Текст книги "Взрослые в доме. Неравная борьба с европейским «глубинным государством»"

Я вернулся в Афины, чтобы проголосовать на майских выборах, и тут позвонил Паппас и предложил встретиться. Втроем, считая Ципраса, мы собрались в том же самом отеле в Псири, все чрезвычайно взволнованные: СИРИЗА перестала быть маргиналом политической игры, получила широкую народную поддержку, и эта поддержка сулила реальные перемены в ближайшие несколько недель, а не лет. Но именно на этой встрече в моей голове прозвенел тревожный звонок.

– Вы понимаете, что, если мы победим, вам предстоит вести переговоры с ЕС и МВФ? – спросил Паппас своим тонким голоском.

У меня засосало под ложечкой. Готовность Паппаса привлечь меня к переговорам с ЕС и МВФ противоречила тому факту, что экономический портфель в теневом правительстве СИРИЗА принадлежал Яннису Драгасакису, партийному министру финансов, ветерану политического движения левых, который сыграл важнейшую роль в приходе Алексиса к руководству партией и к самому созданию СИРИЗА. Алексис с Паппасом, по-видимому, не рассматривали Драгасакиса как кандидата в переговорщики с ЕС и МВФ, однако он отвечал за составление экономической повестки партии и был политическим тяжеловесом, конфликтовать с которым себе дороже. Я предположил, что очевидное нежелание Алексиса и Паппаса обращаться к нему продиктовано их непродуманным, скоропалительным решением разделить роли главного переговорщика и министра финансов.

Я помолчал, прежде чем ответить на вопрос Паппаса. Затем, устремив взгляд на Алексиса, я сказал, что безусловно польщен этим предложением, но не вижу возможности корректно распределить полномочия. Все переговоры будут проходить в рамках Еврогруппы, где каждое правительство представляет министр финансов; чтобы заручиться каким-либо статусом и авторитетом, этот министр должен располагать не только безоговорочным доверием премьер-министра, но и поддержкой кабинета в целом, парламента и электората. Отправлять постороннего технократа на переговоры с кредиторами об экономическом освобождении страны, пока кто-то другой руководит внутренней экономической политикой, – это прямой путь к катастрофе.

Поняв, что Алексис согласен со мной, Паппас попытался исправить положение и попросил подготовить документ с изложением оптимальной переговорной позиции нового греческого правительства – на случай, если СИРИЗА победит на выборах 14 июня, через три недели. Той же ночью я сел за стол, чтобы набросать первую из множества версий этого стратегического документа.

По сути, я сформулировал два предложения, которые следует выдвинуть ЕС и МВФ для реструктуризации долга Греции. Во-первых, банкротство государства, признание его долга, нужно отделить от банкротства банков и убытков этих банков. Тем самым государство-банкрот снимает с себя ответственность за деньги европейских налогоплательщиков, которых оно не получало. Что важнее, восстановление банков не будет тормозиться государственным долгом: в конце концов, как греческое государство может спасти банки, если оно само – банкрот? Без такого разделения греческое государство и банки, действующие в Греции, продолжат топить друг друга, словно пара ослабевших пловцов в бурных водах; обнимая один другого, они вместе уйдут на дно. Как этого добиться? Сделать налогоплательщиков Европы владельцами греческих банков, чтобы те перестали быть обузой для греческого государства, чтобы их отныне поддерживали европейские народы, а институты ЕС управляли нашими банками от имени европейских народов[58]58
  Технически это было бы несложно. Второй кредит, из которого греческим банкирам полагалось до 650 миллиардов евро, поступил от Европейского фонда финансовой стабильности. ЕФФС (по сути, фонд помощи Европе) принадлежит всем государствам-членам еврозоны и заимствует от имени европейских налогоплательщиков, дабы финансировать греческие банки, испанские банки, португальское государство и т. д. Мое предложение состояло в том, что, поскольку ЕФФС накачивает деньгами греческие банки от имени европейских налогоплательщиков, фонд должен владеть собственными акциями от имени всех европейцев. Далее директоров банков следует заменить на назначенцев из ЕФФС (и, возможно, из Европейского центрального банка) и наделить последних полномочиями по оздоровлению и «европеизации» банков Греции.


[Закрыть]. Лишь так возможно восстановить доверие к банковской системе.

Во-вторых, любые выплаты греческого государственного долга ЕС и МВФ, связанные с погашением двух кредитов, должны быть обусловлены тем фактом, что предварительно требуется определенная степень восстановление экономики страны[59]59
  Технический термин – «номинальная индексация ВВП». Это означает, что выплаты приостанавливаются до тех пор, пока национальный доход Греции в евро не превысит определенный уровень (например, докризисный уровень ВВП или какой-либо согласованный процент от него), а ежегодные темпы роста не превысят некий согласованный порог (в процентах).


[Закрыть]. Это единственный способ возрождения национальной экономики.

В совокупности эти два фактора, связанные с реструктуризацией долга, ознаменуют начало новой эры: ЕС и МВФ больше не будут вести себя как Эбенезер Скрудж[60]60
  Персонаж повести Ч. Диккенса «Рождественская песнь в прозе», жуткий скряга, чья скупость особенно обострялась перед Рождеством.


[Закрыть] накануне Рождества. Наоборот, они станут партнерами Греции и будут содействовать ее экономическому подъему, без которого в любом случае их безумные кредиты придется беспощадно списывать.

В своей записке, предназначавшейся только для глаз Алексиса и Паппаса, я в завершение указал, какой реакции следует ожидать от ЕС и МВФ, а также от местной греческой олигархии. Конечно, ядовитой враждебности. Пускай эти два предложения идеально соответствуют намерениям по восстановлению Греции (и, следовательно, по максимальному погашению невыплаченных долгов), они будут восприняты как смертоносная отрава – и внутри Греции, и за ее пределами. Мой совет заключался в следующем:

Что надлежит делать Афинам, если европейские официальные лица категорически отвергнут эти два предложения и будут настаивать на новых кредитах с прежними условиями?

Если правительство СИРИЗА не готово отказываться от каких-либо новых кредитов до тех пор, пока задолженность не будет эффективно реструктурирована, нет вообще никакого смысла побеждать на выборах. Разумеется, отказ от новых займов будет чего-то стоить. «Тройка» станет угрожать закрытием банков, то есть государству придется выплачивать зарплаты и пенсии в государственном секторе из собранных налогов. Это означает, что ваше правительство должно приготовиться к жестким и трудным переговорам, на протяжении которых государству предстоит жить строго по средствам (сокращая, если понадобится, самые высокие зарплаты и пенсии до устранения первичного дефицита), а операции с бумажными деньгами придется заменить дебетовыми картами, веб-банкингом и какими-то долговыми расписками от имени государства. Да, будет непросто, однако отчаянная борьба за восстановление суверенитета требует экстраординарных мер. Но есть и хорошая новость: если вы готовы выдвигать умеренные, разумные требования и одновременно отказываться от новых кредитов на прежних условиях (причем всерьез!), ЕС и МВФ наверняка сядут за стол переговоров – иные действия обойдутся им слишком дорого, как в финансовом, так и в политическом плане.

Я прекрасно знал, что с 2010 года на любое предложение, связанное с реструктуризацией долга, «Тройка» реагировала негативно, поскольку иначе канцлеру Меркель пришлось бы сознаться в манипуляциях общественным мнением, которые стояли за разговорами о «спасении» Греции. Аналогичной реакции стоило ожидать и внутри страны. В представлении греческих банкиров моя кампания за реструктуризацию долга сводилась к ликвидации банков, ибо управление этими банками я предлагал передать институтам ЕС, а владение ими – европейским налогоплательщикам. Более того, за банками стоял целый политический класс, который привык получать крупные займы от своих приятелей-банкиров – без залога, гарантий и проверок. Не могу вспомнить, насколько хорошо Алексис осознавал последствия предложенной стратегии, но припоминаю, что подробно изложил ему, чего следует ожидать, если он примет мои рекомендации. Ожидать следует открытой войны. Неудивительно, что он не спешил со мною соглашаться.

– Вы советуете мне призывать к тому, чтобы отдать греческие банки иностранцам? Как, по-вашему, я скажу это своим товарищам по СИРИЗА? – спросил меня Алексис уже позже, на собрании в штаб-квартире партии.

– Да, именно это вы и должны сделать, – ответил я.

Если ему нужно разумное соглашение в рамках еврозоны, объяснил я, тогда придется признать неприглядную истину: у греческого государства нет денег на спасение греческих банков. Ergo[61]61
  Следовательно (лат.).


[Закрыть], единственный выход – либо «Грексит», когда будут разорваны все связи, либо продолжение долговой кабалы, наихудший из всех возможных сценариев; альтернатива одна – передача наших банков во владение европейцам. Фактически, прибавил я, это должно произойти в любом случае: бессмысленно говорить о калифорнийской или техасской банковской системах в зоне официального хождения доллара – и смешно предполагать, что возможны самостоятельные национальные банковские системы внутри еврозоны.

Алексис меня понял. Но это отнюдь не означало, что мое предложение ему понравилось. Ведь центральный комитет СИРИЗА по убеждениям своих членов естественно склонялся к идее национализации банков. Греческие СМИ наверняка истошно бы завопили: «Алексис отдает наши банки иностранцам!», а леваки из СИРИЗА осудили бы своего лидера за отказ от давнишнего крестового похода по переводу финансовой сферы под контроль государства. Заметив, как он ужаснулся при мысли о неизбежной склоке, я предупредил, что освобождение Греции неизбежно подразумевает появление могущественных врагов, и не просто тех, у кого есть политический императив сохранить страну в статусе долговой колонии, но и тех в составе СИРИЗА, кто хочет, чтобы он построил социалистический рай в еврозоне. Но это невозможно. Единственное, что возможно в рамках еврозоны, – это избавить Грецию от долговой тюрьмы. Чтобы добиться этого, он может лишь убедить большинство немцев в том, что они должны стать партнерами в нашем восстановлении, а не последовательными спонсорами нашей черной дыры. Они собираются вкладывать свои деньги в греческие банки, поэтому он должен предложить им доли в этих банках. Только тогда они ощутят собственную заинтересованность в возрождении Греции. Так, одним ударом он разрушит «треугольник греха».

Алексис улыбнулся. Он сказал, что вовсе не возражает против конфликта с банкирами, однако, не обладая хоть каким-то влиянием на коммерческие банки, действующие в Греции, попросту невозможно для правительства проводить конкретную отраслевую политику или реализовывать конкретный план реконструкции и развития. Да и центральный комитет СИРИЗА не согласится. Тут он был прав.

Изложите им все следующим образом, ответил я. Как истинные интернационалисты, как прогрессивные европейцы, мы заберем обанкротившиеся банки у коррумпированных греческих «пиратов» и передадим их простым людям Европы, чтобы сами граждане Европы могли вкладывать свои средства в эти банки. В настоящее время банки не способны обеспечить инвестиционный капитал, необходимый для восстановления и развития Греции, поэтому мы только выиграем, передав их, со всеми долгами, в чужие руки. Между тем, продолжал я, можно создать с нуля новый банк общественного развития, в котором разместить оставшиеся государственные активы Греции. Эти активы можно использовать в качестве залога для привлечения новых инвестиций на цели развития, быть может, в сотрудничестве с Европейским инвестиционным банком.

Алексису понравилась интернационалистская и прогрессистская составляющая моей идеи, но вот настолько ли, чтобы он сумел убедить в ее обоснованности центральный комитет СИРИЗА и заставил смириться с нею Драгасакиса? Дилемма, вставшая перед молодым партийным лидером, усугублялась множеством проблем, которые в конечном счете погубили наш план сражения весной 2015 года. Я прочитал это по лицу Алексиса в тот день в штаб-квартире СИРИЗА. С одной стороны, он понимал, что мое предложение – единственный путь к спасению в рамках еврозоны. Но с другой стороны, он не мог заставить себя пойти на разрыв с внутренним партийным истеблишментом.

Лично я был убежден, что мои предложения будут отвергнуты, и это был отличный предлог держаться на расстоянии от СИРИЗА. Пока Алексис оставался заложником внутренних заблуждений СИРИЗА, я твердо намеревался оставаться, так сказать, на обочине, давать советы и критиковать, если попросят, но активно в процессе не участвовать. Три дня спустя, 24 мая, я вздохнул с облегчением, прочитав речь Алексиса, где подробно излагалась экономическая политика СИРИЗА. Пропасть между тем, что они предлагали, и тем, что действительно могло быть достигнуто в рамках еврозоны, виделась непреодолимой. В течение часа я отправил длинное язвительное письмо Алексису и Паппасу, отмечая многочисленные логические несуразности в их посулах избирателям, а также приложил свою оценку умений Драгасакиса составлять внятные и убедительные экономические программы[62]62
  В своем выступлении, вторя внутреннему ядру СИРИЗА, Алексис призвал обложить налогом вывод капитала из Греции (что недопустимо в рамках еврозоны), принять собственную инвестиционную программу (хотя внутренние инвестиции полностью отсутствовали), ввести налог на судовладельцев (которые преимущественно регистрировались в Лондоне и потому не подлежали преследованию со стороны греческой налоговой службы), одобрить закон, вынуждающий греков возвращать на родину средства с зарубежных банковских депозитов (противоречит уставу ЕС), а также потребовал национализировать банки (проигнорировав мои выкладки по поводу того, что греческое государство не может позволить себе содержать банки в рамках еврозоны). Большинство этих условий подразумевало выход Греции из еврозоны, но в той же речи Алексис провозгласил, что политика СИРИЗА должна быть направлена на сохранение членства страны в еврозоне.


[Закрыть].

Невразумительные публичные заявления Алексиса, развязанная греческой олигархией истерия против СИРИЗА и неприкрытые угрозы канцлера Меркель в адрес греческих избирателей, готовых поддержать левых, в совокупности обеспечили тот результат выборов, который оставил Алексиса в оппозиции[63]63
  СИРИЗА добилась еще больших успехов в период между всеобщими выборами в мае и июне 2012 года: 16,8 % в мае – и 26,9 % в июне. Впрочем, «Новая демократия» ей не уступала (18,8 и 29,7 % соответственно), причем пострадали социалисты ПАСОК, которые продолжали терять избирателей (12,3 % в мае, 4,68 % в июне).


[Закрыть]. Я был одновременно обрадован и опечален: радовался, что он снова попал в парламент и сможет продолжать борьбу, а печалился оттого, что Подкормистан 2.0 теперь, скорее всего, утвердится на долгий срок стараниями нового коалиционного правительства, пляшущего под дудку «Тройки»[64]64
  Новое коалиционное правительство оказалось любопытным «гибридом» в сравнении с предыдущим, которое возглавлял Лукас Пападемос, бывший вице-президент ЕЦБ. Основу коалиции по-прежнему составляли «Новая демократия» и ПАСОК, но третья партия кардинально изменилась: ЛАОС, поглощенная «Золотой зарей» и «Новой демократией», уступила место «осколку» СИРИЗА под названием «Демократические левые» (это была партия умеренных левых, одобрявших базовую логику греческой программы «Тройки»). Другое отличие новой коалиции заключалось в том, что в ней, учитывая скудность электората ПАСОК, теперь доминировала «Новая демократия».


[Закрыть].

С Яннисом Стурнарасом мы сблизились вскоре после того, как я вернулся в Грецию из Австралии. Это случилось в 2000 году: я ушел из Сиднейского университета ради профессуры в Афинском университете, где Стурнарас числился профессором экономики[65]65
  Слухи, разошедшиеся стараниями Петера Шпигеля из «Файненшл таймс» и прочих журналистов: мол, Стурнарас сыграл определенную роль в моем назначении, – не имеют под собой оснований. Мы со Стурнарасом познакомились уже после моего назначения, которое единогласно (редкий случай) одобрила коллегия экономического факультета. На самом деле первоначальное приглашение вернуться в Афины и занять должность в университете, поступило еще в начале 1990-х годов от профессора старой школы, обучавшегося в Германии левака-теоретика развития, который украшал университет своей эрудицией и добродетельностью.


[Закрыть]. У нас сложился неофициальный квартет экономистов-академиков: мы двое, старший профессор Георгос Кримпас и Николас Теокаракис, великолепный ученый и верный друг. Кримпас был для Стурнараса и Теокаракиса наставником, учил их еще студентами, а меня воспринял как нового ученика. Я сменил Кримпаса на посту директора отделения политической экономии: все мы четверо преподавали и развивали эту дисциплину.

Стурнарас работал в университете на неполную ставку, поскольку числился правительственным экспертом при той администрации ПАСОК, при которой Греция вступила в еврозону. Более того, в период переговоров о вступлении в зону евро в 1990-х годах, когда Берлин всячески обхаживал Грецию, Стурнарас занимал пост председателя группы экономических советников, важного органа министерства финансов, и использовал свое положение, чтобы убедить Берлин и Брюссель в готовности Греции к введению евро[66]66
  Стурнарас поведал мне забавную историю о печально знаменитой «греческой статистике», которую обвиняли в том, что она допустила попадание совершенно неподготовленной к этому Греции в зыбучие пески еврозоны. Все, что ему и его коллегам понадобилось сделать, чтобы убедить официальную Европу принять Грецию, – это воспроизвести трюки, к которым прибегали другие (в первую очередь итальянцы, а также и министерство финансов Германии) для манипуляций со статистикой во имя достижения соответствия с правилами еврозоны. Учитывая, что Афины не использовали никаких других хитростей, помимо тех, которые уже опробовали Рим и Берлин, изящная стратегия Стурнараса заключалась в том, чтобы дать понять: дескать, если Греции откажут, весь мир узнает о происках Рима и Берлина. Иными словами, на самом деле не греческая статистика привела Грецию в еврозону, а европейская статистика – в сочетании с изрядной дозой лицемерия.


[Закрыть]. Когда Греция наряду с другими европейскими странами перешла на единую валюту в 2000 году, премьер-министр от ПАСОК вознаградил Стурнараса работой в Коммерческом банке Греции, где Яннис стал председателем правления и генеральным директором[67]67
  Позже банк был переименован в «Эмпорики». В 2004 году, когда новое консервативное правительство уволило Стурнараса, банк «Эмпорики» продали холдингу «Креди Агриколь». После кризиса 2010 года банк «Эмпорики» закрылся.


[Закрыть]. Именно на этом последнем этапе его карьеры мы впервые встретились.

Несмотря на свой напряженный график, Стурнарас исправно выполнял обязанности преподавателя – и делал это искренне и с радостью. Наши взгляды на экономические перспективы страны принципиально различались, как и политические воззрения, однако его приверженность университету и теплые личные отношения заложили основу для дружбы. Когда я поступал в международную докторантуру, Стурнарас поддержал мою заявку, уповая на то, что это позволит привлекать студентов с более высоким уровнем знаний и амбиций. В учебные планы и расписания внесли изменения, которые вызвали возмущение со стороны коррумпированных студентов-политиков – и активное противодействие коллег, чьи мелочные интересы оказались под угрозой[68]68
  Например, международная магистерская программа по экономике, которую мы учредили, требовала, чтобы кандидаты преподавали на полную ставку два года. Раньше у некоторых профессоров были кандидаты, которые трудились за гроши над профессорскими прибыльными проектами (или в их бизнесе) в обмен на обещание, что однажды, четыре-пять лет спустя, им присудят докторскую степень. Естественно, диссертации, порожденные такой системой, не обладали практической ценностью, поскольку диссертанты не получали надлежащего образования и не имели времени обучаться самостоятельно. Новая программа положила конец этой практике и сделала меня крайне непопулярным среди коллег-ученых.


[Закрыть]. Но наш квартет не отступался, и нашей решимости способствовала позиция многих других коллег. Вскоре мы с Яннисом стали частенько общаться вне работы и даже проводить вместе выходные.

В ночь всеобщих выборов в сентябре 2009 года, когда к власти пришел Георгиос Папандреу, мы с Данаей сидели в квартире Стурнараса на севере Афин, следили за результатами голосования по телевизору. Кроме нас присутствовали Яннис, его жена и еще одна пара. Из восьми человек в квартире мы со Стурнарасом единственные не голосовали за ПАСОК в тот день – возможно, потому, что знали подоплеку; это как с сосисками – если знаешь, из чего их делают, есть не станешь…[69]69
  Стурнарас был партийным функционером (во всяком случае, считал себя таковым) и являлся технократом от ПАСОК. Он был близок к предшественнику Папандреу и сотрудничал с ним, а сам Папандреу старался искоренить наследие этого предшественника с 2004 года. По сути, Стурнарас был «попутчиком», вследствие чего ощущал себя обделенным и отчужденным от той партии, которой симпатизировал. Напротив, я был близок к семье Папандреу, но не к партии, за которую никак не мог заставить себя голосовать. Хотя я откликнулся на просьбу Папандреу помочь ему и его команде (готовить речи, проводить экономический анализ, выдвигать предложения по развитию кооперативного предпринимательского сектора и т. д.), но продолжал оставаться аутсайдером и работал из личного одолжения Папандреу. Тем не менее, к 2006 году я вступил в конфликт с его экономической командой и потому отказался даже от роли неофициального консультанта. Совершенно случайно это сблизило нас со Стурнарасом, поскольку теперь мы оба оказались удалены от Папандреу.


[Закрыть] Несколько месяцев спустя Греция обанкротилась и ей уже выделили первый кредит.

На протяжении 2010-го, этого знаменательного для Греции года Стурнарас круто поменял карьеру, заставив знакомых в изумлении заломить брови: стал директором экономического аналитического центра, первоначально учрежденного Национальной конфедерацией промышленности Греции, самой большой и самой известной «гильдией боссов» в стране, традиционно аффилированной с консерваторами из «Новой демократии». Вскоре после назначения Стурнарас принялся лоббировать типовые решения в духе свободного рынка, противоречившие социал-демократическим принципам, которых он долгое время придерживался, когда сотрудничал с ПАСОК. Впрочем, его шаг был не столько отступничеством от социалистов ПАСОК, бывших работодателей, сколько указанием на то, что должно было произойти позднее, когда выделение второго кредита потребовало создания коалиционного правительства. Стурнарас был пионером коллапса центристов, равно левых и правых, которые объединились в неделимое, откровенно дружественное «Тройке» и истеблишменту правительство; окончательную форму оно приобрело после выборов в июне 2012 года.

За месяц до выборов, в мае 2012 года, я заглянул в Афины на обратном пути в США из Берлина, где выступил на конференции, посвященной кризису евро. Приехав в Афины, я позвонил Стурнарасу. Мы встретились на следующий день в кафе в холле отеля у подножия Акрополя; обнялись, расцеловались и обменялись новостями о наших дочерях и партнерах. Переходя к делам, я проинформировал его о своих недавних беседах в Берлине с официальными лицами из Европейского центрального банка и правительства Германии, с финансовыми журналистами и так далее. Еще я упомянул о разговоре, который у меня состоялся с финансистом Джорджем Соросом. Я сказал, что Сорос согласился с моей оценкой греческой ситуации, а также с сутью моих предложений по экономической политике для Европы в целом.

Далее мы со Стурнарасом стали обсуждать греческую программу «Тройки». Было очевидно, что банкротство Греции создало трещину между нами, превратив былые разногласия в пропасть между нашими теоретическими, эмпирическими и политическими взглядами. Стурнарас настаивал на том, что программа «Тройки» вполне жизнеспособна, если взяться за ее реализацию энергично. Я попросил объяснить. Он пустился вещать со своим обычным пафосом.

– Все очень просто, – заявил он. – Программу можно выполнить, исходя из принципа трех четверок: 4-процентный годовой прирост, первичный профицит государственного бюджета на 4 % и 4 % выплачиваются кредиторам в погашение долга по пакету финансовой помощи[70]70
  Первичный профицит государственного бюджета – это разница между доходами правительства (налоги, таможенные пошлины, проценты по государственным инвестициям и т. д.) и расходами, за вычетом средств, которые государство выплачивает кредиторам для погашения долгов (проценты и покрытие основного долга).


[Закрыть].

– Ну да, это просто здорово, – ответил я. – За исключением того, что греческая экономика никак не сможет достичь одновременного 4-процентного роста и 4-процентного первичного профицита бюджета.

Если правительство публично объявит, что намерено достичь 4-процентного профицита бюджета, в мозгах любого инвестора сразу же возникнет мысль о повышении налоговых ставок – и появится естественное желание не связываться с таким правительством.

Наш разговор оказался бесплодным. Но я по-прежнему верил, что наша дружба, один из немногих сохранившихся мостов между противостоящими лагерями, является достоянием, которое можно использовать на общее благо. Прямо перед завершением беседы я сказал, что мы оба попросту обязаны оставаться друзьями. Яннис, похоже, рассчитывал на какую-то важную позицию в правительстве, тогда как мои идеи вели меня в противоположном направлении, к оппозиции. Но прежде всего мы не должны допустить вражды в наших личных отношениях. Он кивнул в знак согласия, и мы расстались, обнявшись на прощание; оглядываясь назад, думаю, что в этом объятии было мало искренности.

Два месяца спустя, незадолго до выборов в июне 2012 года, факультет экономики Университета Афин рассматривал мое заявление на отпуск за свой счет: я хотел вернуться в Остин и возобновить преподавание там. Подобное было в порядке вещей, и голосование обычно являлось сугубой формальностью, но в данном случае вдруг вспыхнула бурная дискуссия. Причина заключалась в том, что Стурнарас задал руководству факультета следующий вопрос: с какой стати Афинскому университету давать мне разрешение вернуться в Соединенные Штаты Америки, если моя цель состоит в сотрудничестве с Джорджем Соросом, который намерен шортить греческие государственные облигации?

Шортить облигацию значит сделать ставку на то, что ее стоимость упадет, фактически спекулировать, предполагая, что вложения в государственный долг страны сделаются непривлекательными для инвесторов. Если достаточное количество людей потратит достаточно средств на шортинг облигаций, доверие к последним снизится, они потеряют в стоимости, а спекулянт тем самым получит прибыль. Дикое обвинение Стурнараса состояло в том, что я будто бы спекулировал на нью-йоркских финансовых площадках в сговоре с Джорджем Соросом, дабы поживиться на понижении кредитоспособности греческого государства.

Вообще подобные обвинения – что я, будучи завзятым оппортунистом, тружусь не покладая рук над банкротством греческого государства – были излюбленным оружием моих противников. Правые антисемиты, приверженцы теории заговоров, нападали на Сороса как на иудея, замыслившего погубить христианскую (православную) Грецию. С 2010 года, с тех самых пор, как я стал публично рассуждать о банкротстве греческого государства и требовать, чтобы мы признали этот факт, упомянутые правые обратили внимание и на меня, а позже объявили меня марионеткой Сороса. Впервые услышав это обвинение в 2011 году, я немало удивился. А теперь Стурнарас добавил «перчика» к этим смехотворным обвинениям, опираясь, по-видимому, на мой рассказ о спорах с Джорджем Соросом в Берлине.

Однако факты говорили сами за себя: я никогда не покупал или не продавал – и уж тем более не шортил – облигации или акции и никогда раньше не встречался и не общался с Соросом до того группового мероприятия в Берлине весной 2012 года.

Когда мне предъявили это возмутительное обвинение, я схватился за телефон и позвонил Стурнарасу, обуздав свой гнев, насколько мог, чтобы как можно спокойнее спросить, зачем Яннис это делает. Он немедленно извинился, сославшись на «стресс» и на «дурное влияние» СМИ, якобы писавших, что я работаю на Сороса. Я сказал, что принимаю его извинения, но в глубине души сознавал, что Стурнарас пересек, как говорится, Рубикон и отныне никаких мостов между нами не существует.

Через несколько дней после выборов в июне 2012 года, когда спешно собиралось коалиционное правительство Антониса Самараса, я услышал, что Стурнараса хотят назначить новым технократическим – то есть не избранным – министром финансов страны. Он занимал этот пост два года, используя свои полномочия для реализации условий второго «спасительного» кредита настолько скрупулезно, насколько было в его силах, – а в итоге жесткая экономия, введенная сразу после волны сокращений и повышения налогов, ускорила рецессию и окончательно дестабилизировала положение правительства Самараса. Менее чем через два года после победы на выборах, в мае 2014 года, на выборах в Европейский парламент «Новая демократия» Самараса набрала голосов меньше, чем СИРИЗА, и значительно отстала от последней по опросам общественного мнения. Спустя месяц истек срок полномочий управляющего греческим центральным банком, и Самарас воспользовался этой возможностью, чтобы назначить в банк Стурнараса. Если партии истеблишмента проиграют следующие всеобщие выборы, у них, по крайней мере, останется свой человек в центральном банке, способный и готовый мешать планам нового правительства СИРИЗА. Именно так и поступил Стурнарас.

Кафе при отеле, где мы встречались в апреле 2012 года, оказалось, как выяснилось, свидетелем последнего дня нашей дружбы.