Текст книги "Месть. Все включено"

Со стороны могло показаться, что Олег Петрович с головой погрузился в размышления, сгорбившись за рабочим столом. Но, это было не так. Точнее, не совсем так, потому что Олег Петрович либо дремал с открытыми глазами, либо грезил наяву. Последнее, очевидно, было наиболее близко к истине. Мысли, протекающие в голове господина Правилова, полностью утратили словесные очертания, превратившись в размытые, неясные образы. Да и те казались Правилову скорее какими-то бесформенными обрывками, словно остатки некогда ярких целлофановых кульков, уносимые ветром из перевернутого контейнера для мусора, не ясно, в какую сторону. То в одну тянет, то в другую волочит. Ветер – явление переменчивое: хочет дует, а хочет – нет. Выходило так, что мозг демонстрировал Олегу Петровичу какие-то произвольно отобранные и оборванные, как попало, картины. Они проплывали перед Правиловским внутренним взглядом неверные, как туман над рекой, и Правилов ни на одной не смог бы сконцентрировать внимания, даже если бы и захотел. Вначале Правилов увидел дочь. Лиличка, похоже, шла под венец, и в оглушительно белом бальном платье казалась прекрасной сказочной принцессой из какой-нибудь эльфийской легенды.

«Такая красивая стала, лапушка моя», – прошептал Правилов сквозь сон и почувствовал, как защипало в глазах. Доченька шла (Правилову казалось, парила) по залу под руку с парнем, которого Правилов видел один раз в жизни, и который ему не понравился с первого взгляда. Которого он прозвал Поганым Хлыщом, и не собирался отступать от этого. – «Хлыщ паршивый», – повторил Правилов.

«Выродок», – пробормотал Правилов через мгновение, едва разглядев на заднем плане, у стены зала, злокозненного доцента Лавриновича. Вениамин Семенович держал под руку бывшую жену Олега Петровича Анастасию и что-то ей нашептывал, вероятно, смешное, потому как жена буквально покатывалась со смеху. Картина была целиком надуманная, на свадьбу дочери Правилова не позвали.

– Пошел к матери, придурок! – сказал Правилов, изгоняя Лавриновича из головы. Доцент Лавринович послушно испарился, вместе со всей сценой. Какое-то время перед глазами ползли пятна, какие-то силуэты людей и строений, но что в точности – было не разглядеть. А потом, как бы солнце проглянуло из-за туч, и Олег Петрович увидел Анну. Анька катила на велосипеде, заливаясь таким заразительным смехом, каким не смеялся больше никто. За исключением Лилички. Правилов понесся рядом, думая только о том, чтобы племяшка не грохнулась на землю. Вокруг мелькали густые кусты, а через заросли проглядывала река. Узкая, зато быстрая, словно в горах. От воды веяло дурманящей свежестью и в ней, будто в зеркале, отражались облака. Противоположный, левый берег, был пологим и порос ивняком. А у самой кромки испачканного илом песка покачивались еле-еле кувшинки. Правый берег был обрывист и крут, усыпан корнями цепляющихся за самый гребень деревьев, а течение заворачивалось омутами. Анна свернула к обрыву. Правилов рванул следом, оступился и куда-то упал. Падая, он зажмурился, а, оглядевшись, сообразил, что очутился в совсем другом месте. Ему сразу стало промозгло и тоскливо. Света поубавилось, наполовину, как минимум. Олег Петрович встал, отряхивая штаны от грязи, оказавшейся глиной с могилы Виктора Ледового. Установленный впоследствии братвой дорогущий крест исчез куда-то вместе с мраморным подножием, и земляной бугор, укрывший Виктора Ивановича, был гол и напоминал уродливый рубец. Правилов, охнув, попятился. Хоть их и разделяло теперь два метра сырой земли, Олег Петрович каким-то образом разглядел Ледового, лежащего в дубовом гробу. Правилов беззвучно закричал, потому что руки мертвеца вовсе не покоились на груди. Ледовой скреб ногтями по крышке гроба, словно хотел куда-то отползти. Куда – Правилов не знал. Возможно, в преисподнюю, спасаясь от охотничьего ружья, каким-то образом оказавшегося в руках Правилова.

– Сука, – прохрипел из могилы Ледовой. – Сука! Ты сдал меня, урод!

Не в силах больше на это смотреть, Правилов решительно отвернулся. И нос к носу столкнулся с Аней.

– Аня? – пробормотал Правилов. – Аня?

Анна стояла за кладбищенской оградой, всем телом опершись на чей-то мраморный «парус».

– Анюта?

Племянница горько покачала головой. Ее движения сильно стесняла смирительная рубашка, запеленавшая Анну Ледовую по рукам и ногам, отчего она напоминала личинку бабочки в коконе.

– Анюта, – повторил Правилов, и из глаз племянницы скатились две крохотные кровавые слезинки. Олег Петрович в ужасе зажмурился. Когда же он снова решился распухнуть глаза, вокруг стало белым-бело.

«Метель», – подумал Правилов, оглядываясь в поисках Анны. Но той и след простыл. Злой ветер обрывался с горных пиков, пронизывая все ущелье и выбивая слезы из глаз.

– Эка все замело…

На фоне белых, словно саван, сугробов подбитые танки и бронемашины казались уродливыми черными коробками, раскиданными вдоль каменистого русла реки. Река ревела под ногами Правилова, пробиваясь между заснеженных горных отрогов, и казалась черной молнией, вышитой бисером по белой скатерти. Кроме Правилова, похоже, в ущелье никого больше не было. Только он и давно погибшая бронетехника. Правилов глубоко вздохнул и обнял руками свою седую голову. В таком виде его и застала Инна, на цыпочках войдя в кабинет.

Олег Петрович, – в полголоса позвала секретарша, вглядываясь в неподвижную фигуру шефа. Правилов окаменел в кресле, как будто сделавшись тенью воина из одноименного фильма Куросавы.[58]58
  Куросава, Акира (1910–1998), знаменитый японский режиссер, прозванный «тенно», в пер. с японского – «император». Фильмы «Гений Дзюдо», «Семь самураев», «Расемон», «Идиот», «Трон в крови», «Тень воина» и много других. Вклад Куросавы в мировой кинематограф считается бесценным


[Закрыть] Раскрытые глаза Олега Петровича показались Инне двумя погасшими прожекторами, и она повторила с ноткой истерики в голосе:

– Олег Петрович? С вами все нормально?

Правилов встрепенулся, возвращаясь откуда-то издалека. Из одному ему доступных мест, да и то, пожалуй, не всегда.

– Олег Петрович?!

– Да, Инночка…

– Ох, Олег Петрович. То-то вы меня напугали. – Инна надула щечки. – Олег Петрович? Я звоню, а вы не отвечаете. К вам Сурков на прием.

Правилов брезгливо поморщился. В возглавляемом Правиловым «Неограниченном кредите» товарищ Сурков Владимир Ульянович являлся человеком номер два. Управляющим, если выразиться точнее. Он занимал в банковской иерархии следующую за Правиловым ступеньку. Это если со стороны поглядеть. В действительности же дело обстояло иначе, и если Правилову в банке отводилась роль «свадебного генерала», то Сурков совершенно реально возглавлял штаб со всеми вытекающими из этого обстоятельства последствиями. В советские времена Сурков просиживал штаны в Госплане, где, как известно, не держали дураков. Там его и разглядел Поришайло, оттуда он его и забрал, когда Госплан, этот причудливый орган социалистического управления, приказал долго жить.

О, Артем Павлович! Этот великий собиратель человеческого янтаря на невостребованном отечественном берегу, зыбком и переменчивом, словно Берег скелетов. Тут, очевидно, следует уточнить, что в товарище Суркове товарищ Поришайло не ошибся и к моменту рождения «Неограниченного кредита» Владимир Ульянович стал в банке ушами, глазами, а иногда и руками олигарха.

– Олег Петрович? – Инна с тревогой изучала лицо Правилова. – Вы примете Владимира Ульяновича?

– Нет, – буркнул Правилов.

«Не приму я эту паскудную комитетскую харю».

– Но он очень настаивает, – Инна казалась озабоченной. – Говорит, что дело не терпит отлагательства.

– Да наплевать, – немного оживился Правилов. – Пошел бы погулять этот твой, мать его, Ульянович. Сексот кагэбистский. Гнида.

– Что же мне ему передать? – пролепетала Инна, окончательно сбитая с толку.

– А что хочешь…

Правилов встал, прошелся к окну и принялся рассматривать облака, ползущие по небу, словно пожарные невидимыми лестницами.

– Олег Петрович, – Инна заговорила с шефом, как с душевнобольным, – давайте, я вам кофе сварю. А Владимиру Ульяновичу скажу, чтобы позже зашел.

– Кофе – это дело, – согласился Правилов, не оборачиваясь. – Две чашки, если тебя не затруднит.

– Да ну, что вы, Олег Петрович?! – смутилась Инна. – Конечно же. Сколько захотите.

Через десять минут, когда Инна вновь вошла в кабинет, Правилов от окна вернулся к столу.

– Олег Петрович, ваш кофе. – Инна поставила чашку перед шефом. Запах от чашки шел восхитительный. В чем-чем, а в приготовлении кофе по-турецки Инна себе равных не знала.

– Садись, – пригласил Олег Правилов. Инна немного смутилась.

– Садись, – повторил Правилов. – Побудь со мной. Немного. – Олег Петрович невесело усмехнулся. – Я тебя надолго не задержу.

Инна присела на самый краешек.

– Тебе который год? – неожиданно спросил Правилов.

– Двадцать четыре…

Правилов кивнул.

– Почти, как моя Лиличка. – Он уставился перед собой в стол.

– Ваша дочка?

– Помню, – сказал Правилов рассеянно, возвращаясь к недавним видениям, – помню бой под Гератом…

Инна в недоумении подняла брови.

– Снега тогда навалило, – пробормотал Правилов и стало непонятно, для Инны ли его рассказ. – Перевал закрыт. И душманы… приперли нас крепко. Вот так вот приперли, – добавил Правилов, касаясь большим и указательным пальцами кадыка. – Справа горы, снизу обрыв и река. Обочины заминированы. Под сугробами до мин не докопаешься. А наступить… наступить запросто можно. Метель, туман. Не видно ни рожна. Вертушки в непогоду не летают, а в таких хреновых условиях без поддержки с воздуху… Прижали нас, короче, к земле. Головные танки подожгли. Лупят с заранее пристрелянных позиций и ни туда, ни сюда. Хоть криком кричи. Носу из-под брони не высунешь. Бьют на выбор. И тут – Саня Бандура. Своей разведротой им во фланг ударил. – Правилов рубанул кулаком по воздуху. – В общем, крепко мы их посекли. Но и нам досталось на орехи. А если б не Саня… Много он тогда народу спас…

Инна глядела на Правилова во все глаза.

Я, вообще, тот день… хорошо помню. Морозный такой. Обжигающий. Солнечные блики на снежинках играют, горы такие белые стоят, что глазам больно. А сугробы вдоль дороги в копоти. Соляра смрадно горит… У Бандуры еще канистра спирта в БМД[59]59
  Боевая машина десанта


[Закрыть] сыскалась. Саня – запасливый был мужик. Очень, знаешь ли, кстати вышло.

Олег Петрович замолчал и потупился.

– Столько народу всегда вокруг было… – добавил Правилов почти шепотом. – Где они сейчас?..

К кофе никто из них не притронулся. Повисло тягостное молчание.

– Олег Петрович, – наконец, нарушила тишину Инна, – вам Артем Павлович звонил. Я сказала – вы вышли. Просил немедленно связаться. Как только появитесь.

– Проверяющие не уехали?

– Нет, Олег Петрович. Работают. В полный рост.

– Ну, Бог в помощь, – махнул Правилов с безразличием, – авось, чего и выкопают.

– Я им сказала, что вы попозже их примете.

– Правильно сказала. – Правилов протянул Инне бумажку в половину тетрадного листка. Инна разглядела парочку надписей, сделанных твердой рукой Правилова. Печатными буквами. Одна в одну.

– Координаты моего хорошего знакомого, – сухо пояснил Правилов, избегая встревоженных глаз секретарши. – Действительно хорошего. На которого можно положиться. Он тебе с работой поможет. Я его предупредил уже, что ты завтра позвонить, и подъедешь… Ясно?

– С работой?..

– И последнее, – проигнорировал ее изумление Правилов. – Как, ты говоришь, ту женщину звали?

Инна наморщила лоб:

– Комиссарова… по-моему… Елена Борисовна. У меня записано… Если надо, то я сейчас погляжу.

– Успеешь, – Правилов удержал секретаршу жестом. В уточнении не было надобности. – Нет надобности, – сказал Правилов. – Сколько она у нас потеряла?

– Я не знаю, – отвечала Инна. – Надо поглядеть… У нее машина после мужа оставалась. И гараж. Кирпичный, говорит. На улице Закревского. Это, кажется, на Троещине.

Правилов прошагал к сейфу и выудил оттуда толстую пачку американских долларов в черно-желтой банковской упаковке.

– Шарабан!.. Ну, тысяча долларов от силы. Гараж – четыре штуки… Это, если еще капитальный, да на покупателя безголового наткнешься.

Правилов нерешительно взвесил брикет в ладони, поморщился и протянул Инне.

– На вот, тут с головой… В общем, созвонишься с ней, встретишься и передашь.

– А может? – начала Инна.

– Как говорю, так и делай, – отрезал Правилов. – Это больше, чем она потеряла в трасте, но значительно меньше, чем мне следовало бы сделать… И ничего, абсолютно ничего ей не вернет, Инна, потому как не все можно купить за деньги. Это ясно?

Инна вытаращила глаза.

– Ступай, – сказал Правилов.

– Очевидно, мне надо будет взять с нее расписку? – проговорила Инна уже от двери.

Правилов покачал головой.

Оставшись в одиночестве, Олег Петрович привел в порядок стол, опустошил пепельницу в мусоросборник, вытащил фотографию дочери из рамки и убрал в нагрудный карман. Покидая кабинет, Правилов не оглядывался. Молча пересек приемную и вышел наружу, тихонько притворив за собою дверь.

Глава 11
СТИКС[60]60
  Стикс (греч. «ненавистный») – в древнегреческой мифологии – богиня, дочь Океана и Тефиды, олицетворение первобытного мрака, и, одновременно, река, отделявшая мир живых от мира мертвых


[Закрыть]

Суббота, ближе к вечеру

Первые часы после аварии представлялись Андрею вечностью, составленной из хаотического нагромождения разрозненных отрывков, перемежаемых глубокими черными провалами. Он как будто смотрел кинопленку, предварительно старательно истоптанную и порезанную кусками, а затем склеенную как попало. Это также походило на кошмар, оставляющий поутру неприятный осадок, вроде еле уловимого и одновременно навязчиво живучего шлейфа после проехавшего через двор мусоровоза. Существенная разница заключалась в том, что кошмар разыгрывался наяву, и боль была самая настоящая. Чего-чего, а боли хватало с головой. Боли было столько, что Бандура в ней буквально купался. Он плавал в ней, будто зародыш в околоплодных водах, рискуя вот-вот захлебнуться. Вместе с тем он чувствовал, скорее на уровне подсознания, что как только она уйдет, это будет означать наступление смерти. Боль казалась единственным, что еще оставалось для него на земле. Боль была своеобразным стержнем, накладываясь на который, бессвязные, на первый взгляд, видения складывались в единую паскудную картину: «Меня зацепило. Меня куда-то везут. Мне все равно куда, потому, что я один хрен умираю».

Столкновение автомобилей осталось для него как бы за кадром. Было такое ощущение, будто десяток соскочивших с катушек рудокопов одновременно вонзили в тело кирки, поразив все, что только есть под кожей. Бандура повис на руле, будто жук из коллекции орнитолога. Что-то липкое текло по лбу и попадало в глазные впадины. Впрочем, смотреть было не на что – лопнувшее лобовое стекло превратилось в дымчатую сетку. Веки опустились. Какое-то время он еще слышал мужские голоса, матерившиеся на грани истерики. Кто-то жалобно взывал о помощи, но Андрею не было жаль.

«У меня вся грудная клетка превратилась в сплошное месиво, – на удивление спокойно, по такому случаю, констатировал Андрей. – Ребра проткнули легкие. И это полная, мать вашу, жопа».

Полость рта заполнилась кровью с быстротой дренажного колодца в хороший ливень. Он ее сплевывал, и она текла по подбородку и куда-то капала дальше, черт ее знает, куда, наверное, на штаны. По сути, ему было до лампочки.

«Я сейчас захлебнусь».

Но, ему не суждено было захлебнуться. – «По крайней мере, не в этот раз, приятель. Ты собрался слишком легко отделаться».

Кто-то, невидимый из-под ресниц, тяжело задышал в лицо чесноком. Незнакомец кряхтел, как человек, ползущий по узкому тоннелю. В сущности, так и было. Левая дверь легковушки скомкалась, как фольга от шоколадной конфеты, перед полетом в мусоросборник. Правую намертво заклинило из-за того, что от удара перекосило кузов. Крыша согнулась, и, чтобы добраться до водителя, незнакомцу пришлось заползать в салон через заднее окно.

– Ну, что там? – осведомился кто-то снаружи. Голос звучал спокойно, без отдышки. Значит, его обладатель никуда не полз.

– Откуда я, мля, знаю?! Подожди ты! – огрызнулся тот, что дышал чесноком. Затем Андрея попробовали потащить за шиворот. Ткань рубашки затрещала, Андрею показалось, что рвется плоть. Он глухо застонал. Как пациент в кресле у дантиста.

– Сдохло это падло или нет?! – торопил тот, что снаружи.

– Кажись, стонет… – доложил запыхавшийся голос.

– Пульс потрогай, лапоть. Есть или нет?

Раздался сухой треск, с которым пуговицы покинули воротник. Грубые пальцы коснулись шеи.

– Тикает. – Сообщил любитель чеснока. – Вот, мля, везучий. Живой… А ведь еще двоих наших угробил, гнида…

– Ландо. Если дышит, давай, тащи его сюда!

– Какое, тащи? У него копыта зажаты. И, брюхо рулем, кажись, проткнуло…

– Монтировку подать?

Да ну, тут без болгарки…[61]61
  Имеется в виду электроинструмент с дисковой пилой


[Закрыть]

– На х… тебе болгарка?

– Стойки срезать…

– Ломиком обойдешься.

– Ты лучше снаружи подсоби.

Пока голоса перекликались, обсуждая, как извлечь его из покореженного автомобиля, Бандура тихо уплыл.

* * *

– Пальцы! Пальцы, твою мать! – Похоже, крик принадлежал тому, кто раньше только раздавал советы. Правда, теперь его голос исказился от боли. – Смотри, Жорик, куда суешь! Что, повылазило, идиот?!

– Извини! – выдохнул чесночный Жора.

– Извини, б-дь?! Кончать за такое надо.

– Я нечаянно, Беля…

– Нечаянно, недоумок?! Ладно, теперь тяни.

Андрей все-таки вытащили из салона. При этом он на одно мгновение очнулся, представив, что теперь знает, что чувствует коренной зуб, когда его извлекают щипцами из десны. Именно, зуб, а не пациент, по дороге в медицинскую, полную кровавой слюны и ваты плевательницу.

Потом Бандура отправился в путь. Путешествие не отличалось комфортом. Ноги бороздили асфальт, голова болталась при каждом шаге носильщиков. Под запах чеснока и злое фырканье Андрей разглядел обитый жестью борт грузовика. Он сначала подумал, что перед ним катер, потому что борт раскачивался. Пока до него не дошло, что качается не борт, а он. Или, даже, точнее, его раскачивают, перед тем, как куда-то швырнуть.

– Тяжелая сволочь! – кряхтел один из носильщиков. Тот, что держал Андрея за ноги. – Ну, б-дь, на кой болт нам это надо?!

– Огнемет приказал, – ответил тот, от которого разило чесноком. Видимо, его звали Жорой.

– Что, б-дь, с того?! Огнемету надо – пускай и таскает.

– Не свисти, Беля! Давай, на счет «три»…

«Я лечу!» – с ужасом подумал Андрей, вспомнив, как Эдмона Дантеса[62]62
  Главный персонаж романа А.Дюма-отца (1802–1870) «Граф Монте-Кристо» французского писателя, до сих пор остающегося одним из самых читаемых авторов в мире, создателя приключенческих романов «Три мушкетера» (1844), «Двадцать лет спустя» (1845), «Королева Марго» (1845), «Графиня де Монсоро» (1846) и многих других


[Закрыть] таким вот образом швырнули в море. Правда, жалобы носильщиков оставляли некоторую надежду на то, что пока его кидают не с обрыва.

Эта мысль оказалась последней из вразумительных. Его тело со стуком приземлилось на дощатый пол. Вспышка боли оглушила Андрея. Потом его накрыла завеса беспамятства, такая плотная, словно ее пошили из прорезиненного брезента.

* * *

Очнувшись, Андрей обнаружил, что мир сузился до размеров кунга, в котором обычно перевозят бакалею. Его новый, сильно урезанный мирок, болтался в каком-то другом, значительно большем. Раскачивался, подпрыгивал и выдавал крены. Тело Андрея перекатывалось от стенки к стенке, как бревно в волнах. Это рано или поздно добило бы и здоровый организм. Сознание, и без того мерцавшее, как лампа при перепаде напряжения, погрузилось в темноту до того, как он догадался, что находится в кузове грузовика, на приличной скорости преодолевающего серпантины горной дороги. Подсознание, оставшееся на дежурстве, фиксировало тычки и удары, интерпретируя их по своему усмотрению. Андрею представилась подземная река, влекущая тело в неизвестном направлении. Река изобиловала бурунами и перекатами. Валы сталкивались и рычали в темноте, кругом не было ни малейшего намека на свет.

«Это Стикс, – сообщил внутренний голос со злорадным смешком, от которого, как показалось Андрею, на полмили веяло истерикой. – А это значит, что ты умер чувак. Умер, к чертовой матери».

Бандура решил для себя, что не останется перед внутренним в долгу. Что размажет его, как манную кашу об стенку.

«Мыумерли, – не преминул уточнить Андрей, и, кажется, уловил жалобный всхлип. – МЫ, чувак. А темно здесь оттого, что ни одной гребаной электрокомпании не взбредет в голову тратиться на освещение канализации. САМОЙ ГЛАВНОЙ КАНАЛИЗАЦИИ, если ты просекаешь, что у меня на уме. Канализации в глобальном масштабе».

* * *

Следующей картиной, как бы ненадолго материализовавшейся из мрака, были лица, склонившиеся над ним в лучах кирпичного заката. Не исключено, что его тело прибило к берегу, значит, эти двое были перевозчиками. Или еще кем-то из загробной погребальной команды.

«Загробная погребальная? Ты не переборщил с эпитетами, дружок?»

«Отвянь. В самый раз звучит».

– Вот. Доставили, хорька, – сказал кто-то, и Андрей уловил запах чеснока. Где-то он уже воротил нос от этой гадости. Однако не мог припомнить, где именно.

– Он, вообще, живой? – поинтересовался голос, показавшийся смутно знакомым. Бандура бы, пожалуй, опознал говорившего, если бы боль хоть на пол шага отступила.

– Леня, проверь, пожалуйста, – добавил Смутно Знакомый Голос. Грубые пальцы небрежно коснулись горла.

– Тьфу, б-дь на х… Юшкой измазался.

Бандура держал бы пари, что об него вытерли руку.

– Пульс есть, Леня?

– Есть, б-дь на х… Сучку приволочь, чтобы опознала?

– Зачем? В этом нет надобности. Я и без нее его прекрасно узнал.

– Шутишь?

– Серьезно, Леня. Как он вообще?

– Я, б-дь, не костоправ. Хрен его разберет. Похоже, скоро копыта отбросит. Смотри, как головой звезданулся. Жалко, б-дь на х… шею не свернул. На кой болт ты его вообще сказал сюда тащить, а Вацик? Кинули б в кювет, и порядок.

– Ладно. Везите в Ястребиное.

– Вацик?! Ну на х… этот цирк?! Мало тебе, б-дь, на жопу проблем?! Больше, б-дь, заняться нечем?

Однако, проблем обладателю Смутно Знакомого Голоса, очевидно, было мало. Собственно, это и спасло Андрея. Дурацкая прихоть Бонифацкого. Ну, или какой-то утонченный замысел, так и оставшийся неизвестным окружающим, поскольку не был воплощен в жизнь. В силу многих причин.

Лязгнула, захлопнувшись, обитая жестью дверь кунга, и вскоре кузов снова отправился в пляс. Какое-то время грузовик ехал по асфальту, пока не свернул на проселок. Колея, очевидно, изобиловала валунами, грузовик подпрыгивал на жестких рессорах, от чего тело Бандуры скакало, как горох на сковородке. Он несколько раз терял сознание, а, приходя в себя, удивлялся, что по-прежнему жив.

* * *

Когда пытка тряской закончилась, и двери будки распахнулись, небо было темно-фиолетовым, пересыпанным звездной пылью. Свежий ветерок скатывался с гор и ласково трепал волосы. Ту их часть, что не слиплась колтунами в подсыхающей крови.

Бандуру бесцеремонно вытянули из кунга и бросили на носилки.

– Раз, два, взяли?

– Ага, давай.

Покачивание возобновилось. Андрея куда-то понесли. Он, зажмурившись, застонал. В довершение ко всему прочему, теперь его еще и тошнило.

– Плохо тебе? – поинтересовались сверху. – Да, штрих, отгреб ты по полной программе. Если бы меня так покорежило, так лучше сразу подохнуть.

– Тут ты прав. Я тоже так думаю.

«Черта с два, дегенераты, – захотелось крикнуть Андрею. – Вы бы на моем месте пресмыкались в грязи, и вымаливали хотя бы морфий».

Вместо этого он замычал.

– Не переживай, – заверили его сверху. – Скоро перекинешься и все будет ништяк.

– Да, колбасит парня. Слушай, анекдот знаешь? Едут три телки на такси. Одна говорит: «Девочки, ох и больно рожать». Вторая: «Знала бы ты, каково двойню рожать?! Вот где приходы». Третья им: «Я тройню родила. Вот это кошмар, так кошмар, жуть, мля». Тут таксист поворачивается и говорит: «Девочки, а никого из вас стальной арматурой по яйцам не били?»

Носилки опустились на землю. Звякнула отодвигаемая щеколда, скрипнула дверная пружина. Андрей снова забылся.

* * *

Бандура очнулся от пронзительного холода и слепящего света, льющегося с чисто выбеленного потолка. Если б не потолок, он бы, пожалуй, посчитал себя в Чистилище. По-крайней мере, очутиться там было логично, после путешествия по подземной реке загробного мира. А вот с учетом потолка версия чистилища отпадала. Какие там, в самом деле, потолки? Помещение скорее смахивало на морг. Андрей обнаружил, что раздет донага. Вот и еще одно доказательство. Если бы он ухитрился повернуть голову, то разглядел бы и остатки одежды, срезанной вместе с запекшейся кровью.

Потом света стало меньше, над Андреем склонилось несколько голов. Лица скрывала отбрасываемая лампой тень. Чем ярче свет, тем контрастнее тени, не так ли? Бьющие из-за затылков лучи освещали макушки незнакомцев наподобие нимбов.

«Может, теперь я точно умер? – не без испуга подумал Бандура. – Это кто, вообще? Ангелы?»

В пользу этого предположения свидетельствовало полное отсутствие боли. Теперь, когда ее не стало, вместо облегчения Андрей испытывал пустоту и какую-то подозрительную легкость.

– Ну-с, что мы имеем, док? – спросил один из «ангелов».

– Сотрясение мозга – для начала разговора. Многочисленные порезы на щеках и лбу…

– Это я и сам вижу, док. Синяки и ссадины не в счет. Жить вообще будет?

– Не долго, – сказал грубый, лающий голос. Его обладатель стоял дальше всех от Андрея. Это обстоятельство Бандуру устраивало.

– Что из серьезного? – спросил первый «ангел».

Тот, которого называли Доком, глубоко затянулся и выпустил дым через ноздри. Андрею показалось, что он сумел разглядеть дисперсию.

– Четыре ребра сломаны, – сказал док. – Перелом левой кисти. Вывих плеча. Об утренних повреждениях без УЗИ судить сложно…

– Вскрытие, б-дь на х… покажет, – перебил тот, что пророчил Бандуре недолгую жизнь.

– С ногами плохо, – проигнорировал замечание Док, укладывая окурок в желобок пепельницы. – Немедленно нужна операция. Скверно, что нет рентгена.

«Ангелы, – с теплотой подумал Бандура. – Одно плохо – рентгена нет. Подумать только, точь-в-точь, как у нас в районной поликлинике. Там тоже рентгена нет».

– Как бы он ногу не потерял, – продолжал Док.

– Лучше бы он, б-дь на х… потерял башку! – взбеленился обладатель грубого, лающего голоса.

«Ни хрена ты не ангел, – решил Бандура. – А этот, как его…демон».

«Ты в Чистилище, чувак», – сообщил оживший внутренний голос. Андрей давненько его не слышал.

«Если Я в Чистилище, то эти парни, эта троица, кто они?»

«Тройка, – поправил Внутренний. – Наподобие той, что в НКВД была.[63]63
  При Сталине – орган внесудебной расправы, не судил, а налагал административные взыскания, всего-то, согласно литерным статьям вроде АСО – антисоветская агитация. Некоторые взыскания предполагали высшую меру наказания, другие – длительные сроки в исправительно-трудовых лагерях на краю света


[Закрыть] Тебе же Атасов, по-моему, рассказывал про деда…»

– Ну и на кой х… на это падло время тратить? – взорвался демон. – Ума, б-дь на х… не приложу. Дай я его подушкой, гниду, удавлю, и дело с концом.

«Интересно как они решают, – думал Андрей, прикрыв глаза. – По состоянию здоровья, видать. Ну, надо же…»

– Какие наши действия, док? – спросил добрый «ангел», а то и «Бог».

– Кончить козла, и идти водку жрать, – посоветовал из глубины Чистилища «демон». – Ты, может, забыл – у меня завтра день рождения?!

«Сволочь, – решил Бандура. – Эгоист задрипанный».

– Да не забыл я, Леня, – парировал добрый ангел. – При чем одно к другому?

– Наложить шины я смогу, – сказал Док. – Сделаю блокаду. Продезинфицирую и зашью, без проблем. Но, вообще говоря, с такими травмами, Вацлав Збигневович, без стационара, вероятность гангрены…

– Сырая земля его стационар, – перебил Леня.

– Сделайте все необходимое по месту, док. Госпиталь исключается в принципе.

– Как скажете, Вацлав Збигневович.

– Херней ты страдаешь, Вацик.

– Прекрати, Леня. – Бонифацкий отступил на шаг, исчезнув из поля зрения Андрея. – Ладно. Пойдем. Дел и, правда, невпроворот.

Под яростное сопение Витрякова они вышли, оставив Андрея наедине с доктором. Тот набрал шприц, стравив воздух на свет. Андрей даже не ощутил укола. Вскоре стены пошли кружиться хороводом, и Бандура успел подумать, что его, очевидно, принимают в космонавты. Центрифуга потихоньку набирала обороты, Бандуру переполнила уверенность, что его сейчас стошнит. «А, принимая во внимание частоту вращения, блевота полетит на стены, как из брандспойта». Вместо этого его глаза закатились под лоб. Дыхание выровнялось. Андрей заснул.

* * *

Салон «Линкольна», ночь с субботы на воскресенье, 13-е марта

– Слушай, зема, я все-таки не врубаюсь? Чего, спрашивается, Атасов с нами не поехал? – спросил Вовчик с заднего сидения. – Ты хотя бы понял? Слышишь, зема, чего говорю?

– А? – переспросил Валерий, встрепенувшись. «Линкольн» плавно покачивался на ходу, и Протасова скоро сморило. Какое-то время он боролся со сном, однако сопротивление оказалось напрасным, усталость взяла свое. Голова принялась медленно клониться, пока не нашла место на груди. Как только это произошло, Валерий увидел Ольгу такой, какой она была в институте физкультуры. Гораздо моложе нынешних своих лет. Они оба сидели в поточной аудитории, бесконечные ряды парт уходили вправо и вверх, и здорово напоминали греческий амфитеатр. Кроме них в аудитории совершенно никого не было. Коротенькая юбка только подчеркивала длину Олькиных ног. Коленки были плотно сдвинуты и представлялись невероятно аппетитными. Протасова потянуло их погладить. А, поскольку слово и дело у него редко когда расходились, Протасов подсел к ней поближе.

– Олька, слышь, Олька? Давай ко мне, что ли, завалимся? На ночь останешься, ага?

Гришка Миндич, будущий криминальный авторитет Пузырь, деливший с Валерием комнату в общежитии, укатил после экзаменов к родителям, которые проживали в Черкассах. Это открывало прекрасные перспективы оторваться ночью по полной программе.

– Оторвемся, – добавил вслух Валерий. Он всегда предпочитал идти напролом. Так ближе к цели.

– Ты, Валерий, уже оторвался! – сказала Ольга надтреснутым голосом.

– Я? – не понял Валерий. – Ты о чем?

– Что ты сделал с Ниной Григорьевной?! – всхлипнула она. Только теперь до Протасова дошло, что Оля еле сдерживает рыдания.

– Я сделал?! А что я с ней сделал? – «О какой такой Нине вообщебазар?!» – захотелось крикнуть Протасову, потому что раз они с Ольгой опять стали студентами Инфиза, то и хлюпик Ростик, сектант и недоумок, и его придурковатая маманя банкирша еще не могли появиться в их жизни. Он, Протасов, еще не загудел в армию, а Олька его еще не бросила. Стало быть, какая, в задницу, Нина Григорьевна?!

– Зачем я только тебе поверила?! Зачем только ты снова в моей жизни объявился. Ведь, жили мы с Богдасиком, никого не трогали! Так нет, тебе снова потребовалось влезть!

– Куда влезть? – недоумевал Протасов.

– Господи, бедная Нина! Одна на всем свете только нас поддерживала. Только на нее одну я могла положиться! Как же мы теперь жить-то будем?

– А что с этой самой Ниной стряслось?

– Зачем ты из себя дурака корчишь, Протасов?! – завизжала бывшая жена, старея у Валерия на глазах. По лбу разбежались морщины, под глазами набрякли мешки. – Если бы я знача, чем все это кончится?! – Ольга заломила руки. – Господи?! Я ведь должна была это знать!

– Что?

– Богдасика всего переколотило, когда у бабушки при нем инсульт случился! Он, бедный, до сих пор заикается! Кто за это ответит?!

– Я?!

– Да с тебя, горлопана, всю жизнь, как с гуся вода!

Возразить Протасову было нечего, поэтому он смолчал.

– Нина тебе поверила, – продолжала, тем временем Ольга. – Конечно, я ведь тебя во всех красках расписала. Спортсмен, бизнесмен. Когда к ней милиция пришла, когда они ей сказали, что ты аферист и «ракетчик», а никакой не бизнесмен, когда они заявили, что ты деньги уже перевел в наличные и похитил, она ко мне домой прилетела. Чтобы тебя найти. Вот тут ее и подкосило. Соседи мне на работу позвонили. К ним Богдасик прибежал, весь в слезах, мальчик мой дорогой. Звонит в дверь, кричит: помогите, бабушка умирает!