Текст книги "«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том III. «Первый диктатор Европы!»"

Солдатский авторитет у него был. Когда он на простой телеге прибыл из своего орловского имения к войскам, то они приняли его с восторгом. Репутация человека твердого и жесткого, казавшаяся тогда многим свидетельством строгости и силы характера, заставляла смотреть на него, как на единственного человека, способного противостоять Наполеону. Более того, обеспечить так необходимую сплоченность армии, состоявшей из генералов, завидующих друг другу, из юных офицериков и почти необстрелянных солдат. В который уже раз повторимся, что человек он действительно был храбрый (это качество передалось и его сыновьями, в особенности, младшему) и перед пулями никогда не кланялся, а в солдатский среде это ценится особо, хотя и Отцом Солдат тоже никогда не был!

Еще на пути в войска Михаил Федотович принялся «бомбардировать» государя рапортами о плохом состоянии своего здоровья: «Я лишился почти последнего зрения. Не способен я долго верхом ездить…» Только по дороге на войну старый вояка (почти полвека отдавший армии!) стал все лучше и лучше осознавать сколь ответственную задачу на него взвалили – роль Спасителя Отечества! Вот и начал надоедать царю, что «… Истинно чувствую себя неспособным к командованию столь обширным войском».

В армии на него сразу обрушился поток рутинных забот, связанных с повседневным управлением, от чего он совершенно отвык и не мог справиться. Да и его методы управления оказались достаточно своеобразны – через головы прямых начальников посылал приказы их подчиненным. Никакого плана военных действий у «спасителя отечества» (а заодно и Пруссии) не было. Указания о передвижениях корпусов окажутся настолько противоречивыми, что поставят в тупик русских генералов и даже противника, ожидавшего какого-нибудь мудреного маневра или подвоха. В зависимости от настроения и самочувствия вождя русской армии боевой пыл сменялся унынием и наоборот.

Более того, очень быстро выяснилось, что Михаил Федотович попросту отстал от своего времени: за 15 лет, что старик Каменский не воевал, военное искусство стремительно ушло вперед – оно стало намного динамичнее, масштабнее и оперативнее. Никому не доверяя, он стал лично обследовать театр военных действий, часами не слезал с седла и, в конце концов, набил себе ссадину на ягодицах, что существенно затруднило его передвижение.

Его войска оказались сильно рассредоточены на большом пространстве – на территории от Варшавы до Кенигсберга и Торна. Если с запада ее ограничивала полноводная Висла, то с востока – не столь широкий, но глубокий Нарев. Весь этот район был перерезан массой маленьких рек и речушек, покрыт густыми лесами, озерами и озерцами с болотцами. Такой ландшафт сильно затруднит активную наступательную войну, столь привычную для французского императора.

Еще до прибытия Каменского Беннигсен собирался было задержать французское продвижение на Висле, расположив свои передовые части на правом берегу. Но прибывший к войскам Наполеон задумал совершить Пултуский маневр, в ходе которого ударная группа корпусов от Торна быстро наступала бы на правый фланг рассредоточенной русской армии, а южной группе корпусов, действуя от Варшавы, следовало обойти русских и захватить переправу через р. Нарев у Пултуска. Тогда русские оказались бы окруженными и припертыми к правому берегу Нарева. По сути дела Бонапарт подготавливал для русских новый «Ульм». Для этого в первом эшелоне он смог сосредоточить до 80 тыс. человек и примерно столько же находилось на подходе.

В отсутствии главнокомандующего у русских, в их действиях не имелось продуманного стратегического плана – инициатива была полностью у Наполеона, а они занимали оборонительное положение, ожидая подкреплений из России.

Правда, Беннигсен уже начал было переговоры с Буксгевденом о сближении их сил в районе Пултуска, куда явно собирался нанести удар французский император. Более того, еще 24 ноября, т.е. до приезда Каменского в армию, Беннигсен, опасаясь, что Бонапарт вот-вот приведет свои корпуса в движение и нападет на отдельно стоящие русские части, начал отход к Пултуску, оставив (или выдвинув?) на линию р. Вкры лишь отдельные арьергарды (или, все же, авангарды?). А еще за два дня до этого корпус самостоятельно действовавшего Буксгевдена сосредоточился у Остроленки. Тогда как Лесток отошел к Страсбургу.

Тем временем пока престарелый «Спаситель Отечества», в прошлом крепкий тактик, но никак не стратег от Бога, вникал в оперативную обстановку, прибывший в Варшаву 7 декабря Наполеон, немедленно приказал своим войскам начать наступление на отдельно стоящие неприятельские отряды.

…Между прочим, для французов ужасная грязь и полупроходимые дороги воцарившиеся в Польше в ненастную погоду, а также нехватка еды оказались совершенно непредвиденными проблемами, к которым их интендантская служба оказалась абсолютно не готова. Все мемуары участников Польской кампании 1806—07 гг. Великой армии переполнены жалобами на ненастье, польскую грязь и отвратительные дороги. Недостаток продовольствия в бедной Польше явственно обозначился даже в Варшаве. Французы привыкли в Европе действовать по принципу, что война должна кормить армию. На польских землях этот принцип не работал, во—первых, в силу бедности страны, во—вторых, они не могли себя вести, как в завоеванной стране, поскольку пытались сделать поляков своими политическими союзниками. Вчерашние победители Пруссии вынуждены были резко замедлить свой триумфальный марш. Наполеоновские корпуса в конце 1806 г. потеряли скорость, то, чем всегда славились. Природные условия вступавшей в зимнюю пору Польши, с которыми впервые столкнулись французы, привели к медленному передвижению частей и лишили их кавалерию возможности оперативно получать сведения о противнике…

10-го числа Каменский отверг предположенное Беннигсеном сосредоточение сил и принял новый план, приведший к весьма нецелесообразной разброске войск.

Он приказал всем силам Беннигсена двинуться к р. Вкре (Укре), а Буксгевдену – разделить свой корпус пополам и направить: дивизии генерал-лейтенанта Николая Алексеевича Тучкова 1-го (16.04.1761/65 – 30.10.1812, Ярославль) и генерала-лейтенанта Дмитрия Сергеевича Дохтурова (Докторова) (1.9.1756/1759, село Крутое Каширского уезда Тульской губернии – 14.11.1816, Москва) – правее Беннигсена, а дивизии генерал-лейтенанта Романа Карловича (Генриха Рейнгольда) Анрепа (2.9.1760 Керстенгоф, Феллинский уезд, Лифляндская губерния, Российская империя —13 [25].1.1807 близ Морунгена, Восточная Пруссия) и генерал-лейтенанта Петра Кирилловича Эссена 3-го (11.8.1772 – 23.9.1844, Санкт-Петербург) (не путать с Эссеном 1-м!) – левым берегом Нарева, на Буг – для обеспечения левого фланга нашей армии и охраны пространства между Наревом и Бугом. С ними было приказано сблизиться корпусу Эссена 1-го, который, правда, тут же получил предписание опять вернуться в Брест. Затем главнокомандующий послал ему же целый ряд противоречивших одно другому приказаний, вследствие чего Эссен 1-й бездействовал под Брестом в течение целого месяца.

Все эти непонятные для войск маневры и передвижения, начавшиеся 10 декабря, привели к первым авангардным (арьергардным?) боям.

11 декабря у Колозомбы и Сохочина (Сохачева) на реке Вкре на генерал-майора Михаила Богдановича (Михаэля Андреаса) Барклая-де-Толли [13/16.12. 1757/61 (?), мыза Памушис (?), Лифляндия – 14.5.1818, Инстербург, Вост. Пруссия] навалились войска из корпуса маршала Ожеро.

В тот же день под Чарново (на месте слияния рек Буг и Вкра) на генерал-лейтенанта Александра Ивановича Остермана-Толстого (19.1.1770/71/72 (?), Петербург – 30.1./6.2.1857, Женева) обрушился сам победитель пруссаков при Ауэрштедте – «железный» маршал Даву.

Эти авангарды, выдвинутые Каменским вперед, были удалены от главных сил на расстояние от 25 до 40 верст и приняли встречный бой с частями Наполеона в одиночку. Французы везде имели численное преимущество.

Особо кровавым оказалось сражение у Чарново, случившееся в ночь с 11 на 12 декабря 1806 г.

Там 20-тысячный образцовый в Великой армии III-й корпус Даву, переправившись через реку Вкру, неожиданно атаковал 5-тысячный авангард (а по сути дела – арьергард) или 2-ю пех. див. генерал-лейтенанта, графа Александра Ивановича Остермана-Толстого (1770 – 1857) из 65-67-тысячной армии (корпуса) Л. Л. Беннигсена. Внезапность ночного нападения французам не удалась. Им противостоял весьма опытный боевой генерал, воевавший с 18 лет, к тому же, под началом таких знатоков военного дела как Репнин, Кутузов и сам «русский Марс»: за его плечами была 2-я русс.-турецкая война, взятие Бендер, Измаила и Мачин.

Тогда под Чарново, он впервые после 15-летнего перерыва, снова почувствовал «нерв боя», причем, впервые в генеральском чине и против французов, уже положивших к ногам своего императора полЕвропы! Его насторожило, что весь день 11 декабря, явно скрывая начавшееся передвижение, противник жег сырую солому, отчего на реке стояла завеса густого дыма. Когда поздно вечером справа от русских за рекой вдруг загорелось село, он сразу догадался, что это условный сигнал к атаке и тотчас приказал бить боевую тревогу.

Несмотря на значительное превосходство французов, русские не дрогнули и смело вступили в бой. В кромешной мгле русские гренадеры построились в каре побатальонно и встретили французскую кавалерию штыками. Длинные кремневые ружья (183 см со штыком) делали русскую пехоту неуязвимой. Видя неудачу своей кавалерии, французский маршал бросил в штыки свою пехоту…

Однако французские гренадеры ничего не добились…

Остерман не ограничился пассивной обороной, а несколько раз лично водил в атаку своих пехотинцев. Когда они стали нести большие потери от огня, он приказал им лечь на снег, сам же под градом пуль хладнокровно продолжал сидеть на лошади и руководить боем…

…Кстати сказать, ходя в штыковую атаку со своими солдатами, Александр Иванович стремился утвердиться в армии, где он, уже давно генерал, был почти неизвестен войскам, воевавшим под Прагой, в Италии и Швейцарии, под Кремсом, Шенграбеном и Аустерлицем, привыкшим к громким фамилиям Багратиона, Милорадовича, Дохтурова, Платова и других «суворовских соколов». Опасаясь презрительного прозвища «паркетный генерал», он – носивший очки от близорукости (!) – бесстрашно шел в бой как рядовой солдат! Он считал нужным хватить солдатского лиха во всем его многообразии, в том числе, в самом тяжелом с точки зрения психологии виде боя – штыковом, где проверяется истинная смелость воина. Пройдя на глазах у всей армии через «горнило огня», граф и богач хотел заслужить солдатское признание права посылать людей на… Смерть! И очень скоро вся армия не только услышит его суровый приказ: «…стоять и умирать!!!», но и будет ему беспрекословно повиноваться…

Только утром, потеряв более полутора тысяч бойцов, Остерман-Толстой счел за благо отойти перед появившимися на противоположном берегу главными силами врага под началом самого Наполеона. Пораженные мужеством русского генерала, французы, сами потерявшие не менее семисот человек, высоко оценили его действия: «Граф Остерман маневрировал как настоящий военный, а войско его сражалось с великим мужеством и твердостью». За Нарев Остерман-Толстой получил орден Св. Анны 1-й ст.

Барклаю тоже пришлось несладко, но у него бой случился днем и ориентироваться ему было легче. Он командовал передовым отрядом (три пехотных полка – 1-й и 3-й Егерские и Тенгинский мушкетерский, 5 эскадронов Изюмских гусар, казачий полк и рота конной артиллерии князя Л. М. Яшвиля – заклятого недруга по артиллерийской части А. П. Ермолова) в армии (корпусе) все того же Беннигсена. Его войска располагались в авангарде под Сохачевым и Колозомбой, когда на них внезапно навалился корпус Ожеро. Но Леонтий Леонтьевич знал Барклая еще со времен Очакова, верил в него и тот не подкачал. Первый стык с французами Ожеро произошел под Колозомбой. Только с третьей попытки численно превосходившим ожеровцам удалось форсировать реку Вкру и вынудить, отважно и упорно отбивавшегося Михаила Богдановича, бросив увязшими в грязи 6 пушек, начать вынужденное отступление.

Дороги развезло на столько, что оба русских генерала (Барклай и Остерман) потеряли немало орудий, просто утонувшими в грязи.

…Кстати сказать, в который уже раз напомним, что потеря пушек каралась очень сурово, поскольку они почитались как одни из самых весомых (в прямом и переносном смысле) военных трофеев той поры! Людские потери – «пушечное мясо» – не карались так строго, как орудийные…

Только после очень упорных многочасовых оборонительных боев русские авангарды (арьергарды), под напором превосходящих сил неприятеля, стали грамотно отступать: Барклай от Сохочина и Колозомба, а Остерман – от Чарнова к Насельску. Переправившийся через р. Вкру враг, получил возможность свободы маневра. Остерман, понимая важность переправы у Пултуска, просил неподчиненного ему Карла Федоровича (Карла Густава) Багговута (16.9.1761, им. Пергель, Эстлянд. губ. – 6.10.1812, с. Тарутино Калуж. губ.) спешить к Пултуску и удерживать этот пункт во что бы то ни стало.

Таким образом, только благодаря необыкновенной стойкости в арьергардных боях русских «авангардных» отрядов, значительно затруднивших темп продвижения французских войск и очень во время проявленной инициативе Остермана, у русской армии 11 декабря осталась возможность сосредоточиться в единый боевой кулак, несмотря на все хаотичные распоряжения своего главнокомандующего Каменского.

Однако 12 декабря Михаил Федотович приказал Беннигсену и Остерману двигаться к Стрегочину, Буксгевдену – остановить дивизию Дохтурова у Голымина и Н. А. Тучкова 1-го – у Макова, а дивизиям Анрепа и Эссена 3-го – оставаться там, где они были.

Непогода (оттепель, нулевая температура, мокрый снег) дала возможность русским авангардам (превратившимся в арьергарды) оторваться от противника.

А вечером 13 декабря вообще разыгралась буря.

Более того, в поисках лучших путей отхода, отдельные разбросанные отряды и соединения (части) русской армии из—за противоречивых приказов Михаила Федотовича Каменского своими «непоследовательными» маневрами (скорее блужданиями?) так запутали ситуацию, что посбивали с толку французские штабы. Сам Наполеон, бывший в ту пору еще в расцвете своего полководческого дарования, тоже не смог разобраться в обстановке. Он даже стал думать, что его перехитрила эта очередная «старая северная лиса» (так он в 1805 г. прозвал Кутузова за его искусное ретирадное маневрирование, предшествовавшее Аустерлицу, а теперь по аналогии и старика Каменского).

На самом деле в условиях полного бездорожья, отсутствия карт, под дождем со снегом, русские полки попросту плутали.

Узнав о приближении французов (корпуса Ланна) к Пултуску, Каменский приказал ночью 12 декабря спешить туда же Беннигсену. Там была крепкая позиция и старый фельдмаршал, лично вникая во все тонкости диспозиции, вроде бы готовился показать «негоднику Буонапартии», что «есть еще порох в пороховницах». К счастью для русских Наполеон, продолжая получать донесения о хаотичных движениях частей русской армии, удивляясь действиям Каменского, даже пошутил, что этот «хитроумный» военачальник является для него самым опасным, ибо планы всех здравомыслящих людей можно предвидеть, а планы старого русского фельдмаршала предугадать невозможно.

Предположив, что русские сосредоточиваются у Голымина, Наполеон начал перемену фронта в северном направлении, для чего 12 декабря двинул корпуса: Сульта на Цеханов, Ожеро – на Новомясто, Даву, гвардию и резервную кавалерию – на Насельск и Стрегочин. В лютую непогоду 13 декабря Наполеон, стремясь получше разобраться во всем, что такого «намутил» очередной «старый лис севера», остановился с гвардией и частью резервной кавалерии в Насельске, потерял столь драгоценное на войне время («Война – это расчет часов!» – наставлял он своих маршалов и генералов) и облегчил тем самым ситуацию для русских.

Пока озадаченный Наполеон выяснял истинную обстановку, большая часть корпуса Беннигсена успела подойти к Пултуску. Каменский, решив было именно здесь дать решающее сражение супостату, приказал занять позицию, о чем сообщил Буксгевдену: «Завтра надеемся иметь неприятеля в гостях. Хорошо если бы дивизии ваши могли подоспеть к делу; Дохтурову я приказал, чтоб он показался тогда лишь, когда настоящее дело зачнется». Получилось, что дивизионному генералу Дохтурову был отдан приказ без ведома его корпусного командира Буксгевдена. Более того, «настоящее дело» вряд ли должно служить сигналом, для того, чтобы лишь «показаться». Эссену 3-му Каменский предписывал отступить от Буга и занять леса пониже или прямо против Пултусских мостов, чтобы неприятель, появившийся у Пултуска, не навел скрытно моста и не зашел нам в тыл. В ожидании столкновения с неприятелем, Каменский послал начальникам дивизий повеления на случай, если бы кто-либо из них был атакован.

Согласно его распоряжениям все дивизии должны были строиться к бою по старинке (в линии), как это было принято в середине – 2-й пол. XVIII в., когда активно воевал сам Михаил Федотович. В случае неудачи ретироваться предписывалось кратчайшими трактами к нашей границе, причем, максимально стремительно, желательно на подводах и только «вошед в границу после такового несчастья явиться к старшему».

А затем начался то ли «театр одного актера», то ли «театр абсурда», то ли…!?

В 3 часа ночи (с 13 на 14 декабря, т.е. накануне сражения при Пултуске), через семь дней (!) нахождения во главе армии (!) старика Каменского, случилось нечто непредвиденное.

Главнокомандующий срочно призвал к себе Беннигсена и вручил ему следующее письменное повеление: «Я ранен, верхом ездить не могу, следственно и командовать армией. Вы корпус ваш привели разбитый в Пултуск; думать должно о ретираде в наши границы, что и выполнить сегодня. Обе дивизии графа Буксгевдена ретираду вашу прикроют. Вы имеете состоять, с получения сего, в команде графа Буксгевдена».

…Между прочим, оставляя вместо себя командующим не Беннигсена, а старшего после себя (по старшинству в генералитете), печально памятного по своему участию в Аустерлицком сражении, стоявшего в отдалении от Пултуска со своими войсками (армией), хоть и лично храброго по отзывам современников, но не блиставшего военными талантами генерала Буксгевдена, Михаил Федотович внес еще большую неразбериху в войска. Всем известно, что о боевом содружестве между этими генералами не могло быть и речи: неуемная личная зависть – вот что присутствовало между ними…

Напрасно Беннигсен, Остерман-Толстой и генерал-лейтенант, граф Петр Александрович Толстой [до 1770 (12.3.1761?, 1767 или 1768 гг.? либо 1769 или, все же, 1770 гг.?) – 28 сентября 1844, Москва] – царский генерал-адъютант и «координатор» между враждовавшими Буксгевденом и Беннигсеном (позднее – уже в 1807 г. – дежурный генерал при последнем) всячески убеждали взвинченного старика главнокомандующего отложить принятое решение, указывали ему на нарушение долга, на суд потомства и «все остальное». Все было напрасно, старый и больной строптивец не только самовольно сложил с себя обязанности командующего, но и разрешил, при необходимости, бросать при отступлении обозы и пушки (и это при том, что потеря орудий каралась в армии очень сурово, в частности, ответственные за это на долгое время лишались права быть внесены в наградные списки!) Более того, сославшись на недомогание и дряхлость, он уехал перед самым сражением в госпиталь, в Остроленку, откуда еще немного почудил, рассылая в войска во все стороны взаимоисключающие приказы.

Уже оттуда он доложил царю о своем очень оригинальном решение, сославшись на ряд причин: «От всех моих поездок получил садну от седла, которая сверх прежних перевязок моих, совсем мне мешает ездить верхом и командовать такой обширной армией, а потому я командование оной сложил на старшего по мне генерала, графа Буксгевдена, советовав ретироваться ближе во внутренность Пруссии, потому что оставалось хлеба только на один день, а у иных полков ничего; я и сам пока вылечусь остаюсь в госпитали в Остроленке. Если армия простоит в нынешнем биваке еще пятнадцать дней, то весной ни одного здорового не останется. Перед Государем открываюсь, что по нынешнему короткому пребыванию при армии, нашел себя несхожим на себя: нет той резолюции, нет того терпения к трудам и ко времени, а более всего нет прежних глаз, а без них полагаться должно на чужие рапорты, не всегда верные. Граф Буксгевден, смело надеюсь, выполнит все, как и я. Увольте старика в деревню, который и так обезславлен остается, что не смог выполнить великого и славного жребия, к которому был избран. Дозволения Вашего ожидать буду здесь, дабы не играть роль писарскую, а не командирскую при войске».

Император Александр I, узнав об отъезде главнокомандующего прямо перед сражением, посчитал его «сбежавшим» из армии. Ходили даже слухи, что крайне раздраженный государь по началу подумывал предать фельдмаршала суду. Но потом, поостыв, из-за уважения к его чину и возрасту (реноме «бабушкиного генерала-„орла“») решил, все же, не делать этого.

Многие сочли тогда (а потом и историки) Михаила Федотовича не только одряхлевшим и потерявшим всякую способность что-либо соображать, но якобы и страдавшим «душевным разстройством», а потому «бежавшим из армии перед лицом грозной опасности».

Скорее всего, он, немало повидавший и повоевавший, причем, в очень разных армиях (французской, русской и, отчасти, прусской!), кое-что еще соображал в военном деле. Учитывая крайне безобразное снабжение своей армии продовольствием (по его словам «третья часть армии была распущена для добывания себе пищи и откапывания в огородах картофеля»! ) и, опасаясь за ее неприкрытый левый фланг, Михаил Федотович посчитал отступление наиболее правильным способом действий в такой обстановке. Причем, он хотел отходить лишь до границы, т.е., земли российской империи не попадали бы в руки противника. Своей ретирадой он принудил бы Наполеона растянуть свою операционную линию, еще больше отдалив его от Франции. Как примерно год назад об этом же говорил Александру I перед Аустерлицким конфузом еще один «бабушкин генерал» – М. И. Кутузов. Но Михаила Илларионовича тогда не послушались и на всю Европу «обделались жидким», причем, как в переносном, так и в прямом смысле: у ретирующегося с поля боя всего лишь с парой верных людей молодого царя (если, конечно, верить рассказам!?) вскоре после битвы был настоящий понос на нервной почве! В тоже время, Михаил Федотович смог бы приблизить русские войска к источникам снабжения и усилил бы их подошедшими из России резервными дивизиями.

Мысль, безусловно, была трезвая (она могла бы значительно улучшить положение русской армии), но к ее воплощению дряхлый, полуслепой, глуховатый и явно страдавший от открывшегося хронического геморроя (как он докладывал царю, «садны от седла») «старый боевой конь» был уже не годен. Геморроидальное кровотечение действительно открывается от нервных потрясений, особенно в старческом возрасте! И в этом случае не только ездить верхом, но и передвигаться пешком очень сложно!

Не исключено, что столкнувшись с реальной действительностью, Михаил Федотович – человек не только немало повидавший за свою богатую на события жизнь, причем, в очень разных странах Европы, но и отнюдь не глупый – уже на месте окончательно понял всю ответственность столь высокого назначения, к которому он стремился всю свою жизнь. Не потому ли уже дряхлый «бабушкин орел» предпочел очень во время «выйти из игры» – очередной «войнушки» против лучшего полководца Европы, затеянной ее любимым амбициозным внучеком?

Это тоже надо уметь!

…Кстати сказать, «мало знать, как „войти в разговор“ – важно „ловко из него выйти“»! То же самое относится и к войне: ввязаться-то в нее всегда можно, а вот как из нее потом выпутаться, если быстро и легко победить никак не получается, не потеряв фасону и… рейтинга у своей «паствы», которая может и «взбрыкнуть» («взяться за топоры и вилы»! ), если «груз 200» превысит ее верно подданническое терпение!?.

Позднее старый фельдмаршал весьма доходчиво и логично оправдался перед своими современниками (потом и потомками!) за то, что самолично бросил армию перед лицом грозного императора французов. Рассказывали, что это случилось в беседе с генералом А. П. Ермоловым, побывавшим у него в усадьбе в 1809 г., незадолго до гибели старика: «…Мне к концу моего долгого поприща показалось слишком тесно маневрировать между Вислою и Бугом. Я мог испортить за несколько дней свою репутацию, составленную в течение 56-ти лет, а потому предпочел оставить армию (курсив мой – Я.Н.). Я сумасшедший». Есть и более лаконичные интерпретации объяснений Каменским своей «поспешной ретирады» со слов встретившего его уже по дороге из Остроленки С. Н. Глинки, но суть все та же: «я имел кое-какую славу пятьдесят лет, и хотят отнять ее у меня в одну минуту…»; или «я имел кое-какую славу пятьдесят лет! А там можно было ее потерять в одну минуту!»

…Между прочим, немало исследователей той войны так и не смогли объяснить действия Михаила Федотовича Каменского с точки зрения военной логики и называли этот недельный период командования русской армией, мягко говоря, «странным». Не исключено, что с таким «странным» главнокомандующим русским войскам грозил очередной «Аустерлиц», чьи последствия могли оказаться еще плачевнее…

В тоже время, возможно, что пока русские войска согласно приказам Каменского хаотично перемещались по театру военных действий (а по сути блуждали, не зная смысла этих «блужданий»), старый фельдмаршал все же сдался на доводы Беннигсена, горевшего желанием принять бой у Пултуска и сославшегося при этом на полученное им повеление самого государя: «защищать до последней возможности Кенигсберг» (резиденцию прусского короля). Раздраженный отказом Беннигсена отступать, Каменский в самый последний момент, очень умело «сманеврировал» (тактику он знал, по словам Суворова, крепко): предпочел дальновидно «самоотставиться» (избежать участи Кутузова после Аустерлица, испортившего тогда свою безупречную до того полководческую репутацию, и в случае разгрома – «негоднику Буонапартии» в ту пору противостоять в открытом поле было очень трудно – не оказаться «крайним»! ) и за несколько часов до грядущего сражения немедленно покинул армию, что вполне устроило Беннигсена.

Так русская армия, осталась без назначенного царем «рулевого»!

И, тем не менее, во многом беспорядочные распоряжения старого фельдмаршала Михаила Федотовича Каменского, ввели-таки грозного противника в заблуждение, избавив разбросанные «по городам и весям» русские войска от концентрированной атаки всей неприятельской армии. Из этого извлечет для себя пользу Беннигсен, которому придется иметь под Пултуском дело лишь с одним корпусом Ланна. Правда, одновременно с Пултуским сражением в бою у Голымина, на остатки различных русских дивизий, блуждавших в разных направлениях, обрушатся сразу несколько французских корпусов с кавалерией Мюрата. Тогда как Буксгевден во время этих боев будет бездействовать с дивизией Тучкова 1-го в 15 верстах от обоих полей сражения.

Только высокие ратные качества русских войск и искусство их генералов позволят русской армии избежать тогда катастрофы. А ведь она явно грозила ей из-за созданного все тем же Каменским хаоса в управлении войсками (напомним, что уже будучи на удалении, в Остроленке, он не переставал чудить, отдавая беспорядочные приказания войскам, помимо их начальников: через голову корпусных – дивизионным и ниже). И это при том, что Беннигсен продолжал не подчиняться Буксгевдену, что вносило еще большую неразбериху в маневрировании русских войск.

Закрывая тему кратковременного пребывания Михаила Федотовича Каменского на посту главнокомандующего в франко-прусско-русской кампании конца 1806 г., уточним, что в конце декабря старый фельдмаршал еще думал возвратиться из Остроленки к армии, но накануне отъезда в войска получил повеление об увольнении его от должности главнокомандующего. Кроме того, ему было приказано оставаться в Гродно. Каменский отлично понимал свое положение и 29 декабря писал своему любимому младшему сыну Николаю (отменно сражавшемуся в ту кампанию): «Батюшка твой вместо командира обратился во дворецкие». Объясняя сыну свое поведение за время командования армией, он просил доложить Государю: «отец твой, не могши хорошо делать дело государево, лучше захотел его оставить, нежели как испортить, спрашиваясь у других; голова и сердце у отца твоего прежние, но тело состарилось, к бивуакам, да к езде».

Император все правильно понял и 21 февраля 1807 г. разрешил недужному старику уехать в Россию в его орловское поместье Сабурово-Каменское – доживать свой век.

Вот так – крайне оригинально – закончил свою долгую (полувековую) военную карьеру один из последних «екатерининских орлов» (ее генерал-аншеф) и павловский генерал-фельдмаршал (по профессии) и Большой Сумасброд (по призванию) Михаил Федотович Каменский, слишком поздно осознавший, что он всего лишь хороший исполнитель, но отнюдь не самостоятельный начальник высокого ранга, поскольку не обладал выдающимися воинскими дарованиями. И чем выше он поднимался по службе, тем это становилось все более и более очевидно всем вокруг. Именно это давным-давно поняла императрица Екатерина II («государыня-матушка, все видевшая и все понимавшая», причем, порой, раньше многих государственных мужей!), слова которой «к нему доверенность иметь едва-ли возможно» – к несчастью для него в определенной мере оправдались шестнадцать лет спустя.

…Кстати сказать, отдавший военной службе почти полвека, один из последних «екатерининских орлов», павловский фельдмаршал Михаил Федотович Каменский – остроумный и невысокий, крепкого телосложения и приятной наружности человек, по-солдатски храбрый (пулям никогда не кланялся, что весьма ценилось в солдатской среде!), отличавшийся большой энергией, разумной решительностью, и большим самообладанием, и в тоже время взбалмошный, дерзкий и жестокий – в 71 год был убит под Орлом. Причем, погиб он не «орлом» на поле боя, а стал жертвой тривиальной криминальной драмы. Он ушел из жизни весьма нелепо и банально (даже бездарно?). Все подробности этой драмы см. в моей книге «Свет и Тени» «неистового старика Souwaroff»…

И все же, как бы к Каменскому-старшему не относились историки, но он внес своей посильный вклад в военную историю России и своим запоминающимся «маневром» в своей последней, столь краткосрочной для него (7-дневной!) кампании 1806 г. с Последним Демоном Войны, том числе! Ведь по сути дела фельдмаршал Михаил Федотович Каменский закончил свою военную карьеру (неважно при каких обстоятельствах!) … НЕПОБЕЖДЕННЫМ! А это удавалось мало кому из известных полководцев всех времен и народов…