Текст книги "Завтра мы будем вместе"

Глава 7

Последние годы уходящего века скользили в моей жизни, почти не цепляя памяти. Только внешние события расставляли редкие вехи, и с ними удерживались обрывки личной истории. Меня всегда удивляло несоответствие масштабов жизни отдельного человека и общества в целом. Помню, бабуля, вспоминая день смерти Сталина, непременно добавляла: «А моя Нинка в тот день так ушами маялась, на крик кричала. Застудили девчонку в садике…» Наверное, ее дочка немало болела и до этого, как все маленькие дети, а вот, поди ты, только этот эпизод с ушами и запомнился бедной старушке на всю жизнь.

Так и эти годы – страну сотрясали разные катаклизмы: чеченские события, финансовый крах, взрывы, покушения, громкие судебные дела, а у меня все катилось гладко. Даже, напротив, некоторые общественные потрясения у меня совпадали с особенно хорошим стечением обстоятельств. В девяносто восьмом я поступила в Институт культуры, на платное обучение. На бесплатное без взяток и связей, да с моими куцыми знаниями, было не пробиться. Год мы копили с Юрой деньги, меняя рубли на баксы.

В августе случился финансовый кризис: рубль упал, а доллар вознесся до небес. Мы оказались в выигрыше, заплатили за учебу в старом масштабе цен, а накопления наши утроились. В то лето и мой вклад в семейную кассу стал заметен. После нескольких месяцев в роли примерной домохозяйки я снова устроилась на работу. Нашла место гида-переводчика в турфирме. Точнее, няньки при заезжих туристах.

Я тогда только-только английские курсы закончила и несколько книжек по истории города прочитала. Мои обязанности были просты: встретить иностранцев в аэропорту, в гостинице разместить, на автобусе до музея сопроводить, попутно сообщить, где буфеты-туалеты расположены. У них же, у иностранцев, я заработанные рубли на доллары и обменивала. Хорошо, что банкам их не доверила, все дома хранила – иначе и меня крах мог зацепить.

Трудности той осени обошли нашу семью. У Юры на судоверфи тоже все было на мази. Рабочие строили танкер для Индии, заработки их выросли.

Самого Юру выбрали бригадиром судосборщиков.

Моя учеба в институте шла нормально. Математики и физики в курсе обучения не было, а остальные предметы мне давались легко. Оставалось время и для занятий с Коленькой. Он научился хорошо считывать с губ и произносить целые фразы. Наконец-то оставил свою привычку возносить руки к небесам, но интуицию свою не растерял. Они по-прежнему с тетей Катей соревнуются, кто быстрее потерянную вещь найдет. Он ее больше бабушки Марго почитает, хотя Юрина мать пытается наладить контакт с приемным внуком. Вот только его африканские родственники нас снова обеспокоили.

Как-то вызвали меня в ОВИР и сказали, что приехал дядя мальчика из Танзании, мой старый знакомый Мурумби, и требует встречи с ребенком.

Я что-то наврала про болезнь мальчика, а сама спешно переправила Колю к Маргарите Алексеевне. В школе охранника предупредила, чтобы смотрел за ребенком, в чужие руки не отдавал. Помнила как Петров меня обвел вокруг пальца. Теперь, когда ребенок был в относительной безопасности, я могла встретиться с Мурумби.

Я приехала в гостиницу, где остановился африканский инженер. С ним у меня были связаны не только плохие, но и хорошие воспоминания. Мурумби дал мне возможность выбраться из деревни в портовый город Занзибар. Не будь этого, я бы никогда не встретила Островского и не смогла бы вернуться на родину. Если бы не опасение за судьбу мальчика, я была бы рада встрече со старым другом.

Мы зашли в ресторан, расположенный рядом с просторным вестибюлем. Сели за столик. Накрахмаленная скатерть, предупредительный официант.

Мурумби был в элегантном сером костюме, белой рубашке, строгом галстуке. Сказал, что приехал сюда по делам бизнеса. Под Петербургом намечалось строительство нового порта, в связи с чем обозначились общие интересы с портовым городом Занзибаром. Но если бы целью его визита в наш город был только бизнес! Я ждала, когда он заговорит о Коле. Мы выпили по бокалу сухого вина, Мурумби, ковыряя вилкой креветочный салат, сказал:

– Видишь ли, Гала…

– Катя, – поправила я.

– Я по привычке, извини. Видишь ли, Катя, я понимаю, что добровольно ты Коку не отдашь. Вы, Русские, одного-двух детенышей заведете и дрожите над ними.

– Вот именно. Вам-то Коля зачем? У вас детей в каждой семье – что ягод на виноградной грозди.

Что вы на моем мальчике зациклились?

– Ты права. Наши женщины много рожают, одним больше, одним меньше – роли не играет. Но Кока – особенный мальчик. Он – сын вождя. Нганг увидел его в трансовом путешествии еще до рождения, увидел и тебя. Мальчик должен был прийти ему на смену, стать колдуном. А теперь у них в племени случилась беда, какой-то мор напал, несколько человек умерли. И сам Нганг при смерти был, в бреду находился. И все слышали, как он стонал, требовал вернуть Коку. Говорил, что боги на него разгневались за то, что он потерял сына. Теперь брат выздоровел, но просил, чтобы я вернул ему Коку. Иначе, говорит, племя болеть будет. Я понимаю, вернуть мальчика будет нелегко. Мой адвокат уже обращался в международные юридические органы. К сожалению, между Россией и Танзанией отсутствуют важные для нашего дела договоренности. Но если собрать все необходимые бумаги и показания свидетелей, то можно рассчитывать на успех. Разумеется, свидетели покажут в нашу пользу, если им хорошо заплатить.

Я втянула голову в плечи. Боже мой, а если им удастся отнять у меня мальчика! Я этого не переживу, увезу его в лес, в Сибирь. Самые невероятные планы уже громоздились в моей голове, хотя я понимала, насколько они были фантастичны.

– Мурумби, мы же с тобой друзья, – с дрожью в голосе напомнила я.

– Друзья-то, Катя, друзья, – Он снова разлил вино по фужерам.

– И ты – человек цивилизованный, учился в нашем городе. Ты же не веришь во все эти глупости о белой женщине, мальчике-колдуне. Это же обычные суеверия.

– Конечно, суеверия, – согласился Мурумби, – но они иногда оправдываются. Люди-то в племени болеют.

Его логика была убийственной. А что, если… Спасительная мысль о могуществе Валерия Островского мелькнула в моей голове. Из случайных разговоров я знала, что Островский тоже занят сейчас вопросами прибрежного строительства и с его мнением считаются. Вдруг Мурумби отступит, если Островский поможет ему в делах?

– Мурумби, у тебя нет проблем с бизнесом в нашем городе? – переменила я тему.

– Проблемы всегда есть, – удивился он вопросу. – Русские партнеры не очень надежны. Как это у вас говорят: на каждом шагу рогатки ставят.

– Хочешь, я сведу тебя с нужными людьми и ты получишь то, что тебе надо, быстро и без проволочек? Но о Коле ты должен забыть.

Мурумби задумался, вытер льняной салфеткой свои полные негритянские губы. Кажется, мое предложение показалось ему интересным. Однако он стоял перед выбором: родственный долг перед братом или бизнес. К тому же он опасался, что я блефую. Свое сомнение он высказал вслух. Сказал, что его друзья, бывшие однокурсники по институту, работающие в порту, не могут ему помочь в одном щекотливом деле. И почему он должен верить мне?

– Дай слово, что оставишь Колю в покое, и все будет сделано.

– Посмотрим, когда выведешь на нужного человека, – дипломатично ответил Мурумби. – Но если человек силы не имеет, то на мою доброту не надейся, Катя. Просьба брата – для меня святое.

Вечером я связалась с Островским и обрисовала ему ситуацию. Он обещал принять участие. Целую неделю я находилась в страхе, опасаясь за Колю.

Хотя Мурумби и дал понять, что не собирается похищать ребенка, а будет действовать по закону, веры в его слова у меня не было. Наконец позвонил Островский и сказал, что вопрос с Мурумби улажен и моему Коле больше ничего не грозит. Так просто и легко рассеялись тучи над моей головой.

Не считая этой, миновавшей меня опасности, других осложнений в моей жизни не было. Работа и учеба чередовались с праздниками. Изредка мы собирались с друзьями, узнавали, как идут дела друг у друга. Но и наших друзей беды обходили стороной, хотя жизнь несла диктуемые обстоятельствами перемены. Витя-трезвенник нашел себе такую же тихую и незаметную женщину, как и он сам. Они были непременными участниками наших встреч.

А Оксана разошлась с Максом. Призналась, что наедине с ним ей приятно, но в компании его сослуживцев-банкиров чувствует себя не в своей тарелке.

Говорит, вечно жалуются на нехватку денег: то на тачку не хватает, то особняк достроить не могут.

Посмотрели бы, как простые люди живут, возмущалась она. После разрыва с Максом Оксана потеряла возможность подрабатывать у него в банке. Денег стало не хватать. Поэтому она ушла с завода и устроилась в частную компьютерную фирму. Новым местом довольна: и зарплата высокая, и люди, говорит, с иным менталитетом. Там к ней, призналась, прибился один системщик.

– Кто? – не поняла я.

Оксана пояснила, что системщик – это генерал в программировании, или, точнее, маг. Обычные программисты по книжкам учатся работать, а системщики по наитию. Потому им и платят в три раза больше, чем остальным.

– А, – кивнула я, ничего не поняв.

Выглядела Оксана на нашей последней встрече еще интереснее, чем прежде. К ее элегантности прибавилась уверенность женщины, прочно стоящей на собственных ногах. Прямо-таки нарисованное на лице чувство собственного достоинства.

По-прежнему у нее на шее блестела нитка подаренного Максимом жемчуга. Макс просто умолял Оксану оставить подарок себе в память об их совместных днях. Он сильно переживал по поводу ее ухода и до сих пор никого себе не нашел. А для Оксаны эта нитка жемчуга была первой ласточкой повышения ее благосостояния. Не зря и поговорка существует: «Деньги – к деньгам». Вот у нас тоже так получилось. Вначале мы с трудом деньги на учебу собрали, а теперь заработки у нас с Юрой сами собой в гору полезли.

Мне кажется, что закон «Подобное к подобному тянется» имеет универсальный характер. Образование у меня тоже как снежный ком накручивалось.

Вначале аттестат зрелости, потом – курсы английского, в итоге – студенткой стала. В институте я за немецкий принялась. Язык трудный, требует усилий, но постепенно и его одолела. Зато история Древнего Рима и Греции стала для меня любимым предметом, Душевной отрадой. Я на лекциях с головой в чудесные мифы погружалась, себя участницей приключений ощущала. Даже жаль становилось, когда звонок лектора мои грезы прерывал.

Островский при встречах всегда интересовался моими учебными делами, но о семейной жизни спрашивал вскользь. Он как будто был обижен, что я вышла замуж за Юру. Сам он все-таки получил развод. Инициативу проявила его жена. Валерий говорит, что рад за нее: нашла хорошего человека – такого же, как и она, учителя. Оттого и развод понадобился. Светлана Колокольцева, как оказалось, заметной роли в жизни Островского не сыграла.

Сын ее иногда приезжает к отцу из другого города, но уже самостоятельно. Он почти взрослый, четырнадцатый год пошел. Да, все наши дети подросли.

На праздниках их уже за отдельный столик не усаживаем, все вместе сидим, о жизни почти на равных разговариваем.

В последнее время я часто стала видеть Валерия Островского, но не живьем, а на телеэкране. Он решительно выступает за чистоту нашей акватории, за гуманные методы рыболовства. Он же специалист в этой области. Выяснилось, что много безобразий кругом творится: промышленные стоки в Неву спускают, в период нереста сети в водоемах ставят, и с дамбой что-то неладное происходит. Теперь, когда Валерий Островский превратился в общественного деятеля, он отдалился от меня и стал еще недоступнее. Когда я видела его на экране телевизора, мне с трудом верилось, что с этим человеком я была коротко знакома и даже была с ним близка. Рамка телеэкрана сразу возводит человека в ранг избранных, важных персон. Голова Валерия казалась крупнее, чем в жизни. Яркий свет софитов высветливал его волосы, на экране они казались почти седыми.

А может, он и в самом деле немного поседел за минувшие годы. Как-никак недавно ему стукнуло пятьдесят. Он отрастил эффектную, тоже с проседью, бородку, но она не старила его. Борода взрослит молодых, но пожилым она идет, как дорогие часы или модное пальто.

Изменилась у Валерия и манера говорить. Если раньше он был по-военному лаконичен, то теперь научился развивать свою мысль. Но это не было многословием политика – много и ни о чем. Его выступление было сходно с выступлением режиссера, ученого или писателя. Сразу обозначалась идея, приводились конкретные факты, а потом шло убедительное доказательство чьей-то некомпетентности или злого умысла.

Невольно я сравнивала Валерия со своим мужем. Юра прост, сердечен, но как-то скучен. Кроме завода, ни о чем говорить не умеет. Ходит по воскресеньям на рынок за продуктами. Вот и все его интересы. Хотя нет. Юра с Коленькой много времени проводит, записал его в судомодельный кружок. И дома они вместе модели кораблей клеят. Это учительница подсказала, что мальчику полезно общаться с говорящими сверстниками и надо его определить куда-нибудь. Да, Юра хороший муж и заботливый отец, но мне бы хотелось… Если бы я сама знала, что мне хочется!

Каждое выступление Островского по телевизору для меня – маленький праздник. Он пересыпал свое выступление пословицами, цитатами из классиков.

Я, лишь недавно сдавшая зачет по всемирной литературе, удивлялась точности его ссылок. Когда он успел прочитать столько книг! Я, будущий культуролог, только покачивала головой, слушая этого технаря, военного моряка по образованию. Он мог бы читать лекции на нашем факультете.

Но едва Юра переступал порог комнаты, я тотчас нажимала кнопку пульта и переключала канал.

Я сама не понимала, почему так делала.

Случались у нас с Островским и живые встречи.

Иногда к нему приезжали коллеги из-за границы, и он звонил, просил показать его гостям город. Такие прогулки с группой в три-четыре человека были мне полезны. Когда работаешь с целым автобусом туристов, личных бесед не возникает. Здесь – другое дело. С женщинами мы говорили о модах, о последних новинках в кино. Мужчины просто хвалили наш город и мою экскурсию. Теперь, когда я представляла перед иностранцами всех женщин Петербурга в своем лице, я с благодарностью вспоминала уроки эстетики и внешнего вида, преподанные мне Маргаритой Алексеевной. После того как мы с Юрой поженились, его мать заметно ко мне смягчилась.

Но если уроки Маргариты были для меня начальной школой хорошего вкуса, теперь у иностранцев я проходила университеты изысканного стиля. Я научилась разбираться в названиях модных домов и узнавать эксклюзивные вещи не по ярлыку, а по стилю и почерку дизайнера. Африканский загар давно сошел с моего лица, волосы слегка отросли, но я не давала им скрутиться непослушными кольцами. Приглаженные гелем, они больше не топорщились в разные стороны. Трудно было разглядеть в молодой интеллигентной женщине прежнюю девчонку-сорванца. Когда я шла с группой иностранцев, то казалась одной из них: или француженкой, или итальянкой.

– Это ваша жена? – как-то спросил Валерия один из его друзей.

– О нет, это – моя невеста, – ответил он.

Валерий в шутку иногда упоминал о своих «невестах» – так он называл всех, домогающихся его внимания. Среди них были и дамы зрелого возраста и совсем юные девушки. Он жаловался мне:

«Понимаешь, теперь, когда у меня появились положение и деньги, женщины не дают мне проходу». Я не стала напоминать ему, что девушки никогда не обходили его своим вниманием. Я только опасалась, как бы Валерий и меня не причислил к когорте охотниц за его богатством. К счастью, у меня был надежный щит – мой муж.

Я Островского уважала и по-прежнему робела перед ним. Это чувство зародилось во мне с того дня, когда я без раздумий записала его себе в отцы.

Заблуждение давно исчезло, а изначальное неравенство нашего положения сохранилось и по сей день. Выходит, мне нужен был такой светоч. Я грезила об отце-генерале и, как всякая женщина, – об идеальном возлюбленном. Фигура капитана Островского воплощала в себе два этих образа, потому я преклонялась перед ним. Однако в реальной жизни рядом со мной не было ни отца, ни прекрасного принца. Считать принцем Юру было невозможно.

А рядом подрастал еще один мужчина. Однажды меня ждало неприятное открытие: мой десятилетний мальчик таскает у меня сигареты и тайком покуривает. Кого мой сын выберет светочем?

Пока авторитетом для него была лишь я. Значит, мне следовало избавиться от пагубной привычки.

И мы с Колей дали друг другу слово – больше не курить.

Это были трудные недели, но мы выдержали.

Глава 8

Канун нового века был пронизан тревожными ожиданиями. Страшные пророчества о всевозможных несчастьях и конце света не сходили со страниц желтой прессы. Эрудиты спорили, какой год считать началом столетия: круглую цифру 2000 или следующую за ней. Вследствие чего и высшие силы, насылающие на людей и страны беды, замешкались и не проявляли себя. Год с тремя нулями прошел спокойно. Первый год нового столетия тоже вселял надежды на благополучие. Наша страна наконец стала выкарабкиваться из ямы кризиса.

Моя семья уже несколько лет была на плаву.

Юра сумел взять себя в руки: непристойное пьянство давно прекратилось. Теперь я была за него спокойна. На легкие выпивки с друзьями по субботам я закрывала глаза. Да и состояние его после этих встреч всегда было нормальным: только легкий запах спиртного да оживленный блеск в глазах. Мое мирное отношение к его субботним расслабонам мобилизовывало Юру, заставляло помнить о личной ответственности перед семьей.

Известно, когда жена начинает пилить мужа, тот превращается в капризного ребенка и перекладывает на нее вину за свои поступки. Юра, в свою очередь, терпимо относился к моему образу жизни. По выходным я часто отсутствовала, так как моя работа с туристами имела скользящий график. Вечерами продолжала учиться в институте – до диплома оставался один год. Так что хозяйство и присмотр за Колей ложились на плечи мужа.

Осень принесла неожиданные заботы – возникли осложнения в нашей турфирме. Директор предприятия сбежал за границу, прихватив часть общих денег. Мы встали перед выбором – всем сотрудникам остаться без работы или заткнуть финансовую дыру собственными средствами. Коллеги предложили мне стать директором компании и внести соответствующий пай. Мы с Юрой долго размышляли, принять ли предложение. У нас были деньги, приготовленные на учебу. Но если я их потрачу на фирму, то окончание института отодвинется по крайней мере на год. Однако учеба могла подождать, а шанс стать владельцем раскрученной туристической компании вряд ли появится вновь. И в случае успешной работы фирмы расходы на учебу перестанут быть для меня проблемой. Юра активно настаивал, чтобы я выкупила пай. Он откровенно радовался, что моя учеба прервется, а то и заглохнет вовсе – у директора фирмы работы выше головы. Удивительно, но факт: мое положение директора и совладельца фирмы смущало мужа меньше, чем мой грядущий диплом. Он уже давно понял, что мое восхождение по ступеням мировой культуры возводит между нами барьер непонимания. Увы. Постепенно Юра уступал прежние позиции непререкаемого авторитета в любой отрасли знаний и очень переживал по этому поводу.

Я внесла пай в уставный капитал фирмы и стала ее директором. Помимо общего руководства, я занялась сектором разработки новых маршрутов.

Под моим началом теперь оказались две бывшие сотрудницы Эрмитажа и несколько женщин без специального образования. Кроме всего прочего, на меня свалилось множество текущих дел, о существовании которых я прежде даже не подозревала.

Какие-то договоры, согласования с властями, с проверяющими организациями. Наша фирма была маленькая, и каждому приходилось работать за пятерых.

Несмотря на то что все мы работали в полную силу, прибыль была скромная. Наша фирма специализировалась на въездном туризме. А массовый турист шел в наш город только в период белых ночей. Но теперь лето и белые ночи были позади.

Поток туристов резко сократился. А тут еще случилось событие вселенского масштаба, враз перекрывшее и этот скромный ручеек.

Одиннадцатого сентября 2001 года планета вздрогнула и застыла в ужасе. Катастрофа потрясла и русских людей, находящихся далеко от места события.

А что говорить об американцах, англичанах и других странах этого содружества! Разом и мгновенно они в испуге отказались летать на самолетах. Дела в нашей фирме застопорились. Ни одного туриста за две недели после трагедии!

Деньги, вложенные в турфирму, прогорали. С учебой я тоже пролетела. Настроение было скверное. И вот однажды, когда я раздумывала, как наладить дела, раздался телефонный звонок. Голос с иностранным акцентом вывел меня из оцепенения.

Незнакомый мне адвокат из Америки сообщил мне, что одиннадцатого сентября в горящем небоскребе погиб мой отец. Он так и сказал – «отец». Адвокат назвал странно звучащую английскую фамилию.

Я переспросила: кто? Он извинился: «Это фамилия, под которой он жил в нашей стране. В его русских бумагах значится: Геннадий Иванович Петров». Я вздрогнула. Снова перед мысленным взором возник человек с белой тряпкой в угловом окне небоскреба, охваченного огнем. Теперь навсегда для меня этот страшный образ и мой отчим будут слиты воедино. «Вы – единственная наследница погибшего, согласно его воле зафиксированная в завещании».

Весть о деньгах меня не обрадовала. Я сказала адвокату что-то невнятное об отсутствии у нас с Петровым родства и вообще отношений. Адвокат не стал вникать в суть моих возражений. Он сообщил, что в ближайшее время вышлет часть предназначенного мне наследства, а после завершения всех формальностей я получу остальную сумму.

Юра, узнав от меня новость, отреагировал иначе. Он посоветовал взять деньги. «Ну и что, что не родной отец. А если я Кольке захотел бы наследство отвалить, разве я не имел бы права? А Петров как-никак до восьми лет тебя растил». Юра не знал пикантных обстоятельств моих взаимоотношений с отчимом, а объяснить их ему я не могла.

Однако после долгих раздумий я согласилась принять наследство. Петров был очень плохой человек, но он погиб в страшных муках и этим как бы смыл грехи со своей души. Полученные деньги решили мои финансовые проблемы. Я смогла внести плату за учебу и продолжить образование. Но эти деньги не принесли мне счастья. Вспоминая впоследствии события этого года, за точку отсчета я брала получение злополучного наследства.

* * *

Жизнь постепенно входила в новую колею. Я втиснула себя в напряженный режим, как ноги в неразношенные туфли. Руководство турфирмой и учеба по вечерам не оставляли ни единой свободной минуты.

Заботу о Коле взяла на себя бабушка Марго. Сын часто после школы ехал к ней домой и оставался там ночевать. Юра постоянно выходил на сверхурочные работы, чтобы заработать больше меня. Деньгами он компенсировал свое скромное социальное положение.

Хуже всех приходилось тете Кате. Она совсем осталась без внимания и не у дел. После перелома ноги кости ее срослись не правильно, ходить ей было трудно. Она перестала выходить на улицу: не в силах была одолеть нашу крутую лестницу и высокий этаж. Тетя Катя целыми днями одна сидела в квартире. Бог знает, какие мысли крутились в ее слабоумной голове. Опять появились необоснованные страхи, неясные опасения. Пора было показать ее врачам. Прежде каждую весну и осень я регулярно приводила ее в психдиспансер, чтобы предотвратить сезонные обострения болезни. Нынче я так закрутилась, что не успела показать ее медикам. Но откладывать ежегодный визит дальше было невозможно.

«Послезавтра идем к врачу», – сообщила я тете Кате. Она обрадовалась, стала меня целовать. Многие здоровые люди думают, что психбольные ничего не соображают, что это какие-то бездумные «овощи». Именно таких больных любят показывать режиссеры в кино. Но я-то, столько лет ухаживая за тетей Катей, знала, что психотики очень чувствительны и сами страдают от своего состояния.

Они также понимают, что врач может их подлечить дома и помочь им избежать больницы. Заточение в психбольницу всем неприятно. Как плакала тетя Катя, когда была в стационаре последний раз! Она умоляла забрать ее поскорее домой, обещала слушаться меня и вовремя принимать таблетки. Совсем как домашний ребенок, отосланный родителями в детский сад. Узнав о предстоящем походе к врачу, тетя Катя занялась стиркой, чтобы привести в порядок свою единственную праздничную блузку. Каждый выход из дому теперь был для нее праздником.

Накануне я переделала кучу дел: заключила выгодный договор с одной из гостиниц, принимающей наших клиентов; одобрила план экскурсий, составленный моей подчиненной; а также, промаявшись два часа в институте, защитила реферат по ретростилям. Усталая, я возвращалась домой. В трамвае в этот поздний час было свободно. За окнами сгущалась тьма. Я присела на переднее место, за водительской кабиной, и бездумно смотрела вдаль – свет фар освещал бегущие впереди рельсы. Вдруг мне показалось, что в коридоре света по рельсам бежит навстречу вагону женщина в белой кофте.

Вначале где-то далеко, почти незаметная, маленькая. Но она стремительно приближалась, становилась крупнее, и вдруг я узнала тетю Катю. Вот-вот трамвай задавит ее. Я кинулась к месту водителя, стала нажимать на какие-то кнопки, но затормозить ход трамвая не удавалось. Я потянула рычаг на себя, вагон оторвался от рельсов и взлетел. Внизу подо мной – улицы, дороги. И такой реалистический пейзаж – наша Лиговка, площадь Восстания, Невский проспект. Вагон вздыбился и, как ракета, совсем вертикально полетел в черное небо. Потом стенки вагона рассыпались, и я стала падать вниз.

Но до земли не долетела – проснулась. Кошмарные сны всегда кончаются пробуждением.

Все, доработалась до чертиков, пора брать отпуск.

Настоящий трамвай был цел и невредим и как раз подвозил меня к моей остановке. Я вышла из вагона, пробежала несколько метров и оказалась в своем подъезде. Хорошо, что не надо идти закоулками. На лестнице, как часто случалось, свет не горел. Раньше, когда курила, я освещала себе дорогу зажигалкой, теперь приходилось ходить на ощупь. В подъезде стояла мертвенная тишина: ни шороха, ни скрипа, ни дуновения сквозняка. Все равно я испытывала необъяснимый страх, страх темноты, преследующий меня с детства. Я медленно, держась за перила, стала подниматься по ступеням. Мне показалось, что кто-то крадется за мной по пятам. Я оглянулась, какое-то белесое пятно проплыло в моем внутреннем зрении, как порой проплывают в глазах черные мушки.

Я вновь стала подниматься по ступенькам. На уровне второго этажа лестничную клетку уже освещал уличный фонарь. Страх немного отпустил. Да и глаза мои привыкли к полутьме. Я без приключений добралась до последнего этажа, открыла своим ключом дверь квартиры. Подумала в очередной раз, что надо заменить французский замок. Каждый раз, выходя на лестницу по какой-нибудь надобности, я боялась, что дверь захлопнется. Ладно я останусь на площадке, а если тетя Катя или Коля? В квартире было тихо. Я вошла в прихожую. Так и есть, курток Юры и Коленьки на вешалке не было. Юра работает в ночную смену, а Коля должен быть у бабушки. Тетя Катя, наверное, уже спит. Я тихонько разделась, прошла на кухню, поставила чайник. Пока он грелся, поела остывшей картошки, почищенной и сваренной тетей Катей. Ну вот, пора и спать. Но какая-то тоска не отпускала меня, какой-то страх подсасывал под ложечкой. Было ощущение, что в квартире прячется кто-то чужой. Неужели я, как моя полубезумная жиличка, тоже начинаю поддаваться галлюцинациям, когда сильно устаю? Где-то я читала, что безумие заразительно. Усмехаясь над своими страхами, я все же заглянула в угол за распахнутой кухонной дверью, потом переворошила одежду на вешалке, проверила стенной шкаф. В комнате тоже, разумеется, никого не было. Я прошла в закуток, где спала тетя Катя.

Свет там я зажигать не стала, но лампа из прихожей слегка освещала и конец коридора. Вдруг мне показалось, что раскладушка тети Кати пуста. Я не поверила своим глазам, щелкнула выключателем. Так и есть: кровать даже не разобрана!

Одновременно со вспышкой света в этом уголке ясная вспышка озарила и мой мозг. Белесое пятно на кафельном полу первого этажа. Оно не было зрительным обманом! Я схватила с кухонной полки фонарь, выбежала из квартиры и направила фонарь на дно колодца лестничного пролета. Далеко внизу, распластав крестом руки, на холодном кафеле лежало неподвижное тело. Мне все стало ясно. Я кинулась к телефону вызывать «скорую», потом помчалась вниз по лестнице. Я приблизилась к тому, что недавно было тетей Катей, и сразу поняла, что она мертва. Тело было неподвижно, и в нем уже отсутствовала душа. Это она витала там, в моей квартире, и сейчас откуда-то сверху наблюдала за мной. Приехавшая через полчаса «скорая» подтвердила, что женщине уже не нужна медицинская помощь. Запоздалое раскаяние охватило меня. Врачи предупреждали, что при ее диагнозе возможен суицид, но я не верила этому: тетя Катя Даже не заводила разговоров на страшную тему. Она вынашивала свои замыслы в глубокой тайне. Возможно, страх перед очередным попаданием в больницу оказался сильнее страха смерти. И этот чертов замок, он-таки захлопнулся за ней, тем самым подтолкнув к страшному полету. Дальнейшее я помню смутно. Кто-то положил тело на носилки и вынес его из подъезда. Кто-то, наверное соседи, взяли меня под руки и отвели домой. Они же раздели меня, накачали валерьянкой и уложили спать. На несколько часов я забылась. Но ранним утром проснулась, вышла на кухню и заплакала. Все здесь напоминало о моей, по сути, единственной родственнице. Мы не были родней по крови, но души наши были близки. Картинки на кухонных шкафчиках – яркая морковка, синяя тарелочка, ситечки – были сейчас для меня не безликими рисунками, это были слова привета от ушедшей в иной мир тети Кати. Вместе с ней что-то то ли ушло, то ли еще прочнее укрепилось в моей жизни. Я поняла, что никогда моя рука не поднимется соскоблить эти картинки. Они были нужны мне самой.

Нужны не как вспомогательные бирки – память еще ни разу не подводила меня, – а как знаки, утверждающие существование зыбкого мира. Я взяла этикетку от чая, который пила незадолго до гибели тетя Катя, и тоже приклеила ее на белую поверхность дверцы шкафа.

* * *

Через несколько дней состоялись похороны и поминки. Было много посторонних, едва знакомых с усопшей или вовсе не знающих ее: товарищи Юры с работы – они помогали с похоронами, старушки из подъезда, хлопотавшие над едой, и еще невесть откуда явившиеся гости. Ни одного родного лица.