Текст книги "Золото собирается крупицами"

9

Хисматулла старался забыть Нафису, не думать и, чтобы ничто не напоминало ему о ней, из-за нее даже редко навещал родную мать. С тех пор как он поселился на прииске, все в Сакмаеве казалось ему чужим и далеким…

Однако стоило ему забежать в деревню, как ноги сами несли его к дому Хайретдиновых – лишь бы одним глазком поглядеть на любимую.

Но Фатхия не пускала его на порог, гнала прочь и бормотала, что дочь ее законная жена Хажисултана-бая и он не должен порочить ее доброе имя и являться вот так непрошено в их дом.

Вот и сегодня, едва Хисматулла показался во дворе, как Фатхия, которой Зульфия шепнула о его приходе, выскочила на крыльцо и, опираясь на суковатую палку, стояла в дверях, поводя седой и маленькой, как у беркута, головой.

– Опять явился, нечистый?.. Нечего тут тебе делать, иди отсюда. Забудь, как открываются наши ворота!.. Не хочет тебя видеть Нафиса… Не до тебя ей!

Он пытался уговорить злую женщину, говорил тихо и просительно, точно вымаливал, как голодный, кусок хлеба, но старуха была сурова и непреклонна.

Вздохнув, Хисматулла поплелся домой, чувствуя себя усталым и больным…

Мать с утра выглядывала сына на дороге, и, когда увидела, так нежно озарилось улыбкой ее сморщенное, смуглое, как кожура спелого грецкого ореха, лицо, что у Хисматуллы что-то дрогнуло внутри, и он, как в детстве, припал к матери, бережно поддерживая обеими руками ее худенькие плечи.

– Сынок, ты небось голодный? – отстраняясь, спросила Сайдеямал. – Вот тут у меня…

– Нет, нет, потом, – сказал Хисматулла, ласково гладя ее набухшие, скрюченные от стирки пальцы. – Не хочу я, чтобы ты из-за меня опять уставала… Погоди, скоро мы лучше жить станем, потерпи…

На глазах Сайдеямал появились слезы:

– Ладно, сынок, ладно…

– Я правду говорю, – поднял голову Хисматулла. – Будет и на нашей улице праздник, вот увидишь! Хоть в старости будешь счастливой….

– Что ты, сынок, где уже нам о счастье думать? Есть скатерть, а на ней кусок хлеба, и то го довольно! Что человеку суждено аллахом, то и будет, никто никогда от своей судьбы уйти не мог… Бай рождается баем, а бедняк – бедняком, а если к кому и пристанет чужое добро, от него только одни несчастья…

– Это неправда, эсей! – горячо возразил Хисматулла. – Так баи и помещики нарочно говорят, чтобы нас опутать!

– Да зачем баю нас опутывать, сынок?

– Чтобы мы на них работали!

Сайдеямал медленно и недоверчиво покачала головой:

– Слышала я уже все это… Вот и товарищам своим, что теперь к тебе по вечерам ходят, ты тоже самое говоришь, а я так думаю, что это все не твои слова…

– Не мои? А чьи же?

– Того неверного, что с тобой на прииске работает! Так и мулла мне говорил…

– Правда, мама, одна, ее из чужих слов не составишь!

– Может, оно и верно, сынок, делай, что хочешь, я в твои дела вмешиваться не хочу… Толь ко все-таки поменьше бы ты был с тем неверным, хоть ты и говоришь, что он человек хороший, грамоте тебя учит, а все какой бы ни был – не нашей он веры, сынок…

– Только две веры у людей бывает, эсей, две самые главные, – одни верят в то, что нужно быть хорошим человеком, а другие – в то, что можно прожить и жуликом, и бесчестным…

– Боюсь я за тебя, – опять покачала голо вой мать. – Наживешь ты себе врагов с такими мыслями, и отнимут у меня моего младшенького сыночка, последыша… – Она положила голову сына перед собой на подушку и стала разглаживать его волосы, расправляя короткие рыжеватые завитки.

Они долго сидели молча. Звенел за чувалом сверчок, скреблись под нарами мыши.

– Ты бы поел да ложился – устал ведь… – сказала Сайдеямал, глядя на худое лицо с резко обозначившимися скулами, на едва заметные, только начавшие расти усы и бороду, пробивавшиеся светлым рыжеватым пушком над губой и на подбородке.

– Чуть не забыл! – Хисматулла хлопнул себя ладонью по лбу и вскочил. – Мне же еще в одно место зайти надо!..

«Не буду спрашивать его, куда он идет, – решила про себя Сайдеямал. – Зачем беспокоить пустяками? Захочет – сам скажет… Хорошо бы, сходил к Гульямал, она женщина хорошая, да и я к ней привыкла… И сама к нему тянется, и не чужая, жалко родную на сторону отпускать, – старушка еще раз оглядела сына, его помятую, в глине, одежду, ввалившиеся глаза. – Женился бы, вот и пошло бы все хорошо, и не болтался бы где попало.»

– Ты чего? – заметив, как пристально смотрит на него мать, спросил Хисматулла.

– Я? Да все мои мысли, сынок, у тебя как на ладони, – уклонилась от прямого ответа Сайдеямал. – А как там с твоей работой? Мне вчера сказали, обвал был, два человека погибли… И еще говорят, у вас там драки часто у кабака, могут и убить!

– Что ты, мама! – Хисматулла сделал удив ленное лицо. Он не хотел беспокоить мать. – Все хорошо, ничего такого не было!

– Слава аллаху! – облегченно вздохнула Сайдеямал. – А здесь, на зимовье, чего только не брешут! Говорят, людская молва в гроб загонит и гвоздями заколотит…

Едва Хисматулла вышел на улицу, как от завалинки поднялись две темные тени.

– Вы, ребята? – негромко спросил Хисматулла. – Айда отойдем немного подальше!

По небу плыли тяжелые, словно отлитые из темного свинца Тучи, изредка месяц показывал свои рога, на деревне ожесточенно передаивались собаки.

Гайзулла старался шагать в ногу с товарищами, но больная нога мешала ему, и, заметив это, Хисматулла положил руку ему на плечо и сбавил шаг. Дойдя до песчаной косы под крутым берегом, остановились.

– Покамест дела хорошо идут, – не дожидаясь вопроса, затараторил Гайзулла. – Все раз дали, ни одного листочка не осталось. Три бумажки, как и в прошлый раз, на ворота урядника наклеили – вот потеха будет! – он весело рассмеялся.

– Я же говорил тебе, что не надо этого! – строго нахмурил брови Хисматулла. – Все по– своему делаешь, самовольничаешь, так из тебя никогда революционера не получится! И говорить тише надо, вдруг тут кто в кустах рядом спит?

Ребята приумолкли, в воздухе сильно пахло расцветающей черемухой.

– На что нам твой ри… рилацинер! Мы покамест сами с усами! – обиженно пробормотал Гайзулла, шмыгая носом. – Пошли, Загит! Покамест и без рилацинера проживем…

– А вот и врешь! – в свою очередь рассмеялся Хисматулла. – Усов у тебя пока нету, разве что сейчас от обиды выросли! Брось дуться, давай о деле лучше поговорим.

– Что говорить-то! – по-прежнему шмыгая носом, но не трогаясь, однако, с места, ответил Гайзулла – Покамест я и сам, без вас, богачам отомщу! Камнями в них кидать, а дома все подожжем, петуха красного пустим, правда, Загит?

Загит кивнул головой.

– Ну, бросишь камень один раз, другой, тут тебя и поймают, в тюрьму посадят, а бай все так же будет жить припеваючи! Нет, против баев нужно не так бороться, не в одиночку, а всем на родом, понял? И ты не думай о себе, что ты всю землю на руках нести можешь, у тебя на это сил не хватит, а вот если тебе все другие помогут, вот тут баям и крышка! Если дом у бая сгорит – он новый построит, а если его убьют – то вместо него еще другой вырастет, а если сразу всех баев выгнать, вот тут и начнем мы счастливую жизнь, понял?

Жадно слушавший Гайзулла кивнул головой.

– Всех выгнать, и русских тоже? – спросил молчавший до этого времени Загит.

– Всех богачей, по всей земле! – убежденно ответил Хисматулла. – Вот поэтому и вы должны не в одиночку бороться, а сообща, с нами! Знаете, почему мулла нас против русских на страивает? Потому что ему это выгодно! Потому что он боится, что русские и башкирские бедняки вместе, заодно будут и его прогонят, понят но? – Он вынул из-за пазухи листок и передал Гайзулле. – А вот это надо тому парню пере дать, что вчера на прииск с Кэжэнского завода приехал, только потихоньку, и еще на словах ему скажи, чтобы он то, что в этой бумажке написано, на собрании прочел…

– Агай, а откуда ты все знаешь? – осмелев, перебил его Загит.

– Откуда? От одного русского, он и грамоте меня научил. Бесплатно.

– И гроша не взял? Не может быть! – недоверчиво сказал Гайзулла. – Так только в сказке бывает! Это, наверно, не русский был, а какой-нибудь дух принял вид русского…

– Да нет, самый обыкновенный, нормальный человек, очень добрый, умный, настоящий революционер! – Хисматулла усмехнулся. – Просто он для бедняка души своей не пожалеет, для него все одинаковые – и башкир, и русский, и татарин, понял? У него отец знаешь кто? Очень богатый дворянин! Как ты думаешь, зачем ему было от отца уходить и своими руками на хлеб зарабатывать? Мог ведь как сыр в масле кататься, а работает на прииске, и все потому, что людей любит, хочет их счастливыми сделать…

– И против своего отца пойдет? – испуган но спросил Загит.

– И против отца! – убежденно сказал Хисматулла. – Пошли, а то поздно уже, может, еще зайдет кто ко мне сегодня…

– А когда мы с прииска шли, навстречу много людей на лошадях проехало! – вдруг сказал Гайзулла. – Мы от них в лесу, в кустах, спрятались, они нас и не заметили!

– И муллу видели! – вставил Загит.

– Погоди, сам расскажу! – досадливо махнул рукой Гайзулла. – Я покамест старше тебя! Так вот, приклеивали мы листовку на ворота муллы, вдруг слышим – стонет кто-то. Смотрим – сам мулла под забором лежит, и кровь на щеке! Как крикнет на нас: Вон, вон, нечистый дух! – и сиганул в ворота.

– А он не видел, как вы клеили? – встревожено спросил Хисматулла.

– Не-ет, он за углом лежал, не у ворот!

Хисматулла задумался, помолчал немного.

– Все-таки книги те перепрячь в другое место, – наконец сказал он. – Вдруг обыск? Надо соблюдать осторожность… Многие знают, что ты часто у меня бываешь, можешь и на мой дом навести. Ну, у меня-то ничего нет, а у вас листовок больше не осталось?

– Немного еще осталось, – сознался Гайзулла. – Завтра раздам…

Дойдя до задворок, все трое простились и пошли в разные стороны.

10

Собравшиеся у новой шахты забойщики были молчаливы и угрюмы. То здесь, то там слышалось: «Дай огоньку», «Одолжи на затяжку». Люди сворачивали толстые, с большой палец, самокрутки, как бы желая накуриться на всю жизнь, густой черный дым самосада тяжело поднимался вверх и медленно рассеивался в воздухе Клетки то поднимались, то опускались вниз, но народу как будто не убавлялось, и даже не заметно было в толпе никакого особенного движения – будто все сговорились сегодня молчать и стоять неподвижно.

Наконец настала очередь Хисматуллы. Вместе с ним в клетку вошел Салимьян, работавший в соседнем забое. Как только клетка поползла вниз, он зажег лампу и сказал:

– Говорят, браток, с этого дня заработную плату вдвое уменьшают, не слыхал, верно или брешут?

– Верно, агай, я же тебе давно уже объяснял – теперь будут опять все уменьшать и уменьшать, а ты меня не слушал, – ответил Хисматулла. – Помнишь, рассердился еще, сказал: «Пустой разговор?»

– Ну так что ж, – смущенно оправдывался Салимьян. – Я ж человек темный, с меня и спросу нет… Да и лампы эти карбидные тогда ввели, правда, не всем достались, но я подумал, что уж раз лампы – там и крепления заменят, и вообще все к лучшему пойдет…

Он повернул винтик карбидной лампы, и вверх из форсунки вырвался длинный белый язычок пламени. Салимьян часто захлопал тяжелыми веками и вдруг не мигая уставился прямо в глаза Хисматулле:

– Что ж теперь-то делать? Научи, браток, уму-разуму! Вот и тот русский, каторжник, вид но, дело мне говорил, я его слова в одно ухо впустил, а в другое выпустил…

Другие шахтеры, вошедшие вместе с ними, придвинулись поближе и внимательно прислушивались к разговору.

– Этот наш новый управляющий Накышев – хитрая бестия, как и все другие богачи и баи, – говорил Хисматулла. – Раздал нам десяток карбидных ламп, повысил на два месяца зарплату и думает, что купил нас! А чтобы и после двух месяцев не ушли, задаток вперед на пол года выдал, понятно?

– Верно, и мне дали задаток… А у меня лампа «слепая», по старинке… – загудели шахтеры.

Хисматулла поднял руку:

– Тише, товарищи, дайте договорить! Дело не только в заработной плате… Сами видите, в каком состоянии крепления, – вот-вот несчастье случится…

Выйдя из клетки, забойщики все еще продолжали говорить. Из других забоев к стволу спешили по штреку, увидев, что скопился народ, другие шахтеры. Приподнимаясь на носки, толкаясь, они стремились проникнуть на середину круга.

– Что там такое? – спросил высокий, одетый в старый камзол парень, стараясь через го ловы других увидеть происходящее.

– Еду раздают, – пошутил кто-то.

– Кто раздает? Братцы, и меня не забудь те! – засуетился парень и, работая локтями, стал ожесточенно продираться вперед. – Где моя до– ля?! У меня семья, братишки, мама, мне тоже оставьте!

Перед парнем расступились, шахта наполнилась гулкими волнами хохота.

– Встань и слушай, товарищ, – Хисматулла улыбнулся. – Здесь особая еда раздается, для души, всем хватит, и на твою долю тоже достанется, не волнуйся!

– А ну разойдись! – крикнул спустившийся с очередной партией десятник Ганс. – Что за сборище? По местам, по местам!

– Ты что, подслушивал? – спросил кто-то из темноты.

Ганс яростно размахивал новенькой карбидной лампой.

– Ну и что? – сказал Салимьян. – Иди, иди донеси, немчура, тебе как раз за это прибавку к жалованью дадут!

– Пусть только попробует! – один из забойщиков поднял кулак. – А ну, гад, скидавай одежду, поглядим, кто сильнее – немец или русский!

– Не надо, ребята, – спокойно сказал Хисматулла. – Зачем об такую гниль руки пачкать?

– Надо будет – всегда успеем! – поддержал Хисматуллу стоящий у него за плечом Михаил.

Немец отступил было, но, увидев, что никто не трогает его, снова замахал лампой:

– Эй, эй, работайт!

Шахтеры неторопливо разошлись. Хисматулла уже почти дошел до своего забоя, когда его догнал Михаил и хлопнул по плечу:

– В десять, в пяток забое!

Хисматулла кивнул головой.

Заброшенный старый забой в конце главного штрека давно уже превратился в место тайных сходок. Шахтеры могли не опасаться того, что сюда заглянет кто-нибудь чужой, – крепления здесь были настолько плохи, что десятник обходил его за десять шагов. Часто пятый забой называли «нашей комнатой» или, в шутку, «нашими апартаментами». Слово это рабочие подхватили у Михаила, и оно прочно закрепилось за этим местом. По всему забою валялись камни и полусгнившие чурбаки, по стенам струилась вода. Многие крепления забойщики поправили здесь сами, отвели воду к главному штреку, натащили старых ящиков, чтобы было на чем сидеть, но дышать в пятом забое было тяжело, и язычок пламени над карбидной лампой то и дело тускнел, принимая зловещий красноватый оттенок.

К десяти часам сюда по многочисленным подземным лабиринтам шахты потянулись мерцающие светлые точки. Их становилось все больше и больше, и скоро в забое не было уже ни одного свободного места. Люди вставали у стен, тихо переговариваясь; Михаил, как всегда, сидел посередине, рядом с ним на ящике стояло несколько зажженных карбидных ламп.

– Что-то Петра Александровича Сумарокова не видать… – Прищурившись, Михаил оглядел собравшихся.

– Я здесь! – откликнулся низенький, коренастый человек.

– А Хисматулла где?

– Здесь, здесь! – откликнулся Хисматулла.

– Ну, тогда начнем, – Михаил улыбнулся краешками губ и встал: – Товарищи!

В забое стало тихо. Слышно было, как тяжело дышат шахтеры, как звонко падает, разбиваясь о камни, вода и отваливаются за креплениями комки глины.

– Товарищи! – повторил Михаил. – На днях по распоряжению Рамиева должны снова уменьшить заработную плату… И это не только у нас – везде такое творится! Богатеи совсем обнаглели, всю кровь нашу выпить хотят! На Ленских приисках прошла волна забастовок – вчера я узнал, что там были кровавые побоища, старателей избили казаки, много убитых и раненых, несколько человек в тюрьме!.. По всей стране сейчас поднимаются на борьбу простые бедняки, такие же, как мы с вами! Я говорил на нашем прииске со многими старателями. Они считают, что, если мы уберем с дорог Лапенкова, хозяина Кэжэнского завода, и нашего управляющего Накышева, жить станет лучше. Это неверно, товарищи! Убийство отдельных людей только вредит делу рабочего класса, делу пролетариата! Я предлагаю присоединиться к рабочим России и в ответ на уменьшение заработной платы объявить забастовку! Ни один человек не должен выйти на работу, пока Накышев не примет наши условия!.. Как ваше мнение, товарищи?

– Мы-то не выйдем, да разве в нас только дело? – сказал из угла низенький, которого Михаил называл Сумароковым. – Другие-то старатели как, те, что несознательные? Это не завод, там все-таки больше единства, легче объяснить и поднять людей на такое дело…

– Правильно говорит, – перебил его стоявший недалеко от входа парень, который еще днем пробился сквозь толпу к Хисматулле, требуя своей доли. – Мы не выйдем, нас и выгонят! А все остальные выйдут и свой кусок хлеба по лучат… Как говорится, в тесноте, да не в обиде, голоден, да зато душа спокойная. Нет, смута к добру не приведет! – Он надел поглубже мала хай и стал пробираться к выходу.

– Куда, продажная душа? – остановили его. – Доносить идешь?

– Очень надо! – оскалился парень. – Хотите с работы вылететь – так вылетайте, а я тут ни при чем!

– Не трогайте его, пусть уходит! – крикнул Михаил.

Еще не успели шаги парня затихнуть, как Михаил снова встал и продолжал говорить спокойно, как будто ничего не случилось:

– Таких людей нам надо остерегаться, они только за свою шкуру дрожат. Если бы их не было, нам уже давно жилось бы лучше! А знаете, как богачи за них держатся? Ого! Кто же им все доложит, как не такие люди?! Мы должны верить в свои силы, пока нас мало, но со временем все бедняки встанут на нашу сторону! Мы не можем больше сидеть и ждать у моря погоды, свободу надо завоевать своими руками! – Михаил поднял вверх крепкие мускулистые кулаки: – Вот этими! Сейчас, в последние дни перед забастовкой, нужно особенно усилить агитационную работу среди народных масс, это сейчас самая главная и насущная наша задача! Без под готовки забастовка может сорваться…

– А если люди не захотят?

– Захотят, – глухо сказал Сайфетдин. – Сейчас нам так трудно живется, что простой рабочий должен поверить нам…

– Верно, – согласился Михаил. – И еще вот что – через пару дней соберемся снова и обсудим ход подготовки к забастовке. Есть также у меня к вам еще один вопрос. – Михаил помол чал, внимательно оглядывая шахтеров. – До то го, как администрация объявит о снижении за работной платы, нам нужно послать туда своих представителей от лица шахтеров нашего при иска. Кого пошлем, товарищи?

– Хисматуллу! Сумарокова! Сайфетдина! – вразнобой закричали забойщики.

– Нужно человек пять, не больше, – вот за эти два дня обсудите все кандидатуры, а потом на следующем собрании решим окончательно. Делегация должна будет предъявить наши требования об увеличении заработной платы, улучшении условий труда в шахте и о лучшем снабжении прииска продуктами питания. Если администрация откажется удовлетворить эти требования, рабочие прииска в тот же день должны бросить работу!

И хотя все было ясно, старатели долго не расходились, а Михаил, окруженный со всех сторон шумно дышавшей толпой, еле успевал отвечать на вопросы рабочих…

11

С утра Загит подошел к прииску, но Гайзуллы еще не было. Стараясь согреться, он стал прыгать между старыми отвалами, изредка попадая ногой в лужицы, подернутые тонкой, хрустящей корочкой льда; корочка с треском надламывалась и тут же уходила под воду. Бледный розовый круг солнца медленно поднимался над горой, бегущая по ней дорога напоминала длинную, развернутую шкурку лаваша, чем выше поднималось солнце, тем теплее становилось вокруг. Разбросанные то здесь, то там березки были покрыты нежной и радостной зеленой дымкой; подойдя поближе, Загит увидел, что за ночь почки лопнули и показались свернутые трубочкой, клейкие острые листья со слабым свежим запахом. Загит сломал веточку, поднес к лицу и в ту же минуту увидел Гайзуллу, который, осторожно обходя ямы и бугорки, вел под руку; заметив Загита, он махнул ему свободной рукой.

– Что так долго? Я ж тут бегал, бегал, пока не согрелся… Сам же велел пораньше! – обиженно сказал Загит.

– Ток ходил смотреть, – важно ответил Гайзулла.

– Ток?

– Ну да, как глухари токуют… Никогда не видел?

– Нет…

– Ух, здорово! – Гайзулла хлопнул себя по ноге. – Ходят по поляне, ворчат, оба крылья распустили, а потом как подпрыгнут и ка-а-ак бросятся друг на друга, только перья летят!..

– А как же они тебя видели и не улетели? – удивленно спросил Загит.

– Э-э, надо знать, как подойти, чтобы не за метили! – хитро улыбнулся Гайзулла, но Фатхия тронула его за рукав, и он, вспомнив, что пришел работать, посерьезнел: – Ну ладно, хватит болтать! Ты, мать, покамест мой в тазу, а мы канаву до того вон отвала пророем, а то тяжело сюда глину таскать… Идем! – кивнул он Загиту.

В канаве росли невысокие, чахлые березки, и Гайзулла, ударив лопатой, срезал кусок коры у одной из них. На свежем срезе тотчас выступили белые капельки сока.

– Черт, – недовольно сказал Гайзулла и продолжал копать. Загит старался поспеть за ним, но не мог.

На дне ямы скоро набралась вода, и работать стало труднее, но лопата все так же ловко мелькала в руках у Гайзуллы, тогда как Загит уже выдыхался. Время от времени Гайзулла бормотал:

– С воз глины наверняка промоем, уж чет верть спички золота точно намоем… Понял? Главное, дышать ровно, понял? – Пот градом катился по лицу мальчика, и он то и дело смахивал его рукавом; становилось все жарче; наконец Гайзулла воткнул лопату в землю.

– Ты покамест еще покопай, а я к матери схожу, что-то она там остановилась… – сказал он и, подпрыгивая, захромал к Фатхии.

Фатхия неподвижно сидела на камне, держа на коленях таз, на дне которого мелко блестел песок и шлак. Лицо ее было усталым, казалось, почернело от горя, на руках явственно обозначились жилы, даже платок, несмотря на ветер, был неподвижен, – старуха крепко затянула им голову, и, когда Гайзулла подходил, на секунду ему почудилось вдруг, что мать окаменела – так вросла в камень Фатхия с тазом в руках.

– Мама, – окликнул мальчик.

– А, пришел… – тихо отозвалась Фатхия, повернув голову и стараясь на слух определить, где стоит сын. – Посмотри, нет ли золота…

Гайзулла заглянул в таз, помешал рукой песок и покачал головой:

– Покамест нету…

Набрав снова полный таз глины, он поставил его перед матерью и собрался уходить, когда Фатхия вдруг заерзала на камне, сухие руки ее беспокойно задвигались на коленях:

– Куда ты его положил, а? Я не могу найти…

– Кого? – удивился Гайзулла. – Таз возле тебя стоит…

– Куда ты делзолото, спрашиваю?

– Я же сказал, нет золота, – стараясь говорить грубее, как взрослый, ответил Гайзулла. – Ты что, совсем не слышишь?

– Ни одного знака? – недоверчиво пере спросила старуха.

– Нет же, нет! А если бы и было, что тогда? Промой еще немного, скоро домой тебя отправлю..

Фатхия, вздохнув, снова окунула таз в талую, желтую от глины воду и стала его трясти, а Гайзулла вышел на дорогу. Он заметил идущую в сторону поселка женщину с вязанкой хвороста на плечах. Женщина согласилась отвести Фатхию домой, и они вместе подошли к старухе.

– Хватит, – ласково сказал Гайзулла, отнимая у матери таз, – я нашел тебе провожатого…

– Я не устала, – покачала головой мать, цепляясь за таз.

– Не спорь, мама! Я же вижу, что устала, да и я не могу все время бегать то к тебе, то к Загиту! – возразил Гайзулла.

– Но я же еще не домыла этот таз! – растерянно пробормотала старуха. – Может быть, там есть что-нибудь?

– Ничего, я сам домою, иди. – Он бережно поднял мать с камня, и, взявшись рукой за по дол чужого казакина, Фатхия поплелась за женщиной, несущей хворост. Гайзулла долго смотрел вслед. Мать шла неуверенно, боясь попасть ногой в яму или споткнуться о придорожный камень, один раз она оглянулась и махнула рукой, и, хотя Гайзулла знал, что она не увидит его, он тоже махнул ей вслед, и что-то сжалось в груди. Только когда женщина с вязанкой и державшаяся за нее мать скрылись в лесу, он подошел к За гиту и развернул лежащий на глине узелок с хлебом.

– Покамест отдохни, – сказал он. – Перекусим…

Загит положил лопату и присел рядом с товарищем. От усталости он тяжело дышал, плечи у него ныли, ладони покрылись белыми волдырями. Он молча принялся за еду. Гайзулла ласково посмотрел на него:

– Смотри-ка, до кустарников докопал! Молодец.. Эх, нашелся бы ради нашего мученья хоть такой самородок, как тот, что отец баю от дал!

– А если дух рассердится? – испуганно спросил Загит. – Мне говорили, что если песок – еще ничего, а если большой самородок найдешь – беда!

– Мал еще рассуждать о таких вещах, – прервал его Гайзулла. – Сначала до меня до расти, а потом говори!

– Как же я дорасту? – уныло сказал За гит. – Я дорасту, а ты-то ведь за это время то же вырастешь…

– Покамест никак не дорастешь, это вер но! – рассмеялся Гайзулла. – Да если и дорастешь, все равно, что ты видел? А я с одним курэзэ весь свет обошел! Он мне и про духов рас сказал, что их на самом деле нету, понял?

– А как же? Разве тебе ногу не дух сломал? Ведь ты сам говорил…

– Не ври! – крикнул Гайзулла и покраснел. – Ничего я тебе такого не говорил, что духи есть! Я теперь знаю, их богатые выдумали, чтобы бедные им все золото принесли! Из-за них и я стал хромым, и отец мой погиб, и сестра с ума сошла, понял? Вот подожди, дай мне толь ко вырасти, когда стану, как Хисматулла-агай, Хажисултана зарежу, весь его род вырежу за то, что он с нами сделал, а потом в Оренбург поеду и Галиахмета-бая убью и всех его детей хромы ми сделаю! А тот самородок, что отец ему отдал, обратно возьму и лавку построю! – Гайзулла сжал кулаки, глаза его повлажнели от гнева и обиды. – А ты говоришь – духи! Я знаю, кто мне ногу повредил, погоди – и ему тоже за это достанется! Всем отомщу, вот только стану сильнее…

– Я не хотел тебя обидеть, – огорченно сказал Загит. – Я и сам такой, как ты, вот только ноги у меня в порядке, но я все равно даже с такими здоровыми ногами так много, как ты, не наработаю…

– Ладно, покамест хватит, – махнул рукой Гайзулла, переминаясь с ноги на ногу. – Мне еще сегодня к Хажисултану нужно, да и Хисматулла-агай велел зайти… – Гайзулла развязал платочек и протянул Загиту три крупицы золота величиной со спичечную головку. – А это отдай отцу, а то в другой раз не отпустит тебя.

Загит медленно покачал головой.

– Бери, говорю! – рассердился Гайзулла. – Иначе выброшу!

Но Загит не трогался с места. Он знал, как тяжело достались Гайзулле эти крупицы, ведь он должен был кормить всю семью, и мальчику было стыдно. Гайзулла почти силой разжал его руку и вложил в нее золото.

– Взаймы тебе даю, а как начнем мыть – вернешь! Дурачок, – ласково добавил он.

На шестой день канавка была готова, и, когда по ней покатилась, огибая камешки и большие комки глины, мутная вода, Загит даже подпрыгнул от радости. Перегороженная досками речонка бросилась к отвалам, подмывая их снизу и унося с собой глину. Гайзулла, засучив штанины до колеи, почти не выходил из ледяной воды и освобождал дорогу воде, когда отвал обрушивался сверху слишком большой глыбой и в канавке образовывалась запруда. Загит, как мог, помогал ему, и отвал постепенно таял, как сугроб. Несмотря на то что работал он уже почти неделю, Загит никак не мог понять, как это происходит, и, подталкивая лопатой крупные камни, удивленно спрашивал:

– Агай, а что толку от того, что песок уйдет с водой?

– Не твое дело! – сердился Гайзулла, которому надоели за эти дни расспросы мальчика. – Покамест копай там, где тебе сказали! Знаешь, как говорят? Яйца курицу не учат! – Но, остыв, начинал спокойно объяснять; – Эта работа называется бутаром, ее только весной можно делать, понял? То, что талая вода делает за один день, мы и за лето не могли бы сделать!

– Я не понимаю, – жалобно говорил За гит, – а как же мы найдем золото?

– Золото очень тяжелое, – важно отвечал Гайзулла, – такое тяжелое, что его вода унести не может. Камни уходят, песок уходит, а золото на дне оседает, понял? Потерпи немного, сам увидишь!

Солнце давно уже село, и темно-красные, закатные краски неба тихо таяли, расплывались, мутнели. Наступили сумерки, и Гайзулла с размаху воткнул лопату в глину:

– Хватит на сегодня!

Загит от усталости не мог выговорить ни слова. От голода у мальчика кружилась голова, руки окоченели, перед глазами плыли красные круги.

– Давай здесь переночуем, – предложил Гайзулла. Загит обессилено кивнул головой. Друзья развели костер, постелили тулуп и, при жавшись друг к другу, задремали. Сквозь слипающиеся веки Загит увидел, как маленькая яркая звездочка на самом краю неба хитровато подмигивает ему, и хотел было сказать об этом Гайзулле, но уже в следующую минуту крепко спал, прижавшись к спине старшего товарища.

Загит проснулся от холода. Гайзулла еще спал, положив голову на камень, и Загиту было жалко будить его. Еще даже солнце не показалось на востоке, но уже вовсю щебетали птицы, невдалеке, в редком березняке, щелкал соловей, бешено перекатывала камни Юргашты, а еще дальше, у шахт, стучали кирки и лопаты, от поселка доносилось мычание коров и лай собак.

Загит заметил, как вылезла у опушки на камень небольшая ящерица, в желтом брюшке ее что-то клокотало, и казалось, что ящерица долго бежала, спасаясь от кого-то, и теперь, убежав, никак не может отдышаться. Рядом, в лужице, быстрым зигзагом скользнул водяной жук; внизу, на корнях березы, высыпали жуки-солдатики

– Ты что там делаешь? – хрипло спросил Гайзулла.

Загит обернулся. Гайзулла привстал на тулупе и тер глаза кулаком.

– Поесть надо, – сказал он и вынул платок с последним куском хлеба. Мальчики поели и снова взялись за работу.

Солнце медленно поднималось над горой и скоро повисло посреди неба.

– Долго еще до обеда? Посмотри, что у меня с руками, – пожаловался Загит. Волдыри на его руках лопнули.

– Сейчас промоем бутара и, сколько найдем, обменяем на хлеб. Отведи воду в другую сторону, – с трудом шевеля потрескавшимися губами, сказал Гайзулла.

Когда на дне канавки обнажился песок, мальчики стали на коленях искать золото, ползая по руслу речки Между песчинками и шлаком блестело несколько крупинок Гайзулла осторожно взял их в руку

– Еще немножко должно быть, принеси-ка желоб…

Он поставил сделанный из широкой доски желобок, обложил его внутри ветками, прикрыл решетом. Когда по желобку побежала вода, Гайзулла стал накладывать лопатой песок, а Загит откидывал в сторону пустую породу. Вдруг кто-то тронул Гайзуллу за плечо. Мальчик обернулся.

– Мал еще, зачем ты сюда пришел? – спросил его высокий мужчина в сбитом набок малахае.

– Не твое дело, – буркнул Гайзулла.

– Смотри, сколько промыли!

К отвалу подходили люди, жадно глядя на бутар, где лежал обогащенный золотом песок.