Текст книги "Моя жена, ее любовники и жертвы"

Ужас заключался в том, что повторить заказ не имелось возможности. Праздничные плакаты были отпечатаны самым современным полиграфическим способом, причем за немалые деньги, ибо заказ этот был не тиражный, а индивидуальный. На повторное исполнение понадобились бы сутки, которых не было.

В гневе Бешеный Боб был страшен. Об этом, пожалуй, впервые узнали все члены его коллектива, но только после того, как он извинился перед заказчиком и проводил его до машины, пообещав самого себя в качестве пожизненного раба для строительства пирамид-усыпальниц или других трудоемких дел.

Вернувшись на работу, он так наорал на Алинку, что девушка ощутила себя контуженной, и велел вызвать в офис Машеньку. Все это время Маринка стучала зубами от ужаса, молясь, чтобы Машенька не вспомнила и на этот раз, кто именно предложил привезти в офис детей.

Приехав в офис и увидев дело рук своих чад, Машенька побледнела. Кинув на коллег и детей последний, отчаянный взгляд, она исчезла за дверью Борькиного кабинета и пропала там на добрых полчаса. Что уж она придумала на этот раз в качестве оправдания невоспитанности своих детей, никто так и не узнал, но вышла она из кабинета со своей обычной сладенькой улыбочкой на пухлых губах. Все вздохнули с облегчением, и только Маринка отметила про себя, что к Бобу Машенька входила с накрашенными губами, а вышла – без помады.

Алинка, кормившая присмиревших оторв пиццей и мороженым, сказала ей:

– Маш, я пойду займусь делами, а ты уж сама с ними?..

– Ага, – улыбнулась ей Машенька, – спасибо тебе, дорогая!

Она обвела офис глазами, снова вызвав в Маришкиной душе тревогу разоблачения. Но это было напрасно: Машенька даже не вспомнила об утреннем разговоре – при всей своей сладости она едва различала своих сотрудников. Трижды супруга обеспеченных мужей, Машенька привыкла к друзьям иного калибра: женам чиновников из областной администрации, бизнесменам, владелицам модных магазинов и салонов красоты. На этот раз Машенькино барство оказалось Маришке на руку.

Вечером, после того как сотрудники покинули офис, Маринка заглянула в Борькин кабинет. Ехать в строительную фирму поздравлять директора с днем рождения он не торопился. Сидел на подоконнике и курил.

– Привет, – сказала Маринка.

– Привет, – отозвался он.

Маринка с удовольствием отметила, что Боб выглядит огорченным. Сейчас он скажет ей, что разочарован в Машеньке, что не сможет жить с женщиной, у которой трое диких детей, что он всегда был предан только одной своей любви – первой, и жестоко кается, что попытался найти ей замену…

– Ты не злись на Машеньку, – не слишком искренне попросила Маринка, с целью спровоцировать ожидаемые ею излияния его души. – Что ей было делать, если гувернантка заболела?

– Да ну, – махнул рукой Борька. – Я и не злюсь.

Маринка подумала, что он просто скрывает истинные чувства.

– Она тебе нравится?

– Она – подарок судьбы, – вдруг ответил Боб.

Это было неожиданно. Сдержать раздраженное недоумение Маринке не удалось.

– Какой еще подарок судьбы?

– Ну, вот такой! – Боб щелкнул пальцами, будто киношный волшебник. – Я только помечтал, что хочу семью, как появилась Маша. Знаешь, я немало помыкался, теперь хочу настоящего. И если честно, я ожидал, что ты меня дождешься. – Это было сказано без тени упрека, просто как констатация факта.

Маринка фыркнула:

– Ты же ни разу не написал, не позвонил! Как бы я догадалась о твоих ожиданиях?

Боб мягко улыбнулся:

– Ты права, я сам виноват, что уж тут поделаешь? Ты счастлива с Мишкой, он достоин тебя, я даже не ревную. Но как увидел вас двоих, тут же подумал, что тоже хочу семью. Мне уже двадцать пять. В моем возрасте у моего отца был двухлетний сын.

– Но дети…

– Дети – это прекрасно.

– И ты готов воспитывать троих чужих детей?

Борька пожал плечами:

– Видимо, придется их воспитывать, иначе «Арт-контора» будет разрушена до основания!

У Маринки в груди заклокотало возмущение, крепко взбитое с обидой и ревностью. Она вмиг забыла обо всем, что ей приходилось переживать раньше, забыла о Мишке, об Оксанкиной смерти, с этой минуты она не могла думать больше ни о чем, кроме того, что из-за сладкой Машеньки она теряет Боба.

Ей хотелось закричать на него, ударить, встряхнуть его, заставить одуматься. Зачем ему, свободному, импульсивному, вольному, жениться на подлой расчетливой тетке с целым выводком ублюдков, которых она и родил a-то только с целью обеспечить себе безбедное существование?!

Но как бы ни рвались эти слова из горла, Маришка чувствовала, что лучше промолчать. Она точно знала, что на этот раз Бешеный Боб ее не послушается, он все равно поступит так, как решил. И это будет первый случай, когда Боб не подчинится ее власти.

Рассеянно улыбнувшись ему, она вышла из кабинета, унося на душе тяжкий груз почти физической боли.

Осень после жаркого лета была облегчением. Как-то вмиг воздух стал свежее и чище, небо – выше и синее, деревья озолотились, а день вдруг стал сокращаться ежевечерне, пророча долгие зимние вечера, которые так приятно проводить в своей квартире, под пледом, с чашкой чая. И пусть любимый человек рассказывает о своих делах и днях, пусть на экране телевизора мелькают призраки давно ушедших людей, соседский мальчик играет Брамса и у кошки комично-томный взгляд переевшего хищника, пусть маленького, но, поверьте, настоящего.

А Маринка не радовалась осени, она вообще ничему больше не радовалась. Две недели назад за обедом в ресторане добрый счастливый дурак Борька признался ей, что скоро они с Машенькой поженятся.

– Не говори пока никому, ладно? – попросил он, взяв в свои большие красивые руки с длинными музыкальными пальцами Маринкину узкую сухую ладонь. – Мы объявим об этом официально на годовщине фирмы. Поедем на Круглое озеро, нажарим шашлыков, споем под гитару, ну, и скажем всем!

Боб был уверен, что подруга детства, девушка, с которой его связывал первый поцелуй и первое физическое слияние, рада за него без памяти. Он всмотрелся в ее лицо.

…В обычной жизни Маринка казалась существом без эмоций, женщиной-биороботом, но стоило задеть микроскопические сенсоры на экране ее души – если таковая вообще имелась, – как ее чувства яркими пятнами проступали на впалых щеках, возгорались в карих глазах, морщили уголки ее тонких губ.

И в эти минуты проявлялась ее красота – нервическое обаяние болезненно ранимой, но жесткой и эгоистичной женщины, иногда чуть истеричной, но чаще ошеломленной собственными эмоциональными бурями до состояния ступора. Такие женщины часто оказываются опасными именно для добрых и теплых мужчин, потому что они выглядят нуждающимися в заботе, а свою вампирскую сущность скрывают, иногда – до самого конца жизни.

Такие женщины плохо контролируют выражения своих лиц, движения рук, модуляции голосов, а покоренные ими мужчины мучаются, приписывая им то космически высокие, то омерзительно низменные побуждения и мысли, но обычно с этими женщинами все всегда ошибаются.

Ошибся и Боб.

* * *

Он вывез своих сотрудников на природу, как и обещал, уже через неделю. На берегу очаровательнейшего, опушенного густыми лесами Круглого озера он арендовал вместительную беседку с большими столами.

Сотрудницы нарезали овощи, лаваш, сыр, колбасу, разлили в мисочки соусы, вымыли и разложили на тарелках зелень. Натюрморт был дополнен десятью бутылками водки, пятью – коньяка, тремя – белого и тремя – красного вина. Кеги с пивом хранились в холодильнике-витрине, сушеная рыба болталась гирляндой над столом.

Сотрудники установили мангал, нажарили шашлыков, с торжествующим гиканьем отнесли к столу первую партию. Первый тост провозгласил Боб – за годовщину «Арт-конторы», второй – за коллектив! – объявила главная бухгалтерша, третий – за директора! – по всем неписаным правилам ожидался от Маринки. Но она не смогла сказать ни слова. Учуяв заминку, в эстафету тостов влезла Машенька.

Как ненавидела ее сейчас Маринка! Эту милую стрижечку каре, когда пшеничные гладкие пряди нужно отводить за ухо небрежно легким девичьим движением, эту кокетливо запакованную в розовый псевдоспортивный костюм ладную фигурку, эту улыбочку ехидны, крадущей перепелиные яйца! Все это и многое другое, проистекавшее из присутствия на белом свете Машеньки и ее выродков. Особенно – восторженный взгляд Боба.

– Я сейчас хочу сказать, – по-детски напряженным голоском произнесла Машенька, – что работа – это так важно в нашей жизни! Это счастье, когда есть куда идти утром, есть люди, с которыми проводишь свой рабочий день, есть важные дела, в которых ты можешь проявить себя, показать, кто ты есть и чего стоишь! И за все это я хочу, – она обвела радостным взглядом сидящих за столом, – от вашего имени, а не только от своего, поблагодарить Бориса Васильевича! Боренька, дорогусечка, с праздником тебя, с первым днем рождения твоей компании!

Народ зааплодировал, раздались разрозненные вопли «ура!», «виват!» и почему-то «с Новым годом!» – откуда-то из менеджерского угла застолья.

Маринка, сидевшая напротив Машеньки, не могла оторвать взгляда от последовавшей сцены: Машенька бросилась на шею Бобу, троекратно его поцеловала и, утирая слезы восторга, уселась на свое место.

Это было еще днем. До вечера народ развлекался по мере фантазии – девочки загорали и играли в бадминтон, парни гоняли футбольный мяч на поле за домиками, попивали пиво и пекли в костре картошку. Самые смелые купались в озере, хоть вода была уже по-осеннему прохладной, а в воздухе носился недобрый ветерок. Все активно сплетничали, в том числе и о директоре с Машенькой. Маришка с неприязнью прислушивалась к разговорам коллег, но они о предстоящем объявлении Боба даже не догадывались.

К вечеру, который наступил неожиданно быстро, артконторовцы снова собрались у стола, и на этот раз главная новость этого года была объявлена: Боб женится на Машеньке!

Тишина взорвалась аплодисментами. Поздравления, пожелания, напутствия, вопли «горько!», чей-то придурковатый пьяный хохоток… Маришка взяла свой стакан с вином, вышла из-за стола и направилась в темноту, на пирс. Там она села на деревянный настил, свесила ноги к воде, вытерла слезы, медленно допивая вино.

За день Маринка прилично набралась, но ей не было плохо от выпитого, вино лишь обезболило этот кошмарный день. Теперь она ждала конца мероприятия и возвращения в свой гадючник. Такая у нее судьба – жить в чужой семье, с теми, кто ее ненавидит, не хочет ее видеть.

Тот, кто не знал мыслей Маришки, не увидел бы связи между женитьбой Боба и местом ее проживания. Но, согласно странно устроенному чувству справедливости Маришки, трое мужчин, с которыми ее связывали особые отношения, вместо одного, каким-то образом компенсировали дискомфорт в ее жизни. Без Боба равновесие нарушалось, Маришка становилась в сто раз несчастнее, чем прежде.

«Он женится на ней! Она отбирает его у меня!» – думала Маришка, захлебываясь чувством несправедливости.

В ее голове носилось еще много всяких мыслей, от них было не просто тяжело на душе, а даже страшно. Маришка поставила пустой стакан рядом с собой, легла на доски, подняла глаза в побитый молью бархат неба. Было совершенно очевидно, что сквозь миллион маленьких дырочек и одну ровную круглую большую проглядывает солнечный свет. Маринка знала, что космос устроен именно таким образом, потому что много лет назад в сундуке ныне покойной бабули завалялся кусок черного бархата, и его точно так же, как сейчас небо, продырявила сундучная нечисть. Демонстрируя перфорацию, бабуля, в те годы психически совершенно нормальная, бодрая и моложавая, на фоне окна со смехом расправляла бархат…

Продолжая смотреть вверх, Маринка услышала музыку. Это Боб взял свою гитару. Песни и аплодисменты сменяли друг друга в непрерывном режиме. Боб был счастлив, ему на самом деле хотелось петь, а из-за своего сбывающегося счастья он пел во много раз лучше, чем обычно, и поэтому его просили спеть снова.

Сильный голос Боба разносился над озером, достигая Маришкиных ушей, мешая ей даже заплакать снова, а ведь вытерпеть все это сейчас было выше ее сил.

Маришка Борькиных песен никогда не любила: глухая к рифмам, она слышала только чужие нелепые слова, рваные нервирующие ритмы и замечала лишь то, что поющий Боб выглядит смешно: он весь словно костенел, его мышцы напрягались, лицо разглаживалось, глаза широко раскрывались, и из них уходило всякое выражение. «Помертвев лицом», – вспоминала, глядя на него, Маришка, почерпнутое, кажется, у Горького, определение. Вот именно, соглашалась она, помертвев лицом. Глупо!

Она услышала, как кто-то легкий ступает по доскам настила, приближаясь к ней. Маришка приподнялась, опираясь на руки, и повернулась на звук шагов. В синеватом сумраке она разглядела светлый спортивный костюм и каре.

«О боже, – подумала она. – Еще и Машенька!»

– Привет! – Машенька пьяненько улыбалась. – Можно, я с тобой посижу? Что-то я окосела совсем, а тут так хорошо, прохладно. Пошла в туалет, а потом почему-то свернула к озеру. Можно?..

Маринка кивнула.

– Как здесь хорошо! – предсказуемо начала беседу Машенька, неловко плюхаясь на настил, и, развеселившись от собственной неловкости, весело хрюкнула. – А расскажи мне, Мариночка, дорогуся, каким был в детстве Боренька? Вы же с детства знакомы? Ой, ты такая классная, такая здоровская! Не подумай, что я совсем пьяная, но мне так хорошо!

Она болтала в воздухе ногами, как маленькая девочка. Вдруг правая кроссовка слетела в воду.

– Ой! – сказала Машенька и снова рассмеялась. – Где это она?

Склонившись вперед, она стала вглядываться в воду, но утопленника, видно, уже не было. Маришка смотрела на ее спину, грязно-розовую в темном воздухе, ощущая, как колотится сердце, как леденеет вдруг отрезвевший мозг.

Она огляделась. Тут, на пирсе, в темноте и тишине, они со сладенькой Машенькой были словно бы единственные люди во Вселенной, а костер, окруженный когда-то знакомыми людьми, казался призраком затерянной в космосе цивилизации.

Машенька все бормотала что-то, наклоняясь вперед все ниже и ниже. Следовало бы поднять на ноги пьяненькую молодуху и отвести к людям. Вместо этого одним быстрым движением Маринка спихнула ее в воду.

Удивительно, но всплеск озерной воды был таким тихим, что Маришка сама едва его расслышала. Быть может, она все еще была пьяна, а быть может, оглохла от напряжения, ожидая сопротивления или крика Машеньки. Склонившись над водой, как пять секунд назад склонялась ее жертва, Маринка ждала, что из воды вынырнет мокрая голова, чтобы потопить Маришку в страшном вопле. Тогда все узнают, что она сотворила, и ее посадят в тюрьму. А может, ей и место в тюрьме? За Оксанку, за бабулю?..

Машенька все не выныривала. Темный дырчатый бархат небес гасил блеск воды. Вдруг снизу вверх, сквозь толщу темной воды, устремилось что-то светлое. Светлые волосы Машеньки? Нет, разглядела Маринка, нечто гораздо меньшее.

Бульк!

Это был большой пузырь воздуха из легких сладкой девушки. За ним последовало несколько пузырей поменьше. Уставившись на эту живую картину, Маришка оторопело замерла, полуоткрыв рот.

Прошло много миллионов лет.

С большим трудом Маришка встала на ноги и, пошатываясь, направилась в сторону красновато-желтых всполохов, освещавших лица людей у костра. Ей было ни хорошо ни плохо, но ей было легче.

Не приблизившись к оазису света в темноте ночи, не вступив в его круг, не показав своего лица Бобу, она устроилась в пластиковом холодном шезлонге на берегу озера и моментально уснула.

* * *

Долго спать ей не дали. Сквозь марево сна, в котором Маришка была счастливой маленькой девочкой в компании троих мальчишек, она услышала голос Ал инки:

– Марина, проснись! Марина, ты Машеньку не видела? Марина, она пропала!

Открыв глаза, Маришка увидела ту же ночь, что была и до ее сна, но теперь все было иначе. По берегу метались силуэты людей, доносились крики – это звали Машеньку и переговаривались между собой доморощенные спасатели. Среди всех выделялся крупный силуэт Бешеного Боба с горящим факелом в руке. Он бродил по пирсу, будто чуял тело любимой где-то поблизости.

Маринка пришла в себя. Отмахнувшись от Алинки, она направилась к Борьке, догадываясь, что он сейчас растерян, как дитя, хоть со стороны это может быть незаметно.

Так и оказалось. Боб хотел отправить встревоженных сотрудников в город, по домам, но никто не захотел уезжать. Тогда он разделил их на несколько небольших отрядов, одних отправил осматривать берег, других – территорию за беседкой, туалет, лес за домиками на берегу. Менеджера Сашу Боб научил делать факелы, и тот снабжал поисковиков светом. Боб уже позвонил в службу спасения и теперь ясно понимал, что если бы с Машенькой все было в порядке, то она бы уже нашлась. Он запрещал себе думать о плохом, но не мог и обманываться.

Маринка подошла к нему, не говоря ни слова, взяла за руку. Ее молчание словно подтверждало его мысли, и он заговорил, чтобы разогнать тягостное предчувствие беды:

– Надо было сразу кинуться искать. Я же видел, что она пошла в туалет, но куда потом направилась – не разглядел. Я думал, сейчас кончится песня, и я начну ее искать, но забывал, начинал петь следующую. Я просто самодовольный идиот, Маринка! Что с ней?

– Все в порядке, – проговорила Маринка. – Сколько времени ты ее ищешь? Час? А меня только что нашли и разбудили. Вот и Машенька – спит себе где-нибудь под кустом пьяным сном. Мы все просто перебрали!

– Я не знаю, не знаю! Если она не найдется, я гитару в руки больше не возьму! – Он горестно покачал головой. – Смотри, чей-то стакан на полу стоит!

Он указал под ноги. Маринка увидела свой собственный стакан из-под вина, оставленный ею на том самом месте, где она сидела несколько часов назад. Она подняла стакан, вдруг ощутив, что Машенька находится прямо под нею, в воде. А может, ее тело уже всплыло и его унесло течением? Это было не важно – Маринке стало страшно.

– Отнесу стакан, – сказала она и почти побежала по шаткому пирсу на берег, остановившись только на твердой земле.

Вскоре прибыли спасатели, а автобус с сотрудниками «Арт-конторы» отправился в город. Как бы ни хотелось уехать и Маринке, она осталась возле Боба.

Люди в форме с надписью «МЧС», вооруженные фонарями, обошли все озеро, но ничего не обнаружили. Ближе к утру приехала девушка с собакой. Овчарка, которую девушка называла Рысь, понюхала сумочку Машеньки, а потом долго бродила между столом, берегом, пирсом и туалетом. Это доказывало, что пропавшая не покидала территорию…

А в предрассветной серости, в то время, когда на душе особенно неуютно, один из спасателей увидел маленький розовый островок, прибившийся к берегу. Он лишь успел указать на него пальцем, как Боб, в сотый раз обходящий ряд шезлонгов на берегу, бросился в воду. Он вытащил тело Машеньки на берег. Надеясь оживить, стал неловко давить на ее грудную клетку, прильнул к ее рту, закричал: «Доктора! Реанимацию!», не замечая, что его окружили спасатели с поникшими головами.

Маринка подошла к Бобу, обняла его за плечи, удерживая от новых попыток сломать трупу ребра.

– Все, Боренька, все! Успокойся.

– Как же?..

Он поднял на нее глаза, опустил руки. Тут же подошли люди с носилками, переложили на них тело, унесли. Позже Борьке расскажут, что его любимая просто захлебнулась, видимо оступившись на пирсе и свалившись в воду.

Несколько последовавших за смертью Машеньки дней Маришка была рядом с Борькой. Они вместе суетились по поводу похорон, потому что родители Машеньки были не в состоянии этого делать, а остальные – бывшие мужья и свекрови – не сочли себя обязанными терять время по такому поводу. Сладенькая Машенька оказалась нужна только Бобу, ну и Маринке, раз той некуда было деваться.

Сами похороны получились какими-то скомканными, истерическими. Рыдали подруги Машеньки – ухоженные молодые кобылки с тропическим загаром, и хлюпали носами сослуживцы утопленницы. Мать погибшей разбил инсульт, ее увез реанимобиль, отец был обколот успокоительными до состояния зомби. Предусмотрительный Боб отправил Машенькиных детей с няней в санаторий, отцы и бабушки не возражали. Кстати, отцы тоже отметились. Один привез огромный венок с золотыми листьями, видимо ценности невероятной, но сам исчез быстрее ветра. Другой просто прислал цветы, а от третьего пришла телеграмма из Барселоны – похороны бывшей супруги он не счел достаточным поводом, чтобы прервать отдых.

Боб был сдержан, деловит, внешне спокоен. Маринке не нравилось лишь то, как он прятал глаза, боясь выдать нечто важное. Она вздохнула с облегчением только после прибытия Андрея и Мишки, они остались у Боба до утра.

На следующий день после похорон коллектив «Арт-конторы» приступил к работе.

Вечером, когда офис опустел, Маришка вошла в Борькин кабинет. Он сидел в своем директорском кресле, а перед ним на столе стояла полупустая бутылка коньяку и пустой стакан.

– Хочешь? – Он указал на бутылку.

Казалось, Борька ждал ее.

Она взяла со стеллажа чистый стакан, плеснула в него жидкости – на палец – и опрокинула его в рот. Сдержала судорогу на лице, огляделась, села в кресло у директорского стола.

– Марина, за что это со мной произошло? – спросил он.

– Это ни за что, Боренька, это просто произошло. – Маришка была хорошо подкована на эту тему. – А мои родители? За что у меня их забрали?

Боб не нашел слов ответить.

Маришка встала с кресла, обошла стол, приблизилась вплотную к Бобу, прижала его лицо к своему животу чуть ниже груди. Он обхватил ее талию и замер, горячо дыша ей в платье. От его дыхания, от запаха его черных взлохмаченных волос, разгоряченной алкоголем кожи, крепкого тесного объятия Маринка стала терять способность рассуждать.

Он чуть повернул голову, вжавшись в ее тело колкой от щетины щекой, и сказал:

– Когда нашли Машеньку, я подумал, что тот стакан, который был на пирсе, она принесла. Но потом сообразил, что она отошла от костра в туалет, значит – без стакана. Получается, кто-то был с Машенькой на пирсе, когда она упала в воду. Или столкнул ее…

Маринка взяла его голову в ладони и, заглянув в глубь его покрасневших глаз, в самые зрачки, склонилась к его лицу, его губам. Их теплота была такой же, как и много лет назад, только с коньячным привкусом.

– Все будет хорошо, – сказала она, прервав поцелуй. – Все будет хорошо.

На нем была черная трикотажная футболка, не помешавшая Маришке дотронуться губами до его шеи, и не просто дотронуться, а слегка прикусить его чуть солоноватую кожу, заставить удивленно вздрогнуть. Она хотела, чтобы он понял, что происходит, чтобы это не произошло будто в тумане, малоосмысленным актом утешительного секса.

– Что ты делаешь? – с ужасом спросил ее Борька, когда Маринкины нервные пальцы резким движением расстегнули ремень его джинсов.

Она не ответила, а только подняла глаза, притягивая его взгляд и все его помыслы к себе. Она не отпускала его ни на секунду, склоняясь над его коленями, поднимаясь вверх губами от живота к горлу, выпивая его дыхание голодным поцелуем, отдаваясь ему, а точнее – овладевая им, замораживая его душу.

И Борька, ослепленный болью, будто он взглянул на солнце в июльский полдень, не нашел сил сопротивляться. Более того, он не хотел. Маринкино змеиное тело словно заслонило – хотя бы на время – его горе, а что будет потом, он все равно не мог бы себе представить.

Впрочем, не стоило и сомневаться: потом будет дикое чувство вины перед лучшим другом – это во-первых. Будет удивление – как Маринка могла сделать такое в такой момент? И только третьим в списке мучений будет эта строка: «Машенька». Из-за Маринки Бобу будет в два раза больнее и в два раза легче пережить свое несчастье.

…Его разорвало вспышкой наслаждения в клочья, а она лишь один раз скрипнула зубами и отпустила его взгляд, отпустила его душу из своих маленьких жестких пальцев.

* * *

Миновала осень и половина зимы. В феврале Маринка застудила яичники. Причем и сама не поняла, как такое могло с ней произойти – она тепло одевалась, не мерзла на остановках. Но все болело, весь низ живота и поясница, да еще неприятно мутило. Знакомая уже гинеколог, красавица с рыжими волосами, осмотрела Маринку и назначила лечение. Выписывая рецепты, она поинтересовалась, не удалось ли решить жилищную проблему.

Маришка тоскливо вздохнула. Доктор постаралась ее ободрить:

– Вы еще молоды, все будет хорошо.

Домой Маринка пришла на взводе: ей вовсе не казалось, что все хоть когда-нибудь будет хорошо. Мишка в последнее время часто задерживался на работе, оснащая своих клиентов страшно нужным программным оборудованием, и без него Маришке особенно нерадостно было находиться в квартире Ложкиных.

Она вошла в кухню. В отсутствие сына Римма Олеговна ленилась накрывать стол к семейному ужину, что Маришке было, в общем-то, на руку, но, заслышав шаги невестки, свекровь тут же прибежала, рекламируя картошку с жареным луком.

Запах жареного лука Маринка не выносила! Загаженные уличные туалеты вызывали в ней меньше омерзения, чем жареный лук. Маришка знала, что свекровь в курсе ее вкусовых пристрастий, но в том-то и был прикол: сейчас она откажется есть картошку, а потом будет слушать весь вечер комментарии дорогой свекрови. А именно сегодня, в этот обычный вечер, Маришка чувствовала себя минным полем, на которое лучше бы Римме Олеговне не ступать.

– Спасибо, не хочу картошку… – отказалась Маришка тихо, в отчаянии оглядывая кухню, ища шанс к спасению.

– А почему? – удивилась Римма Олеговна, не испытывая ни толики удивления.

И тут Марина увидела на кухонном столе трубку радиотелефона. Эту прогрессивную штуку они с Мишкой купили месяц назад, и черная трубка пришлась свекрови по вкусу. Теперь она могла делиться с подругами всеми своими мыслями о невестке, с учетом ее местоположения в квартире.

– Мне позвонить надо, – сказала Маринка. – Потом и поем.

Под недобрым взглядом свекрови она взяла трубку, набрала номер одной своей знакомой – глуповатой одинокой девицы, любившей от нечего делать болтать часами. Бегло спросив, как дела, Маришка стала рассказывать ей историю своей жизни, не обращая внимания на Римму Олеговну.

Рассказ Маринки был о жизни со свекровью, но она предусмотрительно не называла врагиню по имени, только «она», и конкретных ситуаций не описывала. Однако не узнать себя в рассказе свекровь не смогла бы, а она внимательно слушала каждое Маришкино слово – невестка не дала ей шанса пропустить хоть что-то. Ради этого беседа велась сначала на кухне, а когда Римма Олеговна в смятении удалилась к себе – в коридоре.

На одном из эпизодов Маришкиного рассказа Римма Олеговна выскочила из своей комнаты.

– Это ты про меня рассказываешь? – яростным шепотом зашипела она, хватая Маринку за плечо.

– Нет, – равнодушно возразила Маринка, высвобождаясь. – Это я о своей сотруднице. Дайте поговорить!.. Эль, знаешь, а больше всего бесит, что она все мои разговоры подслушивает!..

То же самое – «я разговариваю о своих рабочих делах, а она уши греет!» – ответила она и на Мишкины сдержанные упреки после того, как свекровь наябедничала ему о гадкой выходке его жены. Мишка супруге поверил, так как и сам уже не мог не замечать стойкую необоснованную неприязнь матери к жене, а чувство справедливости в нем было не менее развито, чем в Бешеном Бобе. Если бы не мирный характер, не страх перед скандалами и разборками, Мишка уже давно бы поговорил с матерью на неприятные темы, но многолетнюю холодную войну женщин в семье ему было легче пережить, чем один пятиминутный скандал.

Иными словами, теперь Мишка склонялся на сторону жены, мысленно благодаря ее за то, что она никогда не вынуждала его к активным действиям. А вот мать – пыталась.

После разговора с мужем, убедившись, что теперь он под ее каблуком, Маринка успокоилась окончательно.

Мишка ушел в ванную, а она громко произнесла, уже не для свекрови, а для себя самой:

– Тем же концом по тому же месту!

И ее беседы с одинокой подругой продолжились.

Свекровь реагировала на Маринкины провокации все более болезненно. Сначала пыталась «поговорить».

– Ты, Мариночка, наверное, думаешь, что самая умная? – поджав губки и веря, что выглядит умудренной жизнью зрелой женщиной, наседала она, изловив наглую невестку на кухне и перегородив ей пути к отступлению своим телом. – Я же понимаю, что мамы у тебя нет, вот ты всех и ненавидишь, но я тут при чем? Ты должна понимать, что Миша – мой сын, я его родила, а ты только его женщина. Мужчинам женщины надоедают! В мире много красавиц, Мариночка! Рано или поздно…

– Я вас не понимаю, – без всякого выражения на узком бледном лице отвечала ей Маринка.

Римма Олеговна думала, что поставила капкан, но на самом деле капканы были расставлены на саму Римму Олеговну. Вечером Маришка перескажет этот разговор мужу, а тот – чистая душа! – взбесится от одной мысли, что родная мама могла сказать такие вещи о нем! Он не кобель какой-то, он любит жену!

«Разговоры» с невесткой вскоре прекратились, потому что не приводили к скандалам, а ведь именно этого так хотела Римма Олеговна! Сюжет в ее измученной приливами злой крови голове складывался такой: Римма Олеговна выводит невестку из себя, та злится, орет, ее слышат окружающие, она оскорбляет Римму Олеговну. И тогда Римма Олеговна объявляет Мише – или я, или она! Мальчик выберет маму, потому что как иначе? А Маринка пусть убирается куда хочет!

Теперь по поводу и без Римма Олеговна демонстративно хваталась за сердце: ах, Марина ее в гроб сведет! Прием безукоризненно действовал на Дмитрия Петровича, но не на Мишу: он советовал прилечь и предлагал вызвать скорую. Этого Римме Олеговне было не нужно – врач сразу поймет, что удары ее сердца не участились ни на один удар в десять минут! Тогда она запиралась в своей комнате и плакала, причитала, казня себя за слабовольное согласие на женитьбу сына на этой двуличной подлой девке.

После слез ей действительно становилось нехорошо, но в новый приступ уже не поверил бы даже Дмитрий Петрович.

Распаляя себя все сильнее, уважаемая дама вдруг стала ощущать, что временами у нее кружится голова, немеют губы, иногда – правая рука. Она была уверена, что все дело в позвоночнике, и даже нанесла визит мануалисту, но массаж не помог ей избежать инсульта.

Все случилось в одну прекрасную мартовскую субботу. Дмитрий Петрович отзавтракал раненько утром, оделся в старые шерстяные брюки, накинул куртку, взял приготовленные заранее рыболовные снасти и отчалил на рыбалку. В это время года рыба в водоемах, окружавших Гродин, не ловилась, однако Дмитрий Петрович знал, что супруга таит на душе отчаянный план побелить потолок на кухне, а посему надо было исчезнуть с ее глаз скорее – пока не припахали.