Текст книги "«Свет и Тени» французских маршалов времен эпопеи неуемного «генерала Бонапарта» (Тулон, 1793 – Ватерлоо, 1815): от Бернадота до Мармона"

Только в 1823 г. Париж, все такой же прекрасный, наконец, утратил для Дезире привлекательность. Королеве сообщили, что в Стокгольме ее единственный сын Жозеф-Франсуа Оскар (1799—1859) женится на дочери пасынка Наполеона Эжена де Богарнэ и Амалии Баварской – Жозефине, названной так в честь ее знаменитой бабушки. Королева вспомнила, наконец, о чувствах и правах матери. Она отправилась к мужу в Швецию и осталась в ней навсегда.

С той поры для нее началась монотонная и размеренная жизнь шведской королевы: поездки на природу, посещения дворцов и замков, вояжи в Норвегию, встречи с мужем дважды в день (обеды с ним и вечерние кофепития; правда, после 1828 г. и эти «супружеские мероприятия» «сошли на нет»). Отношения с невесткой у нее сложились не сразу, но потом та, все же, приручила свекровь и последняя старалась придерживаться навязанной ей юной Жозефиной линии поведения. Пару раз она порывалась покинуть Швецию, уже «закладывался» корабль в Европу, но… не сложилось.

Со смертью «дружка Жана» в 1844 г. их почти полувековой (!) и весьма странный (супруги долгое время прожили вдали друг от друга!) брак завершился. Жизнь ее стала еще более одинокой. Утешением ей стали ее внучка и четверо внуков, двое из которых со временем станут шведскими королями – Карлом XV и Оскаром II. Первого из них она любила больше остальных и он был очень популярным у шведов королем. Всех их она часто приглашала к себе и почтевала сочными грушами и яблоками, которые, как она утверждала, были выращены на ее чудесной «норманнской ферме». (Она действительно очень много лет назад приобрела дом с садом в Нормандии, но плодовых деревьев там по отзыву посетившего его Оскара II не было и в помине.)

Летели годы, а она, по-прежнему, сохраняла «темперамент и манеры маленькой девочки». К концу жизни у нее сдвинулось «восприятие» дня и ночи: она вставала в 3—4 часа дня, просила подать ей «утренний» кофе, потом ехала гулять по городу, очень любила вечерние прогулки в полной темноте. Ужинала она за полночь, после чего обязательно «угощала» своих фрейлин многочисленными «байками» из своей туманной юности и молодости, где находилось место и покойному французскому императору Наполеону, правда, в основном в пору его «генеральства». В плохую погоду она заказывала прогулку на карете по кругу внутри королевского двора. Полночи королевская карета грохотала по булыжнику и разбуженные внуки, ворочались в своих постелях, понимая, что это их любимая бабуля «нарезает» круги по двору.

Бабушка пережила не только свою сестру, мужа, единственного сына, вступившего на престол в 1844 г. после смерти Бернадотта, но и двух внуков. Она очень сильно похудела перед смертью, сгорбилась, временами заговаривалась.

17 декабря 1860 г. королеву Дезидерию (так она величалась в Швеции) отвезли в театр, но там она почувствовала себя плохо и ее повезли во дворец. Она уже не смогла сама подняться к себе: ее отнесли наверх, где она тихо отдала богу душу. Так прозаично ушла из жизни первая юношеская любовь Последнего Демона Войны, как порой, величают Наполеона Бонапарта «бонапартисты» всех времен и народов.

…Впрочем, есть и несколько иные интерпретации кончины супруги Бернадотта – короля Швеции Карла XIV Юхана (как-то поднимаясь в свои апартаменты, королева Дезире внезапно упала на ступени дворцовой лестницы и больше не смогла подняться), но все они сходятся в том, что смерть ее была легкой, благо жила она легко и беззаботно…

Рассказывали, что в старости она как-то небрежно бросила своим фрейлинам: «Такова уж была моя судьба, чтобы быть желанной для двух героев!» Не секрет, что это были император Франции Наполеон Бонапарт и шведский король (маршал Франции) Жан-Поль-Батист Бернадотт.

Зная, чем закончилось их не только мужское, но и человеческое противоборство, получается, что она была права…

Пришла пора вернуться к нашему молодожену Жан-Полю-Батисту Бернадотту, чей «медовый месяц» проходил в условиях нарастания угрозы новой войны в Европе между молодой французской республикой и старыми монархическими режимами. И это при том, что отборная французская армия во главе с генералом Бонапартом все глубже и глубже увязала в Египте.

Ситуация приобрела совершенно новый оттенок, поскольку в войну втянулась Русь-матушка с необъятными масштабами и громадными материально-людскими ресурсами. Ее неоднозначный (в том числе, весьма порывистый в кардинальных решениях!) правитель император Павел I отправил воевать в северную Италию свои войска под началом его, безусловно, лучшего полководца Александра Васильевича Суворова с многозначительным напутствие «Воюй, как умеешь!» Вот он в союзе с австрийцами и принялся громить доселе удачливых молодых республиканских генералов одного за другим, после чего они уважительно прозвали 69-летнего военачальника «неистовым стариком Souvaroff».

Возвратившийся в Париж, Бернадотт и не думает о спокойной и размеренной жизни. Его часто видят у Барраса, он проводит много времени в окружении «главного» директора, укрепляя старые и налаживая новые связи. Естественно, все это он делает исключительно с одной целью – заполучить наконец-то должность, о которой он мечтает и которая, по его мнению, должна соответствовать его большим талантам и уму.

И вот его отправляют сражаться во главе Обсервационной армии (под его началом оказались такие знаменитые генералы, как Ней и Гюденн) на германском фронте (на Рейне). Правда, ходили разговоры, что в какой-то момент он все же мог оказаться в Италии, но выдвинул ряд условий финансового, административного и военного характера по усилению тамошних войск, которые не были приняты военным министром Шерером. Вот ему и не довелось (посчастливилось?) встретиться на поле боя с победоносным «русским Марсом».

Война на Рейне шла ни шатко, ни валко – у Бернадотта не сложились отношения с командующим Швейцарской армией Массена и главой Майнцской, потом Дунайской армией Журданом. Более того, с Журданом у Бернадотта возникла распря, которую в Париже решили в пользу первого, но он дважды (под Острахом и Штоккахом) проиграл австрийцам и начал отступление. Из-за угрозы окружения вынужден был вернулся за Рейн и Бернадотт. Война в Германии была проиграна, вскоре тоже самое случится и в Италии, где Суворов уже двигался к границам Франции. После того, как Журдан подал в отставку, его примеру по причине обострения застарелой болезни (вновь открылось кровохарканье) последовал и дальновидный и осторожный Бернадотт, уехавший лечиться на воды в Симмерне.

Потом он оказывается в Париже, где по воспоминаниям «директора» Барраса поучаствовал в «корректировке» деятельности Директории 18 июня, порой, это называют военным переворотом. В число «директоров» вошел и Эммануэль-Жозеф Сьейес (1748—1836) – сын почтмейстера, выпускник духовной семинарии в Сен-Сюльплиссе, главный викарий Шартрского епископства – по профессии и политик – по призванию. (Фамилия последнего максимально приближенная в русской орфографии к ее подлинному французскому звучанию должна произноситься именно так – Сьейес, а не как это утвердилось в отечественной историографии – Сийес). Этот очень ловкий жирондист, тут же потеснившей (убравший?) на политической авансцене своего коллегу-«расстригу» Талейрана, в первую очередь, взялся за поднятие боевого духа в армии. Благодаря влиянию братьев Бонапартов (Жозефа и Люсьена – самого, кстати, толкового среди всех многочисленных родственников Наполеона) – членов Совета Пятисот и его вкладу в переворот Жану-Полю-Батисту Бернадотту, как одному из самых выдающихся генералов Французской республики, летом 1799 г. было предложено возглавить военное министерство. Он прекрасно знал обстановку в стране, пользовался авторитетом в армии, но, что было ему присуще, по началу предпочел выждать с ответом.

В конце концов, под воздействием свояков Бонапартов, генерала Жубера и супруги Дезире он, все же, дал согласие и 2 июля 1799 г. стал военным министром.

Обстановка в которой он решился на этот рискованный шаг была крайне неблагоприятной, если не сказать критической:

– французские армии терпели поражения повсюду (и в Италии от Суворова, и на

– Рейне от эрцгерцога Карла);

– внутри страны шла гражданская война;

– вражеские армии уже «топтались» на границах Франции (в Голландии высадился англо-русский десант под командованием герцога Йоркского);

– в ней царили беспорядок и отсутствие продовольствия;

– деградировала не только власть, но и армия;

– у населения налицо был полный упадок духа!

На плечи новоиспеченного военного министра легло тяжелое бремя, причем, в самое непростое время. Он должен был реорганизовать и снабдить всем необходимым войсковые соединения, наладить работу интендантства, изыскать средства на выплату жалованья, не выдававшегося уже семь месяцев и, самое главное, изменить обстановку на фронтах в пользу Франции. На этом посту Бернадотт проявляет большую энергию и административный талант.

Бернадотт пригласил к себе в сотрудники проверенных «братьев по оружию» (так он, кстати, делал всегда) – Жерара, Морена, Мезона, Сарразена. Более того, он постарался сохранить за собой максимальную свободу действий. На этом посту Бернадотт продержался всего лишь два с половиной месяца, но успел сделать немало, правда, результаты его деятельности сказались только спустя пару лет и пользоваться ими довелось его недругам, в первую очередь, ставленнику Наполеона – Бертье. В своей работе он весьма походил на Карно – был столь же динамичен и беспощаден (все работали с 7 утра и до 10 вечера; тогда как он сам – с 4 утра до 8 вечера). Начал он с того, что проворовавшихся интендантов отдал под трибунал и добивался для них жесточайшего наказания по законам военного времени. Египетскую армию «генерала Бонапарта» предложил немедленно отозвать во Францию. (Правда, уже отзывать оттуда было мало кого, да и весьма проблематично после Абукирского разгрома Горацио Нельсоном французского флота Франсуа-Поля де Брюэса!) Всех способных с оружием в руках защищать Отечество в Опасности он стремился обуть, одеть, накормить, снабдить амуницией и превратить в способные воевать части. Боеспособные линейные полки, которые Директория держала при себе на случай народного бунта, он тут же отправил на фронты – на Рейн и в Италию. Всего там оказалось порядка 100 тыс. готовых к бою свежих солдат и офицеров. Общая численность способных сражаться на этих приоритетных направлениях составила ок. 215 тыс. бойцов. Ими руководили одобренные Бернадоттом проверенные в сражениях одаренные генералы – Жубер (одна из ярчайших «звезд» на полководческом «небосклоне» Европы той поры), Моро (признанный самим Суворовым «генералом искусных ретирад»), Шампионнэ, Брюнн и др.

Не все складывалось ладно в его деятельности.

Порой, его «отвлекали» сторонники немедленного военного переворота (Журдан, Ожеро и Саличетти), но он стойко держался линии на немедленное разрешение первоначальной проблемы – отражение внешней угрозы. Рассказывали, что вроде бы (?) к нему мог приходить и скрывавшийся в ту пору в Париже в будущем печально памятный принц Энгиеннский (тот самый, которого Наполеон, обвинив в заговоре против него, казнит спустя пять лет!), прося о помощи от преследований со стороны Директории. Но осторожный Бернадотт и тут не пошел на обострение с властью. Он не хотел рисковать своей карьерой, тем более, считая, что момент для захвата военными власти еще не настал.

…Более того, он никогда не был игроком, готовым мгновенно пойти ва-банк, как это любил и умел делать его гениальный «визави» – амбициозный корсиканец-свояк Наполеон Бонапарт (вспомним его девиз: «Надо уметь дерзать!!!»). Бернадотту в решающие, порой, лично для него опасные, моменты, было свойственно колебаться, причем очень долго. А потом удобное для «мгновенного маневра», «стремительного штыкового броска» время уходило и он оставался на прежних позициях – «выжидалы». Jedem das seine!? Думается, что эта аксиома очень применительна к Жану-Полю-Батисту Бернадотту…

Аббат Сьейес попытался сделать генерала Бернадотта своим орудием для исполнения амбициозных планов, но тот, предпочел «включить задний ход» и уйти с поста военного министра Франции осенью (14 сентября) 1799 г. Не обошлось и без «ложки дегтя» со стороны Массены, в ту пору игравшего большую роль в обороне границ Франции, в первую очередь от посягательств со стороны «неистового старика Souvaroff», рвашегося в Швейцарию на соединение с русским корпусом генерала А. М. Римского-Корсакова. Массена везде «трубил», что не готов воевать с врагами республики пока ее военное министерство возглавляет «этот гасконский шарлатан» (правильнее сказать беарнский либо наваррский, поскольку Беарн, откуда родом был наш герой – не был частью Гаскони).

В силу ряда особенностей своего крайне амбициозного характера, Бернадотт, действительно, очень сильно акцентировал всеобщее внимание на своей решающей роли в отражении внешних угроз, в частности, в успехе Массена в Швейцарских Альпах против Римского-Коросакова, а затем и против «русского Марса» А. В. Суворова, которого именно Массена в первый и последний раз в его безупречной военной биографии по сути дела заставил ретироваться. В тоже время, сам Массена откровенно жаловался на противоречивость в распоряжениях Бернадотта по части снабжения и комплектации его армии и даже намекает на недоброжелательство военного министра, который не только не уделяет должного внимания армии в Швейцарии, но еще и с умыслом ослабляет ее, направляя столь необходимые ей подкрепления в Германию, в Рейнскую армию. Действительно, Бернадотт постоянно требовал от Массена наступательных действий, часто не сообразуясь с реальной обстановкой. 3 августа 1799 г. военный министр представил план, предусматривающий наступление в Швейцарии и на Рейне в одно время с наступательными действиями Итальянской армии. Историки потом аргументировано подвергали критике сугубо наступательную тактику Бернадотта, не владевшего в должной мере сведениями ни о ситуации на Швейцарском фронте, ни спецификой горной войны, в которой Массена был большим докой, а «русский Марс» и в непривычной для себя ситуации постоянно кидался в столь излюбленные им штыки, стремясь любой ценой прорваться к Римскому-Косакову, а затем («чем черт не шутит!») и на оперативный простор равнинной Франции – для марш-броска на Париж. Массена, не принимая во внимание «наскоки» своего военного министра, к которому он всегда относился весьма скептически, действовал исключительно согласно реалиям обстановки на его театре военных действий и, повторимся, (как это не прискорбно для отчественных «ура-патриотов») сумел-таки «поставить жирный крест» на блестящей до того полководческой биографии Суворова.

В общем, находясь на посту военного министра, Бернадотт немало сделал для спасения французской республики от монархической интервенции, но и другие французские генералы (тот же Массена и Брюнн на северо-востоке) тоже были не лыком шиты» и внесли свою весомую лепту в охрану ее рубежей.

Символично, что многочисленным недругам Бернадотта не за что было привлечь его к суду, поскольку за время своего краткосрочного пребывания на этом «доходном» посту он не прикарманил ни… су! Сьейес лично следил за этим¸ но так и не докопался до воровства. Пробыв на этой должности чуть более двух месяцев (с 2 июля по 14 сентября), он подает рапорт об отставке. По мнению большинства биографов маршала, основной причиной ухода Бернадота из военного министерства могли быть интриги, раздирающие Директорию осенью 1799 г. Впрочем, не исключено, что это был тактический ход хитрого беарнца, желавшего таким образом, чтобы его, так сказать, упрашивали остаться в военном ведомстве. Если это так, то Бернадот просчитался: никто не собирался уламывать и умолять его. Отставка была тотчас же принята. Военная пенсия ему не полагалась, поскольку Сьейес так обставил бернадоттовскую отставку, что «генерал Бернадотт якобы попросил уволить его с работы по сокращению штатов».

…Кстати сказать, за время своего очень краткого (повторимся, всего лишь два с половиной месяца!) пребывания на посту военного министра Франции в суровую для отчизны годину, когда непобедимый «русский Марс» уже угрожал границам Франции из северной Италии, а эрцгерцог Карл все настойчивее наседал на Рейне, Жан-Поль-Батист Бернадотт – так любивший красивую фразу и красивую позу (напомним: недаром ведь за свою изящную походку он получил от солдат ехидное прозвище Сержант Красивая Ножка, по-фран. – Sergent Belle-Jambe) – на деле доказывает, что он истинный патриот. В этот момент он – сама кипучая энергия, постоянная распорядительность и несомненный талант организатора. Франция спасена (правда, не им одним, как это он потом стал везде расписывать!) и ждет… возвращения своего главного героя, «корсиканского выскочки» Бонапарта из Египта…

Жан-Поль-Батист не стал «крысятничать и ссучиваться», а уехал с женой и сыном в деревню, продолжив там свое военное самообразование путем чтения книг по военному искусству. Изредка он наведывался в столицу к своему свояку Жозефу Бонапарту (отнюдь не глупому человеку) или его брату Люсьену (самому умному из братьев Наполеона), с которыми у него всегда были хорошие отношения. Встречался он в ту пору и такими знаменитостями, как эпатажная мадам Жермена де Сталь и «уходящий» секс-символ эпохи несравненная красавица мадам Жюли Рекамье, а так же «самое остроумное перо той поры» Рене де Шатобриан.

А потом показалось, что судьба предоставила Бернадотту уникальный шанс подняться на вершину политического Олимпа. Осенью 1799 г. Франция, явно уставшая от многолетних революционных потрясений, усугубленных «грохотом поражений» от «неистового старика Suvaroff», нуждалась в сильной руке – «шпаге-сабле», причем знаменитой и уважаемой народом! Сам Наполеон оставил по этому поводу очень емкое изречение: «Для того чтобы управлять, надо быть военным: ведь лошадью управляют в сапогах и со шпорами». Но не всякий генерал может быть пригоден для… гражданского управления! С падением якобинской диктатуры и вступлением во власть термидорианцев военная диктатура была уже неизбежна. Термидорианцы были карьеристами и собственные интересы (в отличие от якобинцев, все же опиравшихся на народ и выполнявших волю народа) ставили выше интересов Отчизны. Армия нужна была им не только для защиты отечества от внешнего врага, но и для защиты… их самих от врагов внутренних.

Между прочим, вспомним, что первая попытка французских правящих политиков использовать знаменитую «шпагу-саблю» в своих личных интересах относится к перевороту 18 фрюктидора 1797 г. Тогда не сразу подыскали нужного человека. Кандидатур было несколько: но Бонапарт находился в Италии, а Моро не любил политики и ловко от нее уклонялся. А вот амбициозный Гош явно был не прочь сыграть эту зловещую роль, но не сложилось, и Директория обошлась фигурой второго порядка, ею стал подконтрольный Бонапарту генерал Ожеро из его Итальянской армии, им, кстати, для этой цели и присланный. Тогда все прошло так, как того желали термидорианцы. Как до «фрюктидорского переворота», так и после него немало генералов подвергалось соблазну выступить в роли «шпаги-сабли» для наведения порядка в стране. Кстати, первыми попытались «пофехтовать» обладатели громких фамилий – Лафайет и Дюмурье. Потом на авансцену постарался выскочить не лишенный военных дарований (бездарь не смог бы разбить австрийцев 17 июня 1794 г. при Гоогледе) сын бургундского крестьянина Шарль Пишегрю (1761—1804). Но мужичка-хитрована сумели «обойти» сидевшие в Директории политики. Баррас и «компания» с помощью присланного из Италии Бонапартом генерала Ожеро, ликвидировали угрозу. Все остальные попытки оказались не ко времени. Революционная волна не докатилась еще до своего пика. Пока не был изжит революционный пафос – военная диктатура была невозможна. Народ еще не почувствовал, что завоевания революции (особенно социальные) прочны, и не допустил бы над собой никакого диктатора. Еще не наступило время, когда революционное воодушевление, идейный энтузиазм, двигавшие людьми, пошли на убыль. Было необходимо, чтобы появилась уверенность в том, что никто больше не сумеет расшатать тех новых устоев социального прогресса, который наметился благодаря революции. Лишь в этом случае возможно установление военной диктатуры. Осенью 1799 г. страна созрела до такого шага…

Положение правящей Францией Директории было очень непростым: пытаясь привлечь к решению своих проблем того или иного генерала, она сильно рисковала. Поверяя военному свои «темные планы», она с одной стороны делала его сообщником (он освобождался от обязанности подчиняться ей!), а с другой стороны, становилась его… заложником! Вероятность измены возрастала согласно его умственным способностям и амбициям. Ведь до конца было неизвестно, как такой человек поступит в отношении «себя любимого», когда поймет, что на самом деле, именно он – «вершитель судьбы всей страны»! На кого он повернет солдат и пушки? Не на Директорию ли? Вот почему она придирчиво искала именно ту «шпагу-саблю», которая не проткнет ее саму. Напомним еще раз, что переворот 18 фрюктидора 1797 г. прошел «на ура» с помощью хорошего генерала, но недалекого политика Ожеро. Он так и не сообразил, что в тот день в его руках были огромные возможности для личного возвышения. Но на этот раз обстоятельства несколько изменились, и одной лишь решительности было недостаточно. Нужен был человек не только отважный, но и по-настоящему умный.

Вопросом поисков «шпаги-сабли» в Директории ведали двое: виконт из провансальского мелкопоместного дворянства Поль-Жан-Франсуа-Никола де Баррас (1755 – 1829) и Эммануэль-Жозеф Сьейес (1748—1836). Каждый из них планировал государственный переворот по-своему и в собственных интересах. Последний, будучи человеком более радикальным, решил сокрушить республику. Он исходил из того, что пока во Франции сохраняется республика, соседние монархические страны будут пытаться ее уничтожить. Следовательно, нужно отказаться от республики самим!

Одно время Директория серьезно рассматривала кандидатуру Бернадотта. Казалось, все было за него – решителен, ловок, красноречив, умеет увлекать за собой толпу! Карьерист – каких поискать, Жан-Поль-Батист приучил «директоров» к мысли, что именно он им нужен! После отправки Ожеро в Рейнскую армию, «директоры» склонялись к мысли, что Бернадотт лучше всех подходит на роль «переворотчика». Как говорили потом, «он сам метил в „бонапарты“». Но было одно «но», причем – большое: хитроумный наваррский петух Бернадотт обладал уникальным даром выжидать до последнего! Он быстро согласился со всеми поступившими ему предложениями, и политикам уже казалось, что Бернадотт у них «в кармане», как вдруг «шпага-сабля»… исчезла и оказалась «временно недоступна»! Пришлось подбирать нового кандидата: им мог стать еще один генерал из Итальянской армии Бонапарта – Жубер, весьма заинтересованный послужить на благо Директории и ее «директоров»! Принято считать, что как военный, он, несомненно, стоял выше Бернадотта, а вот как политик, все же ему уступал в ловкости и изворотливости. Обе «шпаги-сабли» наперебой успокаивали Директорию, что наведут порядок одним махом. Но если Жубер говорил – «Дайте мне 20 гренадер, и я в любой момент покончу со всеми!» – то изворотливый беарнец-бахвал Бернадотт громко и убедительно возражал – «Ну, что Вы!? 20 гренадер – это слишком… много! Четырех солдат с капралом достаточно, чтобы выгнать всех этих адвокатишек из Совета пятисот!» Ярко выраженное хитроумие Берандотта вкупе с его непомерным бахвальством напрягло «дьявола-искусителя» Сьейеса. Переворот несколько отложили, а поиски адекватной кандидатуры продолжились. Соперники Бернадотта на этот «пост» отпадали один за другим – Жубер погиб в сражении с «русским Марсом» при Нови (!), Моро слишком долго колебался (!), и дело пахло его «самоотводом»! Казалось, цель Бернадотта близка!?

А потом в дело вмешался Его Величество… Случай! Словно «черт из табакерки» внезапно возник главный недруг генерала Бернадотта – его свояк, генерал Бонапарт, исключительно во время ретировавшийся (скорее, даже тайно дезертировавший! «Мне надо, срочно ПО ДЕЛАМ В ПАРИЖ»! ), из песчаных пустынь знойного Египта и благополучно высадившийся на юге Франции.

Судьба ему благоволила. Он проскочил все британские военно-морские заслоны в Средиземном море адмирала Нельсона, релаксировавшего меж пленительных чресел известной элитной «молли» (потаскушки) леди Гамильтон. Генерал Бонапарт нагрянул в Париж к моменту, когда там наглядно задумывались об острой необходимости военного переворота. Напомним, что вечно плетущий нити заговоров, Сьейес подыскивал для этого «самую популярную шпагу Франции». Повторимся еще раз, что кандидатура столь подходившего на эту роль генерала Жубера, как известно, уже отпала: он погиб в самом начале битвы с Суворовым при Нови. Нерешительный республиканец генерал Моро вот-вот откажется. Ярый якобинец генерал Бернадотт как всегда предпочел «повыжидать в сторонке» (как бы, сидя на заборе, пока внизу на улице идет кровавая драка). Оставался лишь «египетский авантюрист» (а теперь «дезертир») генерал Бонапарт. На него то и была сделана основная ставка в затеваемом военном перевороте.

Прекрасно понимавший, какой шикарный шанс представляет ему судьба для восхождения на вершину власти, «египетский дезертир» начал действовать. Через «колченого черта в сутане», «христопродавца в шелковых чулках», или, вернее, «дерьма в шелковых чулках» (так в гневе «величал» его потом сам Наполеон!), САМОГО БОЛЬШОГО ПОДОНКА В МИРОВОЙ ПОЛИТИКЕ Талейрана он быстро столковался с Сьейесом. Министр полиции Фуше – еще один «хитрован» той богатой на проходимцев эпохи – мгновенно сообразил, откуда дует ветер удачи и сделал вид, будто ничего противозаконного не видит. Военного губернатора Парижа генерала Лефевра Наполеон примитивно купил, подарив ему роскошную дамасскую саблю, и тот тут же «взял под козырек», громогласно рявкнув: «Давно пора перетопить в Сене всех этих жуликов-адвокатишек из правительства!».

Бонапарт прекрасно понимал, что у него два опасных соперника – Моро и Бернадотт. «Я полагаю, что Бернадотт и Моро будут против меня. Но я не боюсь Моро. Он предпочитает военную, а не политическую власть. Он будет с нами, если мы пообещаем ему командование. Но вот Бернадотт… В его жилах течет южная кровь. Он дерзкий и предприимчивый. Он не любит меня. И я уверен, он будет против. С его амбициями он способен на все. Кроме того, его ничем не соблазнишь. Он хитер и коварен…».

Бернадотт действительно никак не мог стать «бонапартистом», так как сам был… «бернадоттистом»!

Нам доподлинно неизвестно, как соперники (Бонапарт и Бернадотт) «вели переговоры» об участии последнего в перевороте. Ясно только, что, «самоустранившись», Жан-Поль-Батист сыграл на руку Наполеону. Разное рассказывали об их встречах предшествовавших перевороту 18 брюмера, свояки-«соперники» прощупывали друг друга колкостями.

Бонапарт считал, что если популярный в армии и у народа, но инертный генерал Моро у него почти-что «в кармане», то не менее известный и, к тому же, горячий беарнец Бернадотт будет играть «в свою игру» и не присоединится к… «египетскому дезертиру». Но его, как «свояка», следовало… «по-свойски» (!) нейтрализовать!!!

В «обработку-разработку» самостоятельного беарнца включились оба брата Наполеона, его супруга Жозефина, его сестра Полина. Но сколько все они его не обхаживали, пытаясь действовать даже через свою свояченицу Жюли Клари на его жену Дезире Клари, верткий словно угорь, Бернадотт постоянно ускользал из их хитро расставленных мелкоячеистых сетей. Тревожно следивший за всем происходящим вокруг, Бернадотт понял, что помимо генералов Журдана и Гаро мало кто из популярных офицеров может с ним встать на защиту республики и предпочел никаких телодвижений ни за – ни против Бонапарта не совершать, т.е. не рисковать и отойти на второй план.

…Впрочем, тогда и потом кое-кто посчитал, что Бернадотт то ли «проспал» момент, то ли «перехитрил» самого себя, то ли слишком долго выбирал, как ему поступить. Он не примкнул к Бонапарту, но и не торопился встать в ряды его противников, т.е. ничего не сделал для защиты Директории. В решительный момент захвата власти Бонапартом он, все же, явится в его дом на улице Шантерен, где собрались все заговорщики, но в отличие от других военных, не в мундире, а в штатском костюме. Более того, никакой конкретной помощи он не оказал, все также продолжая наблюдать со стороны. Эта двусмысленная позиция крайне раздражает Бонапарта и не прибавляет Бернадотту доверия со стороны будущего властителя Франции. Однако Наполеон также понимает, что его положение не столь прочно, чтобы открыто проявлять негодование в адрес человека, который как-никак имеет популярность в войсках и влияние в обществе. И, на словах выражая Жану-Полю-Батисту свое расположение, он сделает все, чтобы потом оставить его если не у дел, то, по крайней мере, на третьих ролях. Интересно, что чем выше продвигался Наполеон, тем больше он не любил Бернадотта. Чуял сильного соперника? Второго генерала-патриота Моро? Или самого себя, т.е. тоже метившего в «бонапарты»? Но двум «бонапартам» было «не ужиться в одной берлоге»…

Тем временем опасный из-за своей большой народной популярности генерал Моро сам явился к Бонапарту и заявил, что ему надоели эти мерзкие «адвокатишки», профукавшие Отечество. Два других пламенных республиканца – генералы Клебер и Брюнн – были далеко от Парижа. Если первый был предусмотрительно оставлен расчетливым корсиканцем в Египте «за главного» и там увяз, то второй сдерживал врага на северо-востоке Франции. Для наиболее влиятельных сторонников «сильной руки» был устроен ряд «деловых обедов» («с десертом» на любой вкус!); люди из ближайшего окружения Бонапарта активно сгоняли «заблудших овечек» в лагерь удачливого корсиканца, явно претендовавшего на роль капитана французского государственного корабля.

И ровно через месяц после возвращения во Францию 9—10 ноября 1799 г. (по революционному календарю, 18—19 брюмера 8-го года революции) наполеоновские генералы (кто-то из них был ему всем обязан, а кого-то примитивно купили) энергично выбросили на улицу «всю эту адвокатскую сволочь» и он взял власть во Франции в свои руки: ее, как известно, не дают, а БЕРУТ!

Нельзя сказать, что генерал Бернадотт не жаждал власти.

Просто генерал Бонапарт оказался в нужный момент более эгоцентричным и дерзким. Наполеон не побоялся рискнуть поставить все на одну карту («Надо уметь дерзать!») и 18 брюмера ему повезло – он стал первым консулом французской республики. (Спустя почти 15 лет азартный Наполеон снова рискнет в период «Ста дней», но Фортуна в ту пору ему уже давно не благоволила, повернулась не своим капризным личиком, а хоть и аппетиным, но «нижним бюстом» и все закончилось катастрофой!)