Текст книги "Месть. Все включено"

– Блин, – сказал Протасов. Ведь он не хотел ничего такого. Он об этом просто не думал.

«Скорая» Нину Григорьевну в Шалимова[64]64
  Подразумевается Киевская городская клиническая больница № 6 «Медгородок», на территории которой расположен Институт клинической и экспериментальной хирургии им. А.Шалимова


[Закрыть] отвезла. Мне сказали, что вряд ли она скоро оправится. Что, или умрет, или станет инвалидом. Что будет прикована к постели, это ты понимаешь?! – Ольга отвернулась к окну. За стеклом цвела груша, белая, как невеста в подвенечном платье. – Это я Нину Григорьевну подставила, – добавила Ольга глухо. – Это я привела в наш дом тебя. А с тобой – беду.

– Ольга? – позвал Валерий, не зная, что и сказать. – Олька?!

– Будь ты проклят, – сказала она, не поворачивая головы.

– Зема, ты чего, спишь?! – повторил Волына. Протасов сначала не сообразил, откуда тот появился в аудитории, потом Олька начала меркнуть и растворяться, вместе с партами и деревянными лавками. Валерий разлепил глаза, и обнаружил что сидит в машине, на переднем сидении.

– Я спал?! – спросил он, мрачнея. – Сам ты спал, идиот!

– П-правда, В-валерка, – подал голос из-за руля Армеец. – Х-хочешь на боковую, шуруй на-назад. Я же тоже не ж-железный Ф-феликс, под твое сопение бдеть.

– Да кто, блин, спит?! – возмутился Протасов. – Задолбали, уроды!

– Нет, с-серьезно, – продолжал Эдик настойчиво. – С-стоило мимо КП п-проехать, с-сразу расслабились. Нам всю ночь е-ехать, а вы в молчанку играете. Некрасиво п-по отношению к во-водителю.

– Эдик прав, чуваки, – поддержал Планшетов. – Что он, крайний, в самом деле? Что он, нанялся?

Дорога, преодолев возвышенность, скользнула в низину, затянутую рваными хлопьями тумана. Видимость сразу ухудшилась. Волына, глядя на заболоченную низменность, вжал голову в плечи, на мгновение подумав, что они возвращаются в Пустошь.

– Мрак, – обронил Вовчик. – По-любому.

– Ты о чем, чувак? – не понял Планшетов.

– О деревне этой гребаной. О Пустоши Иркиной. Где жаба живет.

– Какая жаба, мудак?! – взорвался Протасов. – Коню ясно, что там орудует маньяк! Просто эти менты, чучела, пальцем сделанные, не смогли его за жопу взять. Вот и все! Вот и вся пурга. Такая вот балалайка получилась. Поэтому, блин, на нас с тобой эту балалайку решили повесить! Плуг ты недоделанный!

– Жабу за здорово живешь не возьмешь! – возразил Вовчик, принимая вид профессора, беседующего со студентами первокурсниками. По-любому.

– Вовка, смени мозги, – посоветовал Протасов. – Маньячила в Пустоши людей гробит. Может, кто из соседей. Может, и сама Ирка. Или этот ее папаня конченный, про которого неясно, сдох он, в натуре, или нет.

– Жаба, – упрямо повторил Волына. – И, зема, вот тебе крест, что никогда они ее не возьмут. Никто. По-любому. Помнишь, я тебе рассказывал, как она мне ночью приснилась?

– Да мало ли, блин, что кому снится, в натуре?! – фыркнул Протасов. – Мне, к примеру, девки голые снятся! Что с того?

– Э, нет, – покрутил головой Вовчик. – Если жаба приснилась, значит, она пришла. По-любому.

– М-можно подробнее? – попросил Эдик. – Ты ка-какое-то паранормальное явление подразумеваешь, да?

– Жаба, она, блин, и в Африке жаба, – сказал Волына. – Она всегда там была, видать. Просто, проголодалась, и вылезла. По-любому.

– Идиот! – фыркнул Протасов, и покрутил у виска.

– Вовчик, ты о чем? – к разговору подключился Планшетов.

– Бахнуть бы… – мечтательно протянул Волына.

– Облезешь, – сказал Протасов. Вовка обиженно засопел.

– Хватит выламываться, чувак, – сказал Планшетов. – Если ты в курсе дела, что за гнида в селе на нас напала, так давай, выкладывай.

– А то вы-высадим, – пригрозил Эдик. Смерив Армейца уничижительным взглядом, Вовчик кивнул головой. Выдержал многозначительную паузу, и только потом начал.

– Мне эту историю бабка рассказала, – проговорил Вовчик, вооружаясь сигаретой. – Давно. Я в ту пору пешком под стол ходил. – Он вздохнул.

– Не томи, блин, – предупредил Протасов. – Ты, е-мое, и сейчас, бывает, под стол ходишь. Только раком, когда нажрешься.

– Он ходит в штаны, – сказал Планшетов.

Она, – продолжал Вовчик, игнорируя это последнее, обидное замечание, после революции под Каховкой[65]65
  Райцентр на юге Украины, в Херсонской обл., пристань на Каховском водохранилище


[Закрыть] жила.

– Жаба? – уточнил Протасов, изображая на лице непрошибаемый скептицизм.

– Бабка моя, зема. Так вот. Время то было смутное, по-любому. Человек человеку волк. Как революция началась, так селяне барина кончили, с семьей. Прямо в усадьбе всех и порешили, кроме молодого графа. Тот, один, ушел… – Вовчик зажег спичку, раскурил сигарету. Видимо, она оказалась сырой, и он не сразу окутался клубами сизого, едкого дыма.

– Куда ушел? – спросил Планшетов.

– А шиш его знает. Ловкая сволочь.

При этих словах Армеец, отвлекшись от дороги, посмотрел на Вовчика, представил себя барином, а Волыну, соответственно, революционным крестьянином, и содрогнулся.

– Потом гражданская война началась, – продолжал Волына. – Немцы пришли. А с ними молодой граф воротился. Ну, давай, значит, разбираться. Кого из селян просто шомполами высекли, а кого, и к стенке поставили. А как же? И в балку, за селом. Хворостом прикрыли, землей присыпали, и порядок. Чего с трупами возиться? Как говорится, вороны один хрен склюют. – Вовчик выдержал многозначительную паузу.

– Ну, и? – поторопил Протасов. – Дальше давай.

Потом Махно[66]66
  Махно Нестор Иванович (1889–1934), анархист, один из вождей крестьянского движения на Юге Украины в Гражданскую войну. Вел борьбу с немцами, белогвардейцами, петлюровцами и большевиками, выступая за «вольные советы», можно сказать, Робин Гуд из Малороссии. Умер в Париже от туберкулеза


[Закрыть] немцев из села выбил, а кого живьем взяли, опять, значит, в расход. За батькой «белые» прикачали, генерала Деникина офицеры. И опять, двадцать пять, за шомпола, к стенке, и в балку. За «белыми» «красные» приперлись. С ГубЧеКой. Те вообще, по-любому, долго не разговаривали, а шлепали и тех, и этих. Для ровного счета. В общем, к двадцатому году, пацаны, вся балка была мертвяками завалена. Как скотомогильник буренками после ящура. До краев вышло, а то и выше.

– После революции немного легче стало крестьянам, – продолжил Вовчик. – Так мне бабка говорила. Не сразу, конечно, а после того, как голод закончился. В голод тоже много народу вымерло. Красные со своей продразверсткой постарались. Тиф, опять же, помог. Да что там, бывало разное. Случалось, и друг друга хавали, не без этого.

– Людоеды? – уточнил Планшетов с некоторым оттенком благоговения.

– А ты думал, свингеры, зема? Друг друга трахают, когда жрачки от пуза. А когда животы к спине прилипают, то жрут. По-любому. Хавать захочешь, так и человечина вырезкой покажется.

– Это ясно, – сказал Протасов, после чего в салоне повисла тишина, нарушаемая лишь монотонным и приглушенным ревом мотора. Вероятно, каждый про себя представлял степень голода, способную довести до каннибализма. Планшетов отчего-то решил, что если бы ему довелось употреблять в пищу человечину, он предпочел бы питаться девушками, сочными, румяными и красивыми. Сначала он хотел поделиться этими соображениями с приятелями, но, потом передумал.

Так вот, – Волына швырнул окурок в окно, – жить стало легче и веселее, но ненадолго. Не успели в селухе кое-как оклематься, после гражданской и продразверстки, как давай младенцы пропадать. И дети малые. Один пропал, второй, третий. Люди роптать начали. Страшно, бабка говорила, до жути было. Как стемнеет, все по хатам сидят, на двор и носа не кажут. Председатель поселкового комитета уполномоченного ГПУ[67]67
  Государственное политическое управление при НКВД РСФСР, – одно из многочисленных названий Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем, созданной еще в декабре 1917. ВЧК стала ГПУ («злопыхатели» расшифровывали аббревиатуру как «Гибель, Паника, Ужас») в 1922, ГПУ превратилось в ОГПУ при СНК СССР, затем, в 1934 органы госбезопасности влились в печально-знаменитый НКВД СССР. Который, кстати, то делился на НКВД и НКГБ в самом начале 1941 (когда ожидался «освободительный» поход в Европу), то сливался обратно, когда Гитлер поставил крест на этих планах (июль 1941), то снова делился в финале войны на враждующие на МГБ и МВД, и опять сливался (1953) после убийства Сталина. Отечественная история – потрясающий детектив. Просто, мы ее не знаем


[Закрыть] из района вызвал. Чтобы разобраться. Понятное дело, что поначалу они на своих, местных кулаков грешили. Мол, не любят те советскую власть, вот и злодействуют, для того, чтобы народ против большевиков озлобить. Мол, при царе ничего такого не было. Пока батюшку не грохнули.

– А батюшку, значит, укокошили? – спросил Протасов.

– А ты как думал? – в голосе Вовчика прозвучала гордость. Первым делом замочили. Сварили в котле. Живьем.

– Красные, зема?

– А шут их разберет, кто? – Волына пожал плечами. – Может, красные, а может, зеленые. Церковь разграбили, внутри все обгадили. Кругом-бегом.

– Давай дальше, Вовка.

– Правда, был один парнишка, лет пяти. Мамка его дома оставила, а только вышла за околицу, он как завопит. Баба, значит, обратно, забегает в хату, а пацан на печь забился. Белый весь, кондрашка колотит, и вопит: Жаба, жаба!!! Так и вопил, без умолку, пока дар речи не потерял.

– Не кисло, – присвистнул Планшетов.

– Короче, как вы понимаете, ну кто сопливому пацану поверит? Тем более, глухонемому. Тем паче, что кулаки кругом, классовые враги, и все такое. Какая при таких пирогах жаба? Только контрреволюции.

– Гидра, – поправил Армеец. Вовка пропустил это замечание мимо ушей.

– Пошли, значит, председатель комитета с уполномоченным к самому зажиточному на деревне мужику. Чтобы поговорить по душам. А может, и в город увезти, в ЧК.

– Поговорили? – уточнил Планшетов.

– Еще как, браток. По-любому. Вышло, правда, не ахти как гладко. Только собрались они того мужика в район везти, его сыны набежали. Кто за топор, кто за обрез. Уполномоченного на месте кончили, председатель, правда, смылся.

– Молодец председатель, – похвалил Планшетов. – Видать, хорошо бегал.

– Видать, – кивнул Волына. – За ночь до райцентра добежал. Утром оттудова взвод ЧОН выслали. И трех чекистов…

– ЧОН, это что за звери? – спросил Протасов.

– Части особого назначения, – пояснил Волына.

– Вроде внутренних войск?

– Пожалуй, что наподобие ОМОНа, браток, – немного подумав, ответил Волына. – Те особого назначения и эти, значит, тоже, особого.

– Каратели, ко-короче, – резюмировал Эдик.

– Все они особые, – скривился Юрик, не переносивший сотрудников всевозможных силовых структур на дух. – Или особые, или специальные. Жить без блатных словечек не могут.

Волына вернулся к повествованию:

– Приехали, значит, ЧОНовцы с чекистами на трех подводах. Обложили дом того кулака, который уполномоченного пришил. Тот тоже не оплошал. У него в тайнике пулемет «Максима» стоял. С Гражданской. В общем, встретили ЧОН, как положено. Дали прикурить по первое число.

– Жалко, сейчас их так не встречают, – сказал Планшетов, сжимая кулаки.

– Слушайте дальше, – продолжал Вовчик. – Короче, началась между ними стрельба. В конце концов, патроны у кулака и его сыновей закончились, и ЧОНовцы их посекли. Но и своих в город целую подводу увезли. После этого чекисты пару зажиточных семей в оборот взяли, все им не терпелось на контрреволюционный заговор наскрести.

– Ну и как? Наскребли?

– А ты как думаешь? Кого в район, в ВЧК забрали, тех обратно не дождались. Только все улеглось…

– Жаба тут причем, чувак? – не выдержал Планшетов.

– Имей терпение, зема. Только все устаканилось, говорю, раз – опять младенец пропал. Председатель снова, значит, в район. Приехали оттуда уполномоченные ВЧК. Давай разбираться, что и как.

– Ну?

– А следов нет. Пропал ребеночек, с концами. Никто ничего не видел. Только хотели они зажиточных крестьян за жабры брать, когда прибегает в сельсовет молодуха одна, вся в соплях. «Дите!» – кричит, – «Дите мое пропало!». Ей в сельсовете: «Кто? Что?». А она как взвоет: «Жаба! Жаба!». И повалилась без памяти. Гвалт поднялся. Чекисты за наганы схватились. Ну, и бегом к ней домой. Прибегают – пустая хата. А дитя нет. Они давай по дому шуровать. Ничего. Все чисто. Пока комод не отодвинули. А под ним…

– Дыра, – догадался Протасов, бледнея.

– В точку, зема. Гребаная дырища, наподобие той, что мы с тобой в Пустоши видели.

– Когда?! – спросил Эдик.

– На крики мужики сбежались, продолжал Вовчик, игнорируя этот вопрос. С топорами и вилами. А из дыры, понимаешь, плач детский слышался. Мужики за лопаты и копать. Расчистили вход. Видят, туннель ведет под землю.

– Широкий?

– Вроде люка от БМП. Холодильник, конечно, не просунешь, зато и ребенка, и взрослого мужика – легко.

* * *

Пусть ваши мужички нарежут десяток хороших колков, чтобы изготовить факелы, – сказал председателю сельсовета старший из чекистов. На вид ему было около сорока. Пенсне на носу, тонкие черты лица и интеллигентные манеры выдавали в нем человека старого мира, того самого, который известная революционная песня тех лет предлагала разрушить до основания. Тем не менее, двое других, бывший балтийский матрос и рыжий, мрачного вида латыш с физиономией, щедро присыпанной веснушками, слушались чекиста в пенсне беспрекословно. На то были веские основания. В своей прошлой, дореволюционной жизни старший чекист служил офицером криминальной полиции, так что единственным имел опыт расследования всевозможных, запутанных и темных преступлений. Кроме того, старший чекист в Гражданскую лично натворил бесчисленное количество преступлений, командуя особым отделом у самого Ионы Якира,[68]68
  Якир Иона Эммануилович (1896–1937), военачальник, командарм 1-го ранга. Сын провизора, учившийся в Базельском университете, уклонившийся от службы в армии во время Первой Мировой войны и прославившийся зверствами в Гражданскую, когда примкнул к большевикам. С ноября 1925 командующий войсками КВО, член РВС СССР и ЦК ВКП(б). Казнен в ходе сталинских чисток


[Закрыть] за что сам председатель Реввоенсовета Республики товарищ Троцкий наградил его большим, как блюдце Орденом Боевого Красного Знамени. Этот редкий по тем временам орден, на зависть соратникам, и сейчас красовался на груди старшего чекиста. Крестьяне косились на него кто с ужасом, а кто с благоговением.

– Сделаем, – кивнул председатель, и отдал соответствующие распоряжения. Затем были сформированы две команды. Трое добровольцев из местных жителей и один чекист спустились в подземелье, в то время как большая группа землекопов должна была следовать сверху. Отряды собирались перестукиваться и перекрикиваться через землю. Не самая надежная связь, однако, до эры мобильных телефонов в те времена было чрезвычайно далеко. В последний момент кто-то предложил снабдить уходящую под землю группу веревкой, на тот случай, если у ходов окажутся разветвления. Это была разумная мысль, хоть впоследствии никому не пригодилась. Чекист-балтиец провел короткий инструктаж тех мужиков, которым надлежало дежурить у дыры, потихоньку, по мере продвижения группы вперед, вытравливая веревку. Один рывок означал внимание, два опасность, а три – немедленный подъем.

– Тогда, значит, тащите, как сумасшедшие, – сказал он. – Ясно?

Убедившись, что крестьяне усвоили эту нехитрую премудрость, чекист-балтиец намотал веревку на кисть левой руки, вытащил из кобуры «наган» и указательным пальцем отвел «собачку» ударника.

– Ну, пошли, – сказал бывший балтиец, жалея, что нельзя добавить «с Богом» и перекреститься, потому что такая вольность будет неправильной с точки зрения продвижения воинствующего атеизма среди крестьян.

Первыми в дыру спустились два крепких парня с факелами. Они были вооружены топорами. В середине шел чекист с «наганом». Колонну замыкал вооруженный двустволкой дед, Георгиевский кавалер, заработавший кресты под Порт-Артуром, во время войны с японцами.

Основная группа двигалась поверху и вначале, не то что перестукиваться, но и переговариваться оказалось несложно. Голоса из-под земли хоть и звучали глухо, но были слышны и понятны. Судя по всему, ход шел весьма близко от поверхности, может, метрах в полутора.

– Каковы размеры тоннеля? – кричал чекист сверху.

– Идем не горбясь, – отвечали ему из-под земли.

Подземный ход потихоньку расширялся, так что группа разведчиков передвигалась вперед без затруднений. О силе и размерах существ, прорывших катакомбы, к которым определение «нора» подходило, как слово машина к «Таври», никто ни сверху, ни снизу не задумывался. Почему-то не пришло в голову. Тоннель шел под легкий уклон. Его стены и пол были плотными и казались отполированными.

– На затвердевшее стекло похоже! – кричал бывший матрос-балтиец. – Или на клей высохший!

Идущие сверху старательно прислушивались к голосам разведчиков из-под земли, потому как ориентироваться приходилось только на звук. Верхним довелось шагать огородами – туннель огибал деревню по широкой дуге, следуя параллельно центральной улице, только значительно левее. Первая остановка случилась минут через пятнадцать.

– Эй! – крикнул матрос-балтиец. – Туннель раздваивается, мать его!

Встал вопрос – в каком направлении идти дальше? Чекист в пенсне ненадолго задумался, а потом поинтересовался у коллеги, направо или налево ведет боковой ход.

– Тот, что поуже, направо ответвляется! – голос бывшего балтийца звучал глухо, словно принадлежал существу из загробного мира. Старший чекист посмотрел в указанном направлении. Там в свете полуденного солнца, намного на отшибе, белела аккуратная мазанка, огороженная невысоким плетнем.

– Это, часом, не Кожушко дом? – уточнил он, вынимая старый, потрепанный блокнот.

– Точно, – закивали местные мужики, чуть не добавив «ваше высокоблагородие». Стереотипы – штука долгоживущая. – Кожушек, кого ж еще?

– Очень хорошо-с… – достав из нагрудного кармана видавшей виды кожаной куртки карандаш, чекист принялся делать в блокноте какие-то пометки. Заглянув ему через плечо, председатель поселкового совета обнаружил, что тот рисует нечто вроде карты. Обозначив вход в туннель крестиком, старший чекист провел прямую линию, а затем вторую, перпендикулярно ей. Вышла печатная буква «Г».

– Так-с, – протянул старший чекист, и поправил сползающее с носа пенсне. – А Кожушко потеряли младенца предпоследними. Очень хорошо-с.

– Точно так, – поддакнул председатель, машинально перейдя к старорежимным оборотам речи. – Верно-с.

– Это заговор, – вполголоса, ужасно растягивая гласные, добавил чекист-латыш, окинув сбившихся в кучу крестьян полным холодной ненависти взглядом. – Надо их всех расстрелять. Хотя бы каждого десятого…

– Это сделать никогда не поздно-с, – успокоил латыша старший чекист, а потом крикнул бывшему балтийцу, чтобы тот, оставив одного человека на перекрестке, исследовал уходящее направо ответвление.

– Долго шагать не придется, – добавил старший чекист, и его блюдцеподобный орден сверкнул на солнце.

– Понял, – отозвался из-под земли балтиец.

Однако, вместо ожидаемого продвижения группа разведчиков застряла у перекрестка. Те, что находились наверху, слышали невнятные голоса, было похоже, внизу что-то оживленно обсуждают.

– Что у тебя там?! – потерял терпение старший чекист. – Чего встали?!

– Никто у перекрестка оставаться не хочет, – доложил балтиец.

– А под ревтрибунал хотят?! – поинтересовался старший.

– Говорят, страшно…

– Одного расстрелять! – вмешался латыш, запуская нервные тонкие пальцы под ремни портупеи. – На месте.

– Уже пугал! – крикнул балтиец.

– Не пугать! Делать! – распорядился красный латыш.

В конце концов, у перекрестка оставили деда – Георгиевского кавалера. То ли он оказался храбрее остальных, то ли остальные решили, что терять деду в общем-то нечего.

Как и предполагал старший чекист, вскоре подземный ход пошел на подъем и начал сужаться, так что последние метры группа чекиста-балтийца вынуждена была проделать на четвереньках. А потом обе группы встретились. Люди балтийца выбрались из катакомб в старом чулане дома Кожушко. Горловина хода оказалась тщательно замаскирована грудами старого тряпья и какой-то рухлядью. Разбросав тряпки в разные стороны, бывший матрос-балтиец расчихался:

– Вот, б-дь, мотлох сраный! – возмущался он, сморкаясь в два пальца.

– Вот вам и ход, каким ребеночка утащили-с, – спокойно резюмировал старший чекист и поставил крестик в конце обозначающей ответвление линии. – Очень хорошо-с.

Пока перепачканные глиной разведчики балтийца жадно курили, подслеповато щурясь, совсем как кроты, молодуха Кожушко голосила, стоя у ямы на четвереньках. Потом, коротко глянув на часы, старший чекист, щелкнув костяшками пальцев, приказал снова спускаться в катакомбы.

– Давайте, товарищи. Время не ждет-с.

Балтиец и его люди без приключений вернулись в исходную точку и двинулись головным туннелем. Примерно через десять минут они наткнулись на новое разветвление.

– Направо? – уточнил старший чекист.

– Направо, – глухо подтвердил балтиец. Разведчики зашагали в указанном направлении и вскоре опять выбрались на поверхность. На этот раз в амбаре многодетной семьи Полищуков, утративших двух деток сразу, годовалого Степана и трехлетнюю Евдокию.

– Ну-с, – протянул старший чекист, рисуя очередную палочку. Теперь у него получилась латинская буква «F». – М-да-с, схема, по-моему, ясная. К каждому дому, в котором пропал ребенок, прорыт потайной ход. Способ похищения ясен. Остается выяснить мотивы, так сказать, и непосредственных исполнителей. Кто и зачем это сделал. Итак, приступим, товарищи. – Его пенсне светили, как два маяка. Разведчики, потягивавшие папиросы на свежем воздухе, теперь уже кряхтя, поднялись. Они смахивали на шахтеров после смены.

Еще через полчаса разведчики опять показались на поверхности, но, уже с противоположной стороны главного туннеля, в избе Фоменко. Эта семья проживала на отшибе. На этот раз жертвой похитителей оказалась двухлетняя Маруся. В блокноте старшего чекиста теперь образовалась фигура, напоминающая бегущего человечка.

Пока команда матроса-балтийца переводила дух, солнце потихоньку клонилось к Западу. Мужики, сопровождавшие чекистов, мрачнели по мере того, как слабел солнечный свет. Все эти ходы, испещрившие землю под деревней, как древоточцы старый пень, подействовали на крестьян удручающе. Они, уже не таясь, крестились всякий раз, как обнаруживался очередной лаз. Кто-то помянул разрушенную еще в гражданскую войну церковь. Старший чекист делал вид, что ничего этого не замечает. У него и без дурацких предрассудков, свойственных темным, необразованным людям, хватало, над чем поломать голову. Было очевидно, они наткнулись на нечто, не описанное ни одним учебником криминалистики. И, вот, что тут прикажете делать, когда на руках распоряжение: разобраться и доложить по команде? Возвращаться в район с пустыми руками, чтобы позвать на помощь высоколобых столичных профессоров? А откуда их, спрашивается, взять, если, кого не перебили, тот за границу умотал.

– Не тяните резину, товарищи, – напутствовал разведчиков старший чекист, заметив, что те мнутся перед очередной дырой, и не спешат спускаться вниз. В ответ парни зароптали, уверяя, что сил больше никаких нет.

– Ни у кого нет, – отрезал старший, решительно протирая стекла пенсне. – Но, надо.

Своих разведчиков неожиданно поддержал балтиец:

– Люди вымотались, Алексей Николаевич, – сказал бывший революционный матрос, размазывая грязный пот по чумазому лицу. – Надо бы сменить караул.

– Кем, спрашивается? – сказал старший чекист.

– А хотя бы им! – балтиец ткнул перепачканным пальцем в латыша. Тот сначала вытаращил блеклые рыбьи глаза, а потом нервно заговорил на родном языке, перемежая непонятные прибалтийские выражения словами «бунт», «расстрелять» и матерными словечками.

– Рожа немецкая, – матрос сплюнул в грязь. – Договоришься у меня, курва.

Старший чекист еле пресек разгоравшийся конфликт, пообещав, что латыш полезет под землю в следующий раз.

– Почему, б-дь, в следующий?! – возмутился балтиец, словно предчувствуя, что следующего раза не будет.

– Потому, что я так решил! – отрезал старший.

Пеньковая веревка вышла вся. Подземелье оказалось неожиданно длинным, а потому, с каждым открытым ходом двое отвечавших за пеньку парней перемещались к новому отверстию. Следующие несколько ответвлений они прошли, не останавливаясь. Старший чекист лишь уточнял расположение ближайших домиков, из которых исчезли дети, и рисовал все новые черточки, пока карта не стала походить на ель.

– Да, – только и протянул председатель. – Ствол и ветки. Жуть какая-то. – И прямо на глазах у чекиста перекрестился, позабыв, что принадлежит к партийному активу.

– Вот-вот, – оперуполномоченный прочистил нос. – Именно, что ствол-с. Хотел бы я знать, куда он, спрашивается, ведет?

– Вестимо, куда, – буркнул один из мужиков. – В старую балку.

– Что ты болтаешь, дурак? – бывший латышский стрелок наподдал носком щеголеватого ялового сапога глиняную грудку, и она рассыпалась в прах.

– В какую балку? – вмешался старший чекист, делая латышу знак умолкнуть.

Мужики, вначале немного тушуясь под его суровым немигающим взглядом через стекла пенсне, начали рассказывать о старом овраге, который еще при царе-батюшке слыл местом, если не гиблым, то уж нехорошим, это точно. А после Гражданской, заваленный трупами, превратился черт знает во что…

– Кто же там похоронен? – старший чекист недоверчиво прищурился. Он верил в дактилоскопическую экспертизу значительно сильнее, чем потусторонним мотивчикам, свойственным простолюдинам, обожающим истории со всякими демонами и приведениями.

– Похоронен? – вздыхали мужики. – Разве ж так хоронят? Без отпевания, без креста, без батюшки? Где ж такое видано? Так, набросаны, покойники, один на другого. Не по-христиански.

– Кто набросан?

– А кто хочешь. И белые, и ваши. Матросы. В этих краях такую тьму народу загубили, жуть…

– Отставить контрреволюционные разговоры! – вмешался латышский стрелок.

– Да будет вам, Отто Карлович, – сказал старший чекист. – Какая контрреволюция? Скорее, темнота и необразованность. Вот так-с. – И, больше не обращая внимания на латыша, хоть тот и покраснел от гнева, он обернулся к крестьянам:

– Все это совершенно несерьезно, товарищи. Поспешим. Надо двигаться дальше.

Мужики не двинулись с места.

– Алексей Николаевич? – председатель поселкового совета задышал старшему чекисту в ухо. – Не дело это. Видите? – украдкой он показал на солнечный диск, наполовину провалившийся за горизонт. – Скоро стемнеет, Алексей Николаевич. А по ночи такими делами заниматься, как бы себе дороже не вышло. Гляньте на наших мужиков – того и гляди, убегут.

– Что значит, убегут? – глаза за толстыми линзами смотрели на председателя с изумлением. – Как такое может быть?

– Народ-то у нас суеверный, – пустился в объяснения председатель. – Темный, можно сказать. Верят, сами понимаете, во что. А тут – ночь на носу. На сегодня бы свернулись, а завтра, с утра, с новыми, как говорится, силами…

По лицу чекиста было видно, что он собирается строго отчитать председателя. Еще бы, где это видано, прерывать следственные действия из-за каких-то дурацких суеверий. Однако, он, в конце концов, смолчал. Может, из-за окружающей обстановки, навевающей нечто, далекое от научного атеизма. Село осталось далеко позади, даже крыши исчезли за пригорком. Слева виднелось давно не паханное, заросшее сорняками поле, справа глухой стеной возвышался сосновый лес. Сосны росли так густо (видимо, посадку в свое время не пропололи), что их стволы сливались, издали напоминая сплошной частокол. Верхушки деревьев тесно смыкались между собой, обрекая лес на извечный полумрак. Почву устилала мертвая желтая хвоя.

Метрах в ста впереди проселок, по которому двигалась процессия, скатывался в теснину оврага. Это и была та самая старая балка, о которой недавно толковали мужики. Верхняя часть образуемой ей воронки располагалась буквально на опушке леса и была не очень глубока. Заброшенное поле подходило к самому краю расщелины и срывалось куда-то вниз. Край оврага представлял собой гребень, скрывавший балку от посторонних взглядов. Старший чекист обратил внимание, что проселком давно не пользуются. Колеи заросли травой.

– Тут-то и днем ходить боязно, – сказал кто-то из мужиков.

Как и обещал председатель, солнце вскоре нырнуло за верхушки сосен. Последние лучи окрасили пейзаж мрачными, багровыми тонами. Сосны, казалось, прибавили в высоте, словно пытаясь приблизить наступление сумерек. Длинные тени вступающего в свои права мрака потянулись от леса языками, будто ожив. Первой темнота поглотила балку. Затем зловещий закат коснулся поля. Старший чекист приказал процессии остановиться.

– Ладно. Будь по-вашему. Крикните им, пускай поворачивают назад, – сказал он, показывая себе под ноги. Председатель, было, открыл рот, но тут из-под земли послышались удивленные возгласы. Встав на одно колено, старший чекист крикнул:

– Эй, что там у вас?!

– Пещера! – отозвался балтиец.

– Какая пещера? – изумился старший чекист. Латыш, сдвинув кожаную кепку на затылок, вследствие чего показались огненно рыжие, стриженные под бокс волосы, снова заговорил о контрреволюционном заговоре с участием кулаков.

– Огромная! – крикнул балтиец. – Ни конца, ни краев не видать!

– Поясни, что ты видишь?!

Из последовавших криков матроса-балтийца сделалось ясно, что ход привел экспедицию в необыкновенно большой грот. Сколько исследователи не светили факелами, противоположных стен разглядеть не удалось.

– Этого не может быть, – пробормотал старший чекист.

– И свод куда-то вверх уходит! – вопили, между тем, снизу. – Мы потолка тоже не видим.

Оперуполномоченный, спрятав блокнот в карман, извлек оттуда платок и ожесточенно прочистил нос. Последнее заявление балтийца выбило его из колеи.

– Как это, свода не видите? А куда же он подевался? Если мы тут, наверху, стоим. В метре, ну, может, в двух, над вами.

– А хрен его знает, куда! – с раздражением отвечал балтиец. – А только нет его, и баста!

Чекисты наверху переглянулись в смятении.

– Мистификация, право, – еле слышно обронил старший. В это время из-под земли снова что-то закричали.

– Что они так орут? – спросил старший чекист. Ему никто не ответил. Люди наверху не знали. Разведчикам в пещере стало не до него. Теперь они боролись за жизнь. Под ногами глухо ухнула двустволка. Очевидно, стреляли сразу из двух стволов. Звук получился таким раскатистым, что латыш упал на одно колено, в полной уверенности, что начался обвал.

– Тут кто-то есть! – орали из-под земли. – Что-то на нас несется!

– Убирайтесь оттуда! – закричал оперуполномоченный. – Эй, кто-нибудь! Крикните им, чтобы бежали!

Но, находившимся под землей разведчикам бежать было поздно. Казалось, земля дрогнула от воплей и, возможно, топота. Хрипло залаял «наган» матроса-балтийца. Старший чекист заворожено насчитал шесть выстрелов, прежде чем бывший матрос взвыл от боли и ужаса. Впрочем, вопль немедленно оборвался.

– Хватайте лопаты и копайте! – страшным голосом приказал старший чекист, как только вышел из ступора. Однако мужики, сгрудившись в кучу, и не подумали взяться за дело. Латыш сообразил, что они вот-вот ринутся наутек.

– Живо, работать, кулачье! – его дрогнувшие пальцы несколько раз окарябали деревянную кобуру, прежде чем в руке оказался длинноносый вороной «Маузер». – Стоять, сволочь!

Старший чекист потерял контроль над ситуацией. Несколько раз полыхнуло, латыш выстрелил по мужикам. Потом мелькнул топор, брошенный чей-то меткой рукой. Тяжелое лезвие угодило в лоб латышу, раскроив череп и выпачкав рыжую шевелюру красным. Бывший латышский стрелок, выронив «Маузер», ничком повалился в придорожную канаву.

– Ах ты, черт! – вырвалось у старшего чекиста. Какое-то время он стоял, глядя вслед убегающим мужикам. Двое из них остались на месте, один судорожно хватался за живот, из которого хлестала кровь. Второй, убитый, лежал молча, и только слегка дергал ногами в лаптях. Старший чекист перевернул на спину латышского стрелка. Тот тоже был мертв.

– Бежать надо, Алексей Николаевич! – взмолился председатель совета, он единственным не покинул оперуполномоченного. – Бежать!

– Я тебе дам бежать! – пробормотал старший чекист, и, сунув пистолет за пояс, поднял брошенную лопату. – А ну, помогай! – лопата по штык вошла в грунт. Председатель не сдвинулся с места.