Текст книги "Перезагрузка"

– Но теперь другие времена, и я думаю, что горком может в данной ситуации принять решение самостоятельно?

– Вы правы, товарищ Кан, но вопрос по новому строительству в этом районе горком не может взять на себя. Исторически нам не простят нарушение архитектуры музея Ленина.

– Неужели Сестрорецкий горком не хочет получить новую школу с бассейном взамен разрешения владельцу участка построить на этом участке дом? Не могу же я жить в этом деревянном домишке тридцатых годов с семьей и мамой?

– Но, товарищ Кан, вы нам предлагаете нарушить экологию музея!

– Думаю, что я обратился не по адресу. Вам будет обидно, когда вы не подпишете мне разрешение на строительство и не получите соответственно школу с бассейном.

– Товарищ Кан, поосторожней! Тут горком, а не рынок.

– Прошли те времена, когда люди молчали и боялись высказываться.

– В таком случае я вместе с главным архитектором подписываю резолюцию об отказе. Бумаги получите в секретариате.

– Спасибо, что уделили мне тридцать минут вашего драгоценного времени. В следующий раз постараюсь не показываться вам на глаза, чтобы вам не стыдно было подписать мое заявление на строительство нового дома на острове мемориала «Шалаш».

Кан вышел из кабинета.

– Ну что, не в духе он сегодня? – заботливо спросила «старая дева».

«Ого! Она может быть заботливой?!» – удивился про себя Кан и ответил:

– Да, отказал. Говорит, что это решение городского совета.

– Какой совет? Все решения он принимает сам. Вы вот что – подождите архитектора: кажется, у него были соображения по этому поводу.

– Спасибо, я подожду его на улице.

Через несколько минут архитектор, все с теми же рулонами бумаг в руках, вышел из здания.

– Товарищ Кан, лично я давно предлагал снести эти домики и построить на их месте молодежный центр с многоквартирными домами. Сейчас на это можно легко найти средства. Но эти, – он махнул головой в сторону горкома, – ждут, когда умрет последний жилец на острове, чтобы участки взять под свои дачи. Дыбенко простить вам не может, что вы смогли получить этот дом.

– У вас есть какое-нибудь предложение?

– Да, есть. «Первый» готовится ехать в Москву, к Силаеву. Если у вас там есть связи, то это ваш единственный путь.

– Спасибо. Я вас понял.

* * *

Председатель областного профсоюза Яров вышагивал по ковру, меряя шагами расстояние от стола до двери.

– Конечно, ты можешь сам все отвезти. К тому же, давно пора познакомиться с премьером.

– А вы думаете, у него есть перспектива удержаться на этом посту? – спросил Кан.

– Думаю, да, поэтому мы с Большаковым собираемся в Москву. Вот только тебя никак не уговорить.

– Ну, со мной все ясно: пятая графа не позволяет.

– Сейчас другие времена! Посмотри, как твой земляк работает уже несколько лет с Лужковым. Помню их обоих еще с тех времен, когда они работали в Москве с рынками. А сейчас разовыми пластмассовыми изделиями завалили все рынки в Московской области.

– Так это жена Лужкова там разворачивается.

– Жена – ширма. За ней стоит он сам, градоначальник Москвы.

– Я устал быть хорошим заместителем без перспективы быть первым.

– Ладно, звоню Силаеву. Но имей в виду, что в моей команде всегда имеется бронь для тебя.

Кан был благодарен:

– Спасибо, но не думаю, что смогу воспользоваться вашей бронью. У меня есть планы за границей.

– Тогда зачем ты строишься в Сестрорецке?

– Я только собираюсь строиться. Недвижимость даже на Луне будет дорожать. Это самое лучшее вложение свободных денег.

– Ты прав. В этом успех бизнеса. Кажется, теперь так говорят про спекуляцию?

Яров поднял трубку ВЧ и набрал номер.

– Григорьич, это я. Как там погода в Москве?

– А что, завтра будешь у меня? – спросил Силаев.

– Нет, на этот раз приедет Кан – вот и познакомитесь с ним. Последний раз ты сам им интересовался.

– Хорошо, только подожди, я посмотрю, что у меня на завтра.

Наступила пауза. Было слышно, как в кабинет кто-то вошел.

– Садись, не стой у двери, – сказал кому-то председатель Совета министров СССР.

Силаев продолжил разговор по телефону:

– Завтра не могу. У меня Госплан, потом буду в Зеленограде. Давай на среду. Скажем, в одиннадцать.

– Все, заметано на одиннадцать. Не забудь заказать на него пропуск, – попросил Яров.

– Не забуду. Это и в моих интересах. У него все будет при себе?

– Конечно! Только подпиши ему на следующую вертушку дизельного. И у него есть к тебе разговор.

– Договорились. Жду его в среду.

* * *

Совет министров располагался в огромном здании, являющем собой классический образец сталинской архитектуры. Председатель Совета министров занимал левое крыло второго этажа. Кана встретил помощник Силаева лет тридцати пяти, очень странного вида. Был он в синем костюме-«тройке», белой рубашке с красным галстуком и светло-коричневых туфлях со стоптанными каблуками.

– Товарищ Кан?

– Так точно, он самый.

– Прошу следовать за мной. Товарищ Силаев ожидает вас.

Кан с коричневым кожаным «дипломатом» в руках проследовал за помощником. Они прошли через массивные дубовые двери с вырезанным на них гербом Советского Союза – такие высокие, что их ручки находились на уровне плеч, – и вошли в приемную. Посетителей не было, и только в углу за стеклянным столиком сидели два кагэбэшника, которых сразу можно было вычислить по их внешнему виду и портупеям. Помощник открыл дверь кабинета и пропустил Кана вперед, после чего дверь бесшумно закрылась. Силаев, невысокого роста брюнет с зачесанными назад волосами, стоял рядом со своим рабочим столом. На нем был темный прекрасно сидящий костюм, в петлице пиджака – значок депутата Верховного Совета. Галстук под цвет сорочки. «Похоже, что любит хорошо одеваться. А скорее, у его жены неплохой вкус, как сказали бы в народе», – подумал Кан.

– Здравствуйте, товарищ Кан, – Силаев первым протянул руку для пожатия.

– Здравствуйте, товарищ председатель Совета министров.

– Как доехали? Какая в Ленинграде погода?

– Спасибо, неплохо. В этом году весна дождливая.

– Нас тоже погода не балует. Аграрии наши беспокоятся, что посевная задержится.

Силаев сел за свой стол. В этом огромном кабинете за большим письменным столом, на котором красовался массивный письменный прибор из янтаря, Силаев казался мальчишкой, который влез в кабину папиного грузовика. Кан подошел и под столом поменял «дипломаты». Точно такая же кожа и ручка, только новый был легче. Силаев постучал пальцем по столу. Кан положил перед ним лист из блокнота, на котором перьевой ручкой было написано «Пятьсот тысяч долларов США». По лицу председателя Совета министров было видно, что он очень доволен. Затем он молча взял зажигалку и сжег листок в пепельнице.

– Товарищ Кан, вот ваши документы, – он протянул Кану синий конверт Совета министров. – Здесь все, как просил товарищ Яров. Как вы думаете, сколько вам потребуется времени, чтобы реализовать предложение?

Кан понял, что Силаев хотел знать, когда он получит следующий дипломат. Он спешил: наверху постоянно шли перестановки, и надо было успеть «наесться».

– Я буду у вас опять через две недели.

– Отлично, я к тому времени как раз вернусь из командировки в Китай. Предварительно сообщу, когда именно мы встретимся. Да, кстати, Яров сказал, что у вас ко мне личный вопрос. Какой именно, и чем я могу помочь?

– Под Ленинградом, в Сестрорецке, я получил в наследство участок с финским домом, который находится у мемориала «Шалаш».

– Это, если я не ошибаюсь, хозяйство Дыбенко?

– Да, председателем горсовета является товарищ Дыбенко. Он против моего строительства на этом участке.

– А проект у вас есть?

– Проект готов, и стройматериалы я уже завез.

– Быстро работаете! Минуточку, сейчас попробуем. Труханов, соедини меня по ВЧ с Сестрорецким горкомом: я хочу поговорить с товарищем Дыбенко.

Через минуту секретарь доложил, что Дыбенко на линии.

– Здравствуйте, Николай Васильевич! – послышался в трубке его голос. – Когда приедете на охоту?

– Охота, дорогой, подождет. Собираюсь в Китай. Кстати, хочу оттуда привезти себе карабин. Могу прихватить и для тебя. Мой зам такой привез оттуда – супер! Лучше карабина Мосинского.

– Спасибо, что не забываете.

– А ты почему обижаешь моих ребят?

– Это наговаривают. Встретил, как положено: организовал рыбалку, вывез к финнам.

– Я тебя не о финнах спросил, а о товарище Кане.

– Он что, и до вас дошел?

– Не дошел, а я его вызвал. Что у тебя там с шалашом?

– Да он там не дом собирается строить, а дворец! Здание – покруче исполкома.

– А ты что же, позавидовал? Тебе-то что? Ты же все равно собираешься в Москву.

– Да я, в общем-то, не против, но вот горсовет…

– Знаю я, как горсоветы решают вопросы на местах! Так что давай, подпиши все, что нужно, и позвони!

– Понял. Если бы он сразу сказал, что в вашей команде, то и не пришлось бы ему ехать к вам.

– Я тебе уже сказал, что сам вызвал его по делам Совета министров. Все, до встречи! А карабин за мной.

Усмехаясь, Силаев повесил трубку.

– Спасибо вам, – внутри у Кана все ликовало.

– Это мелочи. Ты, главное, объявись через две недели.

– Буду точно в срок, где назначите.

– Вот это по-военному! Ну, будь здоров!

Силаев пожал ему руку и проводил до двери. Кан вышел из здания Совета министров с коричневым кожаным «дипломатом» в руках…

…Разговор в корейском ресторане продолжался.

– Вы бы не могли помочь нам в данном вопросе? – спросила Оля.

– Сейчас здесь новый председатель горисполкома, но недавно я был у него по своим делам. Не буду обещать, но попробую.

– Нам уже обещали. Даже взяли деньги, но до сих пор не решили вопрос, – одернул Олю муж.

– А кому вы дали деньги, если не секрет?

Оля посмотрела на мужа и поправила рукав.

– Лучше я скажу. Цой взял нас под опеку. Вы же знаете, что все торговые точки платят сестрорецким, а Цой договорился с ними и взял нас под себя как земляков. Вот он и пообещал решить вопрос с горисполкомом.

– И сколько вы ему дали?

– Две тысячи долларов вперед, а еще восемь должны заплатить, когда получим разрешение, но прошло уже три месяца, а вопрос так и не решен.

– Похоже, что и не решится. Нынешний председатель горисполкома, насколько я знаю, взяток не берет. Есть у меня одна мысль. Попробую кое-что сделать.

– Спасибо вам! Как хорошо, что мы обратились к вам.

– Спасибо скажете, когда решим ваш вопрос.

– Мы вам очень благодарны уже за то, что откликнулись на нашу просьбу.

– Как говорит ваш знакомый Цой, корейцы должны помогать друг другу. И в этом я полностью с ним согласен. А что за это он берет деньги, в этом я с ним не согласен. Только я появлюсь у вас через месяц: уезжаю в командировку на три недели. За это время, думаю, смогу переговорить с председателем горисполкома.

– Спасибо еще раз. Будем вас ждать.

Иван открыл ворота и въехал во двор. Белка заскулила от радости, узнав водителя, и замахала хвостом.

– Успокойся, пойдем в дом, – сказал ей Ваня.

Но она улеглась у колеса машины.

– И вот ведь будет так лежать до утра и охранять машину! – воскликнул Иван.

– Знает свое дело! Отрабатывает свой кусок хлеба, – заметил Кан.

– Станислав Иванович, на охоте она незаменима! Хорошо ее выучил Иван Арсеньевич.

Дома никто не заметил, как они вошли. Катя внимательно слушала рассказ хозяина. В глазах ее стояли слезы. Геннадий лежал на кушетке и тоже слушал рассказчика.

– А вот и наши! Я сейчас заварю свежего чая, – вскочила Катя, увидев Ваню и входившего позади него Кана.

Чай был душистый, с мятой.

– Иван Арсеньевич, вы продолжайте.

– Да ты уже вся зареванная. Давай в следующий раз, – предложил старик.

– Нет, до следующего раза я не вытерплю. Прошу вас, закончите рассказ сегодня.

– Лейтенанта увезли, продолжал старик, – мы остались одни с майором. Я с детства называл его дядей, так как он был другом моего отца, как рассказывала мне мама. Время было предвоенное, поэтому уже на следующий день назначили заседание трибунала. Трибунал состоял из трех офицеров. Лейтенанта Кана привезли в гимнастерке без петлиц и в галифе. Меня доставили раньше. В зале присутствовали несколько офицеров и конвой. Военный прокурор первым вызвал лейтенанта Кана.

– Товарищ лейтенант, вы утверждаете, что сами отпустили старшину Белинского в клуб и дали ему свое личное оружие. Вы подумайте, прежде чем ответите. Необдуманный ответ может стоить вам офицерских петлиц и гарантировать вам службу рядовым в штрафбате.

– Я все хорошо обдумал. Старшину Белинского я сам отпустил в клуб и дал ему свое личное оружие.

– Почему вы дали ему свой наган?

– Потому что днем мы получили приказ о ношении личного оружия круглосуточно.

– Но приказ был для офицеров.

– Я посчитал, что к старшинскому составу он тоже относится.

У прокурора не было больше вопросов к Кану, и поэтому начали спрашивать меня.

– Вы стреляли в участкового милиционера?

– Если в постели моей жены был участковый милиционер, то тогда я стрелял в него.

– Вы осознавали, что могли убить человека?

– Да, и поэтому выстрелил ему в ногу.

Вопросов больше не было. Трибунал ушел на совещание, и уже очень скоро нам зачитали приговор: «Лейтенанта Кана Ивана Ивановича понизить в звании до младшего лейтенанта и назначить ему месяц содержания под домашним арестом. После окончания срока домашнего ареста уволить его из рядов Советской Армии в звании младшего лейтенанта. Старшину Белинского Ивана Арсеньевича понизить в звании до звания рядового и отправить в штрафной батальон Ленинградского округа для прохождения дальнейшей службы».

Из зала первым вывели моего лейтенанта, и больше я его никогда не видел. Я хорошо понимал, что приговор, вынесенный трибуналом, был для него смерти подобным. Он был, что говорится, до мозга костей офицером и не представлял свою жизнь без армии.

Все молчали, только слышны были редкие Катины всхлипывания.

– Катюш, это было пятьдесят лет назад, – успокаивал ее Кан, поглаживая по спине.

– Какой был благородный твой отец! Теперь таких мужчин нет.

– Откуда тебе знать? Ты еще совсем молодая. Может, сегодня еще больше таких мужчин, – возмущенно сказал Гена.

– Иван Арсеньевич, а что было дальше? – не отступала Катя, вытирая салфеткой слезы.

– В понедельник объявили войну с Финляндией. Утром меня увезли на фронт. Попал я в штрафбат. В основном там были кулацкие и белогвардейские сынки. Из военнослужащих нас там было мало. На второй день нас первыми пустили на линию огня. Сзади нас стояло оцепление НКВД, а уже за ними – регулярные части.

Ночью меня вызвали в штаб. Там ожидали полковник НКВД и наш ротный капитан. Полковник налил мне стакан спирта.

– Белинский, пей! Угощаю!

Я, не возражая, выпил спирт и отказался от тушенки: «После первой не закусываю, гражданин начальник».

– А второй может и не быть, рядовой штрафбата.

– Слушай, Белинский, – перешел к разговору капитан, – есть возможность смыть кровью свою вину. Нужно пройти через линию Маннергейма, дойти до штаба противника и взять «языка». Обязательно офицера штаба, и живого!

– Но ограждение под напряжением, и каждый метр линии обстреливается!

– Вот видишь, какой ты умный! И без карты знаешь, какая это линия. Да, задача почти невыполнимая, но если ты вернешься с «языком», то подчистую сниму с тебя вину и переведу в полковую разведку старшиной.

– Обещание покойнику, что место приготовят в раю. Знаете, что не вернусь, вот и обещаете.

– Белинский, ты бывалый охотник, старшина. Надеюсь, что справишься. Не буду обманывать: ушли пять групп, да еще и какие ребята! Но больше никого не осталось.

– Понимаю, что у меня один выбор – идти в разведку.

– Возьми трех бойцов. Сам их подберешь. Оружие и снаряжение тебе выдаст капитан Чулков. Инструкцию и схему расположения финского штаба тоже получишь.

– Еще мне нужна деревянная бочка, желательно две.

– А бочка-то зачем? Может, тебе еще По-2 подогнать?[20]20
  Самолет Поликарпова.


[Закрыть]

– С самолетом было бы много шума. А бочка нужна, чтобы пройти через колючее ограждение, которое под напряжением. Вторую бочку спрячем в тылу у финнов, чтобы назад пройти.

– Ишь ты, какой сообразительный! Капитан, пусть твои разведчики поучатся у штрафников. Найди ему две деревянные бочки! Обратно жду через сутки. Если не успеешь, попадешь под огонь наших батарей.

– Удача сопутствовала нам, – продолжал свой рассказ Иван Арсеньевич, – эта местность была мне хорошо знакома: еще пацаном я с финскими мальчишками лазил там по старым окопам. Приграничные финские хутора знал по памяти. В пяти километрах от штаба стоял хутор Кукоял. Помню, с пацанами мы как-то украли курицу с этого хутора и запекли ее на костре. Старый хозяин хутора выследил нас и запер у себя в погребе. А там у него была квашеная капуста и окорока. Так мы всю ночь объедались, откусывая огромные куски от подвешенных к потолку окороков.

И вот теперь я с тремя бойцами прятался рядом с этим хутором, где проходила дорога. Вдалеке послышался шум мотоцикла.

– Лешнев, – сказал я одному из них, – давай, клади веревку на дорогу, а конец ее привяжи вон к той березе. Только привязывай на уровне груди.

Мотоцикл приближался. В его коляске сидел офицер в плащ-накидке и рукой придерживал фуражку. Второй конец веревки я взял в руки и, когда мотоциклист поравнялся с березой, резко обеими руками потянул ее на себя. На полном ходу мотоциклист с криком вылетел из седла. Его выбросило влево, переднее колесо мотоцикла врезалось в сосну, и мотор заглох. Мои ребята бросились на офицера, который был без сознания: он головой ударился о приклад пулемета, установленный на коляске мотоцикла. Я нырнул в кусты, где барахтался водитель мотоцикла. Каска с него слетела, и он крутился на траве, схватившись руками за шею, разрезанную натянутой нами веревкой. Я прекратил его мучения, воткнув ему в грудь финский нож по самую рукоятку. Ребята тем временем упаковали финского офицера. Тот уже пришел в себя и крутил глазами, не понимая, почему у него связаны руки веревкой и во рту кляп. Я сдернул с него плащ и не поверил своим глазам. Перед нами брыкался ногами, как свинья перед забоем, тепленький финский полковник. Весь такой аккуратный, как игрушечный оловянный солдатик: с погонами, со знаками различия и орденскими планками. Похоже, он ехал в штаб, а может, возвращался оттуда. На боку у него висел офицерский планшет, а в пяти метрах от мотоцикла в пыли валялась кожаная сумка. Второй из моих бойцов, рядовой Чулков, притащил ее и открыл – главным образом в поисках пайка. Сумка оказалась набита бумагами и картами.

– Ребята, вот так удача! Да здесь целый передвижной штаб! – Белинский, уложив сумку, открыл планшет. Карта в планшете была местная, вся покрытая отметками, сделанными химическим карандашом. «Полковник разберется», – подумал Белинский.

– Все, сворачиваемся, уходим.

– Белинский, надо убрать мотоцикл. Наткнутся финны – нам хана, – заметил третий разведчик, Сергеев.

– Дельно говоришь. Оттащите его за дерево, к мотоциклисту.

Финский полковник начал было приседать, делая вид, что ушибся, да только Чулков ударил его рукояткой нагана по спине, и он сразу очень резво побежал впереди разведки. Белинский на ходу надел планшет и стал догонять ребят. К полудню они вышли к линии фронта.

– Надо дождаться темноты, – сказал Белинский. – Будем переходить тут.

Он указал на подбитый советский танк, стоявший с опущенным стволом на пригорке.

– А как мы перейдем без бочки? – заволновался Сергеев.

– Вот, посмотри, – Белинский передал ему бинокль. – Видишь, танк подбитый? Прошлой ночью его здесь не было. Это, похоже, уже после нас тут был бой. Левее от него метрах в двадцати – та березка, под которой наша бочка, если только ее не нашли финские солдаты.

– Давайте тогда перекусим и поспим чуток, – предложил Чулков.

– А как с финном быть? Его ведь спать не уложишь… – сказал Лешнев.

– Отведи его за кусты и расстегни ему штаны – пусть поссыт. Обратно приведешь – решим, что с ним делать.

– Только штаны не забудь ему застегнуть, – прыснул Чулков.

Все засмеялись.

– Отставить! – крикнул Белинский. – Не забывайте, мы в тылу у финнов.

– Поэтому давайте пройдем несколько километров по болоту, чтобы сбить след, – предложил Чулков.

– И так не чувствуешь ног, а еще по болоту таскаться с этим боровом, – возмутился Лешнев.

– Да нет, Чулков дело говорит, – сказал Белинский. – Давай, веди финна до ветру, и двигаем дальше.

Сзади послышался лай собак. Белинский, направив в сторону звука бинокль, увидел финских солдат: растянувшись цепочкой, они с собаками прочесывали местность.

– Нашли мотоцикл. Уходим к лесу! – скомандовал он.

Пленный полковник снова начал приседать, изображая, что не может идти. На этот раз он получил солдатским сапогом между ног. Подскочив, как резиновый мяч, он екнул с тряпкой во рту и побежал вприпрыжку за Чулковым. Цепочка финнов двигалась медленно: это означало, что собаки еще не взяли след разведчиков. Белинский повел свою группу к болоту. Он знал, что посреди этого болота есть островок, на котором стоит охотничья избушка.

– Чулков, я пойду впереди, а ты будешь замыкающий. Все идут по моем следу. Десять сантиметров влево или вправо – смерть. И главное, смотри за «языком»: наши жизни от него зависят.

– А как объяснить финну?

– За него не беспокойся, я ему все объясню.

Старшина начал по-фински что-то объяснять полковнику. Тот утвердительно кивнул головой. Белинский вынул ему кляп изо рта. Тот глубоко вздохнул, выплюнул обрывки ниток и шепотом подтвердил по-фински, что все понял.

– Вот повезло: такой понятливый нам попался! – сказал с усмешкой Белинский и снова засунул ему кляп в рот.

– Командир, я пройдусь вдоль берега с километр, вернусь по воде, чтобы сбить след, – предложил Чулков.

– Хорошо, а мы пойдем вглубь. Я вернусь за тобой.

Чулков, потоптавшись немного на месте, начал удаляться вдоль берега. Белинский повел группу вглубь болота. Деревца вокруг них были хилые и невысокие, как это всегда бывает в болотистых местах. Зато мох и лишайники раскинулись под ногами густым буро-серым ковром. Сапоги вытягивали из глубины болотной жижи запахи гнилья и перестоя. Болото будто застыло и ждало очередной жертвы – птицы, зверя или человека, отчаянного искателя приключений. Старшина уверенно шел вперед по меткам, только ему видимым и понятным. Замыкающий, Сергеев, не попал в след и провалился в трясину. Болотная жижа начала со страшной скоростью затягивать его. Старшина услышал его хрип, повернулся и крикнул Лешневу:

– Стой на месте! Развернись, не переступая, и подай ему палку!

Тот протянул палку – Сергеев ухватился за нее двумя руками.

– Мне его не вытянуть! Палка скользит!

Старшина сорвал с финна плащ-палатку и бросил тонувшему.

– Хватайся за плащ!

Он послушно подхватил другой конец плаща.

– А ты свободной рукой хватайся за пояс финна, – крикнул старшина Лешневу, и сам крепко обхватил финского офицера за пояс. Финн крякнул. Старшина выдернул кляп у него изо рта. Наконец Сергеев начал медленно выползать из болота. Через пару минут, обессилевший, весь в тине, он лежал на мху. Рой мошкары немедленно облепил его. Пленный что-то хрипло сказал по-фински и усмехнулся.

– Старшина, он выплюнул кляп! – заметил второй разведчик.

– Я сам его вытащил, иначе он задохнулся бы. Ладно, вставай, пройдем еще метров пять. Там есть пятачок – должны втроем на нем уместиться.

Старшина разместил людей на привале.

– Финну рот не закрывайте. Он и так понимает, что тут бесполезно кричать или убегать. Я мигом.

Чулков медленно передвигался по болоту. Старшина, завидев разведчика, остановился и оперся на шест.

– Давай левее! Ориентируйся на вот этот куст.

Дальше пошли быстрее.

– Что, кто-то тонул? – увидел грязную жижу Чулков.

– Да вот, Сергеев пытался утонуть, только мы ему не дали. А ты наблюдательный, как я погляжу.

– Бывший лейтенант полковой разведки.

– За что тебя в штрафбат?

– Майор застукал меня в постели с его женой.

– Она этого стоит?

– Не то слово! Эх, старшина, такая женщина! Просто монумент колхозницы перед ВДНХ. Не сожалею.

– Тогда порядок!

Впереди показался пятачок, на котором расположились отдыхать разведчики, при этом Лешнев сидел на коленях у финского полковника.

– Ну и что это значит? – поинтересовался старшина.

– Да, похоже, островок уменьшился, и места стало мало даже двоим.

– Привал окончен! Идем дальше. Замыкающий – Чулков.

Вышли к сторожке. Старшина глянул на часы: было без пяти три. Значит, по болоту шли целых два часа. Маленький домик с крышей из дратвы словно врос в болото. Впечатление усиливала возвышавшаяся над ним осина, которая почти полностью закрывала его своими длинными ветвями. Чулков растопил печь и поставил котелок с водой на огонь. Вода отдавала тиной, но пить ее было можно.

– Сейчас прокипятим ее – и можно пить: будет солоновата, зато без бактерий, – сказал старшина. – Поедим – и всем спать. Караул по очереди через два часа. Первым заступаю я.

К бочке они вышли к полуночи. Ждала их, как миленькая, на месте. Старшина объяснил полковнику, что нужно пролезть через бочку, и финн послушно кивнул головой. Старшина последним прошел заграждение. Наконец они были на своей стороне.

– Стой, кто идет? – раздался окрик из окопа.

– Свои! – ответил Чулков.

В ту же секунду раздался взрыв. Старшина увидел ослепительную вспышку света – и все погрузилось в темноту.

Очнулся он в госпитале; на койке сидел капитан.

– Ну что, старшина, очухался? С прибытием с того света!

– Что, так серьезно?

– Серьезней не бывает. Новобранец увидел из окопа кокарду финского полковника и шарахнул в вас гранатой. Хорошо, промахнулся – но осколок гранаты попал тебе в грудь.

– А полковник жив?

– Живехонек. Отправили его в штаб армии. Очень ценный оказался полковник, а уж про карты его и не говорю. Эх, да за такое орден полагается, а тебе только вольную дали и восстановили в прежнем звании. Теперь ты, Иван, у меня в полковой разведке.

Белинский отвернулся к стене, чтобы капитан не видел слез радости и облегчения, катившихся по его лицу.

– Понимаю, старшой, поправляйся – и ждем тебя в полку!

– …Закончил я войну младшим лейтенантом, – продолжал Иван Арсеньевич, – заслужил два ордена Славы. Знание финского языка очень помогло мне в разведке. Вернулся домой, а дом заколочен. Родители умерли, а жена еще после той ночи со стрельбой ушла. Я так и прожил один. Еще в шестидесятых начал я искать своего бывшего командира, лейтенанта Кана. Куда я только ни обращался: и на Дальний Восток, и в Среднюю Азию, и на Кавказ. Казалось, след моего лейтенанта был утрачен. Я понимал, что минуло две войны, и миллионы солдат и офицеров лежат в земле, многие из них – без вести пропавшие. А в восемьдесят седьмом году знакомый журналист опубликовал статью в журнале «Смена» с фотографией моего лейтенанта. На эту статью откликнулась Инюрколлегия Узбекистана. Оказалось, что лейтенанта моего уже не было в живых, но после него осталось трое детей. Младший сын после службы в военном флоте остался в Ленинграде. Мне помогли встретиться с ним. В семье Кана хранилась фотография отца с экипажем танка. У меня была такая же фотография, и экспертиза установила подлинность обеих. Так я выполнил просьбу моего отца, коменданта Сестрорецка: нашел семью лейтенанта Кана. А потом я решил передать им в наследство дом моих родителей и земельный участок при нем.

– Выходит, что я строю дом на участке, где проживали ваши родители? – спросил Геннадий.

– Да, прораб, мой домик будет стоять здесь до конца моей жизни. Так хочет Станислав Иванович. А мне осталось немного. Возраст и старые раны дают о себе знать.

– До ста лет еще доживете, Иван Арсеньевич, – сказал Кан.

Катя выбежала из комнаты. Иван пошел следом.

– Ваня, оставь девушку, пусть поплачет. Это хорошо, что она душевный человек.

– Иван, а ты все это знал? Мог бы и мне сказать! – обиженно сказал прораб.

– И что – ты бы тогда лучше занимался стройкой? – съязвил водитель.

– Да тут же такие корни! Надо дом поставить особенный, с душой, чтобы родственники Станислава Ивановича чувствовали в нем теплоту Ивана Арсеньевича.

– Ребята, вы можете говорить хоть до утра, а я пошел спать. Тем более что завтра рано вставать на охоту, – с этими словами Кан вышел из комнаты, чтобы заодно проверить, что с его девушкой.

* * *

Когда Галина наконец вышла с работы, было уже восемь вечера. На станции метро «Купчино» была толпа народа. «Наверное, едут на концерт в «Юбилейный»: я слышала по радио, что там Зыкина выступает. Летом, в белые ночи, часто устраивают поздние концерты. Но им веселиться, а мой останется без ужина, если не сяду в этот поезд», – рассуждала Галина, протискиваясь сквозь толпу. На нее напирали со всех сторон. «Только бы не пролить суп. Надеюсь, что крышка выдержит, не откроется».

До госпиталя она доехала за сорок минут. У входа в палату стоял незнакомый ей милиционер. Галина запахнула накинутый на плечи белый халат и подошла к нему.

– Гражданочка, вы ошиблись, сюда нельзя! – новенький встал перед дверью и закрыл проход.

Галина покраснела.

– Я жена полковника.

– Извините, но его жена с дочкой ушли пятнадцать минут назад.

«Как хорошо, что я задержалась на работе, – подумала Галина. – Он же предупреждал, что прежде чем идти сюда, надо узнать в приемной, нет ли у него кого. Вот дура! А все эта вечная спешка. Ничего в суете не соображаю».

– А вы спросите полковника, можно ли мне к нему!

– А что у вас под халатом? – строго спросил новенький.

Галина распахнула халат и показала ему пакет.

– Обед для полковника. Куриный бульон.

– Ладно, проходите. Надеюсь, не влетит мне, – сжалился милиционер.

Галина быстро вошла в палату, будто ее кто-то в спину толкнул. Молин лежал на кровати с закрытыми глазами и слушал по радио вечерние новости. Услышав, как скрипнула дверь, он приоткрыл глаза и улыбнулся, увидев Галину.

– Привет, что так поздно?

Она поставила сумку на тумбочку.

– Мой дорогой, я же прямо с работы.

Тут она заметила на полу у тумбочки пакет с продуктами.

– Галка, я умираю с голоду.

– Так всего ж пятнадцать минут назад была здесь твоя половина: что ж она, не покормила тебя?

– Уже успели доложить?

– Новенький какой-то стоит у двери. Еще не хотел меня пускать. Я ему сказала, что твоя жена.

– Вот это правильно. Да, правда, была здесь Зося. Я подписал ей заявление на развод. Так что, выписываюсь из госпиталя – и прямо к тебе домой!

– Поменять дом на коммуналку? Это неразумно, Юрочка.

– Ну, как говорится, с милым рай и в шалаше.

– Вот именно, что с милым, а не с милой. Мы, бабы, решительнее, а вы, мужики, – эгоисты! Поэтому ты сделал опрометчивый шаг, товарищ полковник.

А сама радостно прильнула к нему и нежно поцеловала.

– Ух, как у тебя грудь дрожит! Через одежду чувствую, – сказал Молин.

– Не грудь, а сердце, дорогой. Что-то я заболталась. Кормить тебя надо.

Галина налила ему в тарелку еще горячий бульон, и Молин с нескрываемым удовольствием принялся за него.