Текст книги "«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том I. «Надо уметь дерзать»"

До брака «безутешная» вдова гильотинированного генерала де Богарнэ, Жозефина проживала в небольшом, но очень опрятном снаружи доме с продуманной интерьерной обстановкой на Университетской улице. После того, как только в январе 1796 г. она милостиво согласилась на предложение генералом «Вандемьером» -Бонапартом руки и сердца, оказавшийся на седьмом небе от счастья жених купил для них приличествующее его высокому рангу «любовное гнездышко». Они выбрали маленький отель на улице Шантерен 16 за 50.400 франков.

Итак, все мечты матери Наполеона о достойной ее выдающегося сына невесте – богатой, с блестящими связями для его стремительного карьерного роста – не состоялись. Ее «лучшее произведение» женилось на обнищавшей плутоватой женщине бальзаковского возраста, старше себя. Правда, с большим искусством защищавшейся от «нападений времени» и до «заштукатуренной старости» ей еще было далеко.

В общем, случилось то, что случилось…

…Между прочим, Наполеону было лишь 26, а вот «веселой вдовушке» – так ее «величали», побывавшие меж ее ласково-влажных чресел, парижские острословы – уже 33! По тогдашним меркам такая разница в возрасте между женихом и невестой, причем в пользу новобрачного – была немалой, но и не криминальной – «любви все возрасты покорны»! На регистрации брака 9 марта 1796 г. в мэрии II округа Парижа, на которую жених позволил себе опоздать на несколько часов (порой, или, даже зачастую, так с ними бывает!), кокетливая невеста-креолка слукавила, скостив себе четыре года (якобы из-за невозможности получит свидетельство о рождении по причине британской оккупации ее родины – Наветренных островов), а новобрачный «подыграл» своей возлюбленной, прибавив себе 18 месяцев (назвав датой своего рождения день – рождения своего старшего брата Жозефа). Можно сказать, что это был своего рода свадебный подарок генерала. Креолка оценила это, а другие предпочли не заметить. Получилось, что женились почти… ровесники! Считается, что со стороны Жозефины свидетелями были Баррас и Тальен (супруги Тальен?), а у Бонапарта его юный адъютант Жан-Леонор-Франсуа Лемарруа. (По иным данным у Наполеона могли быть другие свидетели, в частности, Леконт.) Интересно, что помимо изменения даты своего рождения жених представил свидетельство о рождении в… Париже! Не исключено, что именно «решение» этого вопроса могло его так задержать с приездом в мэрию? Любопытно и то, что адъютант не имел права считаться свидетелем, так как еще не достиг совершеннолетия. Занятно и другое, что процедуру бракосочетания совершал заместитель мэра Леклерк – мэр не дождался и ушел – который не имел на то права. В результате эти оба обстоятельства послужат официальным основанием для развода между брачующимися в 1809 г. В общем, так тогда венчались. Забавно и другое: молодой супруг так волновался и спешил оформить свои отношения с «виконтессой», что под брачным договором подписался не на французский лад, а по-корсикански «Наполионе ди Буонапарте». После короткой церемонии молодожены отправились в «павильон» Жозефины по улице Шантерен 16. Детей Жозефины там не было. (Если с Эженом Бонапарт сразу же нашел общий язык: они по мужски крепко дружили всю жизнь и пасынок смог выбраться из помойки предательств 1814 и 1815—го гг. с незапятнанной репутацией в отличие от очень многих маршалов, друзей и родственников Наполеона, то с Гортензией все обстояло гораздо сложнее. Впрочем, это уже тема отдельного повествования.) Но их брачную ночь в ее зеркальном будуаре (по моде уходящего галантного XVIII в. включая потолк, чтобы видеть наслаждение друг другом «во всех ипостасях-позах Аретина») омрачил ревнивый мопс—кобелек Фортюнэ, не пожелавший уступать свое «законное» место в постели своей хозяйки: он укусил за ногу ее законного мужа. Шаловливо-ласковая «кошка» Жозефина ловко «замяла» инцидент между мужчинами (на двух и на четырех ногах), превратив той ночью с помощью своего богатейшего секс-арсенала «генерала Вандемьера» из «мужчины Своей Мечты» в «мужчину Всей Своей Оставшейся Жизни». Пришлось генералу понравиться комнатной собачонке своей супруги. Недаром ведь, даже через пять месяцев после свадьбы свое любовное письмо Жозефине Бонапарт завершил весьма унизительными словами: «Миллион поцелуев и даже для Фортюнэ, в отместку за его злобу». Впрочем, очень скоро Бонапарт сведет счеты с четвероногим «возлюбленным» своей супруги. Уже в ходе его Итальянской кампании 1796—1797 гг. мопса, приехавшей к нему «на побывку» Жозефины, загрыз огромный пес местного повара (что-то из породы собак римских легионеров?). Ее тогдашний любовник Ипполит Шарль подарил ей другого песика. Повар всячески извинялся перед Бонапартом, на что тот философски изрек: «Верни свою собаку в сад, чтобы она освободила меня и от новой собаки моей супруги». В общем, великие люди тоже, порой, не чужды мести. Чувственная и искушенная в любовной неге Жозефина, полная изысканности и грации светской дамы «старого режима», прекрасно обустроилась в пост-революционной Франции. Она располагала большими связями среди влиятельнейших политиков той поры, не без корысти позволяя им затащить себя в постель. Наполеон, который всеми силами рвался на военно-политический Олимп Франции, естественно, все это учитывал. И он не просчитался: один из могущественных любовников его супруги «с бурным прошлым» – Баррас, желая «сбыть с рук» свою хоть и искусную, но уже заметно стареющую любовницу, в будущем окажет ее супругу-генералу большую услугу…

Так Жозефина стала царицей Нового Парижа! Парижа веселого, шумного! Парижа-кутилы! А в последнем она не имела себе равных!

Это длилось целых 13 лет (с 1796 по 1809 гг.). Конечно, мило – быть любимой первым человеком Франции. Сначала это казалось интересным и новым, но постепенно утомило. Ее, уже пожившую, опытную и светскую любовницу порой тяготило его ненасытное желание постоянного совокупления (в том числе, и в дни «женской немоготы»! ) в кресле, на канапе, на ковре, в коридоре, везде, где ему того хотелось; ее чувства уже притупились: слишком много было разных мужчин, случайных связей, поспешно смятых постелей. Но она «играла» в любовь, понимая, что он дал ей все, что только можно в этом лучшем из миров.

…Кстати, с историей замужества Жозефины де Богарнэ связана одна очень любопытная, чуть ли полуанекдотическая история! Известному Парижскому нотариусу господину Рагидо стало известно, что одна из его постоянных клиенток Жозефина де Богарнэ, готовится выйти замуж, а ее жених, несмотря на генеральский чин, вовсе небогат. Упирая именно на этот недостаток Бонапарта, Рагидо встретился со своей клиенткой, которая ему сильно доверяла, всячески убеждая ее не делать роковой ошибки: не выходить замуж за человека, который не в состоянии обеспечить достойную жизнь ей и двум ее детям. Видя всю бесполезность своих трудов, он сгоряча громко воскликнул: «Мадам, вы соединяете свою жизнь с человеком, у которого нет ничего, кроме плаща и шпаги!» (Впрочем, известны и другие интерпретации «советов» Рагидо Жозефине не связывать свою жизнь с «мелким генералом без имени и будущего, стоящего ниже всех генералов республики, а выйти замуж за… поставщика», что во все времена было очень выгодно, если, конечно, его не ставили к… стенке за чрезмерное воровство!) Наполеон, ожидавший суженную в приемной через неплотно прикрытую дверь все слышал, но и виду не подал, а лишь сказал вышедшей Жозефине, что этот адвокат видно дельный малый и он впредь будет ему поручать свои дела. Прошли долгие годы и 2 декабря 1804 г. Наполеон перед тем как отправиться на церемонию коронации в Собор Парижской Богоматери приказал доставить к нему нотариуса Рагидо. Восемь лет назад он ничего не сказал на унизительную реплику Рагидо, но вот настал тот час, когда он счел нужным оповестить всех, что у него очень хороший слух и очень длинная память. К насмерть перепуганному нотариусу он вышел во всем великолепии своего парадного императорского наряда. Указав перстом на свою пурпурную шитую золотом и отделанную горностаем мантию, на шпагу с золотым эфесом, усыпанным бриллиантами, а затем, выдержав театральную паузу – большим мастером которой он, безусловно, был, тихо, но очень многозначительно сказал, уже перешедшему в «молекулярное состояние» Рагидо: «Кстати, вот мой плащ, мэтр Рагидо, а вот и моя… шпага!» Впрочем, нам известны и другие варианты «мести» «генерала Бонапарта», в частности, он понудил Рагидо явиться на церемонию своей коронации в Нотр Дам, причем, выделил ему место в престижном первом ряду, чтобы дать «обделавшемуся жидким» нотариусу возможность хорошо видеть свою когда-то постоянную клиентку и ее избранника… «мелкого генерала без имени и будущего». Но суть их всегда одна – Наполеон умел сводить счеты, если его что-то сильно задевало. Причем, проделывал он это, как вы видите, виртуозно…

Своей неподражаемой грацией и элегантностью супруги Наполеона Жозефина сумела придать несомненный внешний блеск двору Наполеона (сначала консула, а потом и императора). Она во многом содействовала привлечению в его окружение представителей старой, настоящей аристократии. Жозефина одевалась на все публичные встречи со сказочной роскошью. Достаточно вспомнить ее знаменитое розовое платье, все покрытое сотнями тысяч живых лепестков роз, но сидеть в этом туалете Жозефина не могла. Во время визита в дом брата Наполеона Жозефа Бонапарта в Мортефонтене на ней было легендарное платье из перьев экзотических птиц, причем каждое перышко было закреплено жемчужиной.

Но порой вкус (особенно с годами) изменял Жозефине. Даже самые пылкие ее поклонники и поклонницы вынуждены были признавать, что она иногда заказывала для себя слишком яркие туалеты, подходящие разве что для молоденьких девушек. Так, на торжественную церемонию в связи с награждением Наполеона орденом Почетного легиона под №1 она явилась в платье от знаменитого портного Леруа из розового тюля, усыпанного серебряными звездочками, с ярким, почти театральным гримом, волосы ее были уложены короной и богато украшены бриллиантами.

Даже ее льстивые фрейлины нашли этот туалет не совсем подходящим. Но в данном случае тонкая модница Жозефина была вынуждена подчиниться требованию Бонапарта выглядеть на этом торжественном мероприятии максимально броско и роскошно.

…Кстати сказать, с годами, особенно в последние годы ее царствования вкус и чувство стиля все же стали изменять Жозефине в применении косметики. Она явно стала ею злоупотреблять и дошла до того, что стала краситься румянами и белилами так, как это делают актрисы, чтобы выдержать яркий свет рампы. Вблизи, конечно, это было чересчур грубо: на белилах резко выделялся поддельный румянец, придавая императрице такой вид, словно она находится на театральных подмостках; но издали, например, при проезде в кортеже, этим обусловливался ее успех, так как краски сохраняли за ней вид нетронутой летами молодости, чему соответствовало и необыкновенное изящество ее талии, несмотря на отсутствие корсета, легкость и гибкость ее походки, красота ее изящных и полных в икрах ног, которые она обувала в атласные ботиночки без каблуков…

Необычайно престижными в ту пору считались среди француженок настоящие индийские кашмирские шали. Они были необычайно дороги. Наличие шали для парижских модниц было вопросом жизни и смерти. Можно даже сказать, что ценность женщины котировалась на модной бирже… количеством шалей, которыми она обладала! Большинство модниц не могло себе даже представить, что существуют несчастные создания, которые не имеют хотя бы одной шали. Ведь существовал на балах даже танец с шалью.

Эти шали передавались по наследству так же, как имения или капитал; они переходили от одного поколения к другому; ни одна свадебная корзинка не обходилась без них. Обладание ими было заветной мечтой всякой парижанки и ради этого забывалось все – и благоразумная экономия, и даже… честь, которой нередко жертвовала не одна француженка, лишь бы на плечах красовалась «дивная кашмирская шаль». Больше всего шалей было, конечно, у супруги Наполеона Жозефины.

…Кстати, считается, что якобы благодаря одной такой кашемировой шали Наполеон Бонапарт избежал покушения на его жизнь 24 декабря 1800 г. В тот день Жозефина, ее дочь от первого брака Гортензия (в последствии жена голландского короля Луи Бонапарта – брата Наполеона – и мать французского императора Наполеона III) и сестра Наполеона Каролина, недавно вышедшая замуж за тогда еще только генерала Мюрата, собирались ехать в Оперу на премьеру оратории Гайдна «Сотворение мира» (либо «Саула» Генделя?). Газеты сообщали, что Первый консул (Наполеон уже стал консулом) будет их сопровождать. Когда дамы уже были готовы выходить, Бонапарт, который всегда внимательно осматривал туалеты своей жены, стал возражать против кашемировой шали, утверждая, что она не подходит к платью. Жозефина пошла выбрать другую шаль, а Бонапарт, который не мог больше ждать, уехал один в своей карете. Эта маленькая задержка (или поспешность?) и спасла ему жизнь. Через несколько минут дамы отправились вслед за Первым консулом. Едва их карета выехала на улицу Сен-Никез, раздался мощнейший взрыв (рассказывали, что его слышало пол-Парижа!), который разбил их карету и убил одну из лошадей! Впоследствии выяснилось, что бомба взорвалась как раз между двумя каретами, убив 22 и ранив 66 человек из числа прохожих и конвоя. Говорили, что главный кучер первого консула Кесар (любивший «заложить за воротник»!), как всегда был навеселе и потому бешено гнал лошадей, нигде – даже на поворотах – не замедляя езды. (Впрочем, в других версиях тех событий, приводятся иные – веские – причины неудачи покушения на первого консула, чему посвящены отдельные объемистые труды.) Первый консул потом поинтересовался не пострадал ли кто-то из его конвойных конных гренадер. В Опере разодетое сборище гостей слышало грохот взрыва, но еще, конечно, не знало, что произошло на самом деле, как тут же в своей ложе появился совершенно невозмутимый Наполеон, показавший, что с ним ничего не случилось. Все встали и приветствовали его громом рукоплесканий. Он дал овации успокоиться, сел и дал знак оркестру начинать оперу. Но до конца представления не досидел, а спустя какое-то время вернулся во дворец, где дал всем своим спецслужбам «по мозгам», более всего, досталось гению сыска той поры Фуше. После взрыва «адской машины» Наполеон признался своей матери, что он и вправду «сын белой курицы» – по-корсикански это означало что-то вроде «счастливчика»…

Жизнь с Жозефиной дорого обходилась Наполеону, дороже, чем все его любовницы. Чего только стоила ее ежегодная перемена гардероба. Ей отпускалось в год 600 тыс. франков, но и этого было мало. Только на румяна, белила, губные карандаши, мази и ароматические эссенции Жозефина тратила до 20 тыс. франков в год! Особо она обожала бриллианты и Бонапарт осыпал ее ими. Порой, он крутил пальцем у виска по поводу ее непомерной расточительности и приказывал переоценить все покупки и пересчитать все чеки, но никогда не устраивал сцен (он не любил бурных выяснений отношений из-за модных прикидов!) и всегда все оплачивал. Так в 1809 г. Наполеон за одни лишь «тряпки» (так он презрительно отзывался о женском гардеробе) заплатил по счетам свыше 3 млн. франков! «Так я покупал спокойствие и довольство» – лаконично говорил он потом на о. Св. Елены. В этом смысле он был очень миролюбивый и заботливый муж. Жозефина умела тратить деньги с таким мотовством, что парижские торговцы предметами женского туалета сталкивались лбами в жуткой свалке желающих дать кредит императрице Франции!

Одним из них был легендарный законодатель мод, демон-искуситель всех дам Леруа. Умеющий быть вкрадчивым и мягким, наглый и заносчивый Леруа в компании со знаменитой портнихой мадам Ремболь с 1804 г. буквально обложил податью элегантное парижское общество. Мало кто из модниц мог ему сопротивляться, Жозефина не была исключением. До конца своих дней Жозефина оставалась преданной рабыней Ее Величества Моды! Платья для нее шила мадемуазель Маргарита – одна из лучших мастериц «дома моды Леруа-Ремболь». Девушка безвыездно жила в Мальмезоне и Жозефина буквально осыпала ее подарками. Мальмезон оставался местом паломничества продавцов женских «штучек». С трепетом и наслаждением она носила его модные «прикиды». Его наряды скорее раздевали, чем одевали. При этом Леруа ухитрялся оставаться в пределах вкуса. Роскошь его моделей не оскорбляла, а услаждала мужской взор. А вот счета за эти шедевры глаз не радовали. Его ежемесячный счет к ней был больше чем на 15 тыс. франков. Прибыль Леруа намного превышала затраты на производство. Императрица всегда оставалась в долгу перед ним. «Райская птичка» с Мартиники никогда не меняла своих привычек. Менялись только цифры в ее счетах. Недаром после ее смерти осталась куча неоплаченных счетов и только портным она задолжала 40—45 тыс. франков!

А ведь до встречи с Бонапартом в ее гардеробе насчитывалось только четыре дюжины сорочек (некоторые из них были уже поношенные), две дюжины носовых платков, шесть нижних юбок, шесть ночных кофточек с исчерпывающе-глубоким декольте, восемнадцать косыночек из линона, двенадцать пар шелковых чулок разных цветов. Из верхнего платья у нее имелось: шесть шалей из муслина, два платья из тафты коричневого и лилового цвета, три муслиновых платья с цветной вышивкой, три платья из гладкого муслина, два летних платья – из легкой тафты и линона с белой вышивкой. По сути дела, это – гардероб типичной дамы легкого поведения. Впрочем, нравственность Жозефины мало чем отличалась от нравственности особ этого сорта с «пониженной социальной ответственностью» – так емко и доходчиво их характеризует нынешний Президент РФ.

Жозефина не только была невероятной транжирой, но и не имела себе равных в искусстве одеваться. Однажды она превзошла саму себя. В тот памятный день она все утро просидела в своей туалетной комнате, примеряя наряд и обдумывая, как расположить украшения.

Ее платье из белого сатина с серебряной и золотой окантовкой перехватывал в талии пояс из драгоценных камней. Белоснежный бархатный шлейф, отделанный русским горностаем, имел такую же окантовку. Низкий (до околососковой ареолы) квадратный вырезе, отороченный полукруглым рюшем, выгодно подчеркивал ее по-девичьи безупречную (не испорченную двукратным материнством!) грудь, над которой возвышалась ее небольшая прекрасной формы головка. Цепочки бриллиантов украшали узкий корсаж и рукава, но главное украшение из драгоценностей представляло собой ожерелье из разнообразно ограненных различных драгоценных камней. На голове красовался венец из жемчуга, а белые бархатные туфельки и перчатки были оторочены золотом!

Таков был ее праздничный наряд на торжество коронации императрицей Франции. В момент самого действа Жозефина сменила свой жемчужный венец на головной убор из аметистов и также набросила на плечи тяжеленную пурпурную бархатную мантию, украшенную знаками мужа – изображением золотых пчел и вензельной буквы «Н». Эту мантию длиной в двадцать пять ярдов с огромным трудом поддерживали принцессы из семьи Бонапартов, сами с ног до головы усыпанные бриллиантами.

«Ни на чьем лице я никогда не видела выражения такой радости, удовлетворения и счастья, как то, которое отразилось на лице императрицы, – написала потом одна из дам, присутствовавшая при выходе новоиспеченной императрицы к публике. – Ее лицо светилось!»

И действительно, могла ли девчонка, когда-то бегавшая босиком с маленькими рабами на далекой Мартинике, мечтать стать императрицей Франции!? Сбылось пророчество (?) негритянки на Мартинике, повторенное потом (?) знаменитой гадалкой мадемуазель Ленорман, что она вознесется так высоко, как ни одна женщина в мире…

Когда императорская чета стала подниматься по двадцати четырем ступенькам лестницы, ведущей к двум большим тронам, установленным на возвышении, коварные сестры Бонапарта улучили момент для того, чтобы по-женски унизить ненавистную им Жозефину, «охмурившую», околдовавшую, как они (отчасти, не без оснований) считали, их брата.

Они сделали ей «мелкую» (сугубо бабскую) гадость: уронили тяжелую мантию, и новоиспеченная императрица поднимавшаяся по лестнице едва не полетела спиной вниз, когда огромная тяжесть бархата, богато украшенного золотом и русскими соболями (горностаем) резко потянула ее назад. Публика успела лишь ахнуть, но Жозефина чудом устояла на ногах. Это Наполеон успел заботливо подхватить ее под локоть, что-то свирепо бросить своим сестренкам сквозь зубы и они снова покорно взялись за шлейф креолки, ставшей императрицей Франции…

Хотя у Наполеона после женитьбы на Жозефине было много действительно красивых женщин: ласковая хохотушка Белилот, великая итальянская певица Джузеппина Грассини, истинный образец классической античной красоты, несравненная французская драматическая актриса м-ль Жорж, изысканная фрейлина м-ль Дюшатель, белокурая миниатюрная польская графиня Валевич-Валевска (единственная женщина, которая действительно любила Наполеона и подобно Элеонор Денюэль, родившая ему сына Александра) и прочие, прочие (в основном, «одноночки», речь о которых пойдет чуть позже), но все-таки Жозефина – единственная женщина, которую он любил по-настоящему. Он признавался в этом открыто. «Я люблю свою жену», – говорил он известной феминистке той поры мадам де Сталь. Хотя со временем она стала не так красива, как раньше, но для Бонапарта она никогда не состарилась и когда прошла неуемная страсть, у него осталась к ней горячая благодарность на всю жизнь. Что бы ни делала Жозефина, и что бы ни случалось, она оставалась обожаемой, единственной женщиной, имевшей власть над его чувствами и над его сердцем.

С годами Жозефина больше для Наполеона не «mio dolce amor», она уже не та для него, что была в начале. Теперь в его письмах – любезность, но не страсть. В них проза, а не поэзия. Наполеон теперь краток.

А ведь было время, когда письма к ней он заканчивал страстной тирадой: «Тысячу раз целую твои глаза, твои губы, твой язычок, твою грудь, твою…». Никому более из своих женщин он никогда так не писал. Ознакомившийся с этими письмами Наполеона Бонапарта Жозефине, знаменитый писатель Проспер Мериме сказал как-то потом его племяннику императору Наполеону III: «Он умел писать о поцелуях в такие места тела, названия которых не найти ни в одном толковом словаре Французской Академии, как никто другой!» А ведь Наполеон Бонапарт отнюдь не был романтиком и не страдал сентиментальностью! Но в пору расцвета своей страсти, т.е. в ходе своего знаменитого Итальянского похода 1796 г., он писал их по нескольку штук в день, посылая с армейскими эстафетами в Париж!

Он любил ее не только плотской любовью. Он не только открыто жаждал физической близости с ней: она всегда оставалась для него желанной и привлекательной – чуть ли не до самого развода он продолжал спать с ней. Хотя реже, чем раньше, но не по вине Жозефины. Много позже на о-ве Святой Елены он (повторимся) признавался, что именно она была для него идеальной сексуальной партнершей. Со временем она стала для него верным и чутким другом. Как никто другой она знала его слабые места. «Жозефина до тонкостей знала все сложности моего характера», – заметил однажды Наполеон. Если он в задумчивости молчал – молчала и она, чтобы не мешать ему думать. Она научилась приспосабливаться к любому изменению его настроения, к каждому его капризу с такой готовностью, какой никто никогда не проявлял по отношению к нему. Изучив малейшие изменения в выражении его лица или голоса, она предлагала ему то единственное, что он в данном случае хотел от нее: обладать здесь и сейчас! После ее сеансов секс-терапии он обретал прежнюю работоспособность.

Более того, суеверный Наполеон верил, что именно Жозефина приносит ему удачу…

Жозефина любила мужа не сильнее, чем раньше. Но она сильнее, чем раньше, хотела удержать его возле себя, не делясь ни с кем. Она ни с кем не хотела делить его могущество. Она никому не хотела уступать своих прав на благополучие. Наполеон теперь по ночам бывал занят не только государственными делами. Она знала, что у него есть любовницы. Правда, она знала, что рано или поздно он к ней возвращался и она продолжала владеть им как средством для роскошной жизни.

Ее особое положение супруги сначала Первого консула, потом – императрицы – позволяло ей оказывать многим людям неоценимую помощь. Хотя Бонапарт не выказывал явно своих намерений, он поощрял стремление Жозефины принимать у себя бывших аристократов и представил ей право вычеркивать их фамилии из списка «врагов Революции». Он дал понять министрам, что им надлежит относиться к людям, которым покровительствует его супруга, снисходительно. Она ликовала, когда ей удавалось воссоединить разлученные семьи, и ей льстило, что некоторые знатные люди Франции умоляли ее о помощи. В ее знаменитом «Желтом салоне» они призывали благословение небес на своего «ангела доброты». Жозефина заваливала министров и чиновников ходатайствами о возвращении конфискованного имущества бывшим эмигрантам и восстановления их в гражданских правах.

Правда, от одной своей слабости Жозефина не могла отказаться никак. Хотя она и понимала, что это чревато очень большими опасностями, поскольку она задевала «любимое детище» генерала Бонапарта – армию! Она не могла удержаться от участия в сделках, связанных с поставками в армию!

Развязка наступила лишь тогда, когда окончательно выяснилось, что она уже слишком стара, бесплодна для того чтобы дать императору Наполеону наследника. Жозефина прекрасно понимала, что именно здесь она уязвима, и пускалась на всякие ухищрения. Он разъезжала по водолечебницам, известным своим свойством исцелять женщин от бесплодия: Экс, Пломбьер, Люксей; покорно следовала всем медицинским предписаниям; советовалась со всякими шарлатанами, совершала паломничества. Каждый раз, когда у нее зарождались иллюзии или надежды, она предавалась огромной радости, которой делилась с Наполеоном, а он, в свою очередь, – близкими ему людьми. Потом, когда иллюзии рассеивались, Наполеон, мрачнел, раздражался и грубил ей: «Вокруг вас беременеют все, даже животные, но не Вы, мадам!» Подобные сцены кончались слезами Жозефины. Как всякая уважающая себя женщина Жозефина умела плакать навзрыд и красиво падать в обморок. К тому же, Бонапарт страшно не любил женских истерик. «Слезы очень идут к женскому лицу, но не моей супруге – императрице Франции! Они делают ее уродливой!», – ехидно сказал он как-то.

Надо отдать должное Жозефине: хотя былого покоя в ее душе уже никогда не было – забеременеть и родить она уже не могла – она мужественно держалась; она всегда была на ногах, готовая к выходу, несмотря на мигрени и недомогание в критические дни, всегда точна и пунктуальна, с приветливой улыбкой на губах. Отменная актриса, она умела носить маски, меняя их с поразительным проворством. Каждому она умела сказать лестное слово, умела трогательным и несуетливым жестом снять с себя и подарить одну из драгоценностей, которыми заранее с этой целью украшала себя, умела превратить в приятный подарок любое официальное подношение. Так она умела показать, что ей интересны люди, их семьи, их прелестные дети, а это особенно льстило матерям!

Жозефина всегда умела выпрашивать. А Наполеон, казалось, не способен был ни в чем отказать Жозефине. Он проливал на нее золотой дождь и дождь из милостей. А она просила золота и милостей не только для себя. Таким образом, Наполеон жаловал других, но через Жозефину, помогая тем самым сочинять сказку о доброй Жозефине, Жозефине-благодетельнице. Она и правда раздала много чего. А в особенности того, что ей не принадлежало.

Она казалась рожденной для того, чтобы дополнять его, сочетать свои приветливость, женственность с его властным гением! Она не могла лишь одного: подарить ему столь желанного и необходимого наследника. Ее «поезд уже давно ушел»: «бабий век» тогда было короток – это Вам не «детородные технологии» XXI века, когда дамочки глубокобальзаковского возраста «рожают» с помощью «разного рода суррогатных матерей»!

Наполеон долго – почти два года колебался, ибо он искренне любил эту послушно-ласковую женщину больше других женщин, а их в его фантастической жизни было немало – прежде чем решился на развод сугубо по династическим причинам. «Она не перенесет этого, она умрет от этого», – говорил он. Могущественный министр полиции Жозеф Фуше попытался было внести ясность в этого щекотливый вопрос, когда затеял некий разговор с ней на эту тему, но получил такой истерично-бабский «от ворот поворот», что тут же включил «заднюю передачу». Ушлые придворные разнюхали о нелицеприятном разговоре между главной креолкой Франции и главным сыщиком страны. Все были убеждены, что дальновидный мастер сыска Фуше никогда бы не решился на столь неоднозначный по последствиям для него лично разговор, если бы не имел на то разрешения, хотя бы молчаливого, самого императора. Сам Фуше – прожженный политик – потом уточнял «диспозицию» следующим образом: «Я тогда понимал, что император втайне уже решил развестись, иначе он пожертвовал бы мной, вместо того чтобы просто отречься от моего демарша». Жозефина мгновенно перешла в «контратаку» и поинтересовалась у мужа с его ли согласия Фуше затеял с ней этот гнусный разговор. Тот долго отнекивался, но потом, пользуясь удобным случаем, спросил ее: «не может ли она взять на себя инициативу и помочь ему, пойдя на такую жертву, если он сочтет это необходимым. Жозефина не растерялась и, зная о суеверии супруга, дала такой ответ, который был единственно правильным: «… Мою судьбу можешь решать только ты. Я слишком боюсь навлечь на нас обоих злой рок, если по своему желанию отделю мою жизнь от твоей».

Ближайшее окружение Бонапарта отмечало, что находясь вдали от Жозефины, он утверждался в своем намерении развестись с ней. Но стоило ему вернуться в Париж, как она своей сексуальной привлекательностью заманивала его в свою постель и после того как она сполна одаривала его своим роскошным изысканным телом, вся его решимость развестись с этой непревзойденной мастерицей Большого Секса мгновенно улетучивалось. И это при том, что параллельно интенсивному сексу с супругой у него одновременно было еще несколько связей с красивыми молодыми женщинами.

И все начиналось сначала…

…А ведь их брак уже висел на волоске из-за того, что пока Бонапарт воевал сначала в Италии, а потом и в Египте, его супруга повела себя как вдова, которую некому утешить. В Италии все обошлось, поскольку тогда Наполеон был еще «последним пылко влюбленным» и она полагала, что ее плотская власть над ним безгранична. Но когда он неожиданно вернулся из Египта во Францию, ситуация уже была несколько иная. Во-первых, у него уже был «разогретый запасной аэродром» в лице хохотушки Белилот, знавшей толк в «веселом сексе», во-вторых, сама она уже постарела и, наконец, он уже превратился в главный символ Франции, а какие это сулило возможности, моментально просчитывала любая ухватистая молодка-красотка!