Текст книги "«Свет и Тени» французских маршалов времен эпопеи неуемного «генерала Бонапарта» (Тулон, 1793 – Ватерлоо, 1815): от Бернадота до Мармона"

…Между прочим, в чем-то (но, конечно, не во всем) ситуация перед 18 брюмера во Франции была схожа с той, что очень много веков назад складывалась между Юлием Цезарем и Гнеем Помпеем перед тем как первый решился «перейти Рубикон». Тогда оба стремились к единоличной власти. Если первый рискнул взять ее в свои руки сам, то второй все ждал и ждал, когда же ее принесут ему «на блюдечке с золотой каемочкой». Как известно из истории, «власть берут!!!» те, кто понимает, что пришло время это сделать, причем, без всяких сантиментов. «Республиканцы» (или законники) Бернадотт и Помпей проиграли, а авантюристы (диктаторы) Цезарь и Бонапарт выиграли. «Каждому – свое»…

Три дня после переворота в пользу Наполеона Бонапарта Бернадотт отсиживался с супругой у своего верного товарища генерала Сарразена, пока тот не сообщил ему, что опасаться нечего: Бонапарт просил ему передать, что всегда продолжает считать его другом. Другое дело, что уже на следующий день после переворота Наполеон через ведомство Фуше знал, где скрывается его свояк, не пожелавший принять активное участие в перевороте 18 брюмера. Через пару дней Бонапарт еще раз через брата Жозефа дал понять Жану-Полю-Батисту, что он «по-прежнему, считает его своим другом». Только после этой «свойской» информации через свояка Жозефа Бернадотт посчитал возможным нанести визит вежливости своему свояку Наполеону. Тот, став первым консулом французской республики, явно собирался сплотить вокруг себя самых талантливых людей для решения назревших в государстве проблем, если они, конечно, захотят ему служить.

Между двумя генералами – Бонапартом и Бернадоттом (или, наборот, кому – как нравится) – началась бесконечная война.

Расправиться с тщеславным честолюбцем из Беарна дорвавшемуся до абсолютной власти «корсиканскому выскочке» (так окрестила Наполеона монархическая Европа после того как он стал первым консулом французской республики) было очень не просто.

Во-первых, очевидно, ему все еще «мешали» воспоминания о его первой юношеской любви Дезире Клари (теперь мадам Бернадотт). И, во-вторых, (и это главное!) Жан-Поль-Батист был слишком самостоятелен, чтобы всецело зависеть от воли Наполеона. Бернадотт пробился на вершину военного Олимпа Франции сам. Генералом (бригадным!) он стал (в июне 1794 г.), т.е. всего лишь на полгода позже Наполеона (декабрь 1793 г.). В общем, он ничем не обязан генералу Бонапарту и очень часто напоминает ему об этом. К тому же, он не только «служить» не умеет, но и фрондёр!

…Кстати, Бернадотт, как нарочно, заводил такие знакомства, которые раздражали могущественного первого консула, а потом и императора Франции Наполеона Бонапарта. Так, он энергично бравировал своими связями с такими одиозными в понимании строгого моралиста Бонапарта знаменитыми француженками той поры, как писательница мадам Жермена де Сталь и несравненная и очень дорогая жрица любви мадам Жюльетта Рекамье. Одна явно, другая завуалировано, критиковали режим консульства и его главу. Своенравная и не безталанная Жермена была в восторге от Жана-Поля-Батиста. Она даже именовала его «подлинным героем века». Не исключено, что, знаменитая в ту пору «дегустаторша» крутых мужиков прелестная Жюльетта могла подтвердить это по «женской части». Передавали, что как-то не в меру разоткровенничавшийся во время ее сеанса «терапии» Бернадотт, очевидно, сдуру (в ходе процедуры физиологического облегчения с мужчинами такое, порой, случается) ляпнул Рекамье про Бонапарта что-то типа: «Я не обещал ему любви, но я обещал ему лояльную поддержку и я сдержу свое слово». Таким фрондерством он мог лишь активизировать неприязнь со стороны Бонапарта…

Тем не менее, став во главе Франции, Бонапарт, а ныне Первый консул, не предпринимает никаких неприязненных действий по отношению к Бернадотту. Через два месяца после переворота, Бонапарт вводит Бернадота в состав Государственного совета. Правда, несмотря на это, Первый консул не слишком жаждет видеть его в Париже и предлагает тому командование армией в Дижоне. Но он от «дижонской» армии отказался, поскольку полагал, что подчиняться придется непосредственно первому консулу Бонапарту, а это ему – Генералу Бернадотту – не с руки! Вскоре станет ясно, что он был прав и именно эти войска вскоре отправятся в Италию, где под началом Бонапарта разгромят австрийцев Меласса в драматически складывавшемся сражении при Маренго.

…Между прочим, до сих пор никто не объяснил, что могла означать записка, оставленная Наполеоном Бернадотту перед отъездом на Итальянскую кампанию 1800 г. Говорили, что накануне судьбоносного Маренго Бонапарт написал: «Если я погибну, вы будете располагать 40 тысячами солдат у ворот Парижа, и судьба Республики будет в ваших руках». То ли Бонапарт отдавал себе отчет, что ярый якобинец Жан-Поль-Батист Бернадотт один из немногих, кто действительно сумеет удержать ситуацию в стране в рамках республиканских устоев и не допустит резких перемен, то ли… То ли все ЭТО просто – небыль???

Потом вновь обострились отношения между Францией и Англией и зашла речь об экспедиционном корпусе в Британию. Амбициозный Бернадотт тешит себя надеждой, что Наполеон поручит ему возглавить десант на Британские острова. Но вскоре выяснилось, что это мероприятие Франции не только не по карману, но и пока не актуально и, к тому же, с Англией был заключен Амьенский мир, то Жан-Поль-Батист остается без дела. В конце концов, свояки сторговались на посылке Бернадотта в Вандею, разбираться с несговорчивыми про-роялистки настроенными местными жителями, среди которых продолжали господствовать патриархально-феодальные порядки: Его Величество Король – наместник Бога на земле и никак не иначе…

Имея всего лишь 18 (а вовсе не 40, как было указано на бумаге!) тыс. штыков и сабель, Бернадотт 17 апреля 1800 г. принялся за дело, причем, действовал он не только «кнутом», а в основном, «пряником». Генерал ездил по деревням и лично терпеливо уговаривал крестьян добровольно сложить оружие, за которое им заплатят не «мятыми ассигнациями», а «звонкой монетой». Но только к концу года наметились позитивные изменения в настроениях местных крестьян, до этого готовых до последнего мстить за убийство их любимого короля. (Впрочем, у них все короли были любимыми по вышеуказанной причине!).

Интересно, что отправляя мужа во взрывоопасную Вандею (с ее фанатичным и жестоким вождем шуанов Жоржем Кадудалем), мадам Бернадотт взяла с его давно служивших ему адъютантов – слово офицеров – беречь ее супруга «как зеницу око». Жерар и Морен постоянно давали ей письменный отчет, как они денно и нощно охраняют ее благоверного и заодно своего командира. Так рядом с комнатой, где ночевал Бернадотт, постоянно находился один из адъютантов, который всегда бодрствовал; во время поездок вместе с генералом рядом неизменно спал верный Жерар, а на лестницах и под окнами непременно стояли часовые с однозначным приказом стрелять без предупреждения «во все что шевелится»; на прогулках генерала всегда сопровождали 5—6 самых верных людей, одетых в точно такие же мундиры, что и сам объект повышенной охраны – чтобы террористы и бандиты не сразу узнали, кто из них генерал Бернадотт; повышенные меры безопасности были везде одинаковы вплоть до… ванны – все помнили, как Шарлота Кордэ зарезала Марата!

Вскоре отношения между первым консулом и его свояком стали резко портиться: Бернадотт откровенно послал Карно «к екатерине марковне» (понятно к «какой маме»), заявив, что не ему – боевому генералу – прислушиваться к какому-то там кабинетному «стратегу». «Стратегу», никогда не нюхавшему пороху, не видевшему массовых смертей и не знавшему каково проявлять чудеса героизма, когда неприятелей в разы больше, чем твоих «братьев по оружию», а тебе отдали приказ «всем лечь – врага не пропустить!», ехидно присовокупив к этой сентенции еще кое-что личное – крайне обидное. В конце концов, первый консул убрал с глаз долой Карно. Правда, приближенные «шептуны» так много ему нашептывали о нелояльности строптивого беарнца, в частности, о якобы имевших место связях того с группой армейских офицеров, распространявших в Ренне, столице Бретани, антинаполеоновские памфлеты (Реннский заговор), что Бонапарт, решив подстраховаться, отозвал в Париж и нашего рьяного «правдолюбца» из Наварры.

Бернадотт попытался было получить назначение в Португалию, но туда уже приготовился отбыть муж Полины Бонапарт – генерал Леклерк (давно уже близкий к Наполеону). Тогда он «закинул удочку» по поводу всегда благодатной Италии, но и туда предпочли перевести еще одного родственника первого консула – генерала Мюрата. Затем возник вариант с экспедицией в Сан-Доминго, но именно туда (вместо обещанной Португалии) неожиданно послали Леклерка, где тот вскоре и помер от желтой лихорадки и вся вест-индская затея первого консула «приказала долго жить».

Были и другие крайне опасные для Бернадотта неприятности (донос на его причастность к очередному покушению на первого консула), разрешить которые удалось лишь после вмешательства свояка Жозефа Бонапарта. (Очевидно, Дезире очень во время пожаловалась сестре Жюли, а та очень своевременно устроила сугубо бабскую истерику супругу, который по-свойски нажал на брата!?) Первый консул пошел навстречу просьбе брата, но информацию о возможной неблагонадежности свояка Бернадотта не забыл. Недаром в армейских кругах поговаривали, что если вскоре, все же, состоится бросок через Ла-Манш, то во главе «смертников» обязательно поставят трех главных якобинцев среди военных – Массену, Ожеро и Бернадотта, чтобы все трое раз и навсегда сгинули, если не в морской пучине, потопленные британскими «боевыми повозками» (линейными кораблями), то в «туманных болотах» коварного Альбиона.

С той поры отношения между Бонапартом и Бернадоттом становились все хуже и хуже: взаимные недоверие и презрение лишь возрастали, словно снежный ком. Правда, до поры до времени Жозеф и Дезире, как могли, «лакировали» ситуацию…

Бернадотту все время предлагают варианты трудоустройства что-то типа «к черту на куличики»: генерал-капитаном – на о. Гваделупу, губернатором – в Луизиану (Северная Америка), послом – в Вашингтон. Правда, по тем или иным причинам (причем, помимо воли Жана-Поля-Батиста) они не складываются.

Вплоть до весны 1804 г. генерал Бернадотт, ожесточенный немилостью первого консула и подавленный бездельем, завуалировано фрондерствовал в Париже на глазах у откровенно недолюбливавшей его власти.

В это время на его старинного «брата по оружию» генерала Моро другой его давнишний неприятель генерал Даву (наделенный Бонапартом самыми широкими полномочиями шефа суперсекретной полиции с особым «прицелом» на армейскую среду) энергично собирает материал для последующей «депортации» «генерала искусных ретирад» за Атлантику в США. Жан-Поль-Батист – откровенно симпатизировавший консульскому врагу и «диссиденту» Моро – все это подмечает и делает для себя любимого надлежащие выводы. Он продает свой дом на ул. Цизальпин и покупает себе в предместьях столицы имение Лягранж. Все эти годы он ходил по «лезвию ножа»: после раскрытия заговора генерала Пишегрю с Кадудалем и ареста Моро, Наполеон вознамерился расставить все точки над «i» в вопросе с «революционерами» в генеральской среде (на свободе оставались Журдан, Ожеро, Макдональд, Лекурб, Ришпанс и другие популярные в армейской среде «рейнцы», в том числе, Жан-Поль-Батист Бернадотт). Ходили слухи, что только благодаря своей известности в армии, а также во многом из-за вмешательства своих влиятельных родственников по линии жены (снова сработала родственная связка Дезире-Жюли, подключившая к решению «проблемы» Жозефа Бонапарта?) Наполеон, скрепя зубами, не стал «активировать» тему участия своего импульсивного свояка в роялистском заговоре с английском душком с целью его свержения.

По крайней мере, пока…

Но неприязнь к беарнскому бахвалу и фрондёру не затухала и Фуше (полиция), Савари (тайная полиция) и Даву (суперсекретная военная полиция) была дана категоричная команда: строптивого наваррца «держать под микроскопом и… прицелом».

Бернадотт вынужденно бездельничал и по совету своего адъютанта полковника Жерара нанес визит к знаменитой гадалке мадам Ленорман. Последняя знала толк в визитерах и без тени сомнения по картам предсказала Бернадотту, что когда-нибудь он станет… королем в далекой северной стране. В общем, то ли очередная быль, то ли типичная небыль – последующий приукрас биографии знаменитого человека, когда уже известны многие факты его жизни!?

Тем временем, Бонапарт становится императором французов!

И вот что интересно – наш беарнский строптивец не только подписывает генеральскую петицию к Наполеону с просьбой стать императором, но и подобно другим фрондерствующим якобинцам Массена и Ожеро принимает участие в торжественной церемонии коронации Наполеона в соборе парижской Богоматери 2 декабря 1804 года. Более того, несет то ли бархатную подушку с орденами (с цепью ордена Почётного легиона?) новоиспеченного государя Франции, то ли украшенный драгоценностями воротник императорского облачения (сведения разнятся). Кроме того, на грандиозной картине Давида Бернадотта можно видеть, стоящим позади кардинала Феша – дяди Наполеона, что очень почетно: он – член «клана Бонапартов»!

Наполеон понимает, что нейтралитет строптивого генерала Бернадотта следует укрепить и делает его маршалом Империи (его имя стоит седьмым, что весьма престижно, по счету из 18 революционных генералов). Чтобы еще сильнее «привязать» его к своей особе, Наполеон награждает новоиспеченного маршала-свояка Большим крестом Почетного легиона, более того, дарит роскошный особняк опального Моро в предместье Сент-Оноре, кроме того, выделяет 200 тыс. франков из казны для меблировки нового жилья.

Злые языки потом долго судачили, что все это благополучие из-за… Дезире Клари, перед которой Наполеон якобы всегда испытывал чувство вины (»«не поматросил» и… бросил», что для любой девушки… оскорбительно), тем более, что с годами их «разлучница» Большая Мастерица Большого Секса супруга Наполеона Жозефина де Богарнэ все больше и больше старела и мало-помалу утрачивала свой особо пикантный шарм: «выглядеть недоступной, отдаваясь мужчине» (или, наоборот, это кому – как нравится)…

В конце концов, в июне 1804 г. безработного маршала Бернадотта назначают вместо маршала Мортье губернатором Ганновера и командующим расквартированными там войсками. Начальником штаба к нему приставили младшего брата его злейшего врага Александра Бертье – Леопольда Бертье. Готовя нападение на Англию, император французов приказал Бернадотту исследовать побережье северной Франции, Бельгии и Голландии. Именно в Ганновере через Талейрана ему было рекомендовано Наполеоном «поправить» свой бюджет. Осторожный Бернадотт проконсультировался с Жозефом Бонапартом (не подстава ли это!?) и, получив от него добро, сделал все как ему советовали знающие подобные «механизмы» обогащения люди. Правда, брал он «взятки» и принимал «подарки» через своих доверенных лиц, в первую очередь, здесь «отличился» полковник Жерар, не забывавший каждый раз положить и в свой карман какую-то часть «комиссионных». Покидая осенью 1805 г. Ганновер, Бернадотт увозил с собой порядка 300 тыс. франков «отступных». И это при том, что ганноверцам приходилось для этого занимать деньги на стороне, в частности, в Гамбруге, Бремене и Любеке – богатейших «ганзейских» городах.

Впрочем, Бонапарт не забывает про военные таланты Бернадотта и стремится использовать их по назначению.

Наполеон вновь готовится к войне с Англией, и, несмотря на всю свою антипатию, поручает Бернадотту начальство над I-м армейским корпусом (это его бывшие ганноверские войска) Великой армии, которая начала свое развертывание в так называемом Булонском лагере. Затем в силу ряда субъективно-объективных причин направление удара меняетcя и I-му корпусу надлежит вместе с баварскими частями воевать с союзниками (австрийцами и русскими). Бернадотт был недоволен качеством баварцев (как, впрочем, и переводимых к нему в корпус солдат Мармона) и потом всячески от них «отбояривался».

…Между прочим, недоверие Наполеона будет проявляться в том, что теперь под началом у Бернадотта всегда будут преимущественно не французы (либо вовсе не они!), а только сомнительные (или, откровенно ненадежные, загнанные насильно!) союзники французского императора: в 1806 г. – баварцы, в 1807 г. – поляки, в 1808 г. – голландцы и испанцы, в 1809 г. – вестфальцы и саксонцы. Фрондёрство и неумение повиноваться наказуемо, причем, у авторитарных правителей всех времен и народов…

В ходе Ульмской операции Бернадотт обеспечивал безопасность правого фланга французской армии. И в том, что окружение австрийцев Макка завершилось столь блестяще, есть немалая заслуга и I-го (сводного) корпуса Бернадотта. Покинув Ганновер, он совершил марш в Южную Германию, сумел отбросить австрийцев Кинмайера, захватить Ингольштадт, форсировать Дунай, выйти к Мюнхену и блокировать с востока армию генерала Макка.

После чего он повернул на северо-восток, поскольку получил новое задание – принять участие в окружении армии Кутузова, которая стремительно уходила на восток. «Старая лисица севера», так раздражительно-уважительно называл старого русского полководца Наполеон сумела оторваться от преследовавшего его аванграда Великой армии под началом маршала Мюрата. Бонапарт, утративший личный контакт с вырвавшимися вперед передовыми корпусами, стал искать «крайнего» в этой неудаче. По целому ряду объективных причин Бернадотт не справился с поставленной ему задачей: форсированным маршем из Зальцбурга к Мельку перерезать все пути отступления русской армии.

Во-первых, из-за размытых осенними дождями дорог и непрекращающихся снегопадов, превративших Дунай в настоящее море. И, во-вторых, ни понтонов, ни каких-либо других средств, необходимых для переправы (за исключением 14 небольших лодок) у него не было. Кроме того, в наличии было слишком мало сил для выступления напрямую наперерез кутузовской армии. Максимум возможного для него – было парировать маневры из Богемии остатков после ульмской катастрофы войск эрцгерцога Фердинанда. К тому же, Бертье постоянно менял свои указания и поздновато ставил Бернадотта в известность об их изменениях. К назначенному императором месту (из Зальцбурга к Мельку) I-й корпус прибыл то ли с двух, то ли даже с трехдневным опозданием. Поскольку на войне даже часовое опоздание бывает смерти подобно (недаром Наполеон так любил свою сентенцию «Война – это расчет часов!»), то столь огромная просрочка вызывала у императора невероятный гнев.

Если Мюрату, то же участвовавшему в облавно-загонной охоте на «старую лисицу севера», все же, удалось по-родственному (он был женат на сестре Бонапарта – Каролине) оправдаться, то на не успевшего перерезать путь русским, Бернадотта (то же родича, но не столь близкого), свояк «спустил всех собак». Все объяснения бесполезны, и патрон орал своему маршалу обидные слова: «Я все больше убеждаюсь, что самые лучшие люди – это те, которых я воспитал сам! Я доволен Мюратом, Ланном, Даву, Сультом и Мармоном, но не… Вами!» (На самом деле, ни Даву, ни Сульт никогда не были «воспитанниками» Бонапарта!)

Потом состоялась самая знаменитая (или, по крайней мере, наиболее превозносимая самим Бонапартом и его апологетами) из всех наполеоновских битв – битва под Аустерлицем.

Совершив многочасовой марш-бросок, Бернадотт, как впрочем, и Даву, успел со своим корпусом прийти на поле сражения. Рассказывали, что перед Аустерлицем Наполеон предельно высокомерно, ледяным тоном отдал приказы Бернадотту, как тому действовать на его месте во французской позиции. Тот не только стерпел, но сумел показать меру своего военного дарования.

Он отличился исключительно точными самостоятельными действиями в этом решающем для Бонапарта сражении.

Получив приказ идти к Сокольницу в сторону Даву, он увидел заминку в развитие решающей атаки Сульта на Праценские высоты: 800 русских кавалергардов внезапно обрушились на того и у солдат последнего возникли трудности. Именно Бернадотт, первым осознав всю опасность натиска русских лейб-гвардейцев, без приказа Наполеона, лично кинулся на помощь Сульту с одной из своих ганноверских пехотных дивизий (его кавдивизию Келлермана-младшего перебросили на другой участок фронта) и по сути дела спас положение. Только затем подоспела гвардейская кавалерия Бессьера из резерва Бонапарта и понесшая потери элита русской армии откатилась назад. Этот бросок-маневр поспособствовал закреплению решающего успеха Наполеона в центре русской позиции, а значит, и общей победе.

Нам не известно ничего о недовольстве Бонапарта самостоятельными действиями Бернадоттом после завершения аустрелицкой битвы. Более того, его заслуги не остались незамеченными: после окончания войны он управлял княжеством Ансбах в Баварии (там он по «ганноверской схеме» снова весомо поправил свой «бюджет») и чуть ли не первым среди маршалов получил в 1806 г. княжеский титул, став князем Понто-Корво (Понтекорво).

…Кстати, крохотное владение Понто-Корво входило в состав Неаполитанского королевства, и то, что именно Бернадотт превратился в его светлость герцога Понто-Корво, вряд ли может кого-либо удивить. Это «пожалование» лишний раз подчеркнуло: император наградил Бернадотта не за его заслуги, а за то, что он – член семьи Бонапартов…

К тому же, рассказывали, что Наполеон приказал выдать беарнскому горлопану столько денег, сколько тот пожелает, чтобы не вопил на всех перекрестках, что во времена Империи Наполеона ее маршал вынужден попрошайничать. В общем, для утоления все возрастающего аппетита маршала-свояка делалось все возможное.

…Между прочим, в отличие от других «титулованных» наполеоновских соратников, маршал Бернадотт никогда не подписывался своим новым титулом на официальных документах, а всего лишь… «Ж. Бернадотт»…

Все эти «префиренции», в том числе, и «золотой дождь», пролившийся на нашего беарнского горлопана-«попрошайку», вызвали немало кривых ухмылок со стороны других маршалов Империи, чьи заслуги перед Отечеством и лично Наполеоном, несомненно, были выше, чем у наваррского «выжидателя». Причем, последний не сделал ничего, чтобы помочь Наполеону овладеть престолом, но и явно демонстрировал неприязнь к нему. Более того, сам Бонапарт никогда не питал особого доверия к этому «члену клана Бонапартов» («пролезшему» в него через одно всем известное «сладкое женское место»), чьи военные заслуги в прошедшую кампанию были незначительны. Среди обиженных маршалов и генералов, а затем и в казармах, от ропота и глухого ворчания перешли к откровенным разговорам о… семейственности. Это были прямые намеки на Дезире Клари, кстати, так и… не дефлорированную Бонапартом.

Больше всех возмущался его старый «коллега по ремеслу»… желчный Даву, открыто говоривший об ошибках «жалкого Понто Корво» в этой кампании: опоздал захлопнуть в капкане Кутузова; не сумел организовать преследование русских после Аустерлица и т. п. С той поры оба маршала будут все более и более отдаляться друг от друга. А затем их отношения и вовсе очень сильно обострятся после знаменитого сражения при Ауэрштедте, ставшего «звездным часом» для бургундца Даву и… очень неоднозначным (и это еще очень мягко выражаясь!) с точки зрения армейской этики поступком/поведением для наваррского бахвала Бернадотта.

Менее чем через год после столь успешной для «генерала Бонапарта» франко-австро-русской кампании 1805 г. началась франко-прусская война 1806 г., плавно перетекшая во франко-прусско-русскую 1806—07 гг. В ходе первой из них Бернадотт вляпался в такое дерьмо, которого ему никогда не простила вся армия, а не только амбициозные маршалат и генералитет, где почти не было «братьев по оружию», а скорее лишь «коллеги по смертельно-кровавому ремеслу».

Дело в том, что в самом начале той стремительной кампании I-й корпус Бернадотта не пришел на помощь III-му корпусу Даву, который неожиданно столкнулся со значительно превосходящими его численно (почти в два раза!) войсками герцога Брауншвейгского. Отступать было поздно, да и не в правилах Даву: пришлось принять бой под Ауэрштадтом в невыгодных условиях. Даву все время ждал, что в любой момент подойдет параллельно двигавшийся I-й корпус Бернадотта и спасет положение, но атаки врага следовали одна за другой, а Бернадотт так и не появлялся. Так и не получив поддержки от явно не торопившегося Бернадотта, Даву не только устоял против огромных сил противника, но и разгромил их наголову, понеся, правда, при этом очень серьезные потери.

Историки разных стран до сих спорят: был ли строптивый беарнец Бернадотт виноват, что не прибыл на помощь истекавшему кровью высокомерному бургундцу Даву или, все же, нет!?

Найти истину в этом крайне запутанном вопросе, чьи «подковерные нюансы» со временем еще могут всплыть, вряд ли представляется возможным. Это как раз тот случай, когда все стороны (и обвиняющая, и обвиняемая, и, тем более, «третейский судья» в лице Наполеона, отдававшего приказы и Даву, и Бернадотту) изложили аргументы и контраргументы в ту или иную пользу, но особой ясности так и не внесли.

Так, ходили упорные слухи о том, что крайне самолюбивый и завистливый Бернадотт ревновал к очень высококотировавшемуся в армейской среде и у самого Бонапарта Даву и желал ему поражения. Рассказывали, что позднее Бернадотт вроде бы проговорился и по сути дела выдал себя: «Это мне-то получать приказы от… Даву!»

Врядли следует искать причину подобного «маневра» в профессиональной некомпетентности Бернадотта вплоть до отсутствия у него оперативного мышления. Остается профессиональная ревность!? На военном Олимпе, как известно, нет места для двоих: там слава достается самой дорогой ценой – морем крови (своей и чужой) и смертями «бесчисла» (с обеих сторон)!

Дело в том, что «по букве закона» Бернадотт с его I-м корпусом в точности выполнил приказ своего императора и двигался туда, куда ему было заранее указанно письменно. Бернадотт потом попытался было оправдаться, сославшись на трудности преодоления горного перевала и двух рек, протекавших по гористым ущельям, между ним и Даву, на нечеткие и запоздалые указания главного штабиста Великой армии Бертье, поскольку никакого приказа на присоединение к Даву он так и не получил. Не исключается, что Наполеон, дабы снять у потомков все «непонятки» с этой ситуации в отношении себя любимого (он не только все придумал, но и все координировал!!!) задним числом в армейском бюллетене указал, что Бернадотту еще накануне было четко приказано идти на помощь Даву.

В общем, формально были правы Наполеон и Бертье, но морально виноват оказался… Бернадотт. Он, умевший действовать по обстановке и для пользы дела иногда нарушавший приказы начальника (вспомним хотя бы его самостоятельное изменение маневра в ходе Аустерлица – не к Даву на Сокольниц, а – на Працены к Сульту!), в этой кампании предпочел действовать сугубо по субординации. Поскольку на момент движения корпусов никакого приказа поддержать Даву сам Наполеон Бернадотту не дал, то Бернадотт предпочел действовать не по неписанным правилам армейской этики и взаимовыручки, как того потребовала спонтанно изменившаяся оперативная ситуация, а согласно букве имевшегося у него первого приказа на раздельное стратегическое движение к намеченному пункту сбора. После того, как Даву выступил с утверждением о том, что он посылал к Бернадотту своих адъютантов с просьбой о помощи, но тот предпочел ее проигнорировать, причем, в самой оскорбительной форме, сторону Даву приняла не только армия, но потом и большинство французских историков.

…Кстати сказать, какой бы ни была причина бездействия Бернадотта, вся армия не только громко осуждала его, но и с нетерпением ждала самого сурового наказания для наполеоновского свояка. Повторимся, что среди большинства генералов, не говоря уж о маршалах, его никогда особенно не любили. Рассказывали, что взбешенный Наполеон потом дико орал на него: «Вас нужно отдать под трибунал и расстрелять!» В порыве гнева он вроде бы даже подписал приказ об этом, но затем передумал и разорвал его. Он даже признавался в этом, но уже много лет спустя – о-ве Святой Елены. Поговарили, что и на этот раз якобы не обошлось без заступничества… опять-таки Дезире Клари! Кое-кто потом был склонен объяснять непоследовательность Бонапарта не только его своячеством с Бернадоттом и светлыми воспоминаниями о первой юношеской любви, но расчетом на то, что князь Понто-Корво, все же, осознает всю тяжесть своего поступка и постарается загладить его. Будущее показало, что семейная снисходительность (или, просчет?) Наполеона была ошибкой, которая дорого обойдется ему. Мало того, что Бернадотт так и не осознал свой проступок, но позднее, в качестве кронпринца Швеции изменил своему императору и выступил против Франции. Правда, с тех пор Бонапарт окончательно убедился, что главная черта Бернадотта – умение отсутствовать в решающем месте в решительный момент. Очевидно, именно с той поры Наполеон стал открыто недолюбливать самоуверенного наваррца…

Резюмируя, повторимся, что история эта – темная, оставившая «мутный след» на и без того, порой, нечетком «рентгене» наполеоновского маршала Жана-Поля-Батиста Бернадотта. Более того, маршал Даву с этого времени относился к князю Понте-Корво с презрением, очень часто именуя его либо «этот жалкий Понта-Корво», либо «этот негодяй Понтакорво» и, судя по всему, имел на то право.

Полководческая репутация наваррского бахвала оказалась столь сильно подмочена, что он, всячески стремясь хоть как-то сгладить негативное впечатление от его «неджентльменского» поведения под Ауэрштадтом, полез из кожи вон в преследовании остатков панически отступавших прусских войск после двойного фиаско под Йеной-Ауэрштадтом.

Здесь Жан-Поль-Батист проявил энергию и решительность!

И под Халле и под Тресковым 12-тысячный I-ый корпус Бернадотта был на высоте, разбив в пух и прах последний прусский резерв под началом принца Фридриха Вюртембергского, двигавшийся для прикрытия отступления уже не существующей армии. Потом ему было приказано «сесть на хвост», ретирующихся на север 21-тысячных войск его старого знакомца по Ганноверу, гусара по призванию, Гебхарда Лебрехта Блюхера (1741—1819). Авангардно-арьергардные стычки (у Бернадотта впереди шел генерал Дюпон) следовали одна за другой. В лесах между Ябелем и Носсентином Блюхеру, прикрывшемуся вчетверо большей, чем у противника кавалерий, все же, удалось оторваться и уйти в ночную темноту.