Текст книги "«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том III. «Первый диктатор Европы!»"

Глава 15. Сплошные «ничьи»: Голымин, Пултуск (или, наоборот?)…

Недоумевающую, если не опешившую от неожиданно-стремительной самоотставки Каменского, «обезглавленную» (это нужно обязательно принимать во внимание!) русскую армию ждало очередное испытание: проверка боем с перешедшим в наступление победоносным доселе Наполеоном. Дело в том, что стремясь поскорее, до наступления сильных холодов, к которым была непривычна его армия, навязать «зимоустойчивым» русским генеральное сражение, Бонапарт решил обрушиться на их, стоящие по отдельности войска (корпуса? армии?) Беннигсена и Буксгевдена, сразу в двух местах – под Пултуском и у Голымина.

В обстановке суматошного «маневрирования» русских и в условиях «вековой» восточно-европейской грязи, опасавшийся подвоха со стороны обитателей страны «легендарного „мата“ и непуганых медведей», Бонапарт ошибочно предположил, что главные силы русских сосредоточились у Голымина. Поэтому он приказал корпусу Ланна захватить переправу у Пултуска, а основные силы двинул на север как для широкого обходного маневра слева русской позиции у Голымина, так и для лобового столкновения. Наполеон готовил ловушку – отбросить русских к р. Нарев, где у единственной переправы у Пултуска их должен был уже ожидать Ланн. Это была скорректированная обстановкой главная идея Наполеона, которую он попытался реализовать.

Но на самом деле основные силы Беннигсена 13 (25) декабря уже оказались стянуты к Пултуску еще по приказу старика Каменского. В результате движения основных сил Великой армии на Голымин состоялся бой за этот городок 14 (26) декабря.

Из—за частой смены приказов Каменского утром здесь оказались случайно собравшиеся войска из двух корпусов под командованием командира 4-й дивизии генерал—лейтенанта князя Дмитрия Владимировича Голицына (29.10.1771, село Ярополец Волоколамского уезда Московской губернии —27.03.1844, Париж), и командира 7-й дивизии генерал—лейтенанта Дмитрия Сергеевича Дохтурова (Докторова) (1.9.1756/1759, село Крутое Каширского уезда Тульской губернии – 14.11.1816, Москва) (примерно 10-15-18 тыс. человек; данные сильно разнятся). Причем единого командования, как утверждают очевидцы, не было, просто многие части примыкали к позициям русских войск во время боя, а военачальники распоряжались, руководствуясь интуицией. Принято считать, что русскими командовал Голицын (хотя на самом деле он был младше в чине Дохтурова!), поскольку большинство «неприкаянных» полков присоединились именно к его дивизии. Историки полагают, что Голицын действовал на свой страх и риск, поскольку не имел никаких указаний от высших начальников.

Началось все с того, что три русских полка при 18 пушках из авангарда Буксгевдена под началом выпускника двух французских военных академий (Страсбургской и Парижской), героя суворовского штурма предместья Варшавы – Праги в 1794 г., Дмитрия Владимировича Голицына по уже известной причине оказались от всех отрезаны!

Он попытался было соединиться с корпусом Буксгевдена, пойдя по раскисшим от оттепели дорогам. Часть пушек (чуть ли не 40?) так увязла («утонула») в раскисшей дорожной грязи и вытащить их не было никакой возможности, что орудия пришлось заклепать и бросить. Зато высвободившихся лошадей перезапрягли в пушки, еще оставшиеся «на плаву» и их еще можно было тащить по грязи.

К утру 14 декабря на него напоролись совершавшие обходной маневр сразу три (!) французских корпуса – Ожеро, Даву и Сульта. Шедший первым, Ожеро сходу бросился на грамотно расставившего свои небольшие силы между болотами и лесами Голицына. Дмитрия Владимировича спасла его предусмотрительность: он смог оставить при себе часть своих пушек, а вот наполеоновский маршал ради скорости передвижения их бросил утонувшими в распутице. Обороняясь, русские сполна использовали это свое весомое преимущество в огневой поддержке.

Французским маршалам надлежало обойти правый фланг пултусской позиции русских и ударить им в тыл. Обороне русских способствовала оттепель: повторимся, что вся французская артиллерия завязла-таки в грязи и не смогла вовремя появиться на поле боя. Сохранив какую-то часть своей артиллерии и, грамотно ее расставив, Голицын сдерживал сколько мог, напиравшего численно превосходившего врага.

И, тем не менее, малочисленные силы Голицына все же, вероятно, были бы разбиты, и ему пришлось бы ретироваться, если бы после полудня к ним не подошли блуждавшие поблизости полки генералов Чаплица с Петром Петровичем Паленом 3-м (одним из самых удалых русских кавалерийских генералов, младшим сыном организатора дворцового переворота П. А. Палена-старшего) вместе с конной артиллерией полковника А. П. Ермолова. Заслышав канонаду, они поспешили сквозь болотную жижу на выручку соотечественникам, изнемогавшим в неравном бою. Только с их помощью, увеличив свои силы до 15—18 тыс. человек, Голицын смог отбиться от французов.

И все же, после того как к потрепанному Ожеро добавились большие силы неприятеля во главе с самим Наполеоном и кавалерией Мюрата (и численность французов превысила 30—38 тыс. человек; данные сильно разнятся), Голицын, потерявший уже 800 бойцов (либо даже целых 3 тыс.; данные сильно разнятся), понял, что на следующий день ему не устоять против значительно превосходящего его «однокашника».

…Между прочим, высокородный русский князь Дмитрий Владимирович Голицын «грыз гранит науки военной» (вместе со своим братом Борисом) в престижнейшей Парижской военной школе. Той самой – в стенах, которой почти в это же время (в 1784/1785 гг.) изучал «науку побеждать» будущий Последний Демон Войны – Наполеон Бонапарт, тогда еще всего лишь Наполеоне ди Буонапарти…

На счастье русских начала быстро опускаться ранняя декабрьская ночь и «мясорубка» стала затихать. Уже в глубоких сумерках, разумный Дмитрий Владимирович счел за благо ночью начать ретираду. Под покровом темноты он отдал приказ на отступление на соединение со стоявшим неподалеку у Остроленки Буксгведеном. Отход прошел в полном порядке благо ночная тьма и плохая погода позволили оторваться от противника. Французы не захватили ни одного пленного, ни одного знамени. Их собственные потери были немалые (свыше 1200 и до 1500 человек), что может объясняться заметным преимуществом русских в артиллерии: напомним, что пушки французов завязли на подступах к месту сражения и существенно поддержать своих так и не смогли.

Несмотря на то, что к французам подоспел сам Бонапарт, им так и не удалось выйти в тыл русской армии и отрезать ее от переправ через реку Нарев. Корпус Сульта, отправленный Наполеоном для глубокого обходного движения, в прямом и в переносном смысле застрял у Цеханова и преградить путь отхода русских уже никак не смог.

Почти 10 часов геройски отражая превосходящие силы врага под Голыминым, Голицын и его «братья по оружию» не давали им прийти на помощь Ланну, наседавшему на русских под Пултуском. В который уже раз всех поразила стойкость русских солдат. Они дрались молча, их нельзя было ни сломить, ни устрашить. Русские шли в штыковую атаку без стрельбы, чтобы не терять времени при сближении. Своими тульскими штыками гренадеры орудовали мастерски, с остервенением наматывая на них вражеские кишки, пораженные сами – падали и умирали без стонов. Улицы Голымина были завалены умирающими и ранеными. Действия Голицына вполне заслуженно были оценены командованием орденом Св. Георгия III-го класса.

Но основные события 14 (26) декабря, все же, произошли под Пултуском.

Корпус Ланна (от 15-28-тыс. – данные сильно разнятся – со 120 орудиями) в этот день, выполняя приказ Наполеона, несмотря на плохую погоду, форсированным маршем вышел к Пултуску и лоб в лоб столкнулся с основными силами Беннигсена (примерно 40—45 тыс. штыков и сабель – сведения весьма разноречивы – со 200 пушками), уже построенными перед городом в боевой порядок (в две линии и резерв), вытянутый примерно на пять километров. Его правым крылом командовал генерал—майор М. Б. Барклай-де-Толли, центром – Остерман-Толстой с Остен-Сакеном, а левым – генерал—майор К. Ф. Багговут. Левый фланг русских упирался в р. Нарев и на мост через него, а правый фланг – в Мошинский лес. Беннигсен предполагал, что перед ним находились главные силы Великой армии под личным командованием Наполеона. Поэтому он занял выжидательную оборонительную позицию и решил действовать в зависимости от обстоятельств, сразу отказавшись от проявления какой—либо инициативы (фактически выбрал роль пассивного ожидания).

Ланн же пребывал в ошибочном заблуждении, что перед ним войска корпуса Бугсгевдена, но он имел приказ взять Пултуск и сходу бросил своих солдат в атаку, не задумываясь о численном превосходстве противника. Главный удар он нанес в направлении левого фланга (ближе всего находившегося к переправе – главной цели Ланна), т.е. по Багговуту. Ланн намеревался прорваться к реке и захватить переправу, чтобы опрокинуть русские позиции и, тем самым, поставить противника перед угрозой поражения. Накануне потеплело, земля оттаяла, и дороги размыло. Поле сражения превратилось в море грязи, солдаты скользили, падали, с большим трудом шли в атаку, завязая в вязкой жиже по колено, еле вытаскивали ноги из грязи. Кроме того, у русских в избытке имелась артиллерия (у французов же по уже известным причинам орудий было меньше и в основном небольшого калибра), и они прикрыли фронт обороны плотным огневым заслоном.

Ланн силами дивизии Сюше попытался было вклиниться в левый фланг противника, стремясь отрезать его от города, но не смог пробиться сквозь ряды русских гренадер, во время подкрепленных Беннигсеном кирасирами и драгунами. Обе стороны несли большие потери, но к городу французы здесь так и не прорвались.

…Впрочем, по другим данным французские войска, выстроенные в три ударные колонны, все же, смогли прорваться в пригороды Пултуска. Но Беннигсен, поняв замысел Ланна, своевременно предпринял фланговую контратаку и отбросил противника на исходные позиции…

На правом фланге войска под командованием Барклая также стойко выдержали несколько атак противника, а затем контратаковали. Наступал явный перелом в пользу русских, а у Ланна почти не оставалось свежих сил, чтобы изменить ход боя. Но после полудня на помощь французам спешно прибыла пятитысячная 3-я дивизия из III корпуса Даву под командованием, сменившего заболевшего Гюдена, генерала Жозефа-Огюстена– (Франсуа?) Дольтана (Фурнье де Луасонвиля) (1759, Вальреас, Авиньон – 1828) и, не теряя времени, сходу вступила в бой за Мошинский лес против солдат Барклая.

В решающий момент боя, когда под давлением противника русские попятились было назад и, показалось, что французы вот-вот одолеют, Беннигсен успел-таки ввести на своем правом фланге в дело пехотные резервы, а потом и кавалерию. Причем, сам Барклай-де-Толли, получив подмогу от Беннигсена, лично повел своих гренадер в штыковую атаку: железо ударилось о железо, люди падали ряд`ами, но продвижение дивизии Дольтана было остановлено.

В том бою снова отличился и Остерман-Толстой с его гренадерами: он первым с криком «Ура-а-а-а!!!» бросился в решающую контратаку. (Пултуск сделал его кавалером престижнейшего ордена Св. Георгия III-го кл.) После того как их дружно поддержал левый фланг Багговута, Ланн, уже понесший серьезные потери, видя, что силы неравны и он уже сам с трудом сдерживает численно превосходящего противника (Беннигсен очень во время вводил в дело свои крупные резервы!), счел за благо, в сгущающихся сумерках отойти на исходные позиции. Тем более, что русская артиллерия, несмотря на жуткие погодные условия – над сражавшимися кружил мокрый снег, под ногами чавкала болотная слякоть – действовала в тот день безупречно, демонстрируя чудеса мобильности и шквальности огня.

Итак, только темнота ночи и разыгравшаяся снежная вьюга прекратили сражение.

После совещания генералов, срочно собранных Беннигсеном, было решено оставить город, и русские войска через мост ушли на другой берег Нарева и далее продолжили отступление к Остроленке.

Этот поспешный маневр-ретирада обуславливалась ходом военных действий под Голымином. Дорога оттуда на Пултуск оказалась открыта для главных сил Великой армии и защищать город уже не имело смысла. Продолжи Беннигсен сражение на следующий день, разбить Ланна он уже не мог, так как на помощь тому уже двигались освободившиеся французские корпуса из-под Голымина.

Как признавался спустя годы в своих мемуарах сам Беннигсен, что он только вечером 14 (26) декабря узнал об отступлении всех русских корпусов: «Те войска, которые я ожидал, двинулись уже по направлению к нашим границам, что бы перейти их. Спрашиваю, при подобных обстоятельствах, что же мне оставалось делать? Конечно, не что иное, как самому исполнить те же самые приказания фельдмаршала (М. Ф. Каменского-старшего – Я.Н.), потому что иначе чему бы я мог подвергнуться, оставаясь один на позиции в Пултуске». Правда, по началу Беннисген радостно рапортовал в Санкт-Петербург о победе! Но поскольку под угрозой удара со стороны главных сил Наполеона он, все же, благоразумно отошел к Остроленке, то уже Бонапарт, в свою очередь, выставил пултусскую «ничью», как свою победу!

В общем, как водится среди военных всех времен и народов, каждая из сторон предпочла объявить об одержанной победе, а потом «эти точки зрения» перекочевали соответственно в российскую и французскую историографию (своих принято защищать и после произошедших событий, причем при любых «обстоятельствах»! ).

Как всегда, общие потери сторон оцениваются в литературе очень по-разному: у русских – либо более 3 тыс., либо 3—5 тыс. человек, у французов – то ли от 4 до 6 тыс., то ли 3 – 7 тыс. человек.

Французские авторы полагают, что под Пултуском Ланн, все же, одержал победу, что выглядит явным преувеличением. Тогда как отечественные историки в основном склоняются в сторону ничейного результата. Хотя, порой, встречаются и ура—патриотические перлы о разгроме Ланна.

По сути дела снова у французов «решительного боя» с русскими, не получилось. Привыкшие при Бонапарте побеждать всегда и всех, французы опять вынуждены были довольствоваться обескуражившей их «ничьей».

Весьма досужими выглядят рассуждения французских историков о том, что тяжелый климат, польская зима, грязь и ужасные дороги лишили Великую армию возможных побед – условия были одинаковы для обеих сторон, те же самые факторы точно так же негативно сказывались на действиях русской армии. Следует лишь признать, что французам при Пултуске, несомненно, пришлось трудней, поскольку их противник имел явное численное преимущество (почти в два раза), а у русских, что очень важно, кроме того, было явное превосходство в артиллерии. Более того, около половины войск Беннигсена простояло в резерве – а если бы их ввели в дело? И все же, заметим, что у французов, в очередной раз на высоте оказались инициативность и профессионализм высшего командного состава в купе с тактическим превосходством. Сказывался почти непрерывный опыт их многолетних революционных войн. В тоже время именно эти «ничейные» бои-сражения наглядно показали, что русские войска, если сравнивать их с австрийскими или прусскими, могли достойно противостоять в открытом поле с французами.

…Кстати сказать, историки немало потом говорили о нереализованных возможностях Беннигсена, который побоялся ввести в дело все резервы (использовал в бою 37 из 66 батальонов), мог прорвать французские позиции в центре, используя численное преимущество, или даже нанести полное поражение Ланну (тот до прибытия войск Дольтана испытывал нехватку сил). Беннигсен этого не сделал по, очевидно, имевшимся у него на то резонам. Скажем сразу, что всегда легко рассуждать в мягком кресле в тиши кабинета после давно состоявшихся сражений и замечать ошибки полководцев, принимавших судьбоносные решениях в кровавой горячке боя, когда на карту поставлена твоя репутации или даже больше…

Глава 16. …пришла пора брать тайм-аут, причем, по французской инициативе!

Главный вывод, к которому пришел Бонапарт уже в самом начале своей незапланированной Польской кампании 1806 г. был весьма неутешителен. Его план разгрома русской армии провалился и остро нуждался в очень серьезной корректировке. Сравнивая сражения под Йеной и Ауэрштедтом с боями под Голымином и Пултуском, причем, французы ошибались во всех четырех, он мог прийти к выводу, что результаты последних двух серьезно отличались от двух предыдущих, поскольку им противостояли иные войска и другие военачальники, явно сделанные «из теста совсем иного замеса».

И это при том, что русский генералитет и войска по большому счету только-только начинали после аустерлицкого фиаско учиться воевать с таким серьезным противником, как Великая армия и ее гениальный главнокомандующий, да и недостатков у русской армии еще оставалось в избытке. Так или иначе, хотя русские, конечно, действовали не вполне удачно, но всем было понятно, что их на этот раз вовсе не разгромили и первым, это, естественно, осознавал сам Наполеон.

Долгое время в отечественной литературе (преимущественно «ура-патриотического толка») считалось обязательным нелестно отзываться обо всех действиях Беннигсена и, тем более, о нем самом – эдакий падкий до чинов, славы и денег кондотьер из Ганновера либо Брауншвейга. Справедливости ради, следует уточнить, что этот весьма самостоятельный генерал получил ночью перед сражением под Пултуском от главнокомандующего М. Ф. Каменского-старшего указание начать ретираду к своим границам. Он не исполнил этот преступный в тех условиях приказ, проявил самовольство и должен был быть за это отдан под суд (если строго по закону военного времени), тем более что с другим, новым, номинальным (волею всего лишь старика Каменского, но не царя) главнокомандующим у него установились далеко не лучшие отношения (и это еще мягко говоря!). Во всяком случае, поведение Буксгевдена в тот день можно назвать двусмысленным, он с частью своих войск в день боев под Голымином и Пултуском находился в Макове, примерно в 15 верстах от обоих мест, и остался совершенно безучастным к происходившим событиям. Тут попахивало преступной небрежностью и явно сказался факт соперничества между Буксгевденом и Беннигсеном? Другое дело – искусно составленная реляция Беннигсеном, весьма многоопытном царедворцем – о Пултуском сражении с элементами откровенной лжи (сам Наполеон чуть ли не побежден?) оказалась весьма долгожданной и очень важной для Петербурга. Государству и обществу были крайне необходимы только позитивные новости, и они их получили.

Александр Павлович «Романов» (на самом деле Гольштейн-Готторп) всегда, мягко выражаясь, недолюбливал Беннигсена (ему было за что!!!), но тут и он на время забыл свои «неудовольствия» и вынужден был просто щедро наградить «победителя»: орден Св. Георгия 2-го класса (награда полководческого уровня!) и 5 тыс. царских червонцев. И сделал это император, думается, с огромной радостью после стольких военных и кадровых (например, с Каменским) неудач. Забрезжила хоть какая—то надежда, нашелся наконец человек, которому по плечу успешно бороться с Наполеоном. И, как следствие этой радости, в декабре 1806 г. был назначен новый главнокомандующий Заграничной армией, конечно же, им стал генерал от кавалерии (с 1802 г.), 61-летний барон Леонтий Леонтьевич (Левин-Август-Готлиб-Теофил) Беннигсен (сам он себя на русский лад «величал» Леон Леонтичем), а старшего в чине Буксгевдена для пользы службы отозвали из армии.

Так вместо военного суда (если придерживаться буквы закона) Беннигсен занял место главнокомандующего, словно подтверждая вековое правило – победителей не судят! Этот внешне спокойный, хладнокровный и даже флегматичный, высокий, худощавый, вечно молодцеватый и при этом весьма своекорыстный генерал – профессионал без особо заметных слабых мест – состоявший на русской службе к этому моменту уже более 30 лет, на 62 году жизни, никогда ранее не командовавший армией, волею судеб стал главнокомандующим. Но в условиях разразившегося кризиса армейских «верхов» конца 1806 г. необходимо признать, что русские войска благополучно выпутались из создавшейся ситуации, последствия которой могли быть более печальными для армии. И как ни крути, но в той чуть ли не патовой ситуации после скоропалительного «самоотвода» престарелого «екатерининского орлуши» Михаила Федотовича Каменского, государю было не до смеха и его выбор нового главнокомандующего следует все же признать оптимальным в условиях кризиса в военной верхушке.

При всей ставшей традиционной критике отечественными историками неоднозначной фигуры, имевшего полководческие задатки Беннигсена (как правило, помимо личных недостатков, заводят речь о его немецком происхождении и полупрезрительно «величают» «наемником» и «ландскнехтом»), он оказался способен мыслить стратегически и, будучи профессиональным военным с огромным боевым опытом, принимать нестандартные решения. Хотя многие критические замечания исследователей в его адрес, безусловно, не лишены логики и являются справедливыми. Но они критиковали его в «тиши кабинетов» или спустя время после военных событий. А он был должен принимать решения «сейчас», в том числе, в ходе мгновенно изменяющейся обстановки на поле сражения. С другой стороны, необходимо признать, что другие представители его поколения в среде русского генералитета (кроме Кутузова, который после аустерлицкого «конфуза» и по ряду явно личных причин уже находился не в чести) как кандидаты еще в меньшей степени подходили под роль «противоборца» с самим Наполеоном, в ту пору бывшего в расцвете своего полководческого дарования. Во всяком случае, только его действия в конце 1806 г. (по сравнению с поведением неадекватного, как было в ту пору принято считать, Каменского и чванливого Буксгевдена) свидетельствовали о военном чутье и неординарности, а многие его недостатки являлись порождением пороков состояния дел в российской армии.

…Кстати сказать, так или иначе, но именно после жарких дел под Пултуском и Голыминым, Александр I окончательно разуверился в полководческих способностях самоустранившегося от них Федора Федоровича Буксгевдена и отправил из армии на… генерал-губернаторство в Ригу. Если, конечно, верить участнику тех событий Алексею Петровичу Ермолову, не только блестяще знавшему свое ремесло артиллериста, но и как покажет его дальнейшая военная карьера, крепко разбиравшегося в тактике и стратегии, правда, человеку очень ядовитому в оценках своих «коллег по ремеслу» (?), так вот – если бы Ф. Ф. Буксгведен оказал помощь войскам Беннигсена, то успех (вернее, кровавую «ничью») Пултуска можно было бы развить, вплоть до освобождения Варшавы и польских земель, принадлежавших по последнему разделу Пруссии, но уже оккупированных французами. Ведь, даже получив просьбу Беннигсена о немедленной помощи, Федор Федорович предпочел планомерно действовать по букве приказа, самовольно покинувшего армию прозорливого старика Михаила Федотовича Каменского об отходе к российской границе. Тем самым, то ли нарочно, то ли непреднамеренно (?), по мнению Ермолова он обнажил тылы войск его соперника по главенству в русской армии. Отнюдь, не исключено, что амбициозный Федор Федорович очень рассчитывал с помощью Наполеона поставить своевольного Леонтия Леонтьевича на колени и тогда уже некому будет мешать ему Фридриху Вильгельму фон Буксхёвдену решать «что! где! когда!» ему надо делать! Скажем сразу, что крепко знавший свое ремесло Левин-Август-Готлиб-Теофил, тут же отплатил Федору Федоровичу «звонкой монетой». Отходя после «победы» под Пултуском к Остроленке, он перешел на левый берег Нарева и тотчас сжег единственный в округе мост. И это при том, что он прекрасно знал: его «горячолюбимый собрат по оружию» все еще на правом берегу и ему следует тоже перейти «от греха по дальше» на левый берег. Так эти два «брата-акробата» и шли на виду друг у друга, по разным берегам одной и той же реки. Не смог «разрулить ситуацию» и срочно присланный из Северной Пальмиры испытанный «миротворец», новоиспеченный генерал от инфантерии (7 сентября 1806) Богдан Федорович Кнорринг (Готтхард-Иоганн фон Кнорринг) (11 ноября 1744, Эрвита – 17 декабря 1825, Дерпт), знавший генеральскую верхушку российской армии на протяжении многих лет, «как свои пять пальцев», в том числе, все ее «шуры-муры» (вплоть до жарких баталий с «кулевринами» любого калибра). В целом и в деталях два «Б» друг друга стоили: один это уже наглядно «показал» всей Европе под Аустерлицем, а другому еще предстояло это «продемонстрировать» под… Фридляндом. Пришлось вмешиваться самому государю, сделавшему ставку на убийцу… своего отца! Обиженный царским рескриптом и своим отозванием с театра военных действий, а так же, тем, что его сопернику – за Пултуск Александр I пожаловал ор. Св. Георгия II-го класса и в придачу 5 тыс. золотых червонцев Буксгевден не успокоился. Он не только нажаловался царю на Беннигсена, но и позднее вызвал «подлеца Беннигсена» на дуэль на 11 марта 1807 г. (намек на кровавые события 11 марта 1801 г.) в (или под) Мемель. Правда, жалоба на Беннигсена осталась без исследования, а генеральская дуэль так и не состоялась. Беннигсену уже было не до дуэли с каким-то там Буксгевденом: ему упорно навязывал рандеву сам Наполеон Бонапарт! Приходилось искать максимально выгодное «место встречи» в прусско-польских землях. Но все это было потом, а пока…

А пока пространства в окрестностях этих упорных, безрезультатных боев были усеяны утонувшими в грязи трупами и телами раненных, меж кочек торчали стволы поверженных пушек. Переменчивая погода – то сильные морозы и окаменевшая земля, то внезапные оттепели с ливнями и снежной кашей переходящей в невиданную грязь (пушки вязли по ступицы – лошади и прислуга выбивались из сил – и не успевали во время прибывать на поле боя) – лишила Наполеона возможности его излюбленных быстрых обходных маневров!

Продолжать в условиях этой страшной зимы войну было невозможно. Не хватало продовольствия и теплой одежды. Моральное состояние Великой армии стремительно падало: до 40% солдат были замечены в мародерстве и, хуже того, началось дезертирство, в первую очередь, среди союзных контингентов. (С той поры качество Великой армии стало ухудшаться по мере «разжижения» ее воинскими частями стран-«сателлитов» французского императора.) «Блиц-крига» на подобие войны с Австрией и Россией в 1805 г. и, тем более, прусской кампании осенью 1806 г. явно не получалось. Проводившие реформирование своей армии русские снова продемонстрировавшие столь присущее им упорство в обороне (ловко эксплуатируемое их генералами умение «Стоять и Умирать!»), сорвали задуманный Наполеоном план окружения врага под Пултуском. Солдаты, даже ветераны (те самые «ворчуны») стали ворчать и армии следовало перевести дух. Наполеон это вовремя понял, вернулся в Варшаву и стал спешно подтягивать подкрепления из Франции. Тем же самым занялись и русские. Противники явно готовились расположиться на зимние квартиры. Словно боксеры, сойдясь несколько раз в «жестком клинче», противники почувствовали силу друг друга и предпочли разойтись, чтобы прийти в себя.

Рассказывали (?), что Бонапарт даже попытался перейти к мирным переговорам (?), но неудачно!?

Итак, первая попытка победоносного ранее Наполеона сковать и уничтожить своего сколь стойкого, столь и неуловимого русского противника закончилась в лучшем случае… все той же «ничьей». Французскому императору пришлось отдать невиданный ранее приказ по Великой армии: «Строго избегать всех продвижений вперед, которые могли бы разбудить активность неприятеля!» Реалии Восточной Европы оказались сильнее расчетов французского императора, столь любившего математически точную «раскадровку» военных кампаний! Почти во всех его последующих войнах она будет ему удаваться все хуже и хуже, но это, так сказать, забегая вперед!

Зима 1807 г. выдалась очень суровой, и Наполеон надеялся пробыть в Варшаве до весны, до солнечных лучей, которые сгонят снег, внушавший ему, южанину, почти мистический ужас. «Штабные офицеры, полковники и другие офицеры не раздевались уже два месяца, а некоторые и четыре (я сам две недели не снимал сапог), – пишет Наполеон в Париж. – Мои люди живут в снегу и грязи, у них нет ни вина, ни бренди, ни хлеба, едят одну картошку и мясо, проделывают долгие марши и контрмарши без каких-либо послаблений, ведут штыковые бои, подвергаются обстрелам. Часто раненных эвакуируют на санях за добрые 50 км в сильный мороз. Это вам не благодатная Италия, где ведешь войну в прекрасном климате, с вином, растительным маслом, свежим хлебом, мягким постельным бельем и податливо-охочими до любовных ласк красавицами-итальянками. От великой усталости все переболели».

В нищей Польше наполеоновская армия отчаянно нуждалась в фураже и пропитании. Солдаты мрачно шутили, что здесь им нужно знать лишь четыре слова по-польски: «Хлеба?» – «Нету». «Воды?» – «Сейчас принесем». Они разбредались по деревням и весям в поисках хлеба и спасительной в условиях местной зимы водки. Дисциплина катастрофически падала: увеличилось дезертирство и мародерство. Однажды по рассказам пострадал сам Мюрат. Пока он после очередной жаркой стычки с казаками спал, не раздеваясь мертвецким сном на конюшне, четверо его оголодавших адъютантов украли у него весьма скромный для маршала обед, состоявший из жареного гуся, белого хлеба и бутылки красного вина.