Текст книги "«Свет и Тени» французских маршалов времен эпопеи неуемного «генерала Бонапарта» (Тулон, 1793 – Ватерлоо, 1815): от Бернадота до Мармона"

Знаменитый (по крайней мере, в художественной литературе!) приказ: «Гвардию – в огонь!» – летит к нашему герою!

Эшелонированные линии гвардейских эскадронов погнали своих коней вперед, методично переходя с медленной рыси на галоп. Темп атаки диктовался не только состоянием окровавлено-заснеженного поля уже взрыхленного тысячами копыт тяжелых кавалеристов Мюрата, но и тем, что зачастую всадникам и лошадям приходилось преодолевать настоящие завалы из трупов заколотых и порубленных русских и французов. Порой, подкованные конские копыта, все же, попадали в тела раненных, но их стоны и хрипы заглушал звон конской упряжи и амуниции тысяч разгоряченных скачкой коней и людей. Бесьер скачет вместе со всеми – под ним убивают двух лошадей – но маршал умудряется руководить этой грандиозной атакой до конца, прикрыв отход зачинателя этого эпического подвига Мюрата, прорвавшего фронт вражеской обороны и возвращавшегося назад!

Недостаток скорости бессьеровских кавалеристов не помешал им усилить беспорядок в рассыпавшемся и еще не успевшим перегруппироваться русском центре, тем самым, позволив торжествующим, но утомленным и потрепанным эскадронам Мюрата с честью вернуться назад через наспех выстроенные пехотные каре Беннигсена.

Задача казавшаяся по началу почти невыполнимой – прорвать фронт вражеской обороны и вернуться назад – кавалеристам Мюрата и Бесьера оказалась по плечу.

Правда, более полутора тысяч (1.600?) их отчаянных смельчаков, в том числе, прославленные командиры д’Ополь и Дальмань, уже никогда больше не вскакивали в седло и неслись за своими командирами-храбрецами. Они навсегда остались лежать под снежным покровом морозного поля Эйлау.

…Между прочим, если кипучий и порывистый Мюрат был неповторим в лихом кавалерийском наскоке, то осторожный и рассудительный Бесьер в маневрировании кавалерийским резервом…

В начавшейся в 1808 г. испанской авантюре Бонапарта по началу Бесьеру сопутствовал успех. В числе первых французских войск, вошедших на Пиренейский полуостров были и его войска. Его 12-тысячный II-й корпус сумел добиться успеха против 24-тысячной регулярной испанской армии под командованием генерала Куэста при Медина-дель-Рио-Секо. Искусно создав перевес в силах против первой линии войск противника, маршал обошел его левый фланг. В то же время французские конные егеря и гусары генерала-смельчака Лассаля прорвали центр противника. Разбитые на всех пунктах, испанцы бросились в повальное бегство, преследуемые 2 тыс. кавалеристов Лассаля. Потери испанцев составили более 7 тыс. человек убитыми, ранеными и пленными; у французов выбыло из строя 530 человек. Однако потом Бесьер потерял решительность и его вялые действия привели к замене на маршала Сульта. Бесьера отправили командовать кавалерийским резервом. Этот пост требовал гораздо меньшей ответственности, но зато он находился на глазах у императора, что, несомненно, льстило самолюбию маршала.

…Между прочим, Бесьер один из немногих, кто решался открыто осуждать испанскую авантюру Бонапарта, полагая, что она, в конце концов, принесет Франции одни несчастья. Более того, Бесьер – единственный из маршалов считал полным безрассудством развод Наполеон с Жозефиной и его последующую женитьбу на австрийской принцессе…

Вскоре началась очередная война с Австрией, которая пользуясь трудностями Бонапарта в Испании, попыталась «пырнуть» «раненного льва», всадив ему нож в спину – с тыла. Во время этой войны Бессьер постоянно находился рядом с императором и командовал гвардейской кавалерией. Его войска отличались в сражениях у Абенсберга и Ландсхута. В ожесточеннейшей битве при Асперне-Эсслинге кавалерия Бессьера сражалась в центре французской позиции. В ходе боя маршал вместе с последним оставшимся в живых адъютантом оказался окружен австрийскими уланами. Бессьер отстреливался из пистолетов, а затем бесстрашно обнажил свою маршальскую саблю! Трудно сказать, как бы закончилась та неравная схватка, если бы на помощь не подоспели гусары лихого Лассаля.

В том бою – крайне неудачном для французского оружия – у многих сдали нервы и два французских маршала – Ланн и Бесьер чуть не сошлись в сабельной дуэли! Ланн, командовавший в том бою войсками, предъявил претензии Бесьеру в нерасторопном командованием гвардейской кавалерией! Между ними уже давно пробежала «черная кошка» (причем, отчасти, по вине Бесьера!) и вот теперь они нашли повод с оружием в руках расставить все точки над «i»: кто из них круче!?

Лишь внезапное появление маршала Массена, старшего начальника обоих маршалов предотвратило эту нелепую и позорную дуэль потерявших над собой контроль Ланна и Бесьера. «Оружие – в ножны, и немедленно! – загремел Массена. – Вы – у меня под началом, и я не позволю нашим солдатам смотреть, как два французских маршала тычут друг в друга саблями на глазах у врагов!»

Бонапарт сумел разобраться с гасконскими петухами, приняв сторону Ланна и упрекнув Бессьера и уже на следующее утро тот явился к Ланну за новыми приказами, не дожидаясь, когда они будут присланы к нему. Несмотря неприязненное отношение Ланна и Бессьера друг к другу, на следующий день у последнего хватило благородства придти на перевязочный пункт, где доктор Ларрей только что ампутировал Ланну ногу, и пожать руку смертельно раненому маршалу, когда-то… другу!

…Кстати, многие высшие офицеры французской армии «имели зуб» на Бесьера. Этот любимец Наполеона, бесконечно преданный ему человек, подчеркнуто отстранялся от остальных маршалов. Это, естественно, вызывало у многих из них сильную неприязнь. В этом отношении Бессьер вполне мог сравниться с Даву. Однако, если Даву часто оказывался в центре маршальских скандалов из-за своего неуживчивого и подозрительного характера, то Бесьера не жаловали, как императорского любимчика, командующего привилегированными войсками и откровенно не желавшего помогать армейским частям на войне и тем более, на поле боя. И примеров такого странного поведения Бесьера немало. Неоднократно полки Бессьера оставались в сражениях недвижимы, в то время как армейские дивизии истекали кровью. Так было во время решающей атаки Макдональда под Ваграмом. Тогда австрийский центр уже дрогнул и, казалось, еще одно усилие и он будет прорван. Но гвардейская кавалерия, приданная Макдональду, отказалась поддерживать его обескровленные дивизии без приказа на то Бесьера, сильно контуженного ядром. Это повторилось в сражении Массены с Веллингтоном при Фуэнтес де Оньоро (5 мая 1811 года). Тогда кавалерия бесстрашного бородача Монбрена сломила сопротивление англичан, нужен был только один решительный удар, чтобы одержать победу, но гвардейские кавалеристы Бессьера так и не двинулись в бой. Командовавший ими генерал Лепик отказался атаковать противника, не имея приказ Бессьера. Самого же маршала долго не могли найти. В итоге драгоценное время было упущено, англичане подтянули резервы и контратаковали. Почти одержанная победа обернулась поражением армии маршала Массена. Более того, это сражение стало для Массена последним. «Я бы мог сделать мое дело с большим количеством войск и меньшим количеством Бессьеров!» – заявил он офицерам своего штаба. Самое интересное, что из объяснения, состоявшегося после битвы между Массена и Бессьером, выяснилось, что последний вообще не собирался вступать в бой! Оказалось, что он несет ответственность перед императором за потери, которые могли бы понести гвардейские части! Не исключено, что Бессьер мог не хотеть, хоть как-то поспособствовать успеху… Массена!? Профессиональная ревность – весьма распространенное явление среди маршалата! Так или иначе, но такое «распределение обязанностей» не повышало авторитет гвардейского маршала среди коллег-маршалов. Впрочем, у Бесьера всегда было «алиби» – он де подчиняется только… императору, поскольку командует гвардейской кавалерией, а она без приказа последнего в бой не ходит! Конечно, сэр Артур Уэлсли был отменным генералом, но если бы французские маршалы занимались в Испании и Португалии своими прямыми обязанностями, т. е. воевали во взаимодействии друг с другом, то не исключено, что результаты для них были бы намного лучше. И еще один факт к портрету маршала Бесьера. Преданный лишь императору, Бессьер всегда держал дистанцию с равными по положению, и уж тем более с подчиненными. Даже своих адъютантов он не сажал за один стол с собой, ежедневно выдавая вместо этого каждому из них по 10 франков на «карманные расходы»…

В ходе Ваграмской битвы ядро на излете сбросило маршал Бессьер с лошади, не причинив ему никакого вреда. Видя падение своего любимого вождя и считая его убитым, вся гвардия, с которой он провел полжизни, болезненно охнула от неожиданности. А кое-кто из седоусых гвардейцы даже заплакал, как ребенок, когда увидел, что тело Бесьера кладут на носилки и собираются унести. Ликованию и восторгу не было предела, когда стало известно, что маршал только тяжело контужен и вскоре опять станет во главе своих войск. Говорят, что тогда Бонапарт мрачно пошутил: «Вот ядро, которое заставило плакать мою гвардию».

В печально известном для Наполеона походе на Москву Бесьер вместе с гвардией почти все время находился при своем императоре и в боевых действиях участвовал мало. Но зато ему довелось сыграть весьма важную роль в эпохальном Бородинском сражении.

Это одно из знаковых событий в российской истории во Франции принято называть bataille de Moskova («битва под Москвой» или «Москворецкая битва»). Битва под Бородино отличалась неимоверным ожесточением и проявленной доблестью солдат и офицеров обеих армий. Около 11 часов утра Семеновские флеши и деревня (село?) Семеновская были окончательно взяты войсками Нея, Даву и Мюрата. К четырем часам дня пала Курганная высота и весь центр русской армии был отодвинут назад – к Горкам. В пять часов Наполеон прибыл к Курганной высоте и обозревал отступившие на километр —полтора русские порядки и их энергично действующие со стороны деревни Горки батареи. Император отчетливо видел, что ни взятие Семеновского, ни взятие «батареи Раевского» не привели к прорыву русского фронта и не перерезали им пути отступления на Москву. Русская армия могла спокойно отойти в течение ночи. Проехав немного севернее от Курганной высоты, и оставив позади себя многочисленный штаб, Наполеон, используя заросли и перелески, попытался приблизиться к русским позициям у Горок. С ним были Мюрат, Бертье, Коленкур, Дюрок, Бессьер и один паж. Где-то здесь, возле леска, обстреливаемого русскими, и состоялось историческое обсуждение, «что делать дальше!?» Во время разговора Мюрат в очередной раз предложил императору пустить Старую Гвардию (несколько десятков элитных батальонов и эскадронов: впрочем, их конкретное число вызывает споры у историков) в бой и ручался за то, что русские будут разбиты.

Рассказывали, что услышав это, именно «Бессьер указал на расстояние, отделявшее Наполеона и свиту от неприятельских укреплений», а затем прибавил, «что между Наполеоном и Францией простирается целая Европа и поэтому необходимо сохранить хотя бы эту горсть солдат, на которую император мог бы рассчитывать потом».

Потери французов были ужасающими. К исходу дня каждый четвертый солдат из участвовавших в сражении был убит или ранен, а до Москвы еще не дошли. В глубине своей страны Кутузов мог рассчитывать на постоянно возраставшее число крестьян и казаков, готовых восполнить потери в его рядах, но где были резервы французов? Потери в их рядах пришлось бы пополнять за счет солдат, которым предстояло идти по дороге от Немана до Бородина, тонкой линии, лишь номинально принадлежавшей французам, на которой с момента их наступления вместо верстовых столбов стояли сожженные города и деревни. Каждый ящик с патронами пришлось бы тащить по разбитым дорогам сотни миль, а на всем огромном пространстве было нечего есть, кроме провизии, найденной на складах в Вильно, Витебске и Смоленске.

Наполеона категорически отказался вводить в бой свой последний резерв – свой неприкосновенный запас! Знаменитой (по художественной литературе и подобного рода кинофильмам!) отмашки белой перчаткой и короткой, как выстрел, столь желанной для многих по театральному красивой фразы-команды – «Гвардию в огонь!» (а была ли она в ходу!?) не последовало! Насколько слова именно Бесьера повлияли на решение Наполеона не посылать гвардию в бой – сказать трудно. Но, скорее всего, они оказали некоторое влияние на императора. Возвращаясь к Шевардинскому редуту, император подозвал маршала Мортье и отдал приказ Молодой гвардии «охранять поле сражения», но ни в коем случае не переходить овраг, отделяющий неприятеля.

…Между прочим, кое-кто потом утверждал, что этот совет командующего гвардейской кавалерией маршала Бесьера Наполеону не бросать в бой его последний резерв, якобы изменил весь ход войны, а может быть, и всей истории XIX века. Хотя уцелевшие после рокового Русского похода 1812 года французские офицеры высокого ранга (в первую очередь, Мюрат и Ней, неистово рвавшиеся с помощью гвардейцев добить русских!), так никогда и не простили Бесьеру совета, данного им в тот день Наполеону, но, как-никак, это был совет человека благоразумного. Ведь, если бы не было гвардии, которая прикрыла потом отступление из Москвы, никто не вернулся бы из России, а так – хоть крохи. Более того, карьера Наполеона и его империя угасли бы, как свеча, не спустя несколько лет после Бородина, а еще в конце декабря 1812 года…

Можно ли посчитать этот шаг – ошибкой!? Вряд ли!

Слишком многое было против подобного решения: во-первых, изрезанная местность не позволила бы гвардии провести атаку максимально стремительно, не подвергшись массированному огню подвижных батарей русских, превосходивших аналогичные у французов и скорострельностью и калибром и числом (считается, что на новых позициях за Семеновским оврагом у них было порядка 300 орудий, а за счет резервов и переброски с других позиций Кутузов мог сконцентрировать на угрожаемом участке не менее 500 орудий!? Другое дело – так ли это!?); во-вторых, столь «продуктивная» дальнобойная артиллерия Бонапарта, и так работавшая на пределе своей максимальной эффективности уже не доставала до отошедших назад русских, а ее поддержка как показал весь предыдущий ход боя, играла колоссальную роль (!!!) в успехах наполеоновской армии на Бородинском поле; в-третьих, на короткой дистанции перед самым соприкосновением атакующих и защищающихся эффективность русской артиллерии была выше и, наконец, в-четвертых, русские (в том числе, их окровавленная гвардия, в некоторых ее полках потери были ужасные!) стояли как «стойкие оловянные солдатики» и даже «повалив их», победы можно было не достичь!

И вот почему!

Его гвардии под огнем сотен очень эффективных на коротких дистанциях русских орудий пришлось бы «ломиться» на узком (2-х километровом) участке фронта подобно плотной построенной античной фаланге! Атака этого отборного пеше-конного соединения, вероятно, еще больше расстроила бы ряды изнуренной, но непобежденной русской армии. Но вряд ли она утратила бы способность к сопротивлению в дальнейшем, а вот колоссальные потери, неизбежно понесенные наполеоновской гвардией в этой смертельной схватке, могли оказаться в будущем роковыми! Успех был бы частным (русских бы еще больше «подвинули» назад!?), а вот соотношение потерь, скорее всего, изменилось бы в пользу русских! Поддержать гвардию уже было нечем: весь день сражавшиеся французские войска были предельно измотаны и окончательно утратили наступательный порыв.

В конце концов, об этом заговорили и наиболее рассудительные из ближайших сподвижников Наполеона – не только Бесьер, но и Бертье с Арманом Коленкуром: «Мы погубим свою гвардию в бессмысленной мясорубке, а она нам еще пригодится». По всему выходит, что лучше других (отменных тактиков!), понимая суть происходящего на поле сражения, Наполеон, как стратег (!), был прав, так и не бросив в самое пекло Бородинской битвы свою Старую Гвардию! Впрочем, каждый любознательный читатель вправе самостоятельно «докопаться до дна» этой «черной дыры-белого пятна» и далее «по списку»…

На военном совете, устроенном Наполеоном после Малоярославца, Бесьер опять был против использования гвардии. Он вообще был первым, кто произнес слово отступление. Бессьер не поддержал тогда Мюрата, пытавшегося склонить всех атаковать Кутузова и заявлявшего, что если ему дадут гвардию и кавалерию, он откроет армии путь к Калуге. На эту сугубо гасконскую браваду «короля храбрецов» опять-таки… гасконец Бесьер резонно заявил: «Для подобного предприятия у армии, даже у гвардии не хватит мужества…» Свою краткую речь он закончил словом «отступление». Наполеон промолчал! Молчание, как известно, знак согласия!? Не так ли!?

…Между прочим, несмотря на все недовольство генералитета и маршалата французской армии, гвардия – «среди которой прошла его жизнь» – обожала Бесьера. Он был как брат каждому гвардейцу независимо от чина; он заботился о них. «Я вышел из их рядов, – часто говорил маршал, – и никогда не должен об этом забывать». Бесьер был абсолютно чужд показной роскоши, особенно на войне. В полевых условиях он делил с солдатами все невзгоды, порой питаясь сугубо по-крестьянски: куском хлеба, натертым чесноком…

В начале кампании 1813 г. Бесьер сменил на посту главнокомандующего всей французской кавалерией Мюрата, дезертировавшего из наполеоновской армии. Но недолго ему пришлось ею руководить.

Саксонская кампания 1813 г. началась с трагедии.

Утром 1 мая 1813 г. Бессьер был полон мрачных предчувствий: еще накануне он сжег письма жены, которые до этого бережно хранил, отказался завтракать, но так как офицеры настаивали, согласился, правда, с большой неохотой, съесть легкую закуску. У него был печальный вид, и когда он сел за стол, то произнес: «Если ядро должно лишить меня жизни этим утром, я не хочу, чтобы это случилось натощак».

В самом начале завязавшейся авангардной стычки погиб один из адъютантов маршала. И в тот самый момент, когда Бесьер давал распоряжение вынести офицера и похоронить, роковое пророчество маршала исполнилось: в 12.55 его настигло вражеское ядро…

Один раз, как известно, судьба уже пощадила Бессьера: во время Ваграмского побоища его чуть не убило ядром на излете. Тогда Наполеон-артиллерист мрачно уточнил: «Вам повезло Жан, ядра – не бомбы: им не свойственно взрываться…» Теперь, глядя как уносят стоявшего совсем рядом с ним верного соратника, Наполеон с горечью в голосе сказал: «Смерть приближается к нам…» «Храбрейший из храбрых №2» маршал Ней, глядя на тело человека, вместе с которым они сражались плечом к плечу еще капитанами, задумчиво изрек: «Это наша судьба… Это красивая смерть…»

…Кстати, именно после гибели Бессьера у наполеоновской свиты составилось впечатление, что Наполеон стал тайно искать смерти, неоправданно рискуя собой во время битв этой кровавой и драматически складывавшейся кампании. Он постоянно был то в авангарде, то в арьергарде, в самом опасном месте, без малейшей военной необходимости лично там присутствовать…

Полководцем в полном смысле этого слова, способным к самостоятельному командованию крупными армейскими объединениями, Бессьер, конечно же, не был. Наполеон лишь однажды доверил ему командование 80-тысячной армией, созданной для борьбы с английским десантом в Голландии. Но проявить себя на этом посту как полководцу Бессьеру не пришлось, т. к. с середины сентября 1809 г. основные силы английской экспедиционной армии начали уже покидать Голландию, не рискнув вступить в сражение с французами. Поэтому все действия Бессьера как командующего французской армией свелись лишь к вытеснению частей противника, прикрывавших эвакуацию своих главных сил.

Бессьер, как и все наполеоновские маршалы, был храбрый и мужественный воин, выдающийся боевой генерал, затем маршал Империи, долгие годы доблестно сражавшийся с врагами Франции сначала под знаменами Революции, а затем – под наполеоновскими орлами. Как и большинство его коллег, маршалов Империи, Бессьер обладал ярким военным талантом, но его воинские дарования обычно не выходили за рамки тактического масштаба, отдельно взятого боя или сражения, когда требовалось решение лишь какой-то конкретной, частной боевой задачи. Это был отличный дивизионный генерал, один из лучших кавалерийских генералов наполеоновской армии, четко и неукоснительно исполнявший приказы и распоряжения своего главнокомандующего на поле боя. В этом качестве Бессьер был идеальным исполнителем в могучих руках Наполеона.

Обладая темпераментом типичного гасконца, Бессьер был в то же время человеком необыкновенно хладнокровным и невозмутимым в самых критических ситуациях, проявлял завидное умение сохранять полное самообладание и выдержку в минуты смертельной опасности. При этом в отличие, например, от Мюрата – тоже гасконца, типичного авангардного командира, порывистого и кипучего, всегда устремленного только вперед, – Бессьер в полной мере обладал качествами начальника резерва, полного энергии, всегда готового к немедленному выполнению полученной задачи, но вместе с тем осторожного и рассудительного.

Бессьер был одним из самых приближенных к Наполеону маршалов, его любимцем, человеком бесконечно преданным своему императору. Казалось, единственным смыслом жизни для Бессьера являлось беззаветное служение Наполеону. В боевой обстановке император нередко советовался с Бессьером по самым различным вопросам, и даже если его мнение не разделялось другими маршалами, Наполеон очень часто соглашался с командующим своей гвардейской кавалерией.

Напомним, что особая приближенность Бессьера к императору, его подчеркнутая отстраненность от остальных маршалов, вызывали у них сильную неприязнь. Кроме того, они не жаловали Бессьера как любимчика Наполеона, командующего привилегированным войском, часто не желавшим помогать армейским частям на войне. Эта неприязнь была довольно устойчивой, хотя сами маршалы и отдавали должное Бессьеру, имея в виду прежде всего его способности как военачальника и личную храбрость солдата. Более того, они понимали, что Наполеон берег свою отборную кавалерию и вводил ее в сражения только в случае крайней необходимости. К тому же вся армия была свидетелем той отваги и доблести, которую продемонстрировала предводимая Бессьером конная гвардия на полях сражений при Аустерлице, Прейсиш-Эйлау и Эслинге.

Как человек Бессьер являл собой редкий среди маршалов Наполеона пример честности и бескорыстия. Он был способен выдержать самые тяжкие испытания и при этом всегда оставался верным своему воинскому долгу и рыцарской чести. В отличие от многих своих земляков-гасконцев, Бессьер был человеком серьезным и к тому же на редкость постоянным, особенно в своих симпатиях и антипатиях.

…Между прочим, повторимся: Бессьер резко выделялся среди всех маршалов Империи своей странной привычкой пудрить волосы, видимо, оставшейся у него еще с «парикмахерских» времен. И второе, чем он выделялся, – его сильный южный (гасконский) акцент, оставшийся с ним на всю жизнь…

О своих подчиненных Бессьер всегда проявлял большую заботу, делил с ними все трудности и невзгоды походно-боевой жизни. Авторитет Бессьера в императорской гвардии был очень высок, а конная гвардия его буквально боготворила. Вспомним, как она болезненно отреагировала, когда в сражении под Ваграмом австрийское ядро убило под Бессьером лошадь, а сам маршал оказался выброшенным из седла на землю, в рядах потрясенной этим мгновением гвардии едва не возникла паника, раздались возгласы отчаяния. Поседевшие в сражениях ветераны решили, что их начальник погиб. Гвардейским офицерам стоило больших трудов сохранить в своих частях порядок и предотвратить панику. Когда через несколько минут выяснилось, что маршал жив и даже не ранен, а отделался лишь контузией, ликованию гвардейцев не было предела. А когда после боя под Вайсенфельсом гвардия узнала о гибели Бессьера, то закаленные в бесчисленных боях и походах знаменитые наполеоновские «ворчуны», эти легендарного мужества люди, давно уже привыкшие к виду крови и смерти, которых не могло смутить ничто на свете, не скрывали своих слез.

Дать объективную оценку истинных военных способностей и глубины полководческого дарования маршала Бессьера, который очень долго находился рядом с Наполеоном, руководя исключительно кавалерией Императорской гвардией, очень трудно. Поскольку после чудом выигранной битвы под Маренго гвардия стала главным и последним резервом императора в каждом сражении, то в большинстве последующих битв она уже не принимала активного участия. Только в кампаниях 1813—14 гг. и в роковом сражении при Ватерлоо – гвардия уже сражалась на полях сражений в полном составе. Но Бесьера тогда уже не было в живых.

Таким образом, сакраментальный вопрос о соответствии его меры таланта званию маршала Империи в какой-то мере остался открытым… Бонапарт, как известно, решил его положительно: ему было виднее. Но если бы, к моменту учреждения маршальства еще были живы такие прославленные республиканские полководцы как Дезе или Клебер, Марсо или Жубер и, тем более, Гош, а Моро не был бы изгнан, то, не исключено, что нашему «Байярду» пришлось бы «встать в очередь»!

Не так ли?

Ему было ровно 44 года, когда он, отдавший армии 21 год, погиб красивой Солдатской Смертью: от рикошетного попадания пушечного ядра. Впрочем, выше по карьерной лестнице ему – кавалеру всего лишь трех степ. орд. Почетного легиона (Легионер – 1803,

Высший офицер – 1804 и знак Большого орла 1805)

– было уже не подняться: маршала Империи…

…Кстати, его младший брат, Бертран, дослужился до звания генерала.

P.S. В отличие от Ланна или Дюрока, Жана-Батиста Бессьера нельзя считать самым близким другом Бонапарта. Но по личной преданности ему не было равных.