать. Я жду, когда приговор будет вынесен и меч опустится на голову. Но в зловещей тишине даже мысли пропадают. Затишье. Затишье перед бурей.

– Я…я больше… это… не люблю ее. – Пытаюсь оправдаться, пытаюсь сделать хоть что-то.

– Ладно, – отвечает она, – я разберусь.

Эти слова режут сильнее, чем самый острый нож. Врезаются в плоть, достают до сердца, и я не могу больше подобрать слов. Смотрю в пол. Боюсь поднять глаза, боюсь переступить с ноги на ногу. Хотя они затекли стоять на одном месте.

– Иди домой, – говорит мама, – и ложись спать. Тебе завтра рано на работу. Но сперва зайди к брату своему двоюродному, к Ваньке. И скажи, чтобы он мигом пришел сюда. Пьяный, не пьяный, не важно. Пусть придет.

– Но… мам?

– Никаких но.

Она обернулась и подошла ко мне.

– Смотри на меня.

Я через силу заставил себя посмотреть ей в глаза. Никогда не мог противоречить. Всегда слушался. А как иначе?

– Теперь ступай.

– А…а, – я показал на девушку пальцем, – как Катька?

– Все решим. Ведь нельзя же ее так вести в деревню. Сам посмотри. Проблему нужно решить.

– С ней же все будет,…все будет хорошо?

– Конечно!

– Мы с ней поговорим. А завтра она ведь уезжает. Так ведь делают приезжие. Приезжают-уезжают. Вот и все. Ну же, скорее иди. Выспись хорошенько. Утро вечера мудренее.

Я не стал с ней спорить, лишь в последний раз посмотрел на Катю. Она даже не шелохнулась, не взглянула на меня. Ее грудь чуть поднималась и опускалась. Из ссадины на лбу стекала кровь. А я бы хотел взглянуть в ее глаза. Просто, чтобы убедиться окончательно. Есть ли любовь, осталась она? Хоть немного, хотя бы чуть-чуть? Но не мог. Просто не мог. Я вздохнул. И грусть охватила меня целиком. Словно водой холодной окатили из ведра. Где еще несколько секунд? Наших секунд. Когда бы мог подойти к ней, обнять и тихо прошептать ей на ухо. Но что бы сказал? Ничего. Не найти слов. Не отыскать и вовек. Просто выйти, просто исчезнуть. А потом? Потом забыться сном. Чудным дивным сном. Желательно с яркими сновидениями. С теми, где любовь все еще живет в сердцах людей.

Я ушел. Ушел из дома под звук скрипящих ступеней и половиц. Надышался запахом звезд и болотным смрадом. Словно в тумане, непроницаемом тумане я брел сквозь ветви, царапающие плоть. Но мне было не больно. Я стал равнодушен, бесчувственен ко всему на свете. К пению лягушек, к тишине, к ветру, к звездам… ко всему. Даже на свет фонаря и блуждающие тени. Все стало бессмысленным, ненужным, пустым и холодным, как ямы в асфальте. Не ощущал себя и мира вокруг. Так ли проходит любовь? Так ли ее теряют? А ведь всего мгновение назад я был так счастлив, и все казалось лучше. Вот она – радость жизни! Но нет. Все проходит. Так бывает. Так, наверное, должно быть. Но почему? Почему мир настолько жесток? Хочется бежать. Точнее убежать. Против ветра. Туда, где в мире еще существует любовь. Есть ли такое место? Должно быть. На страницах книг, журналов; по телевизору и радио. О ней говорят, о ней кричат. Значит, ее видели, чувствовали. Как я когда-то. Она существует-существует-существует! И не может быть иначе. Но не для меня.

Катя уедет. Мы больше не увидимся. Никогда. Это должно быть к лучшему. Я приду домой, забудусь сном. А завтра наступит новый день. И что же он принесет мне? Непременно что-нибудь хорошее. Это ведь жизнь, а жизнь по существу своему уже не может быть плохой. Земля вращается, дни сменяют друг друга, все идет своим чередом. Так должно быть и так будет вовек.

Каринку же я забыл. Вот так вот.

***

Мое сознание пребывает взаперти. Точно в сейфе. Большом. В таком, в котором хранят деньги где-нибудь в банке. Я сам не видел вживую, но по телевизору ни раз. И подходишь к нему. Касаешься ровной и гладкой металлической поверхности. Ощущаешь ладонью прохладу. Затем напрягаешь память, чтобы вспомнить код от замка. Начинаешь крутить такую черную ребристую штуку. Влево на восемнадцать, потом вправо на одиннадцать. Еще… забыл. Эх! Наугад выкручиваешь. Туда-сюда, туда-сюда. Вот помнил же. Только что, ей богу! Затаив дыхание повторяешь в надежде услышать заветный щелчок. И вот он! Да! Дверь открывается. Но что же ждет за ней? Вроде бы знакомые образы, какие-то обрывки воспоминаний.

А ведь раньше все было более целостно. Не приходилось подбирать ключи, раскладывать паззлы, капаться в ящиках, чтобы собрать все воедино. Было проще. Теперь же каждый раз я борюсь с самим собой. Внутри себя. И эта война изматывает, изнуряет. Хочется все бросить и бежать прочь. Но нет, снова стоишь у двери. С надеждой подбираешь ключ, чтобы открыть эту чертову дверь. Снова. И снова, и снова. Она открывается. И тут уж тоже как повезет. Свет, веяние спертого воздуха в лицо. Шаг через воображаемый порожек. Шаг и…

– А, – хрипит басом отец, – это ты?

***

– Чего тебе? – Говорит он.

Сидит на кухне в компании своего брата и двух городских друзей собутыльников. Распух. Лицо приобрело багровый оттенок. Голова шатается на шее, подпирает ее рукой. Рука тоже стоит ненадежно. Соскальзывает со стола. Он смачно рыгает, и снова смотрит на меня, будто впервые увидел. А я просто зашел взять воды. Делал уроки. Да, тогда я еще учился в школе.

На кухне облаками расплывается сигаретный дым. Дышать нечем. Я кашляю. Еще-еще-еще. Задыхаюсь. Щиплет глаза. Компания смеется. И их грубый смех, смешиваясь с дымом, заполняет собой весь дом.

– Иди сюда, – подзывает к себе. Прищуривается. Фокусирует на мне свои блестящие в желтом свете одинокой лампочки глаза.

Я не хочу подходить к нему. Хочу убежать обратно к себе в комнату. Закрыть дверь, чтобы не слышать их, не чувствовать этого мерзкого запаха. Доделать русский язык, математику, после почитать стих, который нужно будет выучить к следующей неделе. И заснуть. Забыться. Ведь во сне все проще, все лучше.

Но он не отстает. Я уж было подумал, что это его алкогольный бред. Сейчас зовет, а через секунду забудет о моем существовании. Но нет.

– Ну, иди сюда. Ты чего же, боишься своего отца? Давай-давай. Подойди.

– Не боюсь, – гордо, но тихо, почти про себя отвечаю я.

Его друзья и брат заливаются смехом. Отец вместе с ними. Ржут, как стая гиен.

Я подхожу, при этом оставаясь настороже. Чего он хочет от меня? Отец засовывает руку в карман порванных между ног спортивных штанов. При этом чуть было не падает с табуретки. Но удерживается. Во время хватается свободной рукой за край стола. Брат бьет его по плечу, усмехаясь, и тот приходит в равновесие. Друг, Гришей его вроде зовут, уже разливает остатки водки по рюмкам. Занюхивает соленым огурцом. Отец достает из кармана деньги. Последние деньги. Скомканные бумажки десятирублевых купюр. Кладет на стол.

– На, – икает, – возьми. Сходи нам за самогоном к бабке Шуре.

Я не притрагиваюсь к деньгам. Стою. Это все шутка, злая их шутка. Одна из тех, которые они любят выделывать в моем присутствии. То курить предложат, то водки нальют. Но я всегда отказывался. А они уговаривали-уговаривали, потом дико смеялись и забывали обо мне. Что же сейчас? Отказаться? Развернуться и уйти?

– Чего ждешь, оболтус?

– Я… не хочу.

Он заносит руку и отвешивает мне подзатыльник. Больно. Я отстраняюсь от него.

– Послушай меня, щенок, – он хватает меня за шею и прижимает к себе, дышит в лицо перегаром, – взял деньги и метнулся. Быстро!

А сам еле сидит на табуретки. Еще рюмка, и завалится спать. Тут же, на кухне. И в таком виде его встретит мама, когда вернется позже вечером из церкви.

– Я, (ненормативная лексика), утро-день в поле на тракторе… а ты? Перечишь отцу? При брате и при друзьях?

Он хватает деньги со стола и засовывает мне в руку. Толкает в спину.

– Иди.

– Давай-давай-давай, – поддерживает его компания

И я пошел. Прошел из кухни, вышел в коридор, затем к двери. Открыл ее, спустился по ступеням во двор. Прошел по дорожке. Калитка была уже открыта. Чуть скрипела, пошатываясь. Даже было приятно оставить стены дома и выйти на свежий воздух.

До церкви по дороге идти немного. Вон, видны ее золотые купола. Заря играет в них. А на улице почти никого. Бабульки сидят на лавке, сплетничают. Я прохожу мимо них, ловя на себя их взгляды. Они замолкают. Но продолжают что-то усердно обсуждать, стоит мне пройти чуть дальше. Меня? Возможно. Мне все равно. Прохожу мимо церковь. Иду дальше по улице. Сворачиваю за угол. В кустах лежит тело. Храпит. Одежда грязная, порванная. Спит. Один из дружков отца. Вот она – жизнь деревенская. Порочный замкнутый круг. Мне противно дышать одним с ними воздухом. Хочется сбежать отсюда. Навсегда. Первым же поездом до небесных замков. Но… но завтра в школу. И все начнется заново. Словно белка в колесе безнадежности. И что же ждет меня в будущем? Что уготовано мне судьбой? Быть трактористом, как отец? Или рыть могилы на церковном кладбище? ХА! Ну уж нет. Я вырвусь отсюда убегу. Точно-точно! Ведь все в моих руках.

– М? Что надо?

Я даже не заметил, как дошел до нужного дома и постучал в окно. Как выглянула из окна бабка Шура.

– Вот, – я протянул ей деньги, – отец послал за самогоном.

– А, сын Валерки! – Она высунула руку из окна, и схватил деньги. Затем сказала, – жди, – и скрылась за шторами.

Я стоял. Смотрел в небо, разукрашенное ярко-красным заревом. Скоро придут холодные дни. И опадут листья с деревьев. А пока еще тепло. И все еще летают вокруг приставучие комары, кусают за руки, за ноги. Только и приходится отгонять их, пританцовывая на месте.

– На. – Она высунула пластмассовую бутылку.

– Колокольчик, – прочитал я этикетку?

– Именно, – усмехнулась бабка, – ну, топай.

Что же все меня сегодня куда-то гонят?

Только я подошел к дому, как из калитки шатаясь, вышла пьяная компания.

– Алешка! – Крикнул отец, – ты как раз, – ик, – вовремя. Пойдем с нами.

– Я принес.

– Да, хорошо.

– Мне еще уроки делать.

Успеется. Посмотришь, как твой старик в споре победит.

Он ухватил меня за руку и потащил за ними.

Пошли по улице, затем свернули за деревья и подошли ближе к краю холма. Впереди виднелся город. Внизу болото. Там, на черте города – электростанция.

Мы остановились возле высоковольтного столба. Темнело. Сгущались сумерки. На небе стали появляться сумерки. Единичные звезды, такие одинокие пока. Скоро соберутся в созвездия. Выглянет луна. И ветер принесет с собой осенний холод. Компания смеется. Один друг, правда, отстал по дороге. Приуныл. Завалился между деревьями и сказал, чтобы его забрали на обратном пути.

– Эх, где наша не пропадал? А ну, погнали. – Он толкнул в плечо брату.

Тот скинул с себя олимпийку. Плюнул на руки, растер. Отец же повозил руками в пыли.

– Погнали.

Они подошли вплотную к столбу. Зашли с разных сторон. По хитросплетению металлической конструкции стали подниматься вверх. Кряхтя, шатаясь и еле держась. Выше, выше, выше.

– ЯнВлеркуставлю, – пробубнил друг отца, присев на травку.

– Что? – Спросил я.

– Онвшезаберется. Смтри.

И я смотрел. Они уже были на середине столба.

– Па! – Крикнул я, – может, это не лучшая идея?

Он меня даже не услышал. Продолжил забираться.

Из-за деревьев вылетели летучие мыши и пролетели над столбом. Провода, дрожа, уходили вниз с холма до самой электростанции.

– АГА! – Прокричал сверху отец. – И кто победил, кто? Я быстрее добрался до верха.

И в этот момент его качнуло. Он потерял координацию. Его руки хаотично стали ловить воздух перед собой, но поймали оголенный провод. Я видел, как его затрясло, как провод заискрился. Брат охнул и попытался помочь. Но, не подумав, схватил отца за ногу. Их двоих изрядно тряхнуло, когда сквозь их тела прошел сильнейший разряд электричества. Наверное, их там же на месте и убило. И уже безжизненные тела полетели сверху вниз, ломаясь о металлические перекладины. Я слышал хруст. Затем они упали вниз. Почти одновременно. Отец на брата. От глухого удара их откинуло друг от друга. И замерли они на холодной земле. Так и не поднялись. Провода над головой еще какое-то время покачивались. А я подумал в тот момент, что же скажет мама? А еще мне уроки на завтра делать. Пойду ли я в школу? Но я просто открутил крышку с колокольчика, сделал глоток. Поморщился. Как вообще это пьют?

Не помню, как вернулся домой. Это стерлось из памяти, словно кто-то прошелся стеркой. Вот только перед сном и на следующий день я помнил запах паленого мяса. Запах поджаренной человечины. И хруст костей. Хрум-хрум-хрум.

Наверное, я просто до конца не осознал, что произошло. Как сон внутри сна. Или что-то похожее. Тем не менее, я заснул. Но слышал за стеной плач мамы. И мне было больно от этого. И даже возникло желание допить тот самый самогона, который купил ранее вечером. Благо бутылка стояла рядом. Возле кровати. Но я просто заснул. И снилась мне бесконечность.