Текст книги "Коломбина для Рыжего"

– Да он бабник, каких поискать! Сама видела! Я, между прочим, здесь под прикрытием нахожусь! Защищаю его от бывшей подруги, чтобы не зарилась зря на чужое добро. Якобы, зря! А он… А он, зараза, пользуется тем, что я сплю с ним вместе и забирается в чужие сны!

– Ого! Крюкова, ты же сейчас шутишь?

– Если бы! Воробышек, можешь смеяться, возможно, я кажусь тебе глупой, но я так верила! Верила, понимаешь? Мне бабушка покойная маленькой рассказывала, что увидела деда во сне, когда они студентами работали в трудотряде. И все! Сразу поняла, что он – ее любовь на всю жизнь!.. А я? А мне что делать? Я у него дома, в его постели, на его любимой подушке сплю себе и вдруг… эта наглая морда! Кошмар, да? Я его, значит, полюблю, а он со мной поиграет и завтра же выкинет! Как какую-то милую! И конец, пропала Крюкова…

– Рассказывай! – вот теперь Женька не смеется.

– Он меня в лодке катал по реке, как какую-то мамзель! Все было как в кино! Река, лодка, солнце… и даже зонтик от солнца! И два весла у него! Но, почему? Я никогда и никому не разрешу решать за меня! Пусть не надеется!

– Таня…

– Никогда! Фиг ему и два кукиша! Облезет, зараза такая! Еще и свечу принес, и конфеты! Знает, чем девушку взять!

– … мне кажется, этот парень тебе не безразличен. И даже больше, – снова осторожничает Воробышек. – Может, не стоит так категорично к нему относиться? Вдруг ты его на самом деле полюбишь?

– Я?! – у меня даже сердце заходится на миг от такого предположения. – Пфф… Да нет же! Не хватало еще!

– Послушай, давай мы с Ильей тебя заберем? Ты только скажи, где находишься? Мы как раз собирались из дому выезжать, нам не трудно.

Хорошо бы! Но я представляю Люкова, нарисовавшегося с птичкой на пороге дома лучшего друга, взгляды родителей Бампера, себя с дорожной сумкой в руках… и опускаю плечи.

– Не надо, Жень. Прости за минуту слабости. Как-то по-глупому вышло. Давно пора прекращать эту игру с детством и мнительностью. Понимаю, что веду себя странно, а поделать ничего не могу. Сколько раз уж себя ругала.

– И совсем не по-глупому! Не вздумай так думать! – тут же возражает подруга. – Просто ты особенная, настоящая и открытая! А кто считает иначе, тот дурак!

– Думаешь? – я вздыхаю с сомнением. – А вот Вовка думал иначе. И его семья тоже.

– Так дурак же! Еще пожалеет Вовка! А я приеду, только скажи! Тань, слышишь?

– Не надо, Жень. Я правду говорю. Он меня не обижает ни капельки, даже наоборот. Издевается, конечно, чуть-чуть, но у него натура такая – лисья. Не переживай! Если что, я ему сама в глаз дам и уйду! Проходили уже.

* * *

Невероятно! Меня что, прокатили?.. Я лежу, закинув руки за голову, и смотрю в потолок. В зеркало, откуда довольно скалится мое собственное удивленное отражение.

Да, прокатили, парень. Да так, что рубкой дров не ограничиться. Хорошо бы заодно и ледяной душ принять, чтобы кровь поостыла и самоуверенности поубавилось. Интересно, она сама-то поняла, как наказала Рыжего?

Невозможная девчонка. Взрывоопасная, как порох, и непредсказуемая, как удача. Но оттого не менее любимая.

И когда я стал о ней так думать? О своей упрямой и колючей Коломбине? Когда так смело признался себе, что она для меня особенная, забыв о других?.. Неужели, как только попробовал вкус ее невозможных губ? Словно созданных для ласк. Умеющих быть не менее требовательными, чем мои.

Минуту назад я готов был подбираться к ним, как кот к сметане, – осторожно, издалека. Смакуя и предвкушая встречу, готовясь к сладкому завтраку… и в один миг меня лишили всего. Вот же чертовка! А я дурак. Ведь давал себе слово не переступать черту. Давал! Видел, как непросто девчонке совладать с собой и своим желанием, и спугнул. Обещал дать время… и не смог. Вид спящей Коломбины даже изваяние сведет с ума, а я живой человек. Как только лег ночью рядом и понял, что девчонка крепко спит, не удержался, чтобы не прижаться к ней и погладить свою присмиревшую колючку. Каждый раз готов был услышать ее возмущенный вздох, а она все спала и спала, своей близостью напрочь туманя сознание. Крепко и тихо, как будто провалилась в другой мир.

Да уж, притворщица из нее никакая, в отличие от меня. Чувствую, придется еще не раз пополнить запас терпения на подступах к этой переменчивой в настроении крепости. Но отступать поздно, когда сам сдался без боя. И все же, как хочется, чтобы, наконец, все стало просто и понятно для нас. Для всех. Для меня и для нее.

Упрямица. И причем здесь подушка?

Она входит в комнату осторожно. Приоткрывает балконную дверь, высунув из-за нее нос, окидывает меня хмурым взглядом, а после показывается сама, шлепая тапками.

– И что это было, радость моя колючая? Кто здесь в чем виноват? Поясни, будь добра. Я не совсем уловил твою мысль.

– Не твоя, Артемьев, и ты прекрасно сам знаешь. Немедленно прекрати это! – грозно наставляет палец, останавливаясь передо мной, не догадываясь, как соблазнительно выглядит сейчас в моих тапках, с всклокоченными после сна волосами. Даже в растянутой пижаме с розовым рюшем, откровенно оголившей плечо. Позволяющей домыслить все неувиденное и пробраться вором в сокровенное место. По которому я уже тоскую, как голодный мартовский кот.

– И все же? Зачем тебе так срочно понадобился телефон?

– Неважно. Я просто… просто вспомнила, что забыла полить цветы.

– Кактусы, надо понимать? – догадываюсь я. – А отвлекла подушка?

– Да. То есть, нет. Артемьев, какая тебе к черту разница! – нахохливается девчонка, закусывая губы. – А хоть бы и кактусы! Может, я их каждый день поливаю, чтоб не засохли!

Я поднимаю голову и сажусь в постели. Протягиваю Коломбине руку:

– Ну да, отращиваешь колючки, это я давно понял. Верни телефон, ежиха, мне тоже нужно кое-кому напомнить о кактусах.

Я забираю у девчонки айфон и набираю Уфимцеву. Пустив сообщнице оговоренный сигнал – сбрасываю звонок, откладывая аппарат в сторону. Смотрю с удивлением на подобравшуюся Коломбину.

– Ну что еще? Чего волком смотришь? Снова что-то стряслось? Завяла любимая петуния или сдох попугайчик, пока я тебя держу тут на хлебе и воде?

– Не смешно. – Она откидывает со щеки волосы, склоняя в вопросе голову. Выжидает минуту, борясь с видимым смущением, прежде чем спросить: – Артемьев, скажи, почему у меня лифчик расстегнут?

– Ого? – я очень натурально удивляюсь, вскидывая брови и растягивая рот в улыбке. – Не знаю. Может потому, – предполагаю, – что ты спала? Коломбина, ты всю ночь на меня наползала, как жадная каракатица. Может, от усердия расстегнулся? А, возможно, я слишком увлекся, стараясь тебя отпихнуть? Не знал, что твоя любимая поза во время сна – поза звезды, иначе связал бы тебе руки.

– Что?! Как каракатица? – ахает девчонка, так и сверкая в праведном гневе карими глазищами. – Его на мне нет! Гад ты такой! Еще насмехается!

Подбежав к кровати, рывком откидывает одеяло, и, обнаружив искомый предмет валяющимся в ногах, молча убегает в ванную комнату, от злости раздувая щеки. Через десять минут приоткрывает дверь в щелку и сопит требовательно:

– Капотище, будь человеком, принеси мои вещи! Иначе никогда тебе лифчик не прощу!

Ее непосредственность заставляет меня рассмеяться, а Коломбину – с треском захлопнуть дверь.

Похоже, Колючка надумала сбежать, решив, что ее миссия благополучно окончена? Зря. Я беру свой халат, приоткрываю дверь ванной комнаты и, не глядя, передаю вещь в руки девчонки. Говорю уже в захлопнувшуюся перед моим носом дверную панель:

– Тань, да ты не переживай! Спи, как хочешь! Хоть каракатицей, хоть спрутом, если нравится, я не против!

* * *

Гад, гад, гад! А я тоже хороша! Задрыхла, как сурок! Еще и сны цветные смотреть вздумала! Чуть с ума не сошла, пока не удостоверилась, что ничего не было! Не совсем же я глухая и сонная тетеря, чтобы не заметить, как меня раздевают?.. Нет, это просто невозможно! Не стану думать, вот и все!

Хотя сама хороша. Это же надо, так Рыжего пощупать! Провокатор хренов! До сих пор щеки горят, как вспомню насколько была близка к тому, чтобы потребовать большего. Еще чуть-чуть и сама бы дорвалась до Рыжего, взяв свое, а потом хоть трава не расти.

Нет, не хочу так. Не хочу больше! Как будто цена мне три копейки в базарный день – подойди и возьми. И ведь взял бы. С желанием, я видела это в его глазах, только что потом? Адьес, милая, нам было хорошо вместе? Ты не моего поля ягода, девушка-носки-в-стекозах? Я-больше-никогда-не-стану-спать-с-тобой-не-надейся?.. Ну и что, что конфеты, ну и пусть «самая-самая», для Бампера это игра, не больше, – вон как веселится, защищаясь мной от своей бывшей; бывала ли я в Нью-Йорке – смешной! Еще бы спросил на луне! А вот для меня…

Что он для меня? Кто он для меня – этот самоуверенный баловень судьбы? Почему, ну почему я совершенно не способна ему сопротивляться, даже не отключая сознание? Никогда не чувствовала ничего подобного к Серебрянскому. Не заходилась дыханием от одного воспоминания губ на моей груди. Рук под юбкой. Пальцев, нежно сжимающих ягодицу… Как же меня угораздило так… так… близко подпустить к себе Рыжего? Может, я, и правда, сама наползала? Ведь жаловался же Вовка, что я сталкиваю его с кровати. Ведь отвечала я, что мне тесно спать с ним?.. Да уж, после того, что проснувшись, вытворяла с телом Рыжего, уже не уверена, что не могла. Что не хотела. Сама хотела.

Я закрываю глаза и со стоном прижимаю ко лбу халат Бампера, опираясь голым плечом о стену. Чувствуя, что мне надо как можно скорее уносить ноги из этого дома. Бежать без оглядки, иначе однажды Женька окажется права, и я останусь на обочине жизни с разбитым сердцем. Разбитым тем, кто так легко появился в ней.

Мишка-Мишка, и откуда ты только взялся на мою голову со своим «Kawasaki»!

Я шумно выдыхаю, натягиваю халат и решительно выхожу в комнату, намереваясь твердо сказать Рыжему, что с меня хватит, и я ухожу.

– И не мечтай даже, Коломбина. Не выйдет.

Он встречает меня, стоя посреди спальни, сунув руки в карманы домашних брюк, прогнав с серьезно поджатых губ, еще недавно гулявшую на них ухмылку.

– Спектакль не окончен, и я не намерен тебя отпускать, пока за дверью этой квартиры рыскает охочая до чужого добра акула. Придется тебе потерпеть меня, девочка, даже если не хочется.

* * *

Ну вот. Как просто, оказалось, сказать, а Коломбина уже стоит, открыв рот. Живое доказательство известной истины: хочешь победить – играй на опережение.

Все верно, а выход – прост. К чему нам лишние волнения и бег по кругу? Пора застолбить за собой территорию, и неважно, что сама территория считает себя свободной. Я вновь холоден с ней, и Коломбина стоит, растеряно теребя влажные пряди волос. Если она и собиралась секунду назад сделать заявление, перемена в моем настроении озадачила ее. Да, моя девочка, я умею не только улыбаться и урчать котом, но и рычать. Помнить долги и бессовестно пользоваться властью. Твоим честным словом и привязанностью к другу, пусть мы оба не заслужили твоей преданности. Я все равно не дам тебе еще раз сбежать от меня. Тем более тогда, когда все решил за нас.

Я подхожу к ней и обнимаю за талию, чувствуя, как она тут же напрягается под моей рукой.

– Ну, Коломбина, не расстраивайся. Не такой уж я злобный Карабас-Барабас. И потом, обещал тебе быть рядом, а я свои обещания на ветер не бросаю.

– Я тоже, – после паузы, но очень упрямо.

– Вот и хорошо.

– Но чувствую себя Буратино, которого нагрели на трех последних монетах.

Она произносит это и смотрит на меня с укором, заставляя в свою очередь почувствовать себя под карим взглядом усатым котом Базилио.

– Вот! – наставляет обвинительно палец. – Ты что-то задумал! Имей в виду, Бампер, – снимает с талии мою руку, отступая на шаг, – смотреть фильмы в обществе твоей бывшей я больше не стану! И еще, – поджимает губы, в смущении отводя взгляд, туже запахивая на шее ворот халата, – лапать себя не дам.

Надо же. Вот упрямица. Ведь хочет меня не менее сильно. Трогала смело, вышибая прикосновением дух, выгибаясь под руками, отзываясь на мое желание всем телом… Еще бы чуть-чуть и сдалась.

Я смотрю на нее, на ее вьющиеся после мытья волосы, мягко лежащие на плечах. На кожу очень нежную, без грамма косметики, искушающую меня в дневных лучах высокого солнца близостью той самой, моей женщины. На темные ресницы, прикрывшие взгляд, на легкий румянец гладких щек, и на рот – полный, чувственный, сочный… одной улыбкой способный поставить мужчину на колени. И понимаю, что любуюсь своей Коломбиной. Порывистой, колючей, невысокой и стройной, самой красивой для Рыжего. Умеющей брать и отдавать.

Как жаль, что Коломбина еще никогда не улыбалась для меня.

Я поднимаю руку и провожу по ее губам большим пальцем. Очерчиваю форму, неспешно царапая шершавой подушечкой кожу… Молчу, удерживая ее открывшийся взгляд, смотрю в глаза, чувствуя, как она замерла под моей лаской. Как послушно приоткрыла на вздохе губы…

– Разве я когда-нибудь лапал тебя? Даже в наш первый раз? Трусливый ты врунишка, Буратино. Я думал, тебе приятны мои прикосновения. Коломбина, ты не могла не заметить. Все, что касается тебя, делает меня очень покладистым.

– Я не знаю, какой ты с другими.

– Просто поверь.

– Не могу. Мне… мне все равно.

Мы стоим, молча глядя друг другу в глаза, обдумывая сказанное, пока я не отпускаю ее, возвращая на лицо привычную ухмылку. С сожалением понимая, что едва ли своим признанием расшатал фундамент нерушимой крепости Коломбины.

А значит, пробуем дальше рубить трещины.

– Ладно, пошли, моя колючая.

– Куда?

– Завтракать. Как все нормальные люди. Я пока ждал твоего пробуждения, чуть уши не отгрыз от голода. Твои, между прочим! Скажи спасибо, что они симпатичные, а то бы не удержался.

– Э-э, подожди! На кухню, что ли?.. Нет, я не могу! – очень упрямо и решительно.

Она пробует упереться пятками, впивается в мою руку, но поздно, я уже поймал ее за талию и увлек к порогу. И даже за порог спальни, пока она старалась отчаянно не запутаться в моих тапках.

– Артемьев, с ума сошел? Дай мне хоть одеться! И причесаться! Что твои родители подумают?

– А что они могут подумать после того, как ты провела ночь в моей спальне? Что их сын давно вырос и у него есть личная жизнь.

Коломбина пыхтит и ежится в моих руках, пробует безуспешно выскользнуть, но пусть не надеется, я не намерен прятать ее ото всех за закрытыми дверьми, а потому упорно веду за собой на кухню, где уже щебечет мать с роем своих любимых моделек.

Коломбина тоже слышит голоса и в ужасе таращит глаза.

– Там… Там что, сейчас твоя мама?

Мы как раз пересекаем гостиную, когда она замирает на месте, как вкопанная, пытаясь остановить меня.

– Перестань, Коломбина, – я даю ей передышку, поворачивая к себе лицом. – Не то возьму на руки. Мы не дети, чтобы бояться чьего-то присутствия, тем более что ты моя гостья. Да, там Карловна, и что? Не монстр, заметь! Со стороны бара потрясающее освещение и подиум, мать почти всегда торчит на кухне. Ей удобно, это ее дом, она здесь хозяйка, так что перестань удивляться и вспомни, что ты гостья ее любимого сына. К тому же для всех, заметь, – моя девушка! Если в это не поверит Светка, а она упорно не хочет верить, то плохи мои дела. Меня ждут серьезные разговоры с отцом на тему бизнеса, семьи и накопления капитала, а тебя – мой страшный гнев. Не произойдет ничего крамольного, если мы их немного потесним.

– К-кого – их?! – глохнет в голосе девчонка.

Коломбина невозможна. Прошлым вечером родители приняли ее более чем благосклонно, так почему она так упорствует?.. Сейчас, когда от высокомерия Карловны не осталось и следа? Но как только я собираюсь объяснить «кого», она уже выстреливает скороговоркой, готовая, кажется, с места дать деру прямо в моих тапках:

– Я не могу! Ты не понимаешь! Я хочу домой! Мне надо срочно выключить утюг! Да, точно, утюг! Иначе сгорит общежитие, меня выгонять из универа, а отца хватит инсульт, инфаркт или еще чего похуже! Что я тогда скажу Элечке? У них же со Снусмумриком на целом свете никого нет! Да их Крюков, считай, содержит! У нее бывший муж – пьянь подзаборная! Руки распускает почем зря, сама видела! Нет, я не могу их бросить на произвол судьбы и дать умереть с голоду, поэтому мне срочно, вот прямо кровь из носу нужно бежать домой! Нужно, понимаешь? Отпусти, Артемьев, ну пожалуйста, а?

Она говорит это очень серьезно, смотрит умоляюще, и я, ошалев от ее честного взгляда, прижимаю Коломбину к себе, не зная плакать мне или смеяться.

– Только пилить! Сам, увы, не отвалится.

– Кто? – спрашивает она, затихнув.

– Нос. Во-от такой длины! Не сочиняй, Буратино. Я же тебя из Роднинска забрал, ты забыла? Переживет твоя общага еще не один забытый утюг. А отец, надеюсь, очень долго будет счастлив со своей Элечкой. Так чего ты боишься?

– Ну, знаешь!

Она отскакивает от меня, как от горячей плиты, упрямо задрав нос. Отвернувшись, крепче затягивает пояс халата.

– Пошли уже на твою кухню, – бурчит сердито и вместе с тем обреченно, словно сдаваясь на мою милость. – Но если вздумаешь смеяться или злить меня – я тебе самому нос отпилю, понял!

Ну вот! А то уперлась рогом – не сдвинешь.

– Не сомневаюсь, что попытаешься, Коломбина, – скалюсь, послушно утаскиваю свою девочку за собой на кухню. – Только кто ж тебе даст? В этом доме один зубастый монстр – Шрэк, и тот, по всей видимости, сбежал из дому или впал в глубокую спячку.

Мать, как всегда – ухожена и безупречна. Узкие брюки, светлая блуза из тонкого шифона без рукавов и, конечно, каблуки. И только за редким исключением босиком по квартире, приятным голосом музыкально образованного человека напевая «Поедем в Вараздин» Имре Кальмана, или любимую партию Марицы. Я давно привык видеть ее такой – практически совершенной, я сам впитал ее чувство прекрасного и любовь к хорошим вещам, что успел забыть, как легко она способна ввергать людей в трепет видом истинной леди. Подпуская их к себе медленно, на расстояние вытянутой руки, и лишь для своих послушных кукол делая редкие временные исключения.

Но с Коломбиной так не будет, я дал ей понять это предельно ясно. Девчонка мне дорога, и рад, что мать поняла меня правильно. Все же мы с ней очень похожи не только внешне, но и характером, пусть отцовская деловая хватка однажды и одержала верх над попытками творческого воспитания любимого чада.

Она стоит на домашнем подиуме, заканчивая последний декор летней коллекции, проверяя на высокой модели шнуровку платья и, заслышав наши шаги, оглядывается за плечо. Я внимательно слежу за ней взглядом, ожидая увидеть в глазах отблеск осуждения при виде Коломбины, но Карловна, заметив нас, лишь мягко улыбается.

Нет, все-таки я люблю свою мать!

– Таня? Витя? Уже проснулись? Ну и горазды вы спать, молодые люди! Полдень на дворе! Чарлик возле дверей спальни все утро крутился, все норовил к вам прошмыгнуть, пришлось изолировать озорника на балконе с косточкой. Надеюсь, часа через два только догрызет, иначе плакала моя примерка. Так что располагайтесь, завтракайте спокойно, потом Максима на помощь позову.

– Зы… здравствуйте, – не то сипит, а не то пищит Коломбина на приветствие хозяйки, ошалело уставившись распахнутым взглядом на замершую возле матери с плечиками в руках девчонку. Едва прикрывшую тканью обнаженную грудь, ни мало не смутившуюся при виде нас.

Олю. Ну, конечно. Еще две стоят рядом в одном нижнем белье. Слава Богу, остальные четверо одеты.

– Привет, Витя! – машет рукой Оля, не замечая вскинувшегося взгляда матери, кокетливо вздергивая накрученную головку. – Как дела?

И я отвечаю, как отвечал много раз до этого, и не только ей:

– Спасибо, малыш. Отлично. – Но тут же затыкаюсь, словно схлопотавший затрещину малец, заметив, как строго стрельнул в мою сторону взгляд Карловны, и тугой струной натянулась у Колючки спина.

Да уж, Рыжий, ну ты и лопухнулся!

* * *

С ума сойти! До сих пор не верю, что уступила Бамперу! Однако, сила слова важнее собственных страхов, как ни крути, а я сама виновата, что оказалась этим днем в квартире парня на его условиях, и вот теперь стою с ним рядом в просторной кухне-студии перед великолепной женщиной, в халате с плеча ее сына, не зная, куда деть глаза. То ли от стыда за свой внешний вид, а то ли от вида полуголых девчонок, вогнавших меня в ступор полным отсутствием смущения при виде Рыжего.

– Зы… здравствуйте.

– Здравствуй, Таня.

– Привет, Витя! Как дела? – машет Рыжему какая-то красивая девчонка, прикрывшая грудь тонким прозрачным топом, ни капли не скрывающим ее прелести, и прежде чем он отвечает, я узнаю в ней ту самую блондинку, с которой он был на свадьбе Женьки и Люкова. Которую прилюдно тискал у машины свадебного кортежа.

Ничего себе! Вот это сюрприз! Но почему сейчас она так довольно таращится на него, как будто бы он один? Или я так неприметно выгляжу на фоне полуголого широкоплечего парня, поленившегося как следует натянуть брюки на бедра? Лениво демонстрирующего всем присутствующим свой идеальный пресс и игру крепкого бицепса на моем плече?

– Спасибо, малыш. Отлично.

Видимо, да. Вот же козел! К чему тогда этот цирк? Мог бы и ее попросить отыграть роль девушки, раз уж она ему так нравится! И лифчик бы снимать не пришлось, и яичницей с ветчиной кормить! Обошлись бы огурчиком и минералкой, – похоже, эта фифа капусту и шпинат совсем не жалует.

Я напрягаюсь, отворачиваясь от Рыжего, не желая участвовать в спектакле «Малыш и Бампер» (хватит с меня «Коломбина и Рыжий»), и вдруг чувствую, как рука Артемьева медленно ползет по моей спине. Огладив до поясницы, возвращается на шею, притягивая ближе, а губы легко касаются виска, пока я оторопело замираю на месте от такого смелого, даже собственнического прикосновения. Открытого всем взглядам.

Да, этот спектакль ему удается куда лучше, чем мне.

– Да ладно тебе, Колючка, – тихо на ухо. – Я просто забыл ее имя.

И уже с улыбкой приветствуя всех:

– Привет, Ма! Привет, девочки! Знакомьтесь – моя Таня! Прошу любить и жаловать! Не возражаете, если мы слегка перекусим в вашем обществе? Не знаю, как вы, а мы за ночь страшно проголодались, правда, Тань?.. Ну, проходи, моя колючая радость, садись. Вот сюда. Что тебе предложить? Кофе, чай?

В кухне узкая барная стойка и широкий обеденный стол на двенадцать персон. Все очень стильно и дорого: из дерева, мрамора и стекла. Из панорамных окон льется солнечный свет, красиво освещая небольшой подиум с девушками, зеркала, хромированные кронштейны с готовой одеждой… Расцвечивая осенним золотом длинные волосы матери Бампера.

Он подводит меня к столу и отодвигает стул. Легко усаживает на него, все это время не переставая касаться шеи. Остановившись за спиной, поглаживает горло, ключицы, играет с волосами, все дальше и дальше забираясь пальцами под воротник… А у меня в ушах продолжает звучать уверенно произнесенное им «Моя Таня». Как будто все это очень серьезно для Рыжего. Или мне так только кажется? После Вовкиного трусливого и осторожного: «Ну вот, мам, пап, мы приехали», – сказанного еле слышно в удивленные лица родителей. И куда решительнее мне: «Ты только не пугай их сильно, хорошо? Они и так не в восторге от того, что мы вместе. Ты же знаешь…»

Знаю. А потому не понимаю, как можно так легко играть словами? Мнимыми чувствами? Жестами, в конце концов? Даже преследуя цель? Это как театр, а я, каким бы трагикомиком в юбке ни была для Рыжего, – актриса никудышная. Это все равно, что назвать его при знакомстве с отцом «Мой Рыжий».

Мой Рыжий. Только мой.

О, Господи!

Я чувствую, как краснею. От близости парня, от изучающих нас взглядов, от того, как умело держит меня его внимание. Иначе, кажется, так бы и просочилась сквозь землю талой водой перед всеми этими красивыми девчонками, гордо задравшими хорошенькие головки. Сверкнувшими в превосходстве умелого макияжа глазками. Сказавшими взглядами все, что не сказали словами. Или просто убежала со всех ног. Потому что я чужая здесь. Не такая, как они. Не девушка для Рыжего. И, конечно, вовсе не его Коломбина.

Смешно. И снова обидно. Потому что руки Бампера очень убедительно подбираются к моему сердцу.

Черт! Мы так не договаривались!

Я поднимаю голову и встречаюсь с голубым взглядом полуприкрытых глаз.

Он наконец-то оставляет меня, чтобы присесть на край стола. Смахнув с моего лба челку, пропускает сквозь длинные пальцы влажные пряди волос, словно не желая от себя отпускать. Смотрит спокойно, расплываясь в улыбке. Как будто ему и дела ни до кого нет.

– Так что ты будешь пить, Тань? Определилась? Кофе или чай?

– Ну, я…

– А может, – играет бровями, наклоняясь вперед, – капучино?

Странно. Его одного не смущает тишина, образовавшаяся на кухне?

– Нет. Чай, пожалуйста.

– Зеленый? Черный? Травяной? Девушки любят подобную ерунду. Только скажи.

– Черный, спасибо.

– С лимоном, без? Я хочу знать, какой ты любишь. Есть еще с бергамотом и жасмином. И даже с кокосовым молоком.

– С лимоном! – Надеюсь, я не слишком громко ответила, втягивая голову в плечи. Он что, издевается? Как всегда?

– Сладкий или…

– Хватит! – Этот невозможный Рыжий нарочно выводит меня из себя, и я шиплю, повышая голос. Злясь на него, на себя и на весь мир за сковавшую меня по рукам и ногам неловкость. – Хватит морочить мне голову! Давай уже какой-нибудь!

Моя тирада производит на парня должное впечатление, и он, смеясь, отходит к плите, демонстрируя всем голую широкоплечую спину и упругий зад, едва прикрытый резинкой домашних брюк. Вернувшись с двумя кружками горячего чая, отставляет их в сторону, требовательно скрещивая на крепкой груди руки.

– В этом месте ты должна кое-что сделать. Или хотя бы сказать.

– Что? – я смотрю на него снизу вверх, делая вид, что недоумеваю. – Видимо сказать спасибо?.. Спасибо, Артемьев, что с первого раза не догадался. Ты был очень мил.

– Ну, это само собой, – соглашается Бампер, кивая, – я всегда сама любезность. Ты должна сказать: спасибо, Витенька, ты у меня самый лучший! Я ведь у тебя, и правда, самый лучший, Тань! Смотри, как стараюсь!

Вместо ответа я утыкаюсь взглядом ему в пуп, сжимая губы. Он что, с ума сошел? Игра игрой, но его же слышат все! Вот на такое я точно не подписывалась! Этот номер у меня даже с Мишкой не прошел, когда он вздумал у клуба подкатывать. А с Рыжим… А с Рыжим надо быть осторожной, вот и все.

Надеюсь, меня никто не слышит.

– Сейчас, разбежалась носом в песок. И ничего не лучший!

Он неожиданно смеется, прижимая мою голову к своему животу. Ерошит растопыренной пятерней волосы. Шутливо, на глазах у всех взбивает макушку, как своенравному и непослушному ребенку.

– Боже, я обожаю эту девчонку! С ней не соскучишься! Тань? – спрашивает, как ни в чем не бывало, отпустив, когда я пытаюсь отдышаться и сдуть челку с глаз. – Про закуску спрашивать или сразу тащить все, что есть? Ведь снова рычать станешь?

– Стану! Еще как стану! – Я вскакиваю, намереваясь достать Рыжего ухватистой пятерней. – Знаешь, даже для тебя это слишком! – возмущаюсь, отодвигая стул. – Я думала, ты серьезно, Артемьев! Думала, я тебе для дела нужна, а ты! А ты клоу… – «нессу нашел и потешаешься» собираюсь сказать, но Бампер уже подхватывает меня под спину и притягивает к себе, запечатывая требовательным поцелуем рот. Приникая к нему с каждой секундой все настойчивее, отбирая силу и дыхание. Призывая к ответу без трепета и стыда, запрокидывая мне голову, прижимая к себе, не давая возможности отдышаться и возразить. Просто устоять на ногах.

И я бы не дышала, позволив ему меня держать, если бы не…

* * *

– Дурак. Господи! Какой же ты дурак, Рыжий!

Она говорит это чуть слышно, упершись лбом в мою шею, впившись пальцами в локти, а я понимаю, что наконец-то поймал ее.

У Коломбины горят щеки как маков цвет. Губы приоткрыты в жадном дыхании и так соблазнительно хороши, что я не сдерживаюсь и снова наклоняюсь к ним, чтобы поцеловать. В этот раз легко, добавив в горло довольное рычание.

– Черт! Тань, что мы себя ведем, как дети? Может, ну его, этот завтрак? Пошли ко мне! Сейчас!

– Нет! Ни за что!

Она выглядит растерянной, но отвечает уверенно, пряча взгляд за опущенными ресницами:

– Ты с ума сошел, Артемьев! Здесь твоя мать и она смотрит на нас. Не роняй меня в ее глазах еще ниже, чем я уже упала.

– Ничего, Карловна переживет, не маленькая. Пусть не смотрит, если не нравится! Может, хоть сейчас, когда появилась ты, отстанет от меня со своими куклами. Надоело.

– И много их у тебя было, надоевших?

– Не помню. Никого.

– Врешь.

– Должна привыкнуть уже.

– Все равно ей это не понравится, я знаю, как и твоему отцу.

– Мне плевать. Главное, что мне нравится. Что нам нравится. Остальное никого не касается.

Не касается, да, но Коломбина, видимо, считает иначе.

– Отпусти, – шепчет тихо, и если бы руки были послушны мне, я бы отпустил, а так упрямо наклоняю голову, чтобы вновь поцеловать ее, обхватывая только крепче. Это как наваждение, как неизбывная тоска, и я не в силах совладать с собой. Эта девчонка сводит меня с ума.

– Так, рыбоньки мои, быстренько собрали сумочки и по домам! – громкий хлопок ладоней Карловны, как всегда в одну секунду решает дело. – Декор готов, так что на данный момент все свободны! Напоминаю, девочки, вечером в ресторан приходим без опозданий, время единое для всех! Павел одежду привезет, свет настроит, когда я приеду, чтобы всё было готово к показу. И никакого алкоголя ни до, ни после! Все удовольствия в свободное от работы время. Ясно? И никаких непредвиденных ситуаций! Вы меня поняли? На праздник приглашен сам мэтр Серж Лепаж! Как вы знаете, его мнение для меня очень ценно, так что постарайтесь не разочаровать вашу Карловну. Всем спасибо и до встречи!.. Витька, – и когда мать успела незаметно процокать на своих каблуках через всю кухню и встать за спиной? – Сейчас по уху дам, оболдуй ты такой! Ты что вытворяешь? Чуть примерку мне не сорвал. Отпусти Таню!

– Не могу, – очень честно. – Она у меня пугливая, всего боится. Вот сейчас отпущу, а она под стол залезет. Ее сердитые рыжие особы пугают.

– Что ты выдумываешь, Артемьев? – ну вот, и Коломбина зашевелилась. Заерзала в руках, освобождаясь под внимательным взглядом Карловны. Даже колючки выпустила. – И ничего не пугают, не сочиняй.

– Значит, наоборот, привлекают?

– Н-не знаю, наверное…

– Так привлекают или нет? Мать у меня красавица, сама видишь. И сейчас внимательно тебя слушает.

– Виктор!

– Мам, подожди, очень тебя прошу. Таня, так все-таки?

– Ну, да.

Не врет. Но Карловну мало кто может игнорировать по-настоящему. Ее с детства учили быть заметной. Как, впрочем, и меня.

Я наклоняюсь к уху Коломбины и шепчу только для нее, притягивая девчонку к себе за плечи:

– Сначала глаза, потом волосы. Тебе пора определиться с симпатией вслух, Коломбина. Кстати, в нашей семье цвет волос всегда передается по наследству – дед дворянин постарался. Так что я легко могу исполнить мечты и навсегда избавить тебя от страха.