Текст книги "Завтра мы будем вместе"

Глава 9

В проходной порта я показала вахтеру документы Галины Поваровой и объяснила ситуацию. Охранник, скучающий на своем посту, оживился. Он вышел из будки и ткнул пальцем в сторону, где швартовалось судно моей дорожной попутчицы.

Однако я сбилась на первом же повороте и теперь плутала среди доков, складов и причальных стенок.

Теплоходы, баржи, буксиры швартовались здесь в несметном количестве. То и дело мимо проезжали автокары, чуть не сбивая меня с ног, над головой нависали стрелы башенных кранов, и веселая грубая брань сотрясала воздух. Наконец один портовый рабочий вызвался меня проводить. Оказалось, что нужное мне судно стояло на ближайшем причале, но выглядело совсем не так, как я ожидала.

Я думала, что сухогруз – эта какая-то баржа, наполненная горой щебенки, песка или другого сыпучего груза. Однако этот сухогруз выглядел почти как обычный океанский лайнер и немного походил на двухслойное пирожное. Темно-серый низ корпуса был наполовину погружен в воду, а белый сливочный борт нарядно опоясывал судно, на корме которого возвышалась тоже белая надстройка, высотой с четырех-пятиэтажный дом. Вдоль низкой палубы выставили свои размашистые стрелы приземистые грузовые краны. Именно они и сбили меня с толку: я думала, что краны стоят на причале. На палубе суетились матросы, слышались какие-то команды. Я, задрав голову, окликнула вахтенного моряка, стоявшего на верхней площадке наружного трапа. Он обрадованно замахал мне рукой и закричал, предлагая подняться на борт. Я взбежала по ступеням, протянула ему документы Гали, напомнив, что она работает коком на их судне. Матрос, не слушая меня, просмотрел бумаги и, остановив пробегавшего мимо моряка, приказал ему:

– Эй, проводи девушку к старпому.

Мой провожатый не отличался галантностью.

Напротив, в узком коридорчике он обхватил мои груди огромными лапами и крепко сжал их. Я хлестнула его по щеке. Он со смехом отстранился, отпустив сальную шутку. Мы не дошли до капитанского мостика: старпом сам шел нам навстречу.

Матрос передал меня ему и быстро удалился. Вообще суета на борту удивила меня. Внутри судна она была еще очевиднее. Кто-то слетал по поручням, минуя ступени; кто-то торопливо хлопал дверями.

Лязг, скрежет, топот крепких ботинок и другие незнакомые мне шумы заполняли пространство. Немолодой седовласый старпом с красным, задубленным на морских ветрах лицом, слушал меня с нетерпением и был явно глуховат. Он определенно не слышал, что я ему говорила. Изучив документы, он прокричал мне прямо в ухо: «Иди за мной».

Я послушно последовала за ним. Мы снова выбрались на палубу и прошли по железному настилу. Тут я увидела, что вахтенный матрос затаскивает на борт трап, а судно, натужно урча двигателями, отворачивает от причала, осуществляя какие-то маневры для удобства погрузки. Я обрадовалась, что покатаюсь. До отправления в море оставалось еще несколько часов. Мы вышли на середину портового залива. Отсюда хорошо был виден весь причал.

В этот момент я заметила девушку. Она бежала по краю бетонного берега и неистово махала голубым платком. Почти как в известной песне. Интересно, кого она провожает? И тут я узнала ее полноватую приземистую фигуру. Это была моя соседка по купе, повариха Галя. Я бесцеремонно дернула за рукав кителя моего седовласого спутника и громко прокричала ему, что вон и сама Галя прибежала.

Старпом развел руками, улыбнулся и ровным голосом проговорил:

– Не кричи так, девушка. Я прекрасно слышу, что ты говоришь. Твоя подруга опоздала. Судно уже ложится на циркуляцию, а возвращаться – плохая примета. Время отправления судна сдвинули на три часа раньше запланированного. Мы давали Галине телеграмму в Ленинград, видно, она не получила. Я уже ломал голову, кого я на камбуз отправлю, в помощь нашему коку. А тут ты подвернулась. Я посмотрел на тебя, вижу – боевая дивчина, и принял решение.

Взял всю ответственность на себя. Придется тебе потрудиться, девушка. Кстати, как твое имя?

Я ошарашенно, со страхом смотрела на него, не в силах поверить в случившееся. Тревога мурашками рассыпалась в груди. Такое случается только в кино. Мне работать помощником кока? Я и готовить-то толком не умею. А как же техникум, предстоящая защита диплома? Но вместе с набирающим скорость судном уносились прочь неприятные мысли: предстоящие объяснения с Юрой, мучения над выпускными чертежами. Даже царапина на душе, вызванная встречей со лжеотцами, тотчас затянулась сизой морской дымкой. А, гори все сизым огнем – я ухожу в море!

– Как звать, спрашиваю? – повторил свой вопрос старпом.

– Катя. Екатерина Петрова.

– Старший помощник капитана Царев, – представился он и тоном, не допускающим возражений, добавил:

– Значит, так, Катя. Придется тебе на время похода Галей зваться. В любом иностранном порту могут проверить документы членов экипажа.

Особенно если на берег будешь сходить. – Он пожевал губами, о чем-то задумался и добавил:

– Хотя нет, на берег попасть не рассчитывай. Вся наша команда спецпроверку в особом отделе проходила, а про тебя нам ничего не известно. Даже твоих настоящих документов при тебе нет. Может, ты и не Катя вовсе. Я же отвечаю за то, чтобы весь экипаж в полном составе вернулся в родную гавань.

Так что по документам ты – Галина Федоровна Поварова.

Пока я раздумывала, что мне делать, он с усмешкой добавил, что может сдать меня сейчас, пока мы не вышли из береговой зоны, властям, обвинив в том, что я проникла на судно без документов, с целью незаконного пересечения границ нашей Родины. Я уже имела опыт общения со службой безопасности на морском полигоне и знала, что доказать что-либо мне будет трудно. Что ж, Галя так Галя.

Говорят, новое имя – новая судьба. Может, и меня теперь ждет более счастливая жизнь, чем прежде.

Я было возразила, что команда знает Галю и сразу Заметит подмену. Царев усмехнулся, сказав, что я буду представлена ребятам как другая Галя. А документы мои будут лежать в его сейфе. У меня не оставалось выбора – только согласиться. Затем старпом Царев провел меня куда-то в нижние отсеки судна и передал с рук на руки боцману. Боцман, с большой, гладко выбритой головой, был немногословен и хмур.

Он закинул мою дорожную сумку в какой-то тесный кубрик. Судя по койкам, расположенным ярусами, здесь обитало два человека. По крайней мере, у меня будет подруга. Затем боцман провел меня на пищеблок, так здесь называлось кухонное хозяйство. Он скороговоркой назвал здешние помещения: камбуз, разделочная, буфетные, и тут же принялся перечислять мои обязанности. Когда он сказал: «Ну и хлеб выпекать», я совсем скисла. Мне надо было подумать и собраться с мыслями. Я несмело сказала, что устала, двое суток в поезде, хотела бы помыться с дороги и отдохнуть.

– Разговорчики, – строго прервал меня боцман. – Принимайся за работу. К обеду можешь концентраты использовать, а к ужину – чтобы нормальная еда была.

Он поискал кого-то глазами, затем прошел в разделочную, и тут я увидела лежащего на полу матроса.

– Эй, Завьялов, просыпайся, помощницу тебе привел. Она новенькая. Объясни ей, что где лежит и все прочее.

Завьялов, мой новый шеф, сонно и бессмысленно моргал глазами. Тут же я наметанным глазом поняла, что он пьян. Да и перегар от него шел не дай бог. Но боцман, казалось, не замечал его состояния. Видно, на судне привыкли к этому человеку.

Боцман выматерился и захлопнул дверь пищеблока, оставив меня один на один с этим непротрезвившимся человеком.

Завьялов снова закрыл глаза и захрапел. Я стала толкать его и трясти за плечо, но он был невменяем. Или просто притворялся таким и дрых в свое удовольствие. Я, перешагнув через его тело, прошла на камбуз, но все здесь отличалось от моей домашней кухни: огромные котлы с какими-то зажимами, захватами, рычагами. К тому же я не знала, где хранились припасы и концентраты, на какое количество человек мне надо готовить. Я вернулась в разделочную, налила ковш холодной воды и выплеснула его в лицо Завьялову. Тот сразу очухался, вытер лицо ладонью и принялся орать на меня:

– Ты что, стерва, пресную воду тратишь, она у нас на вес золота. – Однако, покачиваясь, поднялся с пола и стал вводить меня в курс дела, попутно выполняя некоторые операции.

Завьялов с раздражением откинул крышку огромного котла, похожего на домашнюю скороварку, только увеличенную в десятки раз, и налил в нее воду. Говорил он со мной грубо, цедя слова сквозь зубы. Я не понимала, за что он так злится на меня. Прежде у меня с парнями всегда были хорошие взаимоотношения. Уже позже я узнала, что от него ушла жена, пока он был в море. И он перенес свою злобу на всех женщин вообще. Кроме того, он был закоренелый алкоголик, не знаю, как его до сих пор не списали на берег. Возможно, он держался на плаву за счет былых заслуг, или Галя Поварова прикрывала его, выполняя за него работу; как бы то ни было, работник он был ненадежный. Но в тот первый день Завьялов показал мне, где лежат замороженные продукты, а где – сухие, как включать плиту, как задраивать и отдраивать крышки котлов, как разделывать мясо и крепить посуду во время сильной качки. Мне трудно было все запомнить, но приниматься за дело пришлось сразу. Он сказал, что жратву надо готовить на сорок мужиков, В это число входил и экипаж, и команда рабочих, обслуживающих груз. Я заложила в котел-скороварку концентрат гороха, подсыпала соли и с трудом задраила тяжелую крышку. Второе я не успела сделать, а время обеда уже подошло. Мы с Завьяловым разбежались по двум буфетным, чтобы переправить еду экипажу. Из одной буфетной специальный лифт поднимал еду в кают-компанию командному составу, из другой – в матросскую столовую. Тарелки, отправляемые начальству, были наряднее, но суп в те и другие емкости разливался из одного котла.

Командиров и специалистов обслужил немного протрезвевший Завьялов, меня же отправил к матросам. Злые полуголодные мужики, похлебав гороха, который я к тому же пересолила, встали из-за стола, посылая мне вместо слов благодарности острые насмешки. Но в этот первый день они были еще вполне добры, простив мне мою нерасторопность как новенькой. Скоро я поняла, что отдуваться за непросыхающего шефа мне придется и дальше. С каждым днем матросы становились все угрюмее и злее, вставая из-за стола. И причины для этого были вполне основательные. Однажды спекся в плотную лепешку фарш, когда я хотела приготовить макароны по-флотски, и мне пришлось разрезать на неровные порции этот ком. Другой раз на мелкие косточки и крошки рассыпалась не правильно размороженная треска. Только и слышалось:

«Эй, салага общипанная, опять баланда у тебя подгорела». Но хуже всего у меня шло дело с выпечкой хлеба. Я старалась как могла, но у меня ничего не получалось. То у меня выходили пригорелые сухари, то вязкая непропеченная масса. У Завьялова продолжался запой. Старпом Царев как-то подошел ко мне с отеческой, как он выразился, просьбой потерпеть, пока Завьялов не придет в норму, и взять всю ответственность на себя. Ближайший мой начальник, боцман, ни о чем не просил, он только матерился и требовал с меня то, что должен был делать Завьялов. Отчего-то он решил, что я – протеже старпома, с которым у него были свои, неизвестные мне счеты.

Мне не хватало терпения и знаний все сделать как надо: нагреть плиту до нужной температуры, разморозить продукт вовремя. Но я же не виновата, что меня этому не учили! Однако никто не принимал в расчет ни мою неопытность, ни мою молодость, ни подчиненное на камбузе положение.

С меня спрашивали как со штатного кока. Я свалилась во взрослую жизнь, как будто упала в полынью.

* * *

«Ну, что ж. Выгонят, и пусть», – думала я. Но выгонять меня было некуда. Если только выкинуть за борт. В довершение моих бед на море начался шторм – теперь я поняла, что такое ад. Судно тотчас превратилось в угрюмую крепость-тюрьму. Все иллюминаторы глухо задраили, мебель в каютах укрепили в штормовом положении, прикрепив скобами и винтами к полу и стенам. На камбузе в десять раз труднее и дольше стало вынимать и убирать посуду, размещенную в специально укрепленных отделениях. Это притом что при каждом шаге ноги расползались в разные стороны, и меня бросало от стенки к стенке. Каждый выход на палубу становился для меня подвигом. Я со страхом цеплялась за канаты леерных ограждений; за скобы, зажмуривая глаза от накатывавших на меня волн. Но и оставаться внутри я не могла. Качка выворачивала мои внутренности, и только шквал воды и яростного ветра на миг давал желанное облегчение. Особенно тяжело мне приходилось по утрам. Сдерживая тошноту, я с трудом выбиралась со своего верхнего яруса, переваливаясь за ограждающий койку бортик, и бежала в гальюн. Потом я приспособилась травить за борт. На время я даже перестала курить.

Моя соседка Маша, спавшая на нижней койке, сочувствовала мне. Она работала сестричкой в медблоке, ходила в море много лет, и качка была ей нипочем. Но Маша будто сторонилась меня. От меня вечно пахло то сырой рыбой, то мясом, то помоями. Я не всегда успевала принять душ, так как к вечеру валилась с ног от усталости. Общались мы с ней мало. Все время, свободное от дежурства в медблоке, она проводила с каким-то мотористом, которого я толком и не знала. Я же почти не имела свободного времени. И каждый новый день я шла на камбуз как на казнь.

Качка продолжалась несколько дней, мои блюда стали совершенно несъедобны. На завтрак матросы хмуро посмотрели на комок теста, лежащий в их мисках. Некоторые демонстративно отставили миски с непонятной лепешкой в сторону и встали из-за стола. Другие, давясь, съели мое варево и молча вышли из столовой. Никто не улыбнулся мне, не хлопнул ободряюще по руке, даже, на худой конец, по мягкому месту. Никто не видел во мне девушку.

Вот они, жесткие законы взрослого мира. Прежде всего эти мужчины ждали от меня примерного выполнения моих обязанностей. Я была растерянна и одинока.

Едва дождавшись окончания трапезы, я выбежала из матросской столовой на палубу и пристроилась на юте, на корме судна. Скрытая лебедками, оснасткой и трубой вентилятора, я была невидима для всех. Море еще чуть-чуть штормило, но волны уже, подчиняясь неведомому закону, разбегались за кормой двумя дорожками. Серая пелена неба едва заметно расползалась, открывая голубые прорехи.

Стихающий ветер приятно освежал лицо. Я прикоснулась щекой к мокрой прохладной поверхности кнехта – чугунной тумбы с намотанным на нее тросом – и прикрыла глаза. Нет, так я больше не могу.

Лучше головой в воду. Очередной приступ рвоты заставил меня перевеситься через фальшборт.

– Ты почему из камбуза оторвалась? – взъярился невесть откуда взявшийся боцман.

– Не могу, – оттирая рукой слюну с губ, отозвалась я.

– Сможешь. Шагом марш на камбуз!

– Отвали, черт, – в бессилии прошипела я, чувствуя, что новый ком тошноты подкатывает к горлу.

Мне казалось, что я произнесла эти слова про себя. Но боцман услышал их.

Неожиданно крепкая пощечина больно обожгла мою щеку. Будто без наркоза у меня вырвали зуб.

Я схватилась за щеку. Тошнота в тот же миг отступила. Я была почти благодарна боцману за удар.

– Я тебе покажу «отвали». На берегу свои штучки можешь выкидывать, мать твою. Здесь тебе такие номера не пройдут.

Боцман схватил меня за руку и поволок за собой, в сторону камбуза. Редкие матросы, свободные от вахты, насмешливо смотрели вслед. Представляю картинку: строгий отец тащит с прогулки провинившуюся дочь. Мысль об отце обернулась запоздалым раздражением на Китовани. Если бы не он, я бы никогда не оказалась в Сухуми и на этой чертовой шаланде.

В углу разделочной уже сосредоточенно чистил картошку мой шеф. Теперь он обращался со мной мягче, увидев, что я не закладываю его начальству и покорно тяну воз его обязанностей. Нередко он сам брался за подсобную работу, особенно когда ненадолго протрезвлялся. Завьялов не поднял головы и старался не дышать перегаром в сторону вошедшего боцмана: видно, ему тоже недавно досталось. Но удушливый запах перегара уже смешался с подгоревшим жиром, вновь вызывая во мне приступ тошноты. Я едва успела наклониться над помойным ведром в углу.

Ощутив временное облегчение, я отправилась к котлам. Вода в них уже закипала. Пора было закладывать продукты. Боцман все еще торчал на камбузе, но скоро отвалил.

Завьялов достал из шкафчика поллитровку и плеснул водки в две кружки, мне и себе.

– На, выпей, полегчает. Ты не бери в голову.

Боцман мне тоже задницу начистил.

Я взяла кружку, поднесла ко рту. А моя клятва Островскому? Э, время ли вспоминать такие пустяки. Тем более, что вслух я ничего никому не обещала. В груди в приятном предвкушении потеплело. Я ощутила кайф, будто обжигающая влага уже разлилась по моим жилам. Даже Завьялов показался мне сейчас милым, своим парнем. Я наклонилась к руке, удерживающей кружку с водкой, и с силой укусила ее. На большом пальце выступила кровь.

Кружка вывернулась из пальцев, и водка пролилась на пол. Завьялов смотрел на меня выпучив глаза.

– Ну, зря добро пропало. Ты, Галька, сумасшедшая. Не хочешь – не пей. Я тебе последнее, можно сказать, отдал. Все, баста. Мои запасы кончаются. А до ближайшего порта еще пехать и пехать.

Я замотала руку носовым платком и продолжила заниматься обедом.

Суп команда съела без обычных язвительных замечаний. Одну реплику я посчитала чуть ли не похвалой:

– Это пойло уже можно свиньям давать, не отравятся. Явный прогресс у нашей Гальки.

Кто-то натужно хохотнул.

* * *

Думаю, я никогда не забуду первые недели своего плавания на сухогрузе. Все дни слились для меня в один нескончаемый длинный день. Работа в пекле камбуза, недолгое забытье в душном кубрике. И крысы, пробегающие по трубопроводам над моей койкой. И град насмешек за спиной и в лицо. Каким простым делом мне теперь казалась учеба в техникуме: почитать книжку, валяясь на диване, состеклить чертеж, оформить лабораторки. Я бы все отдала, чтобы вернуться к тому, что потеряла по своей глупости.

И даже свадьба с Юркой Неждановым отсюда, с простора южных морей, не казалась мне устрашающим событием. Какая муха меня укусила? Чего я испугалась? Впервые после своего побега я почувствовала огромную вину перед ним. В какое положение я его поставила! А ведь он любит… любил меня. Конечно, можно считать, что я наказана. Так трудно, как на этом судне, мне никогда не было и, наверное, уже не будет. Но я должна вынести это суровое испытание, Я вернусь через полгода и все наверстаю.

Наступил адмиральский час – время матросского послеобеденного отдыха и законная передышка для меня. Я опять сидела на своем любимом месте, за лебедкой, на юте – грязная посуда подождет! Шторм затих совсем. Судно шло легко и ровно. Светило солнце. Над палубой кружили чайки.

Вдали виднелся берег, но берег чужой. Что там – Турция, Персия? Школьная география помнилась плохо, но теперь я пройду ее не по учебнику. Однако прежде всего я должна улучшить свое положение на судне, сносно работать. И я смогу. Я же не белоручка какая. И дома готовила, когда бабушка заболела. Жаль, я не прислушивалась к ее советам раньше. Я решительно встала и направилась в судовую библиотеку, чтобы спросить кулинарную книгу.

Еще через пару дней погода окончательно установилась. Волнение было минимальным, один-два балла. А меня все продолжала мучить тошнота, причем по утрам. И вдруг до меня дошло: я беременна!

И другие признаки подтверждали это. Я подсчитала сроки. Выходило, что Юра заронил в меня семечко на последней неделе практики.

И кому я буду нужна на корабле в таком виде?

А с другой стороны, я избавлюсь от тягостных обязанностей и поеду как пассажирка. Как же, тотчас пресекла я свои мечты. На каком сроке освобождают от работы? Кажется, в семь месяцев, девчонки говорили. Это я успею вокруг света проплыть и домой вернуться, а никто даже моего живота не заметит. Вот Юрка бы обрадовался! Хотя – что ему радоваться, все равно в армию идти. А вдруг отсрочку бы дали? Я думала о Юрочке с непривычной добротой, как будто и не была виновницей разрыва. Мне вдруг показалось, что все еще можно поправить. Я даже хотела дать радиограмму в Ленинград, но в последний момент передумала.

Вообще настроение мое менялось ежечасно и зависело от множества обстоятельств.

Мои кулинарные усилия принесли первые плоды. Я научилась вкусно разогревать тушенку, одобряя мясо разными приправами и соусом. И матросы отреагировали немедленно. Они стали со мной примитивно заигрывать: отпускать двусмысленные шуточки, преграждать проход в коридоре и делать тому подобные глупости. Как теперь я радовалась этим знакам внимания В конце концов, каждый выражает свои чувства как умеет. Снова мысли вернулись к моей беременности. Нет, сейчас она была совсем некстати. И я не смогу вернуться к Юре, просить у него прощения, да и поздно уже. Когда я вернусь из плавания, он будет наверняка в армии.

Ладно, пусть пока идет, как идет. У меня еще есть время подумать.

Мы, наконец, вышли из Черного моря и теперь, замедлив ход, плыли в проливе Босфор. Вначале пейзаж был довольно однообразен. Нас окружали высокие, крутые берега. Но чем ближе мы подходили к берегам Турции, тем интереснее было на них смотреть. Горы утесами спускались к берегу, и по скату гор шли виноградники, из-за которых белели виллы. Я не могла понять, что тревожит меня теперь. Почему чужие берега так неожиданно взволновали меня. Я чувствовала, что окружающий пейзаж всей своей громадой перетекает в меня. Как будто я знакомилась не с новой страной, миром, а открывала новый мир в себе. Я чувствовала себя первооткрывателем или победителем, разницы никакой. Мы вошли в бухту Золотой Рог, где располагался порт Стамбула. Настроение в команде было приподнятое. Многие собирались на берег.

Наша стоянка была технической, надо было пополнить кое-какие запасы пищи и питьевой воды.

Грузы мы везли в далекую Африку – стальные конструкции и оборудование для нового завода, который наши специалисты строили в дружественном нам государстве. Так как погрузки-разгрузки не предстояло, судно осталось стоять на рейде в заливе. Скоро к борту нашего сухогруза пришвартовался турецкий катер. По трапу поднялась полиция и таможенники, они проверили документы у тех, кто готовился сойти на берег.

Ребята надели парадную форму, намылись, начистились, гладко выбрились. Все – красавцы, как на подбор. Даже Завьялов был сегодня трезв. Старпом дал последние наставления и еще раз предупредил о времени возвращения на судно. Наконец счастливчики сошли на пограничный катер, и он помчал их к стенам Стамбула.

Я и еще несколько человек остались на судне.

Сегодняшняя ситуация подтвердила, что с чужими документами мне дороги на сушу нет. С горя я отправилась в библиотеку. Читать в таком настроении кулинарную книгу не хотелось. Я, скучая, бродила среди книжных стеллажей, выискивая что-нибудь особенное. Но все было нудно и скучно. Я взяла с полки стоящий особняком томик стихов. Прежде я не увлекалась стихами. Даже Маргарита, мать Юрки, не смогла меня заставить читать рифмованные истории. Но сейчас я взяла томик Есенина, которого проходила в школе, и полистала его. Чувствуя себя несправедливо наказанной, находящейся почти под арестом на судне, неожиданно я нашла отклик в его грустных и залихватских стихах.

Вот оно что, удивилась я сама себе, вот для чего пишут стихи – чтобы ими утолять грусть. Вдруг я увидела строки, прямо касающиеся моего нынешнего положения:

 
Никогда я не был на Босфоре,
Ты меня не спрашивай о нем,
Я в твоих глазах увидел море,
Полыхающее голубым огнем.
 

Я захлопнула томик и задумалась. А что я смогу рассказать знакомым о Босфоре, если меня спросят о нем? Была, мед-пиво пила, по усам текло, да в рот не попало? Но зато я собственными глазами видела море, полыхающее голубым или, точнее, изумрудным огнем!

– Грустишь, Катя? – услышала я голос старпома.

Старпом Царев, виновник моего захвата в кухонное рабство, единственный, кто иногда называл меня моим настоящим именем. Когда я подыхала от трудной и непривычной работы на камбузе, я ненавидела его. Теперь же, когда моя жизнь на судне стала входить в колею, я была почти благодарна ему за то, что попала в море. Море открывало мне не только незнакомый мир, но и саму себя. Я гордилась собой, что выстояла, не сломалась в первые дни. Пусть без блеска, но теперь я справлялась со своими обязанностями. Только невозможность сойти на берег удручала меня.

– Товарищ старпом, отпустите меня погулять со следующей группой матросов, – без особой надежды буркнула я.

– Не могу, Катерина. Страна, сама понимаешь, недружественная. Вот придем на разгрузку в Южную Африку, к нашим друзьям, я тебя выгуляю в своей связке, так и быть.

Я уже знала, что матросов выпускают в заморских городах гулять по трое. Чтобы вернее следили друг за другом и не вздумали сбежать. Интересно, вспомнила я своего отчима, как Петрову удалось смыться при таком надзоре и остаться в другой стране? Слова Царева о прогулке в африканском порту воодушевили меня. Наверно, такую же радость испытывает зэк, которому пожизненное заключение заменяют пусть длинным, но определенным сроком.

Обещание, данное старпомом, смягчило меня. Мы впервые разговорились по душам. В большой каюте, где размещалась библиотека, сейчас никого не было.

Круглый иллюминатор был распахнут и вместе с легким ветерком впускал в себя волнующие звуки турецкого порта, чуть приглушенные расстоянием: гортанные выкрики, лязг механизмов, гудки буксиров.

Иной мир бурлил рядом, но был бесконечно далеко.

Я избирательно рассказала старпому о своей жизни, не утаив моего побега с собственной свадьбы. Но о беременности я даже не заикнулась. Зато с особой гордостью поведала о практике минувшим летом, о своих впечатлениях от морского полигона, от людей, служивших там. В свою очередь и Царев предался воспоминаниям. Сказал, что тоже учился в Ленинграде. «Питер – столица русского флота», – добавил он. Мое ухо сразу выхватило, что он тоже заканчивал морское училище.

– Высшее военно-морское имени Дзержинского? – воскликнула я.

Нет, Макаровку, училище гражданского флота.

От разговоров о Питере мы вернулись к порту приписки нашего судна. В Сухуми Царев работал уже десять лет и знал в порту всех, и не только в порту. Оказалось, что с Гурамом Китовани он тоже пересекался по дедам, хотя они и работали в разных ведомствах. Я тут же со смешком назвала, наконец, главную причину моего появления в Сухуми – поиски отца. И сказала, что Китовани не признал меня.

– Как можно не признать такую девчонку? – шутливо возмутился Царев. Его красное лицо украсила задумчивая улыбка. – Я, как увидел тебя, сразу почувствовал характер и стойкость духа. Поверь, я людей знаю. Вот что. Давай заключим тайный союз: на время похода я буду твоим отцом.

Я остолбенела от его слов. За эти недели я успела прочувствовать, что значит быть изгоем в коллективе. И если этот человек сейчас предлагал мне свою защиту, почему я должна отталкивать его?

Между тем Царев, вдруг смущенно опустив глаза, добавил:

– Понимаешь, я по своей вине потерял дочуру.

Жена увезла ее куда-то в Сибирь, когда ей и трех лет не было. Сейчас она, поди, уже тебе ровесница. – Он почесал за ухом, потом демонстративно посмотрел на часы и решительно встал. – Мне пора. Отдыхай сегодня. Катя. Матросы на берегу в кафе да пивнушках будут грузиться. Остальным хватит того, что с утра наготовила.

Я осталась в библиотеке одна. Слова Царева об утраченной связи с дочкой не вызвали у меня никакого сочувствия. Выходило, что он в моем лице проявлял заботу о ней. Быть чьей-то заместительницей радости мало. Да и где же он раньше был, пока я кувыркалась тут, мучаясь от своей неумелости? Я еще раз с удивлением убедилась: как часто во взрослом мире ставят знак равенства между понятием «хороший работник – хороший человек». Я задумалась. Может, они правы. Может, разгильдяй не может быть человеком, достойным любви? А с другой стороны, все эти барыни в старинных романах? Они же ни черта не делали, только сидели целыми днями перед зеркалами, прихорашивались, а вечерами выезжали в свет. Их-то за что любили? Да что дамы! А кавалеры, разные скучающие печорины? Тоже отъявленные бездельники. А сколько девиц по ним сохло! Или мерки старых времен сейчас не годятся?

И вдруг меня осенило! Все зависит от места. Назвался груздем – полезай в кузов! Значит, отныне, кем бы я ни работала, куда бы ни попала, я должна соответствовать месту. А если я стану просто чьей-то женой, тогда… Тогда – опять кухня, еда и стирка. Но как же любовь? Где ее место? И вдруг я поняла, что про любовь ничего не знаю. Да что любовь, просто добрые отношения мне недоступны. Я не знала доброты и ласки в детстве, в семье. И я не умею сама быть доброй. Может, есть связь между этими двумя линиями? Как я поступила с Юрой, единственным человеком, который видел во мне хорошее и любил меня? Я злюсь на матросов, что они суровы ко мне, а что я сделала для них, исполняющих такую трудную работу?

Вопреки дарованному мне выходному я вернулась на камбуз. Я решила испечь пирог. Захотелось порадовать тех, кто нес вахту на корабле и так же, как я, был лишен возможности прошвырнуться по заманчивому миру капиталистического разврата. Хватит ныть о своей несчастной судьбе, в мире есть немало людей, кому приходится гораздо труднее.