Текст книги "Взрослые в доме. Неравная борьба с европейским «глубинным государством»"

Янис Варуфакис
Взрослые в доме
Неравная борьба с европейским «глубинным государством»

Yanis Varoufakis

ADULTS IN THE ROOM:

MY BATTLE WITH THE EUROPEAN AND AMERICAN DEEP ESTABLISHMENT

Серия «Геополитика»

© Yanis Varoufakis, 2017

© Издание на русском языке AST Publishers, 2018

* * *

Посвящается всем, кто охотно ищет компромисса,

но предпочтет гибель уступкам

Примечание по поводу цитирования

В книгах такого рода очень важно, кто, кому и что сказал, поэтому я приложил максимум усилий для того, чтобы воспроизвести цитаты предельно точно. С этой целью я использовал аудиозаписи, хранившиеся на моем телефоне, а также заметки, которые я делал на множестве официальных встреч и бесед, упоминаемых в данной книге. Если же ни записи, ни заметки не могли помочь ввиду своего отсутствия, приходилось полагаться на память и, по возможности, на рассказы других очевидцев событий.

Читателю следует принять во внимание, что многие обсуждения, о которых сообщается в данной книге, велись на греческом языке. Это относится в первую очередь ко всем разговорам с моими сотрудниками в министерстве финансов, ко всем спорам в парламенте и на улицах Афин, к беседам с премьер-министром и другими министрами, а также к разговорам между мной и моей подругой Данаей. Разумеется, я был вынужден перевести все эти дискуссии на английский язык.

Единственными дебатами, на которые я ссылаюсь и которые велись ни на греческом, ни на английском, были мои переговоры с Мишелем Сапеном, министром финансов Франции. Более того, господин Сапен единственный из членов Еврогруппы не обращался к коллегам на заседаниях по-английски. Мы либо поддерживали общение через переводчиков, либо, что случалось нередко, он обращался ко мне по-французски, а я отвечал на английском: наше владение языками друг друга было вполне достаточным для понимания.

В каждом случае я намеренно воспроизвожу только ту часть бесед и обсуждений, которая представляет общественный интерес, и намеренно включил в данную книгу лишь те цитаты, что проливают свет на события, затронувшие жизни миллионов людей.

Предисловие

В своей предыдущей книге «А слабый вынужден подчиниться?[1]1
  Отсылка к фрагменту из «Истории» Фукидида: «Ведь вам, как и нам, хорошо известно, что в человеческих взаимоотношениях право имеет смысл только тогда, когда при равенстве сил обе стороны признают общую для той и другой стороны необходимость. В противном случае более сильный требует возможного, а слабый вынужден подчиниться» (пер. Г. Стратановского). – Здесь и далее примеч. ред.


[Закрыть] Европа, нищета и угроза глобальной стабильности» я выдвинул историческое объяснение того факта, почему Европа ныне находится в состоянии, которое растянулось на десятилетия и ведет к утрате ею своей целостности и даже к гибели ее души. Заканчивая работу над текстом в январе 2015 года, я стал министром финансов Греции – и оказался втянут во чрево того самого зверя, о котором писал. Согласившись занять должность министра финансов европейской страны с хроническими долгами в разгар ожесточенной схватки с кредиторами – которыми выступали мощнейшие правительства и организации Европы, – я своими глазами наблюдал конкретные действия и воочию видел непосредственные причины падения нашего континента в трясину, выбираться откуда предстоит еще очень долго.

Моя новая книга излагает эту историю подробно. Ее можно охарактеризовать как жизнеописание ученого, который ненадолго сделался министром в правительстве, а затем подался в «правдорубцы». Или как интимные мемуары, в которых фигурируют такие влиятельные персонажи, как Ангела Меркель, Марио Драги, Вольфганг Шойбле, Кристин Лагард, Эммануэль Макрон, Джордж Осборн и Барак Обама. Или как повествование о маленькой обанкротившейся стране, бросившей вызов европейским голиафам, чтобы сбежать из долговой тюрьмы, но потерпевшей сокрушительное, пускай и весьма достойное поражение. Впрочем, ни одна из перечисленных характеристик не отражает истинных мотивов, сподвигших меня на написание этой книги.

Вскоре после беспощадного подавления греческого восстания 2015 года, также известного как «греческая» или «афинская весна», левая партия «Подемос» лишилась народной поддержки в Испании; несомненно, многие ее потенциальные сторонники устрашились судьбы, подобной нашей, и мести свирепого ЕС. Узрев бессердечное пренебрежение со стороны ЕС к греческой демократии, многие сторонники Лейбористской партии в Британии проголосовали за «Брексит». Это событие, то есть «Брексит», вознесло на вершину Дональда Трампа. Триумф Дональда Трампа наполнил свежим ветром паруса ксенофобов и националистов по всей Европе и всему миру. Владимир Путин, должно быть, не верил собственным глазам, наблюдая, как Запад целеустремленно роет себе яму.

Эта книга не просто рассказывает о том, куда движутся Европа, Великобритания и Соединенные Штаты Америки; она также позволяет заглянуть за кулисы мировой политики и объясняет, как и почему терпят крах наши социальные экономики и наши благие пожелания. Поскольку так называемый либеральный истеблишмент протестует против фейковых новостей, будто бы фабрикуемых «новыми правыми», будет уместно напомнить, что в 2015 году тот же истеблишмент затеял, не стесняясь в средствах и нисколько не церемонясь, громкую кампанию по расправе с истиной против проевропейского, демократически избранного правительства маленькой страны в Европе.

Надеюсь, что возможность заглянуть за кулисы истории окажется полезной для всех, но в своем стремлении написать эту книгу я руководствовался более глубокими мотивами. За конкретными событиями, свидетелем которых мне довелось стать, просматривался универсальный, если угодно, сюжет – рассказ о том, что бывает, когда люди оказываются во власти жестоких обстоятельств, порожденных антигуманной и по преимуществу незримой сетью властных отношений. Вот почему в этой книге нет безусловно «хороших» персонажей или откровенных «злодеев». Вместо того ее «населяют» люди, которые делали все возможное, в пределах своего разумения, стараясь выжить в условиях, сложившихся не по их воле. Каждый из тех, с кем я встречался и о ком упоминаю на страницах этой книги, верил, что действует надлежащим образом, однако, вместе взятые, их поступки принесли беду континентальных масштабов. Разве это недостойно пера великого трагика? Разве не тот же самый сюжет и сегодня заставляет нас сопереживать героям Софокла и Шекспира, спустя сотни лет после того, как события, которые описывали эти драматурги, сделались достоянием истории?

Однажды Кристин Лагард, директор-распорядитель Международного валютного фонда, в раздражении обронила, что, мол, для исправления ситуации нам нужны «взрослые в доме». Она была права. Да, во многих домах, где разворачивалась эта драма, присутствовало множество взрослых. Но по характеру они делились на две категории – на исполнителей и фантазеров. Исполнители послушно занимались порученными делами и ставили галочки в графах инструкций, переданных им начальством. Однако во многих случаях эти начальники – такие политики, как Вольфганг Шойбле, и такие функционеры-чиновники, как Кристин Лагард и Марио Драги, – вели себя иначе. У них была возможность задумываться о себе и о своей роли в спектакле, а эта возможность вступать в диалог с собой превращала их в фантазеров, добровольно шагавших в ловушку самоисполняющихся пророчеств.

В самом деле, наблюдать за действиями кредиторов Греции было во многом похоже на присутствие на представлении «Макбета», где действие перенесено в края Эдипа. Подобно тому как отец Эдипа, царь Лай из Фив, невольно навлек на себя гибель, поскольку верил пророчеству о том, что ему суждено пасть от руки сына, самые умные и могущественные игроки нашей драмы сами обрекали себя на поражение, опасаясь пророчества, это поражение предрекавшего. Вполне осознавая, насколько легко власть может выскользнуть у них из рук, кредиторы Греции часто поддавались ощущению собственной уязвимости. Они боялись, что фактическое банкротство Греции приведет к утрате их политического контроля над Европой, и потому навязали моей стране политику, которая постепенно подрывала этот политический контроль, причем не только над Грецией, но и над Европой в целом.

Со временем, почувствовав, как Макбет, что былая сила обращается в полнейшее бессилие, они пришли к выводу, что пора прибегнуть к решительным мерам. Бывали моменты, когда я словно наяву слышал из их уст:

 
По мне, все средства хороши отныне:
Я так уже увяз в кровавой тине,
Что легче будет мне вперед шагать,
Чем по трясине возвращаться вспять.
В мозгу мой страшный план еще родится,
А уж рука свершить его стремится[2]2
  У. Шекспир. «Макбет», акт III, сцена 4 (пер. Ю. Корнеева).


[Закрыть].
 

Рассказ любого из непосредственных участников кровопролитной драмы, подобной нашей, неизбежно будет отмечен предвзятостью или желанием оправдаться. Потому, стремясь к искренности и беспристрастности, я пытался оценивать поступки всех действующих лиц, в том числе свои собственные, как бы глазами драматурга, с позиций древнегреческой или шекспировской трагедии, где персонажи, не будучи ни сугубо хорошими, ни откровенно дурными, становятся жертвами непредвиденных последствий своих устремлений и представлений о необходимых шагах. Подозреваю, что мне удалось приблизиться к реализации поставленной задачи, когда речь идет о людях, чьи поступки меня поражали (то есть о фантазерах), но я не слишком преуспел, описывая тех, чья исполнительность притупляла остроту моих чувств. Пожалуй, я не стану за это извиняться, не в последнюю очередь потому, что описывать их иначе означало бы поступиться исторической достоверностью моего повествования.

Часть первая
Зимы тревоги нашей[3]3
  Отсылка к названию романа Д. Стейнбека «Зима тревоги нашей» (1961), тема которого – моральный упадок Америки; само название романа – цитата из трагедии У. Шекспира «Ричард III» (в русском переводе М. Лозинского – «Зима тревоги нашей позади, / К нам с солнцем Йорка лето возвратилось»).


[Закрыть]

Глава 1
Введение

Единственный цветовым пятном в сумраке гостиничного бара была янтарная жидкость, мерцавшая в стакане перед этим человеком. Когда я приблизился, он поднял голову, поприветствовал меня кивком, а затем снова уставился на виски в стакане. Я устало опустился на плюшевый диван напротив.

Почему-то знакомый голос показался мне зловещим.

– Янис, – сказал он, – вы совершили большую ошибку.

Весенними вечерами, ближе к ночи, на Вашингтон, округ Колумбия, опускается умиротворение, которое попросту не вообразить в разгар дня. Политики, лоббисты и прихлебатели разъезжаются кто куда, из воздуха исчезает напряженность, а бары остаются в распоряжении тех немногих людей, кому не нужно вставать на рассвете, и еще меньшего числа тех, чье бремя забот свалилось с плеч. Тем вечером, как и в предыдущие восемьдесят один вечер (и как в последующие восемьдесят один вечер), я был одним из последних.

Мне потребовалось пятнадцать минут, чтобы дойти под покровом мрака от дома 700 на 19-й Норд-Вест-стрит, то есть от здания Международного валютного фонда, до бара отеля, где мы договорились встретиться. Я никогда не думал, что короткая одиночная прогулка по безликому Вашингтону может быть настолько вдохновляющей. Перспектива встречи с великим человеком добавляла мне настроение – после пятнадцати часов заседаний с влиятельными людьми, слишком банальными или слишком напуганными, чтобы свободно высказывать свое мнение, я собирался повидать человека, который пользовался большим влиянием в Вашингтоне и за его пределами, человека, которого никто не посмел бы обвинить ни в банальности, ни в робости.

Все изменилось благодаря его язвительным словам, усугубленным тусклым светом и колеблющимися тенями.

Притворяясь, будто не понял, я уточнил:

– О какой ошибке речь, Ларри?

– Вы победили на выборах! – ответил он.

Разговор состоялся 16 апреля 2015 года, в самый разгар моего краткого пребывания в должности министра финансов Греции. Менее чем за шесть месяцев до этого я жил жизнью ученого, преподавал в школе имени Линдона Б. Джонсона по связям с общественностью при Техасском университете в Остине, получив отпуск в Афинском университете. Но в январе моя жизнь радикально изменилась – я стал членом греческого парламента. В ходе предвыборной кампании я давал всего одно обещание: сделать все, что в моих силах, чтобы спасти мою страну от долговой кабалы и ликвидировать нищету, в которую нас ввергли наши европейские соседи заодно с МВФ. Именно это обещание привело меня в американскую столицу и – благодаря помощи моей близкой соратницы Елены Паранити, которая организовала встречу и сопровождала меня тем вечером, – в этот бар.

Я улыбнулся, показывая, что оценил его сухую шутку, и постарался спрятать беспокойство. Помнится, я подумал: «Неужели вот так он намерен укреплять мою решимость сражаться с империей врагов?» Отчасти меня утешала мысль о том, что за семьдесят первым главой министерства финансов Соединенных Штатов Америки и двадцать седьмым президентом Гарварда не тянется слава человека, склонного к излишней деликатности.

Решив отложить серьезный разговор еще хотя бы на несколько минут, я жестом попросил бармена налить мне виски и сказал:

– Прежде чем узнать от вас, Ларри, о своей «ошибке», позвольте поблагодарить за ваши сообщения и консультации. Они очень пригодились мне в последние недели. Я искренне вам признателен, пускай сам-то много лет подряд именовал вас Князем тьмы.

Ларри Саммерс невозмутимо ответил:

– По крайней мере, вы называли меня князем. Другие придумывали прозвища куда хуже.

Следующие пару часов разговор касался серьезных тем. Мы обсуждали технические вопросы: обмен долгов, фискальную политику, рыночные реформы, судьбу «плохих» банков. На политическом фронте, как предостерег Ларри, я проигрывал пропагандистскую войну, а «европейцы», под которыми он имел в виду европейские державы, явно нацелились на мою шкуру. Он предложил (и я согласился), чтобы любая новая сделка для моей многострадальной страны была такой, какую канцлер Германии сможет представить своим избирателям в качестве собственной идеи, собственного достижения.

Дела шли лучше, чем я смел надеяться, и мы добились согласия по всем вопросам, действительно имевшим значение. Оказалось достаточно просто получить поддержку грозного Ларри Саммерса в борьбе против мощных институтов, правительств и медиаконсорциумов, что требовали капитуляции моего правительства – и моей головы на серебряном блюде. Наконец, когда мы определились с дальнейшими шагами, а комбинированное воздействие усталости и алкоголя еще не начало сказываться, Саммерс пристально посмотрел на меня и задал вопрос, настолько хорошо отрепетированный, что, как я подозреваю, до меня он протестировал этот вопрос на множестве других людей[4]4
  Через несколько месяцев после моей отставки мой хороший друг и коллега-ученый Тони Аспромургос, узнавший об этих беседах с Ларри Саммерсом, подтвердил мои подозрения; он прислал мне цитату из рассказа сенатора Элизабет Уоррен, датированную 2014 годом:
  Поздно вечером Ларри откинулся на спинку стула и дал мне совет… Он подал все следующим образом: у меня есть выбор. Я могу стать либо инсайдером, либо аутсайдером. Последним позволено говорить все, что им заблагорассудится. Но их не слушают те, кто находится «внутри». Зато инсайдеры получают доступ в круги влияния и обретают возможность продвигать свои идеи. Люди – могущественные люди – начинают прислушиваться к их словам. При этом инсайдеры вынуждены соблюдать одно нерушимое правило: они не критикуют других инсайдеров. В общем, меня предупредили.
  Цит. по: John Cassidy (2014), ‘Elizabeth Warren’s Moment’, New York Review of Books, Vol. 61 (no. 9), 22/5–4/6/14, p. 4–8.


[Закрыть].

– Есть два типа политиков, – сказал он, – инсайдеры и аутсайдеры. Вторые делают приоритетом личную свободу и возможность излагать их личную версию истины. Цена их свободы такова, что этих людей игнорируют инсайдеры, принимающие важные решения. Со своей стороны, инсайдеры следуют раз и навсегда установленному правилу: никогда не выступать против других инсайдеров и никогда не обсуждать с аутсайдерами слова и действия инсайдеров. Что они получают в награду? Доступ к внутренней информации и шанс, пусть не гарантированный, повлиять на важных людей и важные результаты. – Тут-то Саммерс и задал свой вопрос: – Итак, Янис. Вы у нас кто?

Чутье подсказывало, что нужно ответить одним словом; вместо этого я откликнулся обстоятельно.

– По характеру я аутсайдер от природы, – начал я, но поспешил добавить: – Я готов задавить свою индивидуальность, если это поможет заключить новую сделку для Греции, сделку, которая убережет наш народ от долговой кабалы. Не сомневайтесь в этом, Ларри; я могу быть истовым инсайдером столько, сколько понадобится, чтобы добиться достойного соглашения – для Греции и для Европы в целом. Но если инсайдеры, с которыми я имею дело, не пожелают освободить Грецию от вечного долгового рабства, я не постесняюсь обрушиться на них и вернуться туда, куда меня зовет сердце, где находится моя естественная среда обитания.

– Что ж, это честно, – произнес он после задумчивой паузы.

Мы встали, собираясь уходить. Пока мы беседовали, небесные хляби разверзлись. Сажая Ларри в такси, я промок под весенним ливнем до нитки за считаные секунды. Когда машина умчалась прочь, мне представилась возможность осуществить безумную мечту, что обуревала меня на протяжении бесконечных встреч все минувшие дни и недели: пройтись одному, не привлекая ничьего внимания, под дождем.

Бредя в гордом одиночестве сквозь пелену дождя и наслаждаясь этаким первозданным уединением, я мысленно подводил итоги встречи. Саммерс был союзником, пускай вынужденным. Его не интересовала левая политика моего правительства, но он понимал, что наше поражение не принесет пользы Америке. Он знал, что экономическая политика еврозоны гибельна для Греции, для всей Европы, а потому вредна для Соединенных Штатов. Еще он знал, что Греция фактически оказалась полигоном, где тестировались неудачные политические решения, которые затем внедрялись и реализовывались по всей Европе. Именно поэтому Саммерс предложил руку помощи. Мы говорили на общем экономическом языке, несмотря на различия в политические идеологии, и не испытывали затруднений в определении общих целей и тактик. Тем не менее, мой ответ явно его обеспокоил, пусть он постарался этого не показать. Мне подумалось, что он, пожалуй, сел бы в такси гораздо более счастливым человеком, выкажи я интерес к тому, чтобы стать настоящим инсайдером. Сам факт публикации данной книги подтверждает, что подобного не случится никогда.

Вернувшись в гостиницу, я обсушился; оставалось два часа до звонка будильника, который вернет меня на передовую. Снедаемый тревогой, я размышлял о том, как мои товарищи дома, внутренний круг нашего правительства, ответили бы на вопрос Саммерса. Той ночью я заставил себя поверить, что они ответили бы в точности так, как я сам.

Менее чем через две недели у меня появились первые сомнения.

Йоргос Чацис пропал без вести 29 августа 2012 года. В последний раз его видели в офисе социального страхования в маленьком северном греческом городе Сиатиста, где он узнал, что выплата ежемесячного пособия по нетрудоспособности в размере 280 евро приостановлена. Очевидцы сообщали, что Йоргос не стал жаловаться. «Казалось, он настолько обескуражен случившимся, что лишился дара речи», – говорилось в газетной заметке. Вскоре после того он воспользовался своим мобильным телефоном, чтобы позвонить жене. Дома никого не оказалось, поэтому он оставил голосовое сообщение: «Чувствую себя бесполезным. Мне больше нечего дать тебе. Позаботься о детях». Спустя несколько дней его тело обнаружили в отдаленной лесистой местности – он повесился над обрывом; мобильный телефон лежал на земле поблизости.

Волна самоубийств, вызванная греческой великой депрессией, привлекла внимание международной прессы несколькими месяцами ранее, когда Димитрис Христулас, семидесятисемилетний фармацевт на пенсии, застрелился под деревом посреди площади Синтагма в Афинах; он оставил трогательный, берущий за душу посмертный политический манифест против нищеты. В кои-то веки горе близких Христуласа и Чациса – горе, с которым они справлялись весьма достойно, – заставило бы устыдиться и угомониться даже самых настырных судебных приставов; вот только в Подкормистане (так я иронически называл Грецию после 2010 года) судебные приставы предпочитали держаться подальше от своих жертв, баррикадироваться в пятизвездочных отелях, пролетать по улицам кортежами и время от времени укреплять душевное равновесие не подкрепленными статистикой прогнозами восстановления экономики.

В том же 2012 году, за три долгих года до лекции об аутсайдерах и инсайдерах, прочитанной мне Ларри Саммерсом, мой партнер Даная Страту устроила художественную инсталляцию в галерее в центре Афин. Она назвала инсталляцию «Пора открывать черные ящики!». Зрителей приглашали полюбоваться сотней черных металлических ящиков, расставленных в геометрическом узоре. В каждом из ящиков была записка с тем или иным словом; эти слова Даная выбрала из тысяч ответов афинян в социальных сетях на вопрос: «Как бы вы определили одним словом, чего вы больше всего боитесь и что сильнее всего хотите сохранить?»

Идея Данаи противоречила принципу, на котором основано действие «черных ящиков», скажем, в самолетах: она предлагала открыть ящики, пока не стало слишком поздно, пока самолет не упал. Словом, которое афиняне выбирали чаще всего, оказалось не слово «работа», «пенсия» или «сбережения». Главным страхом жителей Афин было утратить достоинство. Остров Крит, чьи обитатели славятся своей гордостью по всей стране, показал наибольшее количество самоубийств с началом кризиса. По мере усугубления депрессии, по мере того как на гроздьях гнева «созревали ягоды»[5]5
  Отсылка к названию романа Д. Стейнбека «Гроздья гнева», которое само восходит к фрагменту из Откровения Иоанна Богослова (Откр. 14:10, 18–19), где говорится о «вине ярости Божией»: «…Ангел, имеющий власть над огнем, вышел от жертвенника и с великим криком воскликнул к имеющему острый серп, говоря: пусти острый серп твой и обрежь гроздья винограда на земле, потому что созрели на нем ягоды. И поверг Ангел серп свой на землю, и обрезал виноград на земле, и бросил в великое точило гнева Божия…»


[Закрыть], именно утрата достоинства повергала людей в отчаяние.

В предисловии к каталогу выставки я позволил себе привести сравнение с другой разновидностью «черного ящика». В инженерной среде, писал я, «черным ящиком» принято называть устройство или систему, чьи принципы действия совершенно непонятны наблюдателю, однако это нисколько не мешает понимать и пользоваться результатами деятельности такого устройства. Например, мобильный телефон успешно преобразует движения пальцев в телефонные звонки или в вызов такси, хотя для большинства из нас, не считая инженеров-электриков, происходящее внутри телефона или смартфона представляет собой загадку. Как отмечали философы, чужие умы суть квинтэссенция «черных ящиков»: мы не имеем ни малейшего понятия о том, что творится в головах других людей. (На протяжении тех 162 дней, хроникой которых выступает настоящая книга, я часто ловил себя на желании того, чтобы люди, меня окружавшие, мои товарищи и соратники, меньше походили на пресловутые «черные ящики».)

А есть, помимо того, и «суперящики», чьи размеры и масштаб действий таковы, что даже тем, кто их сконструировал и кто ими будто бы управляет, не под силу постичь принципы их деятельности; примером тут могут служить финансовые деривативы, последствий внедрения которых не осознавали даже финансисты, их придумавшие, или мировые банки и транснациональные корпорации, полноту деятельности которых редко воспринимают их руководители, а также, конечно, правительства и наднациональные институты наподобие Международного валютного фонда во главе с политиками и влиятельными бюрократами, которые занимают те или иные должности, но редко обладают реальной властью. Эти «суперящики» тоже преобразуют входящие сигналы – деньги, долги, налоги, голоса – в исходящие, то есть в прибыль, в более сложные формы задолженности, в сокращение социальных выплат и расходов на здравоохранение и образование. Разница между этими «суперящиками» и обычным смартфоном (или другими людьми) заключается в том, что большинство из нас едва ли контролирует входящие сигналы, тогда как сигналы исходящие определяют всю нашу жизнь.

Это различие можно выразить коротко в единственном слове: власть. Речь идет не о том могуществе, которым наделено электричество или которое проявляет себя в сокрушительном натиске океанских волн; нет, речь о менее броской, но более зловещей силе: о власти, которая принадлежит «инсайдерам», упомянутым Ларри Саммерсом (напомню, он опасался, что я не выказываю намерения ее принять). Это сила и власть тайной информированности.

Пока я занимал министерский пост и после того люди постоянно спрашивали меня: «Чего МВФ хотел от Греции? Неужели те, кто сопротивлялся облегчению долгового бремени, поступали так потому, что вынашивали некие незаконные тайные планы? Неужели они действовали на благо корпораций, заинтересованных в разграблении инфраструктуры Греции – ее аэропортов, морских курортов, телефонных компаний и так далее?» Увы, будь дело лишь в этом, все было бы намного проще.

Когда разражается крупномасштабный кризис, велик соблазн приписать его заговору могущественных сил. Перед мысленным взором сразу встает заполненная сигарным дымом комната, где сидят хитроумные мужчины (и немногочисленные женщины), прикидывающие, как получить прибыль в ущерб общему благу и выживанию слабых. Однако подобные мысленные картинки – не более чем заблуждение. Если резкое ухудшение наших жизненных обстоятельств и можно приписать какому-либо заговору, то это будет заговор, участники которого даже не подозревают о своем участии. Явление, воспринимаемое многими как заговор могущественных сил, в действительности представляет собой неотъемлемое свойство любой сети «черных суперящиков».

Ключами к пониманию этих сетей могущества выступают такие понятия, как «недопущение» и «непрозрачность». Вспомним этос «Слава алчности», характерный для Уолл-стрит и лондонского Сити в годы до краха 2008 года. Многие достойные банковские работники были обеспокоены тем, что происходило вокруг, и тем, что приходилось делать им самим. Но когда им в руки попадали доказательства, сулившие жестокие потрясения, они сталкивались с «дилеммой Саммерса»: допустить утечку информации к аутсайдерам и утратить влияние; сохранить информацию при себе и стать соучастниками грядущего кризиса – либо укрепить свое влияние, обменять эту информацию на какую-то другую, которой владеет кто-то еще (итогом обмена виделся импровизированный союз двоих людей, существенно укреплявший позиции обоих в широкой инсайдерской сети). Чем насыщеннее дополнительной конфиденциальной информацией такой обмен, тем легче этому двухстороннему союзу налаживать контакты с другими подобными альянсами. В результате появляется сеть власти внутри уже существующих сетей, и ее участники фактически вовлекаются в заговор, отнюдь не являясь сознательными заговорщиками, понимающими, что они творят.

Всякий раз, когда какой-либо политический деятель дает журналисту эксклюзивное интервью в обмен на обещание «подать» его мысли в наилучших интересах этого политика, журналист оказывается, пусть, так сказать, бессознательно, причисленным к сети инсайдеров. Всякий раз, когда журналист отказывается «сместить акценты» в материале в пользу политика, ему грозит опасность лишиться ценного источника информации и быть исключенным из упомянутой сети. Таким образом властные сети контролируют потоки информации, привлекая к сотрудничеству аутсайдеров и изгоняя тех, кто отказывается играть по принятым правилам. Эти сети возникают и развиваются органически, ими движет некое «внутреннее сверхстремление», не подвластное никакому человеку, даже президенту Соединенных Штатов Америки, генеральному директору банковской корпорации «Барклайс» или людям, занимающим ключевые посты в МВФ или национальных правительствах.

Если однажды угодил в эту паутину власти, требуется поистине героическое усилие над собой, чтобы из нее вырваться, в особенности когда уже не слышишь самого себя среди какофонии делания больших денег. Те немногие, кто отваживается, как говорится, выбиться из рядов, быстро становятся «сбитыми летчиками», и о них рассеянный мир скоро забывает.

Удивительно большое число инсайдеров, особенно тех, кто еще не успел увязнуть всем телом во властной сети, не обращает внимания на паутину, которую они помогают распространять; это объясняется относительной скудостью их контактов с данной сетью. Точно так же те, кто располагается в самом сердце этой сети, как правило, находятся слишком глубоко, чтобы замечать, что существует мир вовне. Редко кто-либо из них обладает достаточной проницательностью, чтобы заметить «черный ящик», в котором он живет и работает. К таким уникальным людям относится Ларри Саммерс. Вопрос, который он задал мне, был на самом деле призывом отвергнуть искусы мира вовне. А в основе его системы убеждений лежало убеждение, что мир возможно сделать лучше только изнутри «черного ящика».

Но в этом, как мне казалось, он сильно заблуждался.