Текст книги "Коломбина для Рыжего"

– Тань, а, Тань? Может быть, я все же покажу тебе шрам, а? Очень хочется.

Я все-таки опускаю подушку на наглое лицо, безошибочно найдя Бампера в темноте. Прихлопнув хитрого котяру, как муху! Ну, почти прихлопнув, потому что когда я отворачиваюсь к зашторенному окну, отобрав у обидчика одеяло, он еще долго смеется, дразня меня своей смелостью.

Молчание золото, а утро мудренее вечера. Спать! Я закрываю глаза и стараюсь представить себя в общаге, одну на старой продавленной кровати, упорно игнорируя токи едва ли стихшего желания, живущего своей жизнью в близости от парня, голодное ворчание желудка, и руку Рыжего, стаскивающую с меня часть одеяла.

– Коломбина, не будь жадиной. Сейчас замерзну и точно полезу к тебе греться!

– Только попробуй, – я неохотно, но все же уступаю ему, отодвигаясь на самый край. – Я тебя предупредила.

– Вредина!

– Какая есть! И потом, кто-то вообще зарекался спать со мной.

– А мы и не спим, – возражает Бампер. – Мы, можно сказать, только пытаемся. Кстати, колючая моя, спеть тебе колыбельную? Хочешь?

Кому-то в этой спальне очень весело, и точно не мне.

– Ты издеваешься? – я поворачиваюсь к нему, привстав от возмущения на локти в попытке заглянуть в бесстыжие глаза, и Рыжий тут же сует под мою голову подушку, как будто может видеть в темноте.

– Почему? – очень честно удивляется. – Я правда умею. Даже песню про барсука знаю, что повесил уши на сук.

– И что, поешь всем, с кем спишь?

– Ну, хм… Если честно, не приходилось еще. Как-то всегда было чем занять девушку перед сном, чтобы она не мучилась бессонницей. Пока не появилась ты. Но все бывает в первый раз, так что… Ого! Что это?

Это мой голодный желудок, привыкший поглощать пищу в любое время суток, а сейчас оставшийся без еды, громко выразивший ноту протеста, но Бамперу о том знать не обязательно.

– Ты ничего не слышал!

– Нет, слышал. Коломбина, ты голодна?

– Нет, – почему-то краснею, отвечая резче, чем следовало бы. – Просто хочу спать, ясно? Спокойной ночи!

Я откидываю голову на подушку – мягкую и удобную, на которой спать – одно удовольствие, и неожиданно слышу, как Рыжий встает и молча выходит из комнаты. Исчезает за дверью спальни в огромной квартире, оставив меня лежать с открытыми глазами и гадать по следу тени, мелькнувшей на стене: успел он одеться или нет? Неужели так и пошел гулять по пентхаусу, где полно симпатичных девчонок, в трусах и босиком?.. Где, между прочим, рыскает отвергнутая Света с такой пышной грудью, что если я буду об этом думать еще хоть минуту, то просто удавлюсь от зависти!

– Чертов Рыжий! И откуда ты только взялся на мою голову! И почему мне раньше проще жилось?

Нет, спать-спать-спать! Немедленно и желательно крепко!

Вздох выходит громким и безнадежно-тяжелым, почти таким же беспросветным, как мысли, витающие в голове. Я поворачиваюсь на бок, сую ладони под щеку и продолжаю удивляться, махнув рукой на здравый смысл. Откуда взялся? С такими глазами и улыбкой, что впору запечатлеть на фотографии и сутками любоваться, втайне от всех оставляя на бумажных щеках жирные следы помады, как тринадцатилетняя девчонка. С руками смелыми и бесстыжими, которые не забыть. С голосом, пробирающим душу насквозь, и словами, от которых хочется выть, потому что не всему сказанному можно верить. Легко получающему глупую Коломбину и знающему, чем занять десяток девчонок. Милых, симпатичных, не мучимых никакими сомненьями.

Нет, с Серебрянским было значительно легче. Проще, понятнее, удобнее. И никаких угрызений совести. Никакой дрожи под кожей и подгибающихся ног… Никакого бешеного стука сердца… Просто и ясно, как у всех. Любить Вовку казалось легко, пока в его глазах я оставалась собой. Несуразного, невезучего, стеснительного парня, как-то раз стыдливо заметившего в компании, что я слишком громко говорю и ярко одеваюсь. Позволяю себе много лишнего на людях. Полгода решающегося познакомить меня с родителями и так и не сумевшего пережить это знакомство. Предавшего меня и обидевшего. Кому я вру? Того еще ушастого гоблина, для которого я придумала себе чувство!

Но Рыжий разве лучше?

Он заглядывает в комнату и включает светильник на стене. Вернувшись за дверь, входит в спальню уже с подносом в руках, на котором исходит паром что-то горячее и сногсшибательно ароматное. Захлопнув дверь пяткой, оставляет поднос на прикроватной тумбочке и на минутку заглядывает в гардеробную.

– Вставай, Коломбина! Я знаю, что ты не спишь!

Бампер все же успел надеть штаны до того, как покинул спальню, и сейчас набрасывает на плечи рубашку. Я наблюдаю за ним, натянув одеяло до подбородка, и даже не успеваю удивиться, когда он сдергивает его, наклоняется и легко поднимает меня в воздух за подмышки, чтобы поставить перед собой на ноги.

– Нет, сплю!

– Нет, не спишь!

Развернув к себе спиной, заставляет просунуть руки в рукава плюшевого халата, затягивает на талии пояс и, усадив на постель, опускается на корточки, чтобы достать из-под кровати…

– Обувайся!

– Что это?

– Тапки. Мои. И не смотри на меня так, как будто я дикий Маугли, выросший на лиане. Да, у меня тоже есть тапки, как у всех нормальных людей. Правда, без заячьих ушей, но если хочешь, уши пришьем завтра. – И снова рука в руке. – Пойдем!

– Куда?

– На балкон. Будем ужинать.

– Сейчас?

– А что нам мешает?

Вопрос застает врасплох, и я растеряно отвечаю:

– Не знаю. Поздно уже.

Бампер останавливается, чтобы посмотреть на меня.

– Коломбина, только не сочиняй басен про диеты и прочую фигню. Я этим с детства сыт по горло и точно знаю, что ты хочешь есть. Я должен был сам догадаться.

– Ха! Вот еще! – Однако аромат от подноса тянется такой, что я сейчас, кажется, съем слона!

– Ну и отлично!

Виктор Артемьев парень высокий, халат с его плеча трется подолом о пушистый ковер, ноги путаются в тапках, доказывая, насколько я уступаю ему в росте, но вот в упрямстве – фигушки. Я прикладываю руку к животу, унимая голос взвывшего от радости желудка, и спешу сказать в темный затылок, не отливающий сейчас, как на солнце, рыжиной.

– Я не сказала «да».

– А я тебя ни о чем и не спрашивал.

Рыжий подходит к зашторенной стене и раздвигает портьеры, открывая дверь на балкон. Отступив в сторону, пропускает меня вперед, а я, наконец, понимаю, почему окно было плотно задернуто. Потому что поздний вечер, останься окно не зашторенным, так никогда бы и не перетек в темную ночь.

– Выходи, Коломбина, не упрямься! Если скажешь, что видела нечто подобное, разрешу укусить себя за нос.

Нет, не видела, только в кино. Я осторожно перешагиваю порог балкона и замираю, окидывая взглядом сверкающий огнями горизонт, обнимая себя за плечи. Вид ночного города, его делового центра и окрестностей, переброшенные через реку мосты, в яркой радуге огоньков, отразившихся в воде, усыпавшие небо звезды майского вечера… все это впечатляет с первого взгляда, как и размер балкона, больше подходящий моей комнате в Роднинске. Нет, я не видела ничего подобного, потолки в доме высокие, так что даже представить страшно на какой мы высоте.

Кажется, нос Рыжего сегодня останется целым.

– Высота тридцати этажей, – словно разумное эхо отвечает Бампер на мои мысли и тянет за руку к невысокому ограждению, едва ли выше его талии. – Иди сюда, Коломбина!

– Нет!

Шестой этаж общежития – самое высокое здание, куда мне приходилось забираться. Я вовсе не трусиха, залезть на высокое дерево даже сейчас для меня ничего не стоит, а крыши гаражей и чердак родного дома еще в детстве были излазаны вдоль и поперек, но высокие балконы… Я упрямо мотаю головой, даже от порога чувствуя легкое головокружение от открывшегося взгляду пространства и вида Рыжего, стоящего у самого края.

– Я не хочу есть! Я хочу спать! Думаю, мне лучше вернуться.

– Уверена? – хмурится Рыжий.

– Да.

– А сейчас?

Ветер играет его волосами, раздувает расстегнутую на груди рубашку… Я почти отвернулась и перешагнула порог спальни, когда улавливаю краем глаза смазанное движение и в ужасе оборачиваюсь, тут же срываясь с места, увидев, как Бампер, подтянувшись на руках, перекидывает через край ограждения ногу, усаживаясь сверху на широкие перила.

Мне хватает полсекунды, чтобы подлететь к парню, обвить руками его талию и стащить вниз с ограждения, крепко прижав к себе.

– Ненормальный! Артемьев, с ума сошел?!

– Есть немного. Ты сама говорила, что я сумасшедший.

– Я не имела в виду… Черт! Не настолько же? А если бы ты слетел вниз?!

Невероятно, но он тихо смеется, вскинув голову.

– Конечно, нет. Я знал, что ты меня спасешь.

– Дурак! Настоящий дурень!

– А ты упертая, вредная Коломбина, которая никак не желает сделать мою жизнь хоть немножко легче.

– Рыжий, конопатый и глупый! Все равно!

– Вампирша! Жадная и кусачая! И я вовсе не конопатый, а очень даже сексуальный парень. А это стоило того, моя колючая. Смотри, как ты обнимаешь меня. Словно паучиха комара. Слушай, Коломбина, может, ты влюбилась в Рыжего, а?.. Я же обаятельный и красивый, почему нет?

Что? Действительно стою и обнимаю. Даже глаза закрыла и щеку к спине прижала, а руками впилась в голую кожу. Но я не хотела, не виновата, просто так страшно стало, что чуть сердце не разорвалось в крике. Потому что… Потому что он запросто мог упасть со страшной высоты, как любой другой человек. Один из десяти, из сотен, из тысячи незнакомых, безразличных мне людей! Которых по-человечески жалко!

Нет мне до него никакого дела!

Я отшатываюсь от парня и отступаю к стене, на секунду потеряв ориентир из-за раскинувшегося надо мной неба, высокой фигуры у края балкона и глубокого вздоха.

– Размечтался! – прислоняюсь спиной к стеклу, переводя дыхание, кутая шею в теплый ворот халата, так знакомо пахнущего Рыжим. – Даже не надейся! Только бабника мне для полного счастья и не хватало! Я просто… просто должна тебе, вот и все!

Он смотрит на меня без улыбки, с интересом, склонив голову набок и кусая губы.

– Ты будешь есть? – спрашивает спокойно, бросив короткий взгляд за плечо. – Или повторим маневр с убеждением? Не дразни во мне зверя, Коломбина. Ты ведь знаешь, какой я ужасно гадкий тип, всегда добивающийся своего. Всегда. А сейчас я хочу тебя…

Сердце спотыкается и делает тройной кульбит, прежде чем Рыжий соизволяет договорить.

– …накормить. Ты ведь не оставила меня голодным в своем доме. Это дань вежливости, ничего больше. Так что мешает уступить в такой мелочи хозяину, раз уж он именно тебя привел в свой дом и стелется под ноги? А, Коломбина? Я старался, готовил. Не заставляй меня выбрасывать мои старания на ветер.

Не знаю, почему я так удивляюсь? Наверно, потому, что единственным мужчиной, когда-либо готовившим для меня, до сих пор оставался отец. А Рыжий… Мне казалось, что только отсутствие женщины в доме может заставить мужчину встать к плите. Но у Бампера есть Карловна. Мама, которой в нашем с отцом доме, по сути, никогда не было. Пока не появилась Элечка, а с ней уют и тепло. Утренние пироги и тихое счастье в отцовских глазах, невидимыми иглами ревности царапающее душу.

– Готовил? Сам?.. А как же мама? – Он все-таки заставляет меня уступить, забыв о высоте и звездном небе.

– А мама у нас на особом положении – готовит сугубо по личной инициативе и желанию. В этом доме роль скатерти-самобранки принадлежит нам с отцом. Не всегда, конечно, но очень часто. Прошу, Коломбина, хватит ершиться!

Бампер обнимает меня за плечи и усаживает за небольшой круглый стол из плетеной лозы и стекла, стоящий тут же на балконе в гарнитуре с двумя стульями. Вернувшись в комнату, приносит поднос, опуская передо мной тарелку.

– А ты? Разве не будешь?

– Нет, Коломбина. Еда, в данный момент, мой голод не утолит. И потом, – на мгновение склоняется к уху, – я предпочитаю смущать девушек голодным, а не сытым взглядом. Это так заводит.

Ну вот, он снова довольно улыбается, а я фыркаю в ответ на его самоуверенную ухмылку, наблюдая, как Рыжий садится за стол напротив и щелкает появившейся в руке зажигалкой. Прикуривает сигарету, глубоко затянувшись, заставляя меня в который раз засмотреться на него, удивившись правдивости сказанных слов: почему, ну почему ему всегда удается добиться своего?

Ай! К лешему посторонние мысли! Запах от еды тянется такой ароматный, что желудок тут же сжимается в радостном предвкушении гастрономического праздника, а я сама не замечаю, как, минуя нож, беру вилку, кусок хлеба и…

– И что? Даже не спросишь, что лежит на тарелке?

– А что лежит? – я теряюсь, подняв глаза на Бампера и сглотнув слюну. Определенно что-то вкусное и этого достаточно. Да хоть картошка в мундире!

– Саламандра. Жареная на углях в собственной крови. Такая же зубастая, как ты.

Я опускаю серьезный взгляд на стол и вдруг слышу смех. Громкий, от души.

– Опять врешь! – снова изумляюсь Рыжему, столько раз застающему меня врасплох. – Врун несчастный!

– Так уж и несчастный? – Он выдыхает дым, щуря взгляд. Затягивается сигаретой, откидываясь на спинку стула. – А может, наоборот, – играет, подлец, бровями, – счастливый?

Эти непонятные шарады кого хочешь с ума сведут, но я намерена стоять на своем даже в простой мелочи. Это куда привычнее, чем обнаружить вдруг, что вот так сидеть вдвоем с Бампером под открытым небом – не так уж страшно.

– Все равно врун!

– С тобой не поспоришь. Хотя Карловна сказала бы, что ее сын просто любит сочинять. Видела бы ты меня в детстве, определенно, я бы тебе скучать не дал. Увез бы в страну хоббитов на ближайшей электричке или на остров к Робинзону Крузо. Однажды я весь класс увел в лес искать нору Белого Кролика. Знаешь, это было занятно.

– И как, нашли?

– Не успели, родители помешали. Но попытка того стоила. Я был очень впечатлительным ребенком и очень начитанным для своих лет, а ты меня однажды сильно впечатлила.

– Так значит не зубастая саламандра?

– Увы, – Рыжий играет в зубах сигаретой, дразнясь, медленно, но верно доводя меня улыбкой и расслабленной позой до белого каления. Красивым движением стряхивает пепел в стоящую на столе фарфоровую пепельницу, пряча глаза за припавшими веками. – Яичница, Коломбина. С сыром, ветчиной и помидорами. Быстро и сытно. Почти классика, если решиться добавить несколько колец лука. Попробуй, тебе понравится. Я мастер делать девушкам приятное.

Да, мастер. Я на секунду замираю с вилкой в руке, засмотревшись на голую грудь и крепкий пресс парня, не скрытые расстегнутой рубашкой. Поймав себя на мысли, что с удовольствием бы провела сейчас по ним рукой… И не только рукой, если честно…

– Да уж! – снова фыркаю, хмуря брови и опуская взгляд. Ты тоже акула, Крюкова, ничем не лучше грудастой любительницы Шерлока. Только акула до поры до времени бьющаяся в собственных тисках. – Ужин на балконе – чем не романтика. Только свечей в старинных канделябрах не хватает и унылого дворецкого у локтя. А так спасибо, Артемьев, размах ночной сиесты впечатляет.

– Свечей? – вдруг вскидывается Рыжий, забыв сигарету в пепельнице, задумчиво закусив губы и сжав на столешнице ладонь в кулак. – А ты хочешь?

Яичница и вправду объедение! Бампер не врал, когда сказал, что умеет готовить. Я осторожно пробую ее, укладывая – очень нежную – на язык, сжимая губами, и так и остаюсь с вилкой во рту, ошалело хлопнув ресницами. Чего?

– Кто? Я?

– Ну, не Светка же! – удивляется парень. – Конечно, ты, Коломбина! Кроме нас здесь никого нет. И как я сам не додумался!

Он что, серьезно? Я поднимаю голову, глядя, как Рыжий уверенно встает из-за стола с намерением покинуть балкон без тени шутки на лице, так свойственной ему.

– Э-э… Артемьев! – спешу вскочить со стула, чтобы преградить ему путь. – Только попробуй, слышишь! С ума сошел! Ты что, снова издеваешься надо мной, как с песней про барсука? Не хочу я никаких свеч, понял! У твоей совести есть предел вообще или нет? Уверена, Света и так под впечатлением от готовки омлета, не нужно ее доводить до икоты еще и канделябрами!

Он легко усаживает меня на стул одним движением. Присев на корточки, найдя глаза, по-хозяйски твердо опускает ладонь на выглянувшую из-под халата коленку, удерживая взгляд, гипнотизируя меня сейчас, как питон Каа глупого бандерлога.

– Коломбина, ты часто ужинала при свечах?! Неужели ты думаешь, что Рыжего затруднит подобная малость? Мне не жалко, у Карловны подобной фигни море, я просто хочу сделать тебе приятно. Это ничего не стоит, почему нет? Все равно мы сегодня в одной лодке, и здесь кроме тебя другой девушки нет. Так что этим вечером ты для меня самая-самая. Поняла?

Я что, кивнула? Не верю. Но почему тогда в изумлении таращусь в тарелку, оставшись на балконе в одиночестве?

Он все-таки принес свечу. Одну, в форме сердца, в парафиновых розовых лепестках, в красивой круглой вазе с декором, и поставил между нами на стол. А чуть позже, после незаметно съеденной до последней крошки яичницы – две чашки кофе и конфеты.

– Я подумал, что ты любишь с молоком.

– Люблю.

– И конфеты.

– И конфеты.

– Иди сюда! – вдруг сдергивает меня со стула, прижимая спиной к груди, обнимая за плечи, поворачивая лицом к городу. – Смотри! Вон там – наш университет! Видишь, сразу за парком? В стороне – знакомый тебе кинотеатр «Глобус» и Театральный бульвар. На первом курсе мы часто с друзьями околачивались там, в надежде познакомиться со взрослыми девчонками, чтобы провести ночь с пользой и набраться опыта. А во-он там, на холме, весь в золотых огнях – посмотри, он хорошо виден отсюда – горит главный шпиль Преображенского собора. Его днем не увидеть так просто, то облачность мешает, то солнце, а сейчас весь на виду. Не бойся, Тань, подойди ближе. Видишь, слева, ниже по реке – старый речной вокзал? Еще лет пят назад он ночью ярко освещался маяками, а теперь почти забыт. Зато торговый центр Градова у всего города как на ладони. Большой Босс не скупится на рекламу, имеет право. Иногда, когда я смотрю на его бизнес-квартал, мне кажется, что я попал на окраину Манхеттена. Ты когда-нибудь была в Нью-Йорке?

– Нет.

– Будешь. Стоит поехать хоть раз, чтобы убедиться, что курицу я готовлю лучше, чем в фирменных забегаловках на Бродвее. Однажды в этом городе появится сеть ресторанов с моим именем, вот увидишь. Придешь попробовать кухню?

– М-м…

– Придешь. А вон там, за новыми высотками, твое общежитие.

– Где?

– Смотри правее, Коломбина, сразу за моей рукой. Его не видно, но оно точно там. А здесь – ну-ка, подними голову – ночное небо. Мы с тобой обязательно заберемся на крышу увидеть его – усеянное звездами – без помех и света.

Бампер опускает руку ниже, и я, повинуясь этому движению, наклоняюсь вперед, заглядывая за перила балкона…

– А вот здесь защитный карниз. Широкий. Я думаю, на тот случай, если жильцам не повезет выронить из рук коктейльный стакан или взбредет в голову усесться на перила верхом. Чтобы точно никому не угодить в голову. А ты как думаешь?

Как я думаю? Я смотрю и не верю своим глазам. Если он решил, что эта москитная сетка спасет его в случае падения, то он точно дурак. Нашел чем бравировать! Неужели и, правда, подумал, что сидеть на перилах высоченного балкона – это весело и… безопасно?

Я вырываюсь из рук Бампера и толкаю его ладонью в грудь. Отвечаю, сердито сверкая глазами, разом прогнав из души и личного пространства, опасно затрещавшего по швам, хрупкую интимность момента.

– Думаю, что шутка не удалась! Ты идиотище, Бампер! Рыжее, бесстыжее и безголовое! Отойди! – Храбро отодвинув парня в сторону, шагаю к спальне, подбирая руками халат, слыша за спиной тихий смех. – Можешь глазеть на звезды один! А я спать пошла!

Спать – не спать, а руки так и зачесались стукнуть Рыжего по затылку! Лучше уж уйти от греха подальше…

Я вхожу в спальню, снимаю халат и забираюсь под одеяло. Чуть поостыв, поворачиваюсь лицом к окну. Мне кажется, что Рыжий вот-вот зайдет в комнату и ответит на мою грубость, как умеет только он, но он все стоит и стоит на балконе. Один, под ветром, в расстегнутой настежь рубашке. Облокотившись на перила, надолго роняет голову на руки, но вот поднимает подбородок и замирает, словно действительно смотрит на звезды. Играет в пальцах вспыхнувшим огоньком сигареты… стоит… и я, так и не дождавшись его возвращения, незаметно для себя засыпаю, убаюканная теплом подушки и едва уловимым ароматом мужского парфюма… Дорогого, изысканного, заставляющего в который раз вздохнуть с завистью: есть же на свете люди, знающие толк в подобного рода вещах. Удивительно и странно… И почему-то чуть-чуть обидно. Как будто мне при рождении навсегда закрыли доступ к китайской грамоте, за которой стоит целый мир. И ни за что самому не разобраться в диковинных иероглифах, не рассмотреть красивых картин. Ни за что, как бы ни хотелось.

Его любимая подушка, надо же… И рубашка… Такой собственник… А пижон, каких поискать… С виду серьезный, а на деле дурашливый, как мальчишка… Но так улыбается… Как будто знает куда больше меня…

А может, и вправду знает?..

…А в ухе дырочка для сережки… Так на него похоже… Наверно, в юности носил…

Рыжий… Рыжий… Рыжий…

Ох, Рыжий…

* * *

Кажется, я выспалась. Телу тепло и комфортно, уютно под мягким одеялом, и так не хочется просыпаться. Я подтягиваюсь, зарываюсь носом в подушку и улыбаюсь, урча вслух: почему мне так хорошо? Неужели девчонки из соседних комнат разъехались на выходные и не галдят за стеной сороками с утра?.. Или у меня появился новый диван в общаге – не такой продавленный, как кровать?.. А еще стремительно ускользающий сон, который я почти что ухватила за хвост… Приятный. Чувственный. В котором тоже были осторожные пальцы, гладящие мое плечо… вплетающиеся в ладонь… пробирающиеся в самые укромные местечки…

Я открываю глаза и упираюсь в голубой взгляд – яркий и глубокий, как бездонное летнее небо.

– Доброе утро, Коломбина. Хотя, скорее, уже день.

– Д-доброе.

Я с удивлением смотрю на Рыжего, чуть взлохмаченного после сна, но странно умиротворенного.

– А я… Мы что, так долго спали?

– Долго. Не хотел тебя будить. Выспалась?

– Кажется, да.

– Это хорошо. Значит, не будешь на меня рычать за вчерашнее? Я был дураком, признаю. Глупая вышла шутка.

– Очень. Я так испугалась. Оказывается, я боюсь высоты.

– Нет. Ты просто не забиралась в «Орлиное гнездо», а я за десять лет жизни здесь успел потерять страх.

– Да. Никогда раньше так высоко.

– Здесь красиво. И свободно. Это просто надо принять. Почувствовать. И, может быть, полюбить.

Я чувствую. Каждой клеточкой просыпающегося тела, отзывающегося покалывающей дрожью на бережное прикосновение пальцев, коснувшихся шеи.

– Что ты делаешь? Ты… гладишь меня?

Пальцев, поймавших прядь волос у яремной впадинки. Медленно огладивших подбородок… подбирающихся к губам.

– Не могу удержаться. У тебя очень нежная кожа и красивые плечи. И ты так близко. А я не часто просыпаюсь с… Неважно. Не слушай меня, Коломбина. Сейчас снова скажу какую-нибудь чушь.

– А ночью мы… То есть, ты…

– Ночью я спал. Не помню, что было ночью.

И я не помню, но закрываю глаза, прислушиваясь к себе. К тому, что оживает и закручивается в животе под этим прикосновением жарким звенящим желанием, словно так и не отпущенная пружина. Неутолимым желанием, голодным, с надеждой вскинувшим голову в немом ожидании…

– Ты снова смотришь.

– И снова думаю. У тебя потрясающий рот. Я не могу не думать о том, что хочу сделать с ним.

– Перестань.

– Как, подскажи? Даже если бы я получил, что хочу, все равно бы не перестал думать. Это сильнее меня, Коломбина. Пока ты вот так смотришь… – большой палец скользит по приоткрывшимся губам, и я неосознанно тянусь за ним, навстречу привставшему на локте парню. Медленно склоняющему ко мне голову. – Пока думаешь о том же… я только еще больше хочу тебя. Хочу с тобой…

У Рыжего есть власть надо мной. Сила, что пригвождает к месту, заставляя ощущать собственную беспомощность перед ней. Тихой хрипотцой проникающая под кожу, вызывающая в сердце трепет и безумный вихрь мыслей.

Я едва проснулась, но уже задыхаюсь от признания Бампера, как будто бы бежала всю ночь. От него или к нему… не пойму. Это какое-то наваждение. Безрассудное, сбивающее с ног. Похожее на лихорадку или болезнь, незаметно овладевшую телом и не только.

– Ты обещал…

– Врал.

– Я же тебе совсем не нравлюсь.

– А вот теперь врешь ты.

– Ты сам говорил, я помню.

– Я тоже кое-что помню. Кому-то очень нравятся мои глаза…

– Замолчи.

– Которые, как небо. Они действительно, как небо для тебя, Коломбина? – Он почти склонился и теперь осторожно касается кончиком языка уголка моих губ. – Если так, то я польщен. – Опускается ниже, и я могу слышать горячий жар его дыхания – отдающего мятой и свежестью успевшего принять утренний душ мужчины, почувствовать улыбку, вернувшуюся на лицо.

– Замолчи, – тихо, облизывая вмиг пересохшие губы. – Иначе я тебя убью.

– Попробуй. Только очень тебя прошу, Коломбина, начни убивать вот с этого места. – Рыжий берет мою руку и направляет к своему паху. – Попробуй справиться с ним для начала, моя колючая мучительница.

– Ты… – горло перехватывает вздох, – наглая, бесстыжая морда.

– Точно. – Он склоняется к моему уху, мягко покусывает мочку, пока я выгибаюсь под ним дугой, закрывая глаза.

– Стыда у тебя нет.

– Не-а… – Накрывает ладонью пальцы, теснее прижимая к себе, заставляя смелым прикосновением сквозь тонкую ткань почувствовать всю силу его желания. – Нет, Коломбина, я прогнил насквозь… О, да…

– Бесстыжий…

И почему я так послушна? Но касаться его приятно. Поглаживать, изучать, желая зайти в нечаянной ласке все дальше. Это точно то, чего я хочу. Чего хочет мое истомленное сном тело.

– Ты уже говорила.

– А ты не спорь со мной.

– Даже не думал. Сейчас, когда ты меня почти убила, я готов признать за собой полную капитуляцию. Да, вот так, моя хорошая, умница…

– Господи, чем я с тобой тут занимаюсь? Кто бы узнал…

– Любовью, Коломбина. Точнее, прелюдией к ее физической разновидности. Но то, чем я вскоре собираюсь заняться с тобой по-серьезному, тебе понравится, гарантирую. И лучше бы о том никто не узнал.

– Почему? – Никогда бы не подумала, что ощущения от прикосновений к чужому телу могут быть такими яркими, а свободная пижама вдруг стать тесной и жесткой. – Стыдишься меня?

– Размечталась! – Бампер прикусывает мою шею, подбираясь пальцами к резинке пижамных брюк. – Не хочу отбиваться от конкуренток. Удовлетворенная женщина не способна ничего утаить в секрете. А я постараюсь, чтобы ты осталась довольна, Коломбина. Обещаю. Я всю ночь только и ждал, когда ты досмотришь свой сон и проснешься. А ты все спала и спала… Говорю же, мучительница…

Досмотришь свой сон.

Свой сон…

Мама!

То есть, папа!

Вот же он – хвост сна! Да какой длинный! Не ускользнул-таки!

Громко ойкнув и взвившись вверх, я сталкиваю с себя Бампера и вскакиваю с постели, чуть не запутавшись в одеяле. Отпрыгнув подальше, гляжу на него в ужасе, угрожающе наставив палец.

– Лучше не подходи! А все твоя подушка виновата!

Бегу, спотыкаясь, в гардеробную, на ходу натягивая на бедра спущенные брюки, и, распахнув дверь, бросаюсь к стене, в поисках сброшенной в спешке на пол…

– Где моя куртка?!

– На вешалке. Брюки и футболка – тоже.

Отыскав в вещах Бампера куртку, – ну и подумаешь! Валялась бы себе! Я и сама могла убрать, если бы не любительница Шерлока, – достаю из кармана телефон…

Разрядился! Как некстати!

Выскочив из гардеробной, останавливаюсь у порога, упершись растерянным взглядом в свою сумку. Услышав окликнувшего меня Рыжего, оглядываюсь за плечо, поймав в отражении зеркала всклокоченную темноволосую девчонку в растянутой пижаме. Смешную и какую-то огорошенную, словно потерявшуюся в большом городе. Совсем не мечту мужских фантазий.

– О, господи! Девочка моя, что случилось?

Рыжий сидит на кровати, вопросительно вскинув бровь, даже не подозревая, какую свинью мне подложил, а я упираюсь в него настороженным взглядом.

– Артемьев, есть телефон?

– Ну, конечно. А…

– Не спрашивай! Просто дай!

– Как скажешь…

Бампер встает с кровати, наклоняется к прикроватной тумбе и протягивает телефон, показывая мне, что у него не только настроение находится в приподнятом состоянии, но и кое-что под боксерами…

Че-ерт…

Я выхватываю из рук парня айфон и выскакиваю на балкон босиком, плотно затворяя за собой дверь. Но уже через секунду возвращаюсь, чтобы, грозно зыркнув на Рыжего, впрыгнуть в знакомые тапки.

– Женька! Алло! Женька, ты меня слышишь?

– Таня? – Неужели есть на свете человек, которого я могу застать врасплох. – Привет! Что-то случилось? Ты почему такая встревоженная?

– Случилось, Воробышек, еще как случилось! – Я отбегаю в конец балкона, к самому поручню. Смотрю на город невидящим взглядом, не замечая высоты. – Кошмар случился, вот что! Вселенского масштаба!

– Господи! – Женька ахает на том конце связи. – Ты здорова? С тобой все в порядке? Тебя обидели?

– Да! То есть, нет! Просто этого не может быть, понимаешь?! Он мне даже не нравится! Почти не нравится!

– Кто «Он»? Крюкова, ты говоришь загадками.

– Неважно!

– Та-ань?!

Я слышу, но признаться так сложно! И невозможно смолчать!

– Он мне приснился, представляешь? Не обычно, как снятся нормальные люди, а сама знаешь как!

– Нет, не знаю.

– Знаешь! Ты перед свадьбой признавалась, что видела Люкова во сне, помнишь? Вы вместе летели на вертолете? Когда спала у него дома!

Воробышек привычно осторожничает:

– Допустим. А кто приснился-то? Вовка? Ты помирилась с Серебрянским?

– Да какой к лешему Вовка! – я даже сержусь от такого предположения. – Нужен он мне, предатель! Этот гад бесстыжий мне приснился, а я даже подушку не переворачивала! Ой! – внезапно вспоминаю, как опускала подушку на лицо Рыжему и холодею, застывая струной. – Или переворачивала… Ужас какой… Все равно гад! – стою на своем. – А еще сказал, что его любимая.

Смех Женьки, как всегда – приятен и легок, и уж точно застает меня врасплох.

– Воробышек, ты чего смеешься? Я серьезно!

Но Женьку не унять. Она что-то отвечает Люкову и возвращается ко мне. Говорит мягко, как ребенку:

– Крюкова, я рада, что с тобой все в порядке.

– Что? Женька, ты меня слышишь вообще или с Люковым своим милуешься? И ничего не в порядке! А совсем даже наоборот!

– Но он же сказал, этот таинственный «гад», что ты его любимая.

– Так не я, а подушка! То есть, рубашка!

– А-а… – тянет птичка подозрительно. – А я подумала, что ты. Ты ничего не перепутала?

– Конечно, нет! Ему же верить нельзя! Этому хитрому лису!

– Таня, ты сейчас где? С чьего телефона звонишь?

– В его квартире и с его телефона! Но это неважно! Я этого паразита в спальне закрыла. То есть, наоборот, себя закрыла от него на балконе… Ай, Женька! Лучше скажи, что это все несерьезно, иначе я свихнусь!

– Я не знаю, Тань, о ком ты говоришь. Может быть, он хороший парень, а ты себя, как всегда, взвинчиваешь?