Текст книги "Завтра мы будем вместе"

Глава 12

В Петербурге меня ожидало жуткое известие: Островский арестован. Новость сообщила мне по телефону Марина, его дочь. Наши отношения с ней оставались прохладными, и пересекались мы редко.

Самоуверенная журналистка даже не пыталась скрывать неприязнь, которую ко мне испытывала.

Это чувство зародилось у нее при нашей первой встрече на балтийском полигоне. Она была тогда совсем девочкой, но ревновала отца ко всем подряд.

Опасение, что я завладею вниманием Островского, не покидало Марину и позже. Однако причиной развода ее родителей была не я.

С первых слов разговора Марина обвинила меня.

– Это ты виновата в аресте отца! Тебе и расхлебывать! – прокричала она по телефону. – И не отпирайся! Ты обязана пойти в органы и признаться во всем!

– Хорошо, хорошо, Марина, успокойся. Я все сделаю, что потребуется. – Я была растерянна и расстроенна не меньше ее. – Где мы можем с тобой поговорить? Это, полагаю, не телефонный разговор.

В назначенное время мы встретились в закусочной, недалеко от ее редакции. Здесь было людно даже среди рабочего дня. Кто-то забегал, чтобы наскоро пропустить рюмку, кто-то – перекусить на ходу. Мы с трудом отыскали свободный столик у глухой стены и заказали по чашечке кофе. Марина ничуть не походила на своего отца. Это была низкорослая коренастая девушка, небрежно причесанная, одетая в потертую кожаную куртку. Она выглядела участником нескончаемой битвы за правду и справедливость.

Марина вытащила из кармана куртки пачку сигарет и протянула ее мне. Я мотнула головой.

– Надо же, какие мы стали примерные, – фыркнула она, щелкая зажигалкой и закуривая сигарету.

Затянулась и, не отворачивая лица, выпустила в мою сторону тонкую струйку дыма. – Так вот. Отцу предъявлено совершенно чудовищное обвинение в шпионаже, а также в подкупе должностных лиц. Ради твоей особы он создал какому-то Лумумбе благоприятные условия для бизнеса, подкупив крупного чиновника. Ну-ка, выкладывай, что там за история?

Марина достала блокнот с ручкой и приготовилась записывать.

– Зачем это? – Я кивнула на блокнот. – Давай просто обсудим, что я могу сделать, куда пойти, в чем признаться.

– Пойти само собой. Но я должна написать статью, оправдывающую отца, чтобы общественное мнение было на его стороне. Я собираюсь рассказать правду, и больше ничего.

– Но я ничего не знаю про подкуп чиновника. – Мне стало жарко, я расстегнула плащ. – Мне известно лишь, что несколько лет назад в Петербург приезжал бизнесмен из Занзибара, Мурумби. Он представлял интересы своего брата, настоящего отца Коли. У нас шел разговор о том, где и с кем будет жить мальчик. Разумеется, я не собиралась отдавать ребенка. Валерий Валерьевич свел занзибарского бизнесмена с полезными людьми, помог подписать выгодный контракт о поставке портового оборудования. В благодарность за содействие Мурумби отказался от притязаний на мальчика. Но я не думаю, что Валерию Валерьевичу пришлось кому-то давать взятку. К его слову и так прислушиваются.

– Это ты так думаешь, а обвинение думает иначе. Кстати, любезная Кэт, у этого дяди были права на твоего сына?

– Прав у них никаких не было. Во-первых, согласно документам, в Африке оказалась Галина Поварова. Это жительница Сухуми, вместо которой я попала на корабль. Во-вторых, Мурумби обманом увез меня из госпиталя в Занзибаре в деревню, где жил его брат. Так что это они должны отвечать за похищение. В общем, история длинная и запутанная.

Марина быстро строчила в своем блокноте. От напряжения ее пальцы, сжимавшие ручку, побелели.

– А что, у тебя диктофона нет? – спросила я.

– Какой диктофон? Диктофон – это улика. А записи в блокноте – другое дело. Мало ли что тебе взбредет в голову наплести, лишь бы свалить вину с собственных плеч.

– Марина, пойми. Для меня арест твоего отца – беда не меньшая, чем для тебя. Я ему своим спасением из плена обязана. Так что давай говорить по существу. Чем я могу помочь?

– Ты обязана пойти в милицию и заявить, что ни с какими просьбами о помощи к Островскому не обращалась и что взятку тому чиновнику, – она назвала фамилию, – ты дала самолично.

– Я сделаю все, чтобы помочь Валерию Валерьевичу, но я боюсь запутаться в показаниях. Я ведь не давала никаких взяток.

– Ерунда. Подготовь краткую версию и стой на своем. Только не тяни резину, отправляйся поскорее к следователю.

Марина решительно затушила сигарету о массивную пепельницу, спрятала блокнот в сумку, встала и быстро, не оглядываясь, вышла из закусочной. Я заказала еще чашечку кофе, чтобы обдумать, какие слова я скажу в милиции. Но шум и гвалт вокруг не давали мне сосредоточиться.

Я продолжала мучиться над этой задачей два дня.

Чиновника, которому якобы я дала взятку, я никогда не видела, кабинет его тоже представить не могла. Может, придумать, что я подловила его на улице? Нет, все очень сложно. На мое счастье, неожиданно позвонил адвокат Островского. Узнав, что я собираюсь в милицию с повинной, он испугался.

Его гладко льющаяся по телефону речь прервалась на полуслове:

– Что вы, Екатерина Геннадиевна, ни в коем случае. Давайте так. Мы встретимся с вами и обговорим конспективно ваши возможные показания.

Эта встреча тоже состоялась в кафе, но в кафе респектабельном, где снимают верхнюю одежду и обслуживает официант. Да и сам адвокат, судя по виду, был преуспевающим. Адвоката нанял сын Островского – Максим. Думаю, услуги его были недешевы. Мои старенькие «Жигули», унаследованные от Юры, припарковались рядом с вишневым «фольксвагеном» адвоката почти одновременно.

Я пересказала адвокату свой разговор с Мариной и спросила, что мне делать.

Адвокат покачал седой головой. Он категорически запретил проявлять мне любую инициативу и куда-либо обращаться. Намерение Марины написать статью его тоже не обрадовало. Он боялся, что дочь, охваченная эмоциями, не сможет подать события в нужном ракурсе. Если и публиковать материал на эту тему, то надо искать журналиста с именем, работающего в солидном издании. Желтая газетка, с которой сотрудничала Марина, имела скандальную репутацию. В завершение своей тирады адвокат сказал:

– Пункт о взятке – самый слабый у обвинения.

Мы снимем его очень быстро. В день дачи предполагаемой взятки Островский проходил обследование в кардиологическом центре. Как только мы докажем это, одна цепочка обвинений рассыплется полностью. Опасность представляет другой пункт: незаконный экспорт технологий. Акустический модуль, использованный Островским в рыбном трале, имеет военную родословную. Он являлся частью конструкции минного тральщика. Если бы свою технологию Островский внедрил на российском рыболовном судне – другое дело. А он сотрудничал с британцами. По этой статье можно получить до пятнадцати лет.

– Пятнадцать лет! – Я уронила голову на руки, задев бокал с безалкогольным коктейлем. Бокал упал и залил скатерть темно-красным томатным соком. Подбежавший официант вытер стол и унес опрокинутый бокал. – Боже мой, да он будет совсем стариком, когда выйдет оттуда!

Я всхлипывала, не в силах удержать слезы. Адвокат взял из стаканчика свежую бумажную салфетку и протянул мне. Когда я немного успокоилась и отложила влажную скомканную бумажку в сторону, он продолжил:

– Не надо заранее оплакивать Валерия Валерьевича. Будем работать. У защиты уже есть своя стратегия по этому делу. Главное, Екатерина Геннадиевна, прошу вас, никакой самодеятельности.

После разговора с адвокатом я сделала только один самовольный шаг: попыталась навестить Островского в следственном изоляторе в «Крестах».

Как и следовало ожидать, получила отказ. Кто я Островскому? Посторонний человек.

О том, что жизнь полосатая, я знала давно. Полоса белая, полоса черная – это в порядке вещей. Теперь же я заметила, что палитра жизни гораздо сложнее. Полосы имели явный тематический оттенок.

Если с деньгами в одном месте – непруха, то и в другом – обвал. Здоровье пошатнется – болезни одна за другой липнут. В личных отношениях крушение – тогда всюду от ворот поворот. Ни любви, ни жалости, ни сочувствия от людей не дождешься.

Сейчас в моей жизни наступила полоса бумажной волокиты. Первой ласточкой стало оформление этой зимой лицензии для турфирмы. И что ни дверь – открывай кошелек, если хочешь дальше пройти. Я не говорю о примитивных взятках в конверте. Нет, на каждом этапе – свои заморочки.

Вначале государственные сборы и отчисления за каждую немудреную бумажку. Затем индивидуальный подход к властным лицам. Одному начальнику пришлось оформить льготную путевку на Лазурный берег Франции. Другому достать со скидкой билет на самолет. В итоге я многому научилась и лицензию на деятельность турфирмы получила. Но в моих действиях дотошный ревизор тоже мог бы найти состав преступления.

Пороги судебных канцелярий были выше. Там, где разрешалось войти в комнату и поговорить со служащими – секретаршей, делопроизводителем, инспектором, – все решалось легко. Я дарила клеркам коробку шоколадных конфет или коньяк и получала в итоге справку, которую они обязаны были выдать мне и без подношений. Но там, где общение проходило через окошко с решеткой, был один ответ – «не положено». Должностное лицо за пуленепробиваемым стеклом не видело и не слышало тебя в упор. Кажется, не только пули, но просьбы и слова отскакивали от гладкой холодной поверхности. И даже вложенная в паспорт зеленая купюра не помогла мне. А добивалась я только одного – встречи с Островским.

Но однажды (близился уже конец апреля) встреча наша с Валерием все же состоялась. Моей заслуги в этом не было. Адвокат добился, чтобы его подопечного отпустили домой, взяв подписку о невыезде. Сейчас такой хаос кругом творится! Русская поговорка «От сумы да от тюрьмы не зарекайся» стала самой популярной. Сколько странных судебных дел возбуждается против людей, занимающих высокие посты! Вчера еще – директор какого-нибудь акционерного общества, а сегодня – вор, взяточник, а то шпион или убийца. Но самое главное, завтра выяснится, что обвиняемый оклеветан своими конкурентами или политическими соперниками.

Хорошо, если он перенесет все тяготы. А если здоровье ненадежное? Вот прежний мэр Петербурга, Анатолий Собчак, умер не так давно, и, говорят, от несправедливых обвинений. Но с другой стороны, некоторые обвинения в адрес важных персон подтверждаются.

Адвокат сказал мне, что и Валерий стал жертвой каких-то интриг. Хотя кому он мешал – непонятно: в политику не шел, за акции не боролся. Разве что браконьерам дорогу перекрыл. Марина, несмотря на предостережение адвоката, свою статью накатала, но та прошла незамеченной. Она там в основном меня в грязи вываляла, но кому про меня читать интересно? Я – человек маленький. Подумаешь, какая-то девчонка «дала деру за границу», Это в статье так буквально было написано. Сейчас молодежь без всяких проблем за кордон уезжает – кто женихов искать, кто работу. Только один отклик на эту публикацию был. В нашу турфирму позвонил какой-то псих и сказал, что хочет на мне жениться: всю жизнь искал такую Жанну д'Арк. Ну сейчас, понятно, весна. У таких больных состояние обостряется.

Островский из тюрьмы сразу попал в больницу. За время пребывания под арестом он стал стойким гипертоником, его давление превышало все допустимые пределы. В больнице я его впервые и навестила.

Врачи предупредили меня, что больного не следует волновать, затрагивать тревожные для него темы, поэтому о его аресте мы не говорили. Я рассказывала ему только приятные новости. Говорила о своей работе, о поездке в Москву, о сундуке с игрушками, полученном в наследство. Вскользь заметила, что теперь появилась забота о пожилой сестре.

– Не такая уж она и пожилая, – заметил он. – Кажется, мы с ней ровесники? Она еще вполне могла бы зарабатывать себе на жизнь.

– У нее слабое здоровье, специальности нет. Ну куда она пойдет? Кроме меня, ей помочь некому.

– Святая ты душа, Катерина. Тебя всякий разжалобить может. Сколько ты за своей дурочкой ухаживала, а теперь заботы о сестре на себя взвалила. Твоя Алла Родионовна, поди, в сто раз легче тебя живет. Ни детей, ни внуков, только о себе, любимой, и заботы. Ты, кажется, говорила, что у нее трехкомнатная квартира? Могла бы сдавать две комнаты – не только на хлеб, но и на икру бы хватило. И дача, наверно, в Подмосковье имеется.

Знаешь, какие дачи у генералов бывают?!

– О даче она ничего не говорила, может, ее и нет вовсе.

Прагматичные высказывания Островского были мне неприятны. Я нашла единственного родного человека, сестру, и мне было не важно, достойна она восхищения окружающих или нет. Но осуждение я тоже не приемлю. Алла – честный, бескорыстный человек. Кто ее заставлял меня разыскивать, отдавать сундук? Она могла бы продать его за хорошие деньги. Как-то огрубел Островский в тюрьме, стал суше, язвительнее. Скажет тоже, сдавать комнаты, превращать свою квартиру в коммуналку. На это даже я не решилась бы, сама росла в коммунальной квартире, знаю, какая там атмосфера. И с работой он не прав.

Кто сейчас на бирже труда пороги обивает? Люди старше сорока пяти. По телевизору целая передача на эту тему была. А моей сестре даже не сорок пять, а почти на десять лет больше. Я запальчиво высказала свои соображения в защиту сестры, забыв, что Валерий болен и его нельзя волновать. Но эта тема, к счастью, его и не взволновала. Он равнодушно махнул рукой, соглашаясь с моими доводами:

– Пусть будет по-твоему.

Я вновь переключила свое внимание на него. Как же плохо Валерий выглядит: похудевший, желтовато-бледный, в масть застиранному больничному пододеяльнику. В тюрьме он перестал следить за своей щегольской бородкой и обратил ее в неряшливый, седой клок. Совсем старик.

– Валерий, хочешь, я тебя побрею?

– Что, совсем старым выгляжу? – прочитал он мои мысли.

Я смутилась.

– Нет, я думала, может, мешает. Видишь, крошка застряла. – Я стряхнула крупинку хлеба с его бороды. – Да и жарко.

Но Островский качнул головой:

– Спасибо, Катя, не надо. Еще неизвестно, где я буду через месяц-другой. А в тюрьме деду легче выжить, чем молодому. Там свои законы.

Глава 13

Белые ночи в Петербурге – это светлый небосклон в полночь, зыбкая дрожь в пространстве, крылья разведенных мостов над Невой. Но белые ночи – не только картина. Это состояние души, парящей без тела. Недаром символ города – летящий ангел на шпиле Петропавловской крепости. В это время года, в начале июня, все горожане теряют присущую им рассудительность. В эти прозрачные дни и ночи совершают они самые безумные, нелогичные и самые замечательные поступки. Потом, в промозглом октябре, с трудом верится, что это ты парил на крыльях мечты, безумствовал и был счастлив. И какая удача, если фото – или видеокамера успела зафиксировать твой полет.

Я перевернула страницу альбома и уткнулась взглядом в большую групповую фотографию – еще одно остановленное счастливое мгновение. На снимке скучноватое помещение районного ЗАГСа.

Только что инспекторша в строгом костюме объявила нас с Валерием Островским мужем и женой.

Мы вынужденно отвергли пышный Дворец бракосочетания на Неве, толпы гостей, машины, украшенные воздушными шариками и цветами. Всего этого на нашей свадьбе не было, так как Валерий все еще находился под следствием, а также под прицелом камер вездесущих журналистов. Внимание посторонних было излишним для нас, Островского и так доставали везде, даже в больнице. В этот день нам удалось «замести следы», и мы были счастливы!

На заднем плане, на стульях, выставленных в два ряда, видны наши гости: взрослые дети Валерия – Макс и Марина, моя сестра Алла, приехавшая из Москвы, мой смуглячок Коленька и Танечка, дочь Оксаны. Я остановила свой взгляд на изображении сына. Я могу им гордиться. Коля одолел трудный этап в своей жизни: шагнул в мир нормальных здоровых людей. Он научился голосом доносить свою мысль до собеседника и понимать, что говорит другой. Сын научился говорить, не слыша слов. А я научилась слышать – слышать дыхание чувств, стоящих за словами. Слова бывают так беспомощны!

Наши свидетели стоят сбоку, недалеко от инспектора. Что-то общее есть в их строгой выправке.

Погрузневший за эти годы дядя Гриша выпятил грудь, обтянутую белым морским кителем. Стройная Оксана в шелковом брючном костюме тоже вытянулась, как на параде. В центре фотографии – мы с Островским, напоминающие отца и дочь. Островский, хотя и сбрил по моей просьбе бороду, выглядит усталым и немолодым. Я, напротив, – чудо как хороша! Я тоже исполнила его желание: надела легкую воздушную шляпу с широченными полями – первую шляпу в своей жизни. С белым длинным платьем получился совершенно романтический наряд в духе тургеневского времени. Я отвела глаза от фото и посмотрела на стену: вот она, эта великолепная шляпа, висит на гвозде – свидетельница счастливого дня.

Уговорить Островского на этот брак было не просто. Да-да, история повторилась. Когда-то я сама навязалась Нежданову и вот теперь бросилась на шею Островскому. Простительным обстоятельством было в обоих случаях то, что предложения руки и сердца были уже мною получены, но отклонены. Вначале отказывалась, а потом сама проявляла инициативу. На этом сходство моих поступков и заканчивалось. Причины моих отказов были в корне противоположны. Юрия я, увы, не любила.

Островского слишком боготворила и долго считала себя недостойной его.

Я сделала свое предложение Валерию в День независимости России, двенадцатого июня. Случилось это под Сестрорецком, в том самом месте, где шесть лет назад я в одиночестве сокрушалась о пестрых событиях своей жизни. Островский накануне выписался из больницы. Он был еще слаб и даже не решился сесть за руль своей машины. Полтора месяца на щадящем лечебном режиме не смогли избавить его от последствий стресса, пережитого в тюрьме.

Мы доехали электричкой до курортной станции и почти сразу оказались на берегу Финского залива. Погода выдалась пасмурная и прохладная. Людей на пляже было мало. Влажный утрамбованный песок плавно перетекал в темную поверхность воды через невидимую границу. А вода, в свой черед, сливалась с низко нависшим серым небом. В этом пространстве было одинаково уместно и плыть, и лететь. Но мы просто шли.

Собираясь в эту поездку, я ни о чем таком не думала. Человек вышел из больницы, еще не вписался в повседневную жизнь, почему бы не развлечь его доступным способом? Подышать на взморье свежим воздухом было не только приятно, но и полезно для его ослабленного организма. Мы прогуливались вдоль берега. Высохшие трубочки прошлогоднего тростника хрустели под нашими ногами. Рокот морского прибоя дерзко встревал в нашу беседу, заглушая отдельные слова. Островский был скучен, говорил тихо, отвечал невпопад. Он резко пощипывал свою неряшливую бороду, будто пытался извлечь из нее волос, который даст ему волшебную силу и поможет решить все проблемы разом. Я понимала, Валерий нервничает.

Несмотря на временное освобождение из тюрьмы, Островский не верил в благоприятный исход своего дела, слишком много обвинений ему накрутили. Суд еще только предстоял, и военная прокуратура не дремала, вовсю собирая доказательства его шпионского умысла. Чтобы поднять Валерию настроение, я напомнила ему о том, что он знал и без меня: к защите подключились зарубежные инстанции и общественные деятели. Да и адвокат Островского был опытен и активен. Он разыскал в открытой литературе описание технологий, которые якобы считались секретными. Кроме того, недавно изменились некоторые статьи закона, предусматривающие ответственность за разглашение государственной тайны. В новой редакции возможное наказание было мягче. Но Валерия мой оптимизм только раздражал. Он вообще перестал отвечать. Я перевела разговор на другую тему:

– Посмотри. – Я протянула руку в сизую дымку над водой. – Видишь, там кронштадтский Морской собор в тумане проступает. В ясную погоду он четко виден, а сейчас – как на полотнах импрессионистов. У Мане есть похожая картина.

Десятки километров, отделяющие город-остров от берега, на котором мы стояли, стерли мелкие детали.

Казалось, что Морской собор плывет прямо по воде.

– Когда я последний раз был там (ты со мной тогда почему-то не поехала), собор находился в очень ветхом состоянии. Сколько лет прошло, но вопрос с ним так и не сдвинулся с мертвой точки.

– Сдвинулся. Я слышала, что сейчас Морской собор в Кронштадте реставрируют и скоро собираются вернуть на купол крест. Хорошо бы присутствовать при этом событии. На этот раз мы непременно поедем вместе!

Теперь добраться до Кронштадта будет просто.

Не надо дожидаться парома или катера. Защитная дамба от наводнений протянулась от Петербурга до острова, и по ней ежечасно ходят автобусы. И главное, не потребуется никаких пропусков: гриф секретности с города давно снят.

– Я бы с удовольствием поехал. Катя. Но нет у меня уверенности, что я долго буду разгуливать на свободе. От наших органов так просто не ускользнешь. Но ты обязательно поезжай, даже без меня…

Я резко прервала его, приложив палец к его губам:

– Без тебя я теперь никуда, ни шагу. И тебя одного не отпущу. – И тут же выпалила:

– Пожалуйста, Валерка, женись на мне!

Я стояла перед ним, преградив дорогу, и отчаянно смотрела в его грустные, усталые глаза. Седой, с всклоченной бородой, «Валерка» озадаченно топтался на месте. Он снова выдернул волосок из бороды, нахмурил брови. Потом, покачивая головой, напомнил, что я отказалась выйти за него, когда он был на коне: успешен и свободен. И главное, тогда он не чувствовал своего возраста, казался себе молодым, а теперь понимает, что уже старик и жизнь его закончена.

– Пойми, Катюша, мне не нужна твоя жалость.

На ней семью не построишь. Рано или поздно ты раскаешься, станешь раздражаться, ругать себя за поспешный шаг, обусловленный мимолетной эмоцией, жалеть, что погубила со мной свою молодость. Тем более, что она может пройти без меня, даже если мы поженимся.

– Какая молодость, Валерий! Мне уже тридцать четыре года, незаметно и сорок подкатит. Сын уже подросток, скоро за девками начнет бегать.

– Если тебе сорок, то мне, считай, шестьдесят, – усмехнулся Островский. – Но не в возрасте дело.

Главное, у меня нет уверенности в завтрашнем дне.

Я никого не предавал, не продавал никаких секретов, но доказать это будет непросто. К сожалению, я не смог вовремя запатентовать свое изобретение у наших бюрократов, а сразу использовал его в реальной конструкции на зарубежном сейнере. Нет, Катя. Жалости твоей я не приму.

Я сделала шаг, приблизилась к Валерию вплотную.

Он отступил в сторону. Но опять перед ним оказалась я. Набегающие на берег волны залива лизнули наши кроссовки. Свежий ветерок заметался в узком пространстве между нашими телами.

– Ноги промочишь, – рассудительно сказал Островский. Он взял меня под руку и вновь вывел на сухой тростник. И снова мы, как челноки, зашагали прежним маршрутом вдоль побережья – туда-сюда, туда-сюда.

– Валерочка, речь идет не о жалости. Я люблю тебя, любила всегда. Но прежде ты был недосягаемо высок, и я боялась раствориться в тебе, заглушить в себе самой слабые ростки собственной личности.

– А теперь, выходит, я свалился с пьедестала, арестант, и ты считаешь, что я приму любую подачку, – с горечью произнес Островский и вновь свернул в обратную сторону.

Ну вот. Опять я не смогла толково выразить свою мысль и обидела его.

– Что ты, Валера. Дело не в твоем положении, а в моем собственном. Может, я покажусь тебе нескромной, но теперь я действительно верю в себя, в свои силы. И думаю, что смогу помочь тебе, а ты – мне.

Настоящая любовь возможна только между людьми, равными по духу.

– Катенька, да о каком равенстве ты говоришь?

Ты в сто раз умнее, светлее и чище меня. Это я не достоин тебя. Воспользовался твоей беспомощностью на корабле, совратил. Солнце и море совсем разума человека лишают. А теперь я – арестант. Тут и сказать нечего. – Островский остановился, будто запнулся о невидимый камень, и сковырнул носком кроссовки песчаный бугорок.

– Нет, ты не арестант. Ты – узник совести! – На ум приходили высокие, книжные слова. Так всегда бывает, когда чувства захлестывают мысли. – Ты – самый честный и справедливый человек на земле. Вот увидишь, скоро твои враги будут посрамлены, а ты оправдан.

Теперь мы превозносили друг друга, соревнуясь в благородстве. Неожиданно Валерий поставил точку в словесных реверансах. Он остановил меня, посмотрел долгим задумчивым взглядом и крепко обнял. Тотчас неуемный ветерок попал в западню между нашими губами и затих. Теплый, нежный поцелуй выключил мое сознание. Это был первый настоящий поцелуй в моей жизни.

* * *

Я захлопнула свадебный альбом и облизнула губы. Посмотрела на часы: скоро мне выходить из дому. Но мысли по инерции еще крутились вокруг недавних и таких уже далеких событий. Лето было чудесным: аномально жарким и сухим. Судебное преследование Островского было приостановлено.

Вероятно, все сотрудники органов ушли в отпуска.

В августе мы с Валерием, как и собирались, поехали в Кронштадт. Узнали заранее, когда на купол Морского собора будут поднимать крест.

На мощенной булыжником площади у Морского собора столпились кронштадтцы и гости из Петебурга. Высоко задрав головы, все смотрят в небо.

Наступает ответственный момент. Вертолет завис над куполом, под ним на стальном тросе покачивалась махина золоченого креста, высотой с фонарный столб. Осталось совсем немного – и вот наконец основание креста касается места крепления.

Машут руками рабочие, давая знак штурману чуть-чуть подать вбок. Ось должна точно войти в паз! Но что это? То ли пилот промахнулся, то ли ветер вступил в сговор с нечистой силой! Крест неожиданно дергается, клонится набок и срывается с троса, а затем, кувыркнувшись по кровле купола, опережая гул толпы, летит вниз. Чудо было только в одном – ни один человек при этом не пострадал. Удрученные люди нехотя расходятся.

На обратном пути в Петербург пассажиры автобуса только и говорили об упавшем кресте, о том, что на Руси это издавна считалось плохим знаком.

Валерий был угрюм и эти разговоры не поддерживал. Только однажды, когда я глупо спросила его, что может последовать за этим – Кронштадт затопит или собор сгорит, – он прервал меня:

– Ну как ты можешь верить этим суевериям, Катя!

Успокойся. Конечно, неприятно, что попытка не удалась, но с городом ничего не случится. И собор будет еще долго стоять, вот увидишь!

На следующий день Валерия Островского вновь арестовали.

Два месяца я как ненормальная бегала по инстанциям. Следователь, адвокат, приемная прокуратуры – куда я только не обращалась! Добивалась свидания со своим мужем, своим капитаном. Наконец разрешение было получено. И сегодня мне предстоит первая встреча с любимым в следственном изоляторе.

Я еще раз посмотрелась в зеркало в прихожей.

Вчера купила модную шляпку, Валерию должно понравиться. Мы еще поборемся с судьбой – но теперь будем бороться вместе. Я уже закрывала дверь квартиры, когда по радио передали: «На этот раз золоченый крест на куполе Морского собора благополучно установлен». И на душе сразу стало легко!..