Текст книги "Моя жена, ее любовники и жертвы"

Приложение
(к прочтению не обязательно)

12.10

Здравствуйте.

Не знаю, к кому обращаюсь, но надо же к кому-то обращаться, если что-то пишешь. Судебный психиатр сказал мне пару лет назад, почти по-дружески (что, в общем-то, странно): попробуй записать все, это поможет тебе принять правду, а затем вспомнить все. Письмотерапия, кажется, это так называется.

Он (психиатр) объяснил мне, почему я не помню, как убивал жену и друзей: это мое сознание блокирует память. Не все, что было до или после, а только те моменты, которые мне больно вспоминать. Анестезия.

И я даже помню этот момент забывания. Вот – после работы в пятницу я бегу домой за снастями, а потом уже вижу себя у подъезда, ищу ключи от квартиры в карманах. Между этими двумя моментами нет ничего. Потом то же самое после ссоры с моими парнями – Боб бросается на меня, и я валюсь на уставленный посудой стол. и после пробела в памяти – вижу себя в окровавленной одежде, а ко мне едет полицейская машина. И состояние как во сне: видишь происходящее, но никак не осмысливаешь события, нет чувств…

Зато как помучался с моей «анестезией» Хвостов! Он затеял следственный эксперимент, приволок меня домой. Требовал, чтобы я показал ему, где стоял, а где была жена, да повторил, что она сказала, а потом описал, как я ее убил. Но я не мог помочь ему (как и себе тоже). Я не помнил. Хвостов все требовал, чтобы я нашел орудие убийства, а я так и не вспомнил, куда его дел. Саму пепельницу помнил очень хорошо. Она валялась на ковре, когда я уходил из дома в ту пятницу.

Хвостов ругался, орал, ехидничал, хитрил, но это не помогло.

Следственный эксперимент на пруду тоже ничего не дал. Менты нашли нож, которым был убит Боб. Нашли на нем следы моих пальцев. Хвостов сказал мне, что я бил Андрея головой об гравий, который был насыпан вокруг дома, – так заключили эксперты. Я ничего не мог возразить капитану. Раз так заключили эксперты, значит, так и было. Я не помню.

Хвостов снова нервничал… Успокоился, только когда судебный психиатр сделал заключение, что я не притворяюсь, а правда кое-что не помню.

Кстати, ладью-пепельницу так и не нашли. Вообще-то она не могла пропасть. Дверь в мою квартиру открыли соседки, они не могли ее украсть. Во-первых, потому, что Танька и Женька не воришки, во-вторых, потому, что квартира стала местом преступления, они же не дуры, знают, что трогать ничего нельзя! Да и зачем им такой жуткий сувенир?..

(Сегодня красивая дата для начала хорошего дела.)

14.10

Психиатр мне сказал еще одну вещь: от моей анестезии только отчасти легче, есть и побочные эффекты. Дурные сны, тревожность, невозможность сосредоточиться, слезливость. Все верно, он хороший мужик, мой психиатр, так и есть: сплю плохо, все забываю, плачу без всякого повода. На душе тяжело. Длится это уже два года, с той рыбалки. Мучительно, будто в голове вата, будто я – не я. И теперь нужно отказаться от анестезии. Пусть мне будет больно, но только не так, как сейчас. Наверное, я заслужил эту боль.

И вот через два года после той рыбалки я решил все написать.

Мне разрешил сам начальник тюрьмы. Я ему заявление через конвоира передал, а он – разрешил мне писать. Тем более что я в одиночке, никто не мешает, никому я не мешаю.

(Чуть позже.)

Зря отменили смертную казнь. Мне по всем законам выходила вышка, но у нас мораторий, и я буду сидеть в каменном мешке (удивительно точно сказано) семнадцать лет. Лучше бы умереть, тем более что после тюрьмы я буду одиноким стариком.

Почему мне дали именно семнадцать лет – я не понял. Я вообще ничего не понимал тогда: в СИЗО, на суде, даже на приеме у психиатра. Я не был ненормальным, психиатр так сказал, но находился в состоянии глубокого шока. Да я это Хвостову и говорил!

17.10

(Пишу почти каждый день, но мне не помогает. Попробую еще немного, но, если так и дальше будет, брошу.)

Раз я не помню, как убил жену, то в голову приходят разные мысли. В пятницу я пришел домой только за удочками. Взял их, а они в прихожей лежали – и убежал. И в комнату не входил, поэтому и не видел, что жену убили. Я даже мог заметить из коридора пепельницу, она валялась ближе к двери, чем к телу Маришки, а жену не увидеть. Почему так не может быть? Ну может же! Может!

Тогда выходит, что убил ее кто-то из моих друзей. Любой из них.

Они сами признались, что приезжали к ней в пятницу. Андрей приезжал утром, а Боб – после трех часов дня. До него приезжали мастера из Андреевой фирмы чинить проклятую сплит-систему (недочинили, козлы). А Андрей еще и возвращался во второй половине дня, посмотреть, как его ребята справились с работой. Тогда-то он и увидел в окне Борьку. Он мог увидеть, взревновать и убить мою жену.

И Борька мог убить Маришку, уже после того, как Андрей приходил к моему кондиционеру и заглядывал в окна.

Зачем им убивать мою жену?

Каждый из них мог запустить ей пепельницей в голову после того, как она все им о себе рассказала. Каждый. Правда, Маринка хитрая была: мне она рассказала только о Машеньке, невесте Боба, и Лизе, невесте Андрея, Бобу – об Оксане и моей маме, Андрею – о Маше и об Оксане. Понимаете? Она каждому из нас рассказала только про остальных!

И все равно. Можно ли поверить, что она одинаково любила нас троих? Любила до такой степени, что не могла выбрать, от кого ей хочется родить ребенка. Любила до такой степени, что из ревности довела до смерти трех женщин!

(Я же говорю – ничего не помогает. Я не помню убийства!)

30.10

(Попробую еще раз.)

Не знаю, с чего сегодня начать? Вот что в голову пришло…

Много раз у меня спрашивали, и Хвостов, и другие следователи, и психиатр: как мы жили с Маришкой? Я всегда говорил в ответ правду: очень хорошо. Поверьте, что я прекрасно знаю, как живут несчастные семьи. Я же много лет работаю с женщинами, с бухгалтерами. Сидел у них в бухгалтериях, знаете, в таких кабинетиках, где всегда пахнет чем-то женским, в уголке за шкафчиком всегда много сладостей и без конца ведутся разговоры за жизнь.

Всегда было одинаково: я приходил, начинал работать, и в офисе становилось тихо, как на футбольных трибунах зимой. Продолжалось это до тех пор, пока кому-нибудь из них не звонил муж, ребенок, любовник. Телефонный разговор они начинали тихо, косясь в мою сторону, но после – редко могли удержаться от комментариев! Дальше шел треп.

И вот что я из этого трепа вывел: если в семье все плохо, то не заметить этого просто невозможно. Они превращаются в исчадий ада, эти обиженные бабы! Все, что бы ни сделал муж, вплоть до покупки ей шубы из чернобурки, расценивается как издевательство.

Не намного ласковее к мужьям гулящие бабы. Я понял так, что на сторону женщины идут либо из мести, либо из презрения к супругу. В любом случае мужу не позволяет догадаться об измене жены только гордыня: она не может изменять МНЕ.

Мужчины в этом смысле – намного честнее, хотя и циничнее. Мужчины изменяют ради желания попробовать что-то новенькое, а к жене после измены они испытывают жалость, дарят подарки.

Я отвлекся. Хотел сказать, что ничего такого у нас с Маришкой не было. Мы занимались любовью, она хотела этого, я хотел. Нам было хорошо просто быть вместе. Маришка никогда не закатывала скандалов, могла покапризничать – хочу, не хочу, но никогда не орала, как другие бабы. И это я слышал в бухгалтерии: вопят в телефонную трубку, уверенные, что мужья становятся вернее и домовитее благодаря их визгам.

И на гулящую моя жена не была похожа. Да, я понимаю, что на самом деле она и оказалась гулящей, но я по-прежнему не хочу в это верить. Да я и убил ее – если это я, конечно, убил ее – из-за того, что не хочу верить в ее измену.

(Мне кажется, что письмотерапия начинает работать.)

Андрей сказал на рыбалке – мы все тут запутались. Это когда Боб не мог справиться с леской. Так и есть.

10.11

Вот что еще вспомнил.

Мой следователь, прокурор, судья – все сочли, что я убил жену и друзей преднамеренно. Типа я давно знал, что она мне изменяет, но терпел, был тряпкой. А после того, как Маришка решила уйти от меня к другому – они так и не поняли, к кому из моих друзей, – я убил всех троих. Но это не так.

Я помню (этого я и не забывал никогда), как очнулся над телом жены, словно после кошмарного сна. Не было сомнений, что она мертвая. Злоба прошла, стало страшно до ужаса. Это было невозможно – стать уголовником, уркой, я был уверен, что не перенесу этого!

(Да я и не перенес. То, чем я сейчас являюсь, человеком не является.)

И тогда я попытался спастись. Конечно, это было дуростью, ведь даже если бы меня не поймали, в собственных глазах я все равно оставался бы преступником. Но тогда (видно, я все-таки спятил ненадолго) я придумал такую отмазку: ее убили, когда я был на рыбалке! Помню, как обрадовался этой идее, аж расчувствовался!

По ходу дела припомнил фильм про инспектора Коломбо. В одной серии (там Фей Дануэй играет) для того, чтобы изобразить, будто мужик был убит намного позже настоящего времени убийства, его труп обернули электрическим одеялом. Тело осталось теплым, и судебный патолог ошибся, определяя время смерти. Коломбо, конечно, хитрость эту распутал, но в нашей полиции я не ожидал встретить итальянца с вонючей сигарой.

Долго я не думал: включил кондиционер на тепло, на полную силу, выставил таймер на десять часов. И все. Тело начнет остывать через десять часов, а эксперт решит, что жена погибла в пятницу вечером или ночью.

Картина преступления, как я решил, должна была сложиться примерно такая: Марина сидела за столом, работала, в дверь позвонили, она открыла, и на нее напали. Грабители втолкнули ее в комнату, чтобы она не позвала на помощь, ударили пепельницей, порылись в вещах – и удрали.

Никто из соседей ничего не слышал. Да и квартира наша граничит только с одной квартирой – с Танькиной. А Танька всю ночь куролесит, потом отсыпается. Что она могла бы услышать?

Напоследок я разбросал наше барахло, изображая следы деятельности грабителей. Хотел прихватить что-нибудь ценное, да ничего ценного у нас не нашел. Выпил коньяка. Схватил снасти, выскочил во двор. А там уже стоял Андрюшкин джип.

Да, это было глупостью – пытаться скрыть свою причастность к убийству жены.

(Странное ощущение, будто кто-то вошел в мою голову и раскладывает по полочкам мысли, чувства, воспоминания.)

Но настоящее помутнение рассудка случилось гораздо позже, когда я собирался утопить в пруду тела своих самых близких друзей. Опять-таки сейчас я с удивлением вспоминаю, что придумал в качестве алиби: дескать, я не был на рыбалке с Борькой и Андрюхой, а уехал в пятницу вечером в командировку, в Курортный. Там у меня действительно был клиент, один санаторий. Почему-то я не сомневался, что если попрошу сотрудников бухгалтерии сказать, что был у них в субботу, то они не откажут. Пожалуй, это самое странное, что когда-либо приходило мне в голову. Можно же проверить – компьютер зафиксировал бы мою работу до секунды… Да и зачем бы сотрудникам санатория обеспечивать мне алиби? Бред.

12.11

(Воспоминания наваливаются на меня – с каждым днем все новые детали…

Это не совсем то, что я забыл, не сами убийства, но я чувствую, как сосуд заполняется.

Метод психиатра начал помогать.

Это против шерсти, но я пойду до конца.)

Хорошо помню, как в четверг, накануне рыбалки, перебирая рыболовные снасти в подвале, я думал о том, что Борьку не видел, наверное, месяца четыре, а Андрюху – и того больше. Подозрение, что их отсутствие не случайно, я отметал в сторону. Мы просто заняты своими делами, объяснял я себе, даже мне некогда позвонить друзьям, а я всего-то программист, что же говорить о них, деловых людях!

Но проблема крылась в другом: Борька и Андрей не могли смотреть мне в глаза, потому и встречаться со мной старались пореже. Маришка говорила, что не спала с Андреем, но она все равно изменяла мне с ним, потому что Андрей знал и понимал ее лучше меня или Боба. Она мне ментально изменяла, что тоже очень гадко.

Сейчас, когда я хожу по асфальтовому плацу во время прогулки или ночью, когда тут так тихо, так странно, не как в городе, в квартире, я корчусь от воспоминаний. Понимаю, что долгие годы просто не хотел видеть правду. В этом смысле следствие не совсем ошибалось: я бы мог знать об изменах жены. Будь я честнее с самим собой. Но если б сам догадался – не убил бы ее, а развелся с ней, и все они остались бы живы.

Скажете, какая разница? Ты убил, потому что узнал. А узнал бы раньше – раньше бы убил. Но это не так. Если бы я своим умом дошел до правды, я бы так не разозлился. Я бы почувствовал отвращение, я бы просто развелся с ней и уж точно не убил бы их…

Но я не хотел знать. Правда взорвала бы весь мой мир, а я возвел его на высоких идеалах дружбы и любви. (Если вам смешно то, что я пишу, – не читайте дальше.) Да, я был воспитан родителями в уважении к искренности и порядочности, я был уверен, что мои друзья, моя жена – идеальные люди. Честный, отважный борец за правду Боб или циничный внешне, но искренний и настоящий Андрей были моими друзьями. А Маришка казалась мне принцессой из снов.

Если я убийца, то не из ревности. Если я сделал это, то только потому, что не мог примириться с правдой. Не мог принять ее, как приняли Боб и Андрей. Может, они лучше приспособлены к жизни. Может, я слишком уж… чистоплюй.

14.11

Еще хочу рассказать.

Я полюбил Маришку еще в школе, когда она стала девушкой Боба. Знаете, как это было круто! Борька Сыровацкий был оторвой, а Маришка – тихоней. О них сплетничали не только сверстники, но и учителя. Я завидовал Бобу. Как он смело вносит любимую девушку в класс на руках, поет ей серенады в школьном дворе! В свете его любви Маринка выглядела совершенно особенной.

Потом Боб удрал из города, поссорившись вдрызг со своим придурком папашей, а Маришка осталась одна, словно снова осиротела. Боб не собирался возвращаться. У меня сердце разрывалось, когда я встречал ее, обычно в гостях у Андрюхи и его мамы. Я знал, что Маринка с Андреем – друзья детства, близкие, как брат и сестра, но знал, что Андрей не стремится за ней ухаживать. И тогда я впервые пригласил ее в кино.

Помню, очень нервничал по двум пунктам: боялся Маришкиного отказа и боялся возвращения Боба. Как бы я объяснил ему, почему встречаюсь с его девушкой?

Потом Маришка пропала куда-то. Я понятия не имел, что ее бабуля превратилась в монстра, что надо за ней ухаживать, а гулять с парнями Маришке теперь было некогда. Мне просто показалось, что она не хочет меня видеть.

Тогда я познакомился с Оксанкой и до ее самоубийства забыл о тревогах. (До сих пор я с трудом верю, что Маришка подтолкнула ее к смерти…)

И снова она была рядом, снова я был влюблен, горел, пылал, хотел забыть об Оксане. А Маришка, казалось, горела не меньше моего. Мы поженились.

Когда Боб вернулся, мне стало не по себе. Моя жена решила работать в его фирме, а я не стал возражать. Между тем мне было неприятно их ежедневное общение в рабочем режиме.

Потом была череда мелочей, пустяков разного рода. То Борька пел новую песню, явно посвященную моей жене, то она задерживалась после работы… Кажется, все это стало происходить уже после смерти Машеньки, но я не могу ручаться.

Возник на горизонте и Андрей. Правильно о нем говорил Боб – мужик-стерва. Возможно, из ревности, в которой не мог признаться даже самому себе, я полез в телефон жены. Нашел множество звонков Андрея. Стоило бы призадуматься, но я запретил себе подозревать друзей и жену, ведь это же низко!

А вскоре кое-что случилось в ресторане «Центральный». Они были моими давними клиентами, я имею в виду бухгалтерию ресторана. Я приходил к ним примерно раз в три месяца. Сидел в кабинете бухгалтера, а иногда приходилось выходить в зал, где был их капризный кассовый аппарат.

И вот однажды я возился с аппаратом в зале «Центрального», когда вдруг поднял голову и заметил, что в дальнем углу за столиком сидит моя жена. Напротив нее развалился мой лучший друг Андрюха. Я намерился было подойти, даже разулыбался, предвидя, как они удивятся! Но присмотрелся к жене, и мне стало нехорошо на душе. Она выглядела… как проститутка. То есть держалась так, будто очень хотела понравиться, соблазнить. Волосы поправляла, смеялась, закинув голову. Не знаю, как еще это описать?

Только тут я заметил, что за столиком находился и третий. Я его сразу узнал – это был партнер Боба, Игорь Колесов. И Маришка кокетничала именно с ним.

Закончив с аппаратом, я вышел на улицу, завернул за толстый ствол тополя, росшего на газоне, пристроился задом на оградку и стал ждать продолжения кино. Они появились в дверях ресторана примерно через сорок минут. Колесов уселся в свою «ауди», а Андрей усадил Маришку в джип.

Не знаю, чего я хотел в тот момент – поймать их с поличным или убедиться, что жена и друг мне верны? Смущал меня и тот факт, что моя жена строила глазки Колесову, а не Андрею. В общем, я не знал, что думать.

Вот так, ничего не думая, я выскочил на дорогу, проголосовал старенькому «москвичу», корчившему из себя такси, назвал водителю адрес Андрея. Москвичок докатился до дома моего друга только через полчаса. Джип стоял на парковке. Это означало, что Маришка поднялась в квартиру Андрея, ведь даже самый мощный внедорожник не смог бы доставить мою жену домой или в офис Боба, то есть на работу, и вернуться сюда всего за тридцать минут.

И тут я скис, сдулся. Мне стала противна эта слежка, мне стал противен я сам. Я должен доверять своей жене, я должен доверять другу, иначе какая же это любовь, какая же это дружба? Я ушел.

Вечером все же я не выдержал и спросил у Маринки – как прошел день? Она пожала плечами, ответила, что день прошел обычно. Не было сомнений – она лгала. Я мог бы рассказать ей обо всем, что видел, мог бы позвонить Андрею.

Я мог бы вытащить на свет божий и правду об отношениях моей жены с Бобом. Мог бы, но не сделал этого. Я струсил, я был идиотом.

15.11

Сон. Оно пришло во сне. Меня толкает Боб, я опрокидываюсь на спину. Подо мной стол, я ощущаю запах колбасы. Одна рука попадает во что-то влажное, это разрезанный помидор. Другая моя рука охватывает деревянный узкий цилиндр. Пальцы машинально сжимаются, я опираюсь на руки, чтобы подняться со стола. Едва мне это удается, как на меня снова наваливается крупное тело, Боб лупит меня в ребра, я хочу оттолкнуть его, не замечая, что в одной руке нож.

Так я убил Боба.

Андрея я бил головой о землю, о гравий. Я не хотел, чтобы он женился на Маришке. Я даже не помнил, что сам ее уже убил.

(Проснувшись, я заплакал. Впервые – осознанно, тоскуя по своим друзьям и себе. Мне плохо.)

17.11

(Кажется, вот оно. Я вспомнил, я теперь точно знаю, что произошло.)

Она сидела перед своим ноутбуком на крутящемся стуле, опустив плечи и нервно теребя карман своего красного платья. Жена почти не имела домашних вещей, после работы редко когда переодевалась до того момента, когда пора было ложиться спать. Незадолго до той страшной пятницы она перекрасила волосы в черный цвет и выглядела немного чужой.

Она позвала меня, я пришел из кухни, кажется, там я ел сырые сосиски. Мне не хотелось терять время на приготовление еды, а Маришка явно была не в настроении меня кормить.

Думал, барахлит ноутбук, хотел подойти к столу, но почему-то остановился у двери. Жена смотрела мимо меня, будто собираясь с силами. Наверное, ей было не просто в третий раз говорить такие вещи. Наконец она начала говорить, и я решил присесть на диван.

«Миша, я не могу выбрать человека, с которым буду жить».

Это был абсурд, ведь она уже выбрала меня!

«Я хочу ребенка», – добавила она.

Мне стало смешно, думаю, меня обуяло нервное веселье.

«Прямо сейчас? – брякнул я. – Хорошо, иди сюда, на диван!»

Она продолжала смотреть мимо меня, при этом у нее был такой вид, будто она сочиняет стихи – она выглядела (без шуток!) одухотворенной. Я сказал ей об этом.

Она странно на меня посмотрела и снова заговорила. Тут я уже не могу вспомнить, что конкретно она сказала, помню только общий смысл: она любит нас троих, всегда любила и всегда хотела, чтобы мы трое были рядом с ней. Хорошо помню такую фразу:

«Я была готова на все ради этого».

И потом она стала рассказывать о девушке Боба, Машеньке. Я никогда не видел Машеньку, не пришлось, но от Боба знал, какой она была замечательной и расчудесной. Когда она утонула на корпоративной пьянке у Круглого озера, Борька чуть не сошел с ума. А тут выясняется, что в озеро Машеньку столкнула моя жена, влюбленная в моего друга. Из ревности!

И дочка мэра… Жена спокойно рассказала мне, как расстроила Андрюшкину выгодную женитьбу! Покопавшись в памяти, я припомнил новость трехлетней давности о смерти той женщины и лавину сплетен по этому поводу, обсуждавшихся в бухгалтериях моих клиентов. Говорили, что она умерла от передозировки, СПИДа, сифилиса, ее прирезал ревнивый любовник-кавказец, а заодно она разбилась на «майбахе». Кажется, к этому моя жена была непричастна.

Легче от этого не стало. (Да, теперь я вспоминаю эти чувства!) Она была чудовищем, убийцей (как и я теперь), но вела себя так, будто в этом не было ничего особенного. Она же убила женщину, спала с моим другом, а я и не знал!

Я закурил, нащупал пепельницу на журнальном столике. Помню, что хотелось смеяться, значит, я был на грани истерики. Ни с чем не могу сравнить те несколько минут.

Вот пишут в романах: его захлестнула волна ярости. Это про меня. У меня стало гореть лицо, будто в него плеснули кипятком, внутри что-то затряслось, задребезжало, как плохой мотор. Я едва сдерживался, чтобы не заорать, а в то же время у меня пропал голос, потому что я хотел спросить у жены: какого хрена?.. И не мог.

Я отказался верить в это тогда, отказываюсь и сейчас. Маришка была чудовищем? Нет, это невозможно. Я повторюсь: меня не так воспитывали, чтобы я женился на абсолютно беспринципной шлюхе, жил с ней десять лет, да еще и должен был участвовать в выборах на звание ее нового мужа!

А она снова заговорила, все так же, глядя мимо, теребя карманчик на платье:

«Выбрать я не могу, я люблю вас одинаково. Я рассказала все и Борьке с Андреем, они в курсе, так что решайте сами…»

На этом месте она вздохнула и начала говорить еще что-то, чего мой мозг осмыслить уже не мог. Кажется, о своей бабушке, наркотиках, мужчине, который их продавал. Помню, что она упомянула Андрея.

Мне хотелось, чтобы она замолчала, просто чтобы замолчала! Я снова сделал попытку издать хотя бы звук, но у меня снова не получилось.

Я просто хотел ее остановить, заставить замолчать. В руке у меня была чугунная пепельница. Я посмотрел на пепельницу и кинул ее в жену!..

Я просто не хотел слышать правду.