Текст книги "Долина туманов"

Теперь Вовус точно знал, что спасти Веру ему не удастся – она безумна до самой крайней степени, она убийца, с провалами памяти или без.

Часть двора вокруг Дома была засыпана гравием, а борозду от тела, которое волокли, Вовус разглядел на вскопанной земле, превратившейся под потоками ливня в глубокую грязь. На этой части двора планировалось разбить клумбу, но Лексус в последнее время потерял интерес к Дому, увлекшись новыми проектами, вроде магазина охранного оборудования.

Следов ног на мягкой почве Вовус найти не сумел. Получалось, что Вера тянула Лексуса за собой, одновременно «заметая» следы своих ног. А шла она за Дом, туда, где гора резко уходила вниз. Вовус не смог объяснить себе только одного: почему она выбрала размокшую почву, ведь по грязи и тело тащить было тяжелее, и путь выходил длиннее. Будто бы хотела показать, где именно она избавилась от тела.

Там, за Домом, участок огорожен не был. Вовус выскочил между деревьями на самый край склона, упал на колени, стал всматриваться вниз, в темноту. Встал, прошел пару шагов вправо, вернулся, прошел пять шагов влево. И тут разглядел неясное светлое пятно. Пригляделся, понял, что там, в десяти метрах внизу, лежит человек, одетый в светлый спортивный костюм.

Вовус вытер ладонями воду с лица, сунул фонарь за пояс джинсов, схватился за тоненький ствол совсем еще юной сосны и полез вниз. Ноги скользили по листьям и увядшей траве, дождь заливал глаза. Вовус пытался надвигать пластиковый капюшон на лицо, но порывы ветра отбрасывали его за плечи. Перемещаться приходилось с большой опаской, в любой момент вода могла превратить склон в горки природного аквапарка, а веселый аттракцион для Вовуса обещал завершиться смертельным ударом о дерево или подвернувшийся валун.

Он старался не выпускать из виду белое пятно внизу. По ходу продвижения вниз пятно приобретало очертания человеческого тела.

Преодолев метров семь, Вовус, делая очередной шаг, поставил ногу на пучок травы. Он торопил себя, надеясь, что брат еще жив. Вдруг нога соскользнула с мягкого бугорка, и Вовус повис, уцепившись обеими – к счастью! – руками за ветви терновника. Тыча носками ботинок в землю, он пытался нащупать более надежную опору. Запястья стали слабеть, а мокрые ветки так и норовили выскользнуть из пальцев, словно живые. Вовус предпринял последнее отчаянное усилие опереться о землю ногами, и тут куст победил, вырвал свои ветви из жадных Вовкиных пальцев.

– Ё… – Вовка хотел выругаться, но не успел.

Он покатился вниз, к телу брата, в грязный поток, стекающий с гор в Долину туманов.

Ожидание в одиночестве было тоскливым и тревожным. Вовус ушел два часа назад, в сумерках, а теперь уже стемнело. Вера бродила по Дому, включая все люстры, лампы, торшеры и телевизоры, которые попадались ей на пути. Она опасалась возвращения призраков.

Отчасти Вера опасалась и возвращения деверя. По взгляду Вовуса, который тот бросил на нее перед уходом, Вера поняла – он уверен, что именно она завершила начатое: встала с постели, пока Вовус спал, спустилась вниз и расправилась со своим мужем. Тело вытащила на улицу, чтобы спрятать. А то, что Вера не удосужилась отмыть от крови гостиную и холл, Вовуса смущать не должно: он знает, что Вера – шизофреничка. Стоит ли ожидать логичных поступков от сумасшедшей?

«И вообще, – думала Вера, со скукой глядя на экран телевизора в своей спальне, – почему он вдруг так добр ко мне? Откуда взялась эта его любовь? Десять лет он любил Асю, а тут вдруг вспыхнула страсть бразильская, нежность пламенная! Не будь я влюбленной дурочкой, столько лет мечтавшей о любом его добром слове, ни в жизнь бы не поверила в такие перемены».

В сердце Веры возвращалась прежняя горечь. Надо было как-то отвлечься, переключиться на иные мысли. Очень кстати проснулось чувство голода – точно такое же, как в прежние времена, когда она ела, чтобы забыть, как несчастна с нелюбимым мужем. Забыть и о том, как счастлива ее сестра с мужчиной, которого любила Вера. Есть Вере захотелось настолько сильно, что даже вид крови, размазанной по холлу, не портил аппетита. Она быстренько пересекла холл, закрыла за собой дверь, нырнула в холодильник, достала сыр, колбаску, взяла из хлебницы пышный белый батон.

Бутерброд был великолепен и на вид, и на вкус.

«Но так ли уж счастлива была с Вовусом Ася? – Эта мысль оказалась настолько неожиданной, что Вера не донесла хлеб с кусочками сыра и ветчины до рта, а так и замерла, держа свой бутерброд перед открытым ртом. – Я была уверена, что они обожают друг друга. И что за историю рассказал мне Лексус? Ну, об их романе и думать нечего – это невозможно, так как Лексусу моя сестра интересна быть никак не могла. А вот история про Васю Метелкина – другое дело. Алексей сказал, что Ася была с любовником и поэтому Анечка захлебнулась в детской ванночке. Но зачем Асе нужен был любовник, если она любила мужа?»

Вера откусила кусок бутерброда, запила холодным молоком из бутыли. Не было никаких сомнений – несмотря на тревожные мысли, к Вере возвращалась жизнь, со всеми своими приятными ощущениями. А причина заключалась в том, что она стала свободна, а ее дочери больше ничто не угрожает. Лексуса в живых больше нет, и пусть Вовус ищет своего брата, если хочет, но Веру гораздо больше устраивает отсутствие этого человека. Абсолютное, тотальное отсутствие, сиречь смерть.

«А знал ли Вовус, что в смерти Анечки виновата Ася? – возник в мозгу Веры новый вопрос, снова заставивший ее прервать трапезу. Ответ на этот вопрос вызывал приступ привычной для Веры тошноты. – Он был сумасшедшим отцом, обожавшим свою красивую дочурку. Простил бы он жену? Простил бы он жену, если бы знал, что она погубила их трехмесячного ребенка, занимаясь сексом с каким-то чужим мужиком?»

Вера забыла про свой бутерброд, не съеденный даже наполовину, встала и вышла из кухни.

В коридоре на втором этаже работал только один из трех светильников. Луч электрического света проник в комнату, когда Вера приоткрыла дверь спальни своей сестры и ее мужа. Она вошла внутрь, робким движением включила люстру. Присела перед кроватью, осторожно, будто ожидая нападения, заглянула под нее. Там, на паркете, покрытом тонким слоем легкой пыли, лежал небольшой продолговатый газетный сверток. Вера машинально заметила, что для обертки была выбрана – случайно или преднамеренно? – страничка из гродинской газеты с рекламным макетом сети супермаркетов КУБ.

Раскрыв сверток, Вера ахнула и прикрыла рот руками, как испуганная девочка в темном лесу.

– Качественно, удобно, быстро, – выговорила Вера и заплакала.

Она выскочила под холодный ливень, лишь накинув свою куртку и сунув ноги в кроссовки. Промокнув за несколько секунд до нитки, Вера мгновенно продрогла, но решительно поспешила к воротам. Ей пришлось сгорбиться под струями воды, придерживая капюшон, сдуваемый ветром. Не имея понятия, куда отправился Вовка, она бессмысленно кружилась по дороге, пытаясь разглядеть, что происходит вокруг Дома, но видела только потоки воды и деревья, тонувшие во мраке.

Вернувшись во двор, она направилась за Дом, туда, где гора резко уходила вниз. Навстречу ей вверх по склону поднимался человек. Он был еще далеко – метрах в пяти, но Вера его узнала.

– Вовус! – яростно закричала она.

Человек выбрался на гору и, пошатываясь, двинулся к ней. К Вере вернулись силы: она бросилась ему навстречу, вглядываясь в черты его лица под надвинутым на глаза темным капюшоном.

– Вовус! – повторила она. – Я нашла твой нож! Я знаю, за что ты убил Асю!

Ливень пытался заглушить ее слова, тем не менее Вовус расслышал каждое слово Веры.

– Нож? Ты нашла нож? Почему ты решила, что это мой нож? – хрипло пророкотал он в ответ.

Дождь слепил и оглушал Веру, мешал различать и осмысливать слова. Не меньше, чем ливень, ослепляла ее и злость. Сжав холодные и мокрые ладони в кулаки, она вспомнила, что держит сверток с ножом в левой руке.

– Вот он! – заорала она как ненормальная. – Вот твой нож! Вот почему ты пытался убедить меня, что я сумасшедшая! Ты хотел свалить на меня все убийства, а сам бы получил деньги за КУБ и радовался! У тебя это не выйдет, не получится! Может, ты и Лексуса убил, а теперь снова будешь убеждать меня, будто я напиваюсь до беспамятства и убиваю людей?!

Быстро, небрежно, не опасаясь пораниться, она развернула газетный сверток, достала нож, протянула его Вовусу. Вовус шагнул к ней, щурясь из-за дождя. Увидел нож, отпрянул было, но тут же протянул руку и взял его за лезвие из мокрой газеты, которую продолжала держать перед ним Вера, и поднес к глазам. Пятна крови на лезвии стали расползаться от воды.

– Ты – проклятый убийца! – С каждым словом Вера заглатывала дождевую воду, но сейчас она этого даже не замечала. – Может, ты сам и в Алексея стрелял, а мне в руку пистолет вложил? Хотел еще тогда с ним расправиться, но не получилось. Ты просто чудовище! Что же мне теперь делать?..

Отбросив в сторону нож, Вовус прижал к себе рыдающую женщину. Она не сопротивлялась, потому что выплеснула вместе с яростью все свои силы.

– Вера, дурочка моя!.. – услышала она его шепот. – Никого я не убивал, честно! И – честно, правда, – я думал, что это с тобой такие ужасные вещи происходят! Но все оказалось не так, я все понял! Пойдем в Дом, надо согреться. Асю я не убивал, я хотел ее убить, все подготовил, все продумал, но не успел, понимаешь? Человека убить непросто. Я расскажу тебе все…

Вера слушала его с нарастающим удивлением: он говорил о себе, но это была история самой Веры.

Часть седьмая Тухлая рыба

Когда-то давно Вовка прочел в одной заметке на криминальную тему, что если мертвый человек найден в позе зародыша, то есть лежит на боку и его колени поджаты к животу, значит, смерть была мучительной. В этой позе они с Верой и нашли Асю.

Такого Вовус никак не планировал.

А все же мысль о том, что ее больше нет на белом свете, приносила ему огромное облегчение. Она больше не живет. Не смеется, не поет по утрам в душе. Не наряжается каждый день перед зеркалом, не гоняет на машине, не занимается капоэйрой в спортивном клубе, не путешествует, не сидит, открыв от удивления рот, в кинотеатре, то есть не наслаждается своим существованием.

А именно этого после смерти дочери не мог простить ей Вовка.

…Таких крошечных существ Вовка никогда раньше не видел. Ему казалось, что это невероятно: такие маленькие пальцы, такие смешные ручки-ножки, кругленькая головка и глаза инопланетянина, но при всем этом – живой человечек! По секрету, он обрадовался, что у него, как и у брата, родилась именно девчонка. То есть он был бы рад и мальчишке, очень рад, но собственная маленькая девчонка, которая вырастет в настоящую женщину, была ему очень интересна.

А во что они играют, эти девчонки? – думал он, рассматривая темные шелковые волосики дочери на круглой головешке.

А что им дарят на дни рождения?

Надо искать для нее особенные подарки, нечто такое, что будило бы в ее маленьком сердечке абсолютный детский восторг. На годовщину он подарит Анечке огромного плюшевого льва, ведь она родилась под знаком Льва. В два года – надувной батут. В три – первую большую куклу. И надо обязательно читать ей на ночь что-нибудь особенно интересное.

А что интересно девчонкам?

Он решил, что обязан научить ее всему тому, что знает сам.

Девчонке ни к чему уметь кататься на одном колесе велосипеда, метко кидать дротики и складывать настоящий костер? Чушь! Вовус решил, что Анчутка будет знать, как работает двигатель внутреннего сгорания, она научится находить на небе Большую Медведицу, сумеет переплыть на спор любую речку. И главное, будет красавицей, потому что с такой мамой, как Ася, не вырасти красавицей не смогла бы ни одна девочка.

И три месяца Вовка с большим нетерпением ждал, когда наконец можно начать воспитание суперребенка.

Проклятая правда всплыла неожиданно. Это случилось в тот день, когда Вера увидела в своем доме фотографии маленькой обнаженной девочки, эротические – если так можно выразиться о детской фотографии – снимки ребенка в возрасте ее дочери.

И тут же память начала подсовывать сценки из минувших лет, картинки прошлого, оставшиеся в памяти по какой-то загадочной причине, которую теперь можно назвать интуицией, предчувствием огромного несчастья.

Аленке три года, и папа переодевает ее в новое платьице. Вера помогает ему, ей странно видеть, как мужские руки расправляют розовые оборки на дочкиной круглой попке. Она снова замечает, что девочка женственна от природы. Хочет сказать об этом мужу, заметив, что это дар, перешедший от Аси. Смотрит на мужа, и слова остаются невысказанными: у Алексея такое странное выражение лица! Не описать словами затуманенный взгляд и улыбку. Вера не хочет даже задумываться об этом – ей мерещится, не иначе. Отец любит свою дочь, вот и все.

А с тех пор, как Аленке исполнился годик, Лексус каждый вечер готовил дочь ко сну – мыл ей ножки, переодевал в ночную сорочку и даже расчесывать волосы. Со стороны это выглядело мило, это нравилось и Аленке, и Вере, и всем знакомым, которые наблюдали домашний ежевечерний ритуал Пушниных. Лишь через годы, вспоминая об этом, Вера отметила, как блестели глаза Алексея, когда он касался дочери.

Алексей запрещал дочке запираться в ванной. В этом не было ничего особенного, Вера была с ним вполне согласна: а вдруг девочка поскользнется, упадет или нечаянно оставит очень горячую воду в ванне? Конечно, запираться Аленке не стоит, хоть ей уже и восемь (в то время было восемь) лет. Но Вера, перед тем как войти в ванную, стучалась, а Алексей входил без спроса. Сам вытирал дочь полотенцем, сушил ей волосы феном. Все это он делал так… нежно.

Вера, наблюдая за ним, пыталась вспомнить: а как ее отец смотрел на них с Асей, как прикасался? Сравнивать Алексея с папой было сложно: отец от природы был грубоват. Мог подзатыльник отвесить, мог по лбу щелкнуть – громко и довольно ощутимо, мог обнять так, что прерывалось дыхание. Мог и поцеловать в макушку – на Восьмое марта, к примеру, вручая хиленький букетик мимозы. Во взгляде отца была огромная радость и гордость и когда он смотрел на прекрасную Асю, и когда смотрел на скромненькую умничку Веру. Он их обеих очень любил, и в этом не было ни малейшего сомнения, но его любовь имела совсем иное качество, нежели любовь Алексея.

В глазах отца не было томности, не было этой неги, словно бы маленькое гладенькое тельце родной дочери вызывает в нем желания, лишь думая о которых Вера ощущала приступ тошноты.

Самые страшные известия всегда настигают человека в самый непредсказуемый момент. О том, что Вовка потерял смысл жизни, ему объявила девушка по имени Марина, кассир из его супермаркета. Вовус устранял сбой в работе Маринкиной кассы и забыл на столешнице свою злополучную трубку, а когда трубка затрезвонила, как пожарная машина, Марина схватила аппарат и нечаянно приняла звонок.

Вовка, конечно, так и не узнал этого, но Марина, постоянно сравнивая себя с женой директора, делала выводы в свою пользу. Ей казалось, что если бы были у нее такие же сапоги на шпильках, норковая курточка или золотой браслет, как у Аси, то все бы поняли, кто из них двоих лучше. И Марина никогда бы не призналась в этом, но где-то в самой глубине души она ощутила мутное стыдное удовлетворение, когда услышала из динамиков директорской крутой трубки испуганный, больной голос Аси:

– Вов, мы с Аней в больницу едем, на «скорой». Вов, она в ванночке захлебнулась…

Услышав слова директорской жены, Марина бросилась искать Владимира Ивановича. Нашла его у сломавшейся витрины, где он стоял на четвереньках, разглядывая заглохший мотор холодильной установки. Марина позвала директора, он повернулся, и кассирша сказала, протягивая трубку:

– Это ваша жена, у вас дочь утонула.

Вовка посмотрел на нее взглядом только что проснувшегося человека. Машинально сказал «спасибо». Взял аппарат, случайно коснувшись рукой холодной и немного влажной руки Марины. Прикосновение вызвало едва заметное чувство отвращения, о котором он тут же забыл.

После того страшного дня Марина проработала в КУБе еще три месяца, и каждый раз, когда Пушнин встречал ту самую высокую кассиршу с холодными руками, он вспоминал о смерти дочери. В день увольнения Марины Владимир Иванович вздохнул с облегчением.

Может быть, это совершенно нормально для человека в горе, но Вовка очень удивлялся тому обстоятельству, что абсолютно не мог вспомнить события нескольких дней, последовавших за днем смерти дочери. Они будто вывалились из его памяти, будто потерялись в лесу других воспоминаний. Скорее всего, узнав о происшествии, он рванул в больницу. Откуда-то он знал, Анчутку почти откачали, она дышала при помощи аппарата в «реанимобиле».

Довольно долго тело Анечки не отдавали родителям для похорон, потому что патологи не спешили с заключением, подозревая насильственный характер смерти. Все страшное время Ася провела у Веры, а в квартире Вовки ночевал Алексей. Эти вечера Вовка немного помнил, потому что рядом с братом он не скрывал своего горя. И Лексус не говорил Вовусу тех жутких слов, которые отец погибшей девочки слышал почти ото всех сочувствующих: у вас будут еще дети, вы молоды, все будет хорошо. Подобная чушь бесила Вовку до крайней степени! Какие еще дети? При чем тут другие дети? Он потерял именно эту девочку, эту дочь. Другая девочка не будет Анчуткой! Его Анчутка умерла!

Алексей разделял чувства брата.

Одну банальность он все-таки выдал, но только одну: время лечит. И в общем-то оказался прав. Впервые Вовка ощутил это через много месяцев, когда перестал испытывать приступы удушья при виде любого встреченного малыша. А вот этой весной он сказал Асе, что если она хочет ребенка, то и он не против. Сказать такое раньше было бы невозможно, детская тема была у них табуирована.

Ася посмотрела на него слегка отстраненно и ласково погладила прохладными пальцами по щеке. Вовка так понял ее жест: она тоже думает о ребенке, просто не решается первой заговорить об этом. Но он неправильно понял.

Фотографии те, отвратительные и жуткие, с голенькой девочкой, нашлись сами по себе, просто в руки прыгнули. Очень рано утром, часа за два до пробуждения Аленки и Алексея, Вера искала свой паспорт для чего-то маловажного. Вспомнила, кстати, что паспорт у нее просил Алексей. Ему понадобилось снять помещение для его новой затеи – магазина охранного оборудования, а оформлять документы на свое имя он не любил. Для справки – магазин, в котором продавалась крутая техника для параноиков вуайеристов (эксгибиционистов), желающих видеть (показывать) и слышать все, что происходит в их доме и за его пределами, причем в отличном качестве, стал юбилейным, десятым по счету, новым бизнесом Лексуса за последние девять лет. Все расходы на новые игрушки младшего Пушнина покрывались из прибылей КУБа.

Вместе со своим паспортом в борсетке Лексуса она нашла и те фото. Вера положила все обнаруженное на прежнее место. О паспорте небрежно спросила Алексея вечером, равнодушно взяла документ из его пальцев, даже не скрипнув зубами.

А после этого из сторонней наблюдательницы, потерявшейся в дебрях собственных сумбурных чувств, из жалеющей себя толстухи, влюбленной в мужа родной сестры, Вера превратилась в мамашу-коршуна. В тигрицу, охраняющую свое единственное чадо. Во внимательного и подозрительного охотника, выслеживающего хищника в джунглях.

Она перестала задерживаться на работе, взялась забирать дочь из школы, записала ее в секцию карате. Она постоянно находилась рядом, а если Алексей вызывался пообщаться с Аленкой, тут же придумывала способ отделаться от него.

Вера следила за ним, как следит за своим возлюбленным самая ревнивая в мире жена. Только страсть ее была со знаком минус, ибо мужа она возненавидела. Лишь услышав, что он отпирает дверь своим ключом, Вера мысленно желала ему провалиться сквозь землю или хотя бы забыть дорогу домой.

«Будь ты проклят!» – думала она, заметив, что Алексей завел привычку во время завтрака сажать Аленку себе на колени. Вера тут же отсылала дочь чистить зубы, расчесываться или гладить свою школьную форму. И все это – с улыбкой, с шуткой-прибауткой, пытаясь ничем не выдать своих мыслей.

«Чтоб тебя черт разорвал!» – бормотала она, глядя, как ее муж учит Аленку танцевать вальс.

– Аленушка, котенок! Кажется, твой телефон звонит!.. – с невинным видом звала она дочь.

И, лишь высвободив Аленку из грязных лап Алексея, тут же занимала ее уроками, мультиками или звала в магазин выбирать новые наряды.

«Чтоб ты сдох!» – это последнее пожелание родилось в голове Веры шесть недель назад.

Поздно вечером Вера выглядывала в окно, поджидая сестру, которой хотелось посплетничать вечером за чашечкой кофе. Жили они на втором этаже, весь двор с детской площадкой и стоянкой был перед глазами. Подъехала машина Алексея – чуть раньше, чем Вера ожидала.

Заметив его радостно-сиреневый «лексус», она машинально обернулась, чтобы посмотреть на дочь, которая хрустела чипсами у телевизора на кухне. Это был новый способ организации времени для ее дочери. Вера позволяла девочке развлекаться вплоть до появления на горизонте второго родителя, а как только он переступал порог дома, она строго напоминала о невыученном стихотворении и других делах, которые не кончались до самого позднего вечера. К счастью, Алексей не бросался помогать дочери с занудными домашними заданиями.

Глянув снова на машину мужа, Вера заметила, что возле машины стоит девочка, одетая в грязную голубую куртку, с длинными волнистыми волосами цвета влажной земли. Девчушка была Вере знакома, но сразу вспомнить, кто это такая, не удавалось.

Недобрым взглядом Вера наблюдала за сценкой во дворе. Алексей из машины не выходил, девочка заглядывала в салон через опущенное стекло со стороны водителя. Она смеялась, закидывая голову, явно кокетничая. Тут-то Вера ее и идентифицировала.

Светка Корпушкина, когда-то одноклассница Веры, была родной матерью этого ребенка. Светка происходила из славной – в определенном смысле – династии дворовых алкоголиков. Ее деда погубил еще Горбачев, затеяв двадцать пять лет назад свою бесславную антиалкогольную кампанию. Согласно местной легенде, дед Светки вместе с приятелями, ввиду отсутствия в магазинах портвейна, хлебнул денатурату и преставился. Отец Светланы в это время отбывал срок за кражу дефицитнейшего во времена сухого закона ящика водки из гастронома на углу. Ему влепили три года колонии – организовали показательный и поучительный процесс.

Отца Светы выпустили из тюрьмы по амнистии и в связи со смертью деда, официального кормильца семьи. Он вернулся домой с лучшим подарком для родных – несколькими бутылками настоящей водки. К несчастью, «настоящая» водка оказалась паленой, отчего бабушка Светки присоединилась к пребывавшему в раю деду.

Отец и мать бывшей одноклассницы Веры тоже недолго протянули: отца убил цирроз печени лет десять назад, а мать, уснув с сигаретой, подожгла накидку на диване и задохнулась дымом.

Светка продолжила традиции семьи, научившись пить по-взрослому на похоронах и поминках своих родных. Ну а потом – пошло-поехало. Учитывая, что отпевать и поминать молодой женщине приходилось четверых, бедняга еле справлялась, отдавая долг скорби. Сменялись мужчины в ее доме, сменялись участковые, регулярно ходившие стыдить и воспитывать Светку после многочисленных жалоб соседей. А Светка оставалась верна себе: одутловатое лицо, заплывшие глаза, в которые страшно было смотреть, как в глаза любого обреченного существа, пальто, надетое на ночную рубашку – зимой и летом.

Дочери Светы, Диане, как вспомнила Вера, было лет тринадцать или чуть больше. В результате постоянного недокорма выглядела девочка лет на двенадцать, при этом держалась и рассуждала как двадцатилетняя. То есть как двадцатилетняя алкоголичка.

Вера быстро сообразила, о чем Алексей беседовал с Дианой. Этот ребенок – уже и не ребенок вовсе. Кто знает, какой жизненный опыт она получила, наблюдая ежедневно за своей матерью? Кто знает, на что она решится за деньги, игрушки, платье, бутерброд с колбасой, наконец?!

Алексей вошел в квартиру, Аленка бросилась ему на шею. Вера ласково улыбнулась:

– Аленушка, дай папе руки вымыть!

И, убедившись, что дочь находится на безопасном от отца расстоянии, вернулась на кухню.

«Будь ты проклят! Чтоб тебя разорвало, чтоб ты сдох!»

Прозрение наступило несколько месяцев назад, в обычный день, когда Вовус получил по электронной почте письмо от своего приятеля, Васи Метелкина. Он был одним из поставщиков КУБа и, надо сказать, одним из самых первых и надежных Вовкиных партнеров. Их взаимоотношения трудно было назвать дружескими, они были скорее деловыми, но все же достаточно близкими. Пушнины часто приглашали Васю с женой на семейные ужины, вместе отдыхали в горах. Метелкин научил Асю кататься на лыжах, а жена Васи, дизайнер интерьеров, помогала Асе и Вере с ремонтом и меблировкой квартир.

Больше года тому назад у Метелкина обнаружилась раковая опухоль в мозгу, он уехал в Германию лечиться, а теперь прислал Вовке письмо. Начиналось оно с пугающих слов: Вася писал, что не проживет и полгода. Ему было страшно, мысль о неминуемой скорой смерти шокировала обреченного. Раньше он не верил в смерть, но пришло время, и смерть поверила в него.

«Я просто чувствую, что умираю, – писал Вася. – Это скорее даже противно, чем страшно. Умирать тошно».

Сначала Вовка подумал, что Вася нуждается в поддержке, и только через несколько строк догадался: Васе нужно намного больше. Ему нужно отпущение грехов.

«Володя, я клянусь, что понятия не имел, чем все это кончится. Я был идиотом.

У нас все сложилось еще до ее беременности. Но ребенок был твой, я тут ни при чем. Мне серьезные отношения не нужны были, я контролировал такие дела.

Володя, прости меня! Но измена Аси – это не так страшно!! Страшно, что потом случилось! О том, что дочка твоя погибла, я узнал прямо в тот же день, когда мой онколог рассказал мне, что рак победил. Это какая-то мистика, Володя! Только что Линка рассказывает о вашем горе, а через несколько часов доктор Грубер сообщает, что я – покойник.

Линка мне все рассказала, потому что это была годовщина смерти твоей дочки. Она с Верой по телефону говорила, и та ей описала ситуацию. От Линкиных слов я чуть со стула не упал и полез в свои записи. Я уже подозревал, что дочка твоя погибла в то время, когда я с Асей крутил. Все важные события в жизни я фиксирую, потому что у меня из-за болезни проблемы с памятью. А седьмого июня я был у твоей жены, значит, это при мне случилось! Пока мы были в постели.

И ты, наверное, думаешь, что я не мог не знать, где ребенок. Но я не знал! Я пришел, она меня в спальню потащила… И я, несмотря на все свои проблемы с памятью, прекрасно помню, что руки у нее были мокрые, а на майке – следы от брызг воды. Майка – синяя такая, с белой кошечкой».

Вовка хорошо помнил ту майку, с белой кошечкой. Асе она шла безумно, о чем она, понятное дело, прекрасно знала. Получалось, что жена наряжалась для любовника, ревниво сообразил Вовка.

«Я потом сразу ушел, мне позвонили. Еще ухожу и думаю – тихо как! Думаю – девочка, наверное, спит. А она уже!..

Володя, если бы я тогда кинулся, мы, может, ее бы спасли? Что бы мне стоило? Почему я этого не сделал, почему?»

Затем следовало еще три странички сумбурного текста. Вася раскаивался, он мучился виной, он разрывал сердце Вовуса.

Но было и еще кое-что в этом письме… А именно: перенаправленная Васей их с Асей переписка. Ее Метелкин никак не прокомментировал. Это было просто бонусом, с точки зрения Васи, но для Вовки именно письма Аси стали самым убедительным доказательством ее вины. Очень может быть, Вовус и не поверил бы Васе, сочтя его малологичные, сумбурные и даже бредовые признания и горестные покаяния плодом деятельности полуразрушенного раком мозга.

Получалось, что Вовке Вася написал уже после того, как обменялся серией писем с Асей. Первое его письмо к жене Пушнина было соболезнующим, а в ответ получил очень холодное: «Не твое дело!»

Вася, ожидавший от Аси совсем иной реакции, здорово обиделся. А Вовка понял, почему Ася отреагировала так грубо: она не хотела вспоминать события годичной давности, потому что не собиралась признавать свою вину.

Дальше Вася повел себя назойливо. Он написал бывшей подруге о своей болезни и попенял Асе за то, что неожиданным образом оказался чуть ли не соучастником преступления.

«О каком преступлении ты ведешь речь? – ответила она. – Это был несчастный случай, вот и все!»

Вася заметил, что недосмотр по отношению к маленьким детям – самое настоящее преступление, ибо дети полностью зависимы от своих родителей.

Ася повторила: «Не твое дело!» – и добавила еще пару слов, подписав себе приговор Вовуса: «Да, я забыла о ребенке, потому что страшно уставала. Мне было тяжело, я ни в чем не виновата».

В следующем письме Метелкин назвал Асю чудовищем. Ася ему не ответила.

Прочитав все это, Вовка написал Васе, что он давно знает правду, что его жена во всем раскаялась. Сама она просто делает вид, будто ей все по барабану, на самом деле она глубоко прячет свои чувства. Вовка тяжело перенес потерю дочери и измену жены, но сейчас он всех простил. К Васе он не имеет претензий, Вася был слаб, как и все люди, но он очень мужественно поступил, признавшись во всем…

Письмо было довольно длинным, потому что Вовка никак не мог его закончить. Он понимал, что, ответив Васе, должен будет принять решение, а это пророчило много часов боли. Так и случилось.

Кое-как завершив ответ Васе, выдержанный в лучших традициях христианской морали, Вовка отправил майл. А затем ощутил, что по его щекам текут слезы.

Вера догадалась о том, что ее муж перешел черту, после странного скандала возле мусорных баков, случившегося в прекрасный майский денек, когда с маленькой алычи на газоне падали белые лепестки.

Раз в неделю в обеденный перерыв, после того как Вера приводила дочь из школы домой, она выносила пакет с пустыми бутылками к мусорным бакам. Алкоголь становился все более близким другом, а всякая дружба – это обязательства. Выносить бутылки раз в неделю и было тем самым дружеским обязательством Веры.

На самом-то деле пустых бутылок в ее еженедельном пакете почти не было. Во всяком случае, бутылок стеклянных. Были жестянки из-под пива, все чаще темных сортов, были пластиковые емкости, удачно имитирующие благородное стекло, но настоящее стекло обычно отсутствовало. Его Вера откровенно не любила за подлейшую привычку громко бряцать в самый неподходящий момент.

К примеру, открываешь изнутри металлическую входную дверь подъезда, при этом пакет, стукнувшись об эту дверь, издает торжественный стеклянный перезвон. А с той стороны двери – чинная мамаша с младенцем в коляске. Мамаша с удивлением выпучивает любопытные глазенки на пакет Веры и делает соответствующие выводы, которые при удачном стечении обстоятельств разносятся по всему дому.