Текст книги "Храм на рассвете"

43

Хонда был новым членом дачного общества в Нинаоке, но как-то до сегодняшнего дня он не приглашал к себе тех, кто давно уже жил здесь на дачах.

Напуганные слухами о том, что в окрестностях Готэмбы полно баров для американских солдат, проституток с сутенерами, уличных женщин, слоняющихся по учебному плацу с армейскими одеялами, – словом, слухами о падении общественных нравов, люди в свое время покинули дачи и только этим летом стали потихоньку возвращаться, поэтому Хонда решил пригласить старожилов на открытие своего бассейна.

Дольше всех здесь жили принц Каори с супругой и вдова основателя банка Масиба – Канъэмона Масибы. Вдова сказала, что приведет с собой троих внуков. Должны были прийти еще несколько человек из местной публики, приедут Кэйко с Йинг Тьян и из Токио – госпожа Цубакихара и Иманиси. Макико прислала письмо, что не сможет присутствовать, так как уезжает путешествовать в Европу. Вообще-то, ее должна была бы сопровождать госпожа Цубакихара, но Макико выбрала себе в попутчицы другую ученицу.

Хонда с удивлением наблюдал за Риэ – она всегда довольно сурово обходилась с прислугой, а тут и к повару, и к официантам обращалась с неизменной улыбкой. Была вежлива, выказывала заботу, словом, хотела доказать и себе, и людям, что заслуживает любви.

– Госпожа, а что делать с беседкой в саду? Может быть, там тоже приготовить напитки? – спросил официант, уже переодевшийся в белое.

– Да, так и сделайте.

– Только я боюсь, мы втроем не управимся, все-таки далеко от дома, может быть, приготовить там все для самообслуживания – поставить в термосе лед?..

– Да, пожалуй. Это вы хорошо придумали: те, кто забредет так далеко, наверное, отправятся на свидание, и им никто не будет мешать. Да, вот еще что: не забудьте, когда начнет смеркаться, зажечь палочки против москитов.

Хонда, слушая, что и как говорит жена, был в полном изумлении. Приподнятый тон, слова просто текут. И в голосе, и в словах сквозило даже тщеславие – как она, должно быть, мучилась, подавляя его долгие годы!

От ловких движений официантов в белом пространство дома казалось расчерченным прямыми линиями. Их накрахмаленные белые пиджаки, цветущая молодость, почтительность, профессиональная вежливость – все это освежило дом, сделало его другим миром. Все личное было выметено – обсуждения, вопросы, распоряжения летали туда-сюда, словно белые салфетки, сложенные в форме бабочки.

У бассейна был устроен буфет, где гости могли закусить прямо в купальных костюмах, на первом этаже всюду были наклеены таблички, указывавшие комнаты для переодевания. Пейзаж вокруг менялся на глазах: на бережно сохраненный Хондой кусок выступающего бруса крыши повесили белую скатерть, и получился бар на открытом воздухе. Хотя он сам распорядился об этом, то, что получилось, вызвало у него ощущение какого-то грубого вторжения.

Хонда рассеянно наблюдал за тем, что происходит вокруг, оттесняемый в тень припекающим солнцем. Кто все это придумал? И ради чего? Он потратил кучу денег, пригласил именитых гостей, играет роль благополучного буржуа – гордится сделанным бассейном. Действительно, это первый личный бассейн в Нинаоке, ни до, ни после войны таких еще не было. Впрочем, в мире достаточно великодушных людей, которые благодаря приглашению простят ему его богатство.

– Надень, пожалуйста, вот это.

Риэ положила на столик под зонтом темно-коричневые брюки из тонкой шерсти, белую рубашку и галстук-бабочку с узором в очень мелкий горошек.

– Что, прямо здесь переодеваться?

– А что тут такого? Кроме официантов, никто не увидит. Да, они сейчас накормят нас пораньше обедом.

Хонда взял в руки галстук-бабочку, напоминавший формой тыкву-горлянку. Ухватив его за один конец, в шутку свесил над сверкавшим бассейном. Просто вялый шнурок. Чем-то он напомнил ему судебную процедуру «неофициального распоряжения». «Уведомление о неофициальной процедуре и возражения ответчика…» Если исключить тот единственный момент, фокус недостойных желаний, сиявших ярким светом, то от неотвратимо приближавшегося приема гостей больше всех страдал сам Хонда.

Первой прибыла вдова Масиба с двумя внуками и внучкой. Это были девушка, уже в возрасте, и два ее младших брата – оба в очках, умники, студенты четвертого и второго курсов университета; все трое сразу отправились переодеться в купальные костюмы, а бабушка осталась в кимоно под зонтом.

– Пока был жив муж, мы, особенно после войны, каждый раз во время выборов ссорились, и я назло мужу голосовала только за коммунистов. Была горячей поклонницей Кюити Токуды[69]69
  Кюити Токуда (1894–1953) – один из учредителей Коммунистической партии Японии, восемнадцать лет провел в заключении, Генеральный секретарь ЦК КПЯ, идеолог «национально-освободительной демократической революции», антиамериканских настроений. (прим. переводчика)


[Закрыть], – рассказывала пожилая женщина.

Она постоянно резкими движениями поправляла отвороты кимоно, поддергивала рукава и напоминала саранчу, когда та, сложившись, потирает крылышками. Ее считали интересной, свободной от условностей личностью, но за фиолетового цвета стеклами очков сверкали глаза, строго следившие за финансовыми делами родственников. А оказавшись перед ней и ощутив на себе ее холодный взгляд, каждый начинал чувствовать себя ее родственником.

У внуков, которые вышли одетыми в купальные костюмы, были округлые, без угловатостей, фигуры, типичные для детей из хорошей семьи. Один за другим они попрыгали в воду и медленно поплыли. Хонда подумал: больше всего он жалеет о том, что не Йинг Тьян первая нарушила спокойствие воды в бассейне.

Почти сразу же из дома в сопровождении Риэ появились принц Каори с супругой, уже в купальных костюмах. Хонда извинился, что не заметил их прихода и не вышел встретить, строго выговорил за это Риэ, но его высочество только помахал рукой, мол, «что вы, что вы!» и сошел в воду. Вдова, наблюдая подобное общение, всем своим видом выражала, что столкнулась с чем-то явно не изысканным. И когда принц, проплыв один раз вдоль бассейна, сел на край, она издали высоким пронзительным голосом изрекла:

– А вы, господин принц, все так же молоды и здоровы. Но лет десять назад я бы вызвала вас на соревнование.

– Ах, госпожа Масиба. Я и сейчас вам не соперник. Проплыву пятьдесят метров и задыхаюсь. И все-таки как великолепно искупаться здесь, в Готэмбе. Вода чуть холодновата.

Принц, словно ненужные украшения, стряхнул с себя капли воды. По бетону темными точками рассыпались брызги.

Принц не замечал, что, когда он старается вести себя в соответствии с послевоенными веяниями, слишком просто и неофициально, люди порой воспринимают это как безразличие. Когда отпала необходимость сохранять достоинство, он уже мог глубоко не вникать в человеческие связи. Принц не допускал даже мысли о том, что кто-то может питать такое же, как он, отвращение к традициям, пренебрегал теми, кто и сейчас придавал этому слишком большое значение, и его слова «У такого-то абсолютно отсутствует чувство нового» значили то же самое, как если бы прежде он сказал: «Такой-то низкого происхождения». Людей прогрессивных принц определял как людей, которые, как и он, «задыхались, скованные традициями». В результате не хватало буквально одного шага до парадоксального вывода о том, что принц по своему рождению человек из народа.

Хонда впервые видел его лицо без очков, которые тот снял, прежде чем войти в воду. Очки для принца были мостом, соединявшим его с миром официоза. Когда этот мост оборвался, на лице принца, может быть от слепящего света солнца, появилось неопределенно печальное выражение – то ли оно было присуще ему всегда, то ли появилось теперь.

По сравнению с ним ее высочество, чуть склонная к полноте, даже в купальном костюме была исполнена благородства. Когда, плывя на спине, она поднимала руку и улыбалась, то выглядела на фоне гор Хаконэ прекрасной резвящейся в воде птицей. Окружавшие не могли не чувствовать, что ее высочество из тех редких людей, которые знают, что такое счастье.

Хонду в какой-то мере раздражали внуки Масибы, которые, выйдя из воды, окружили бабушку и благовоспитанно беседовали с принцем и его супругой. Темой их разговоров была исключительно Америка: старшая сестра рассказывала об элитарной частной школе, в которой она там училась, братья говорили об американских университетах, куда они поедут учиться, как только окончат университет в Японии. Америка, Америка… Там уже телевидение, как хорошо было бы, если бы оно было и здесь, но при нынешнем положении телевизором в Японии можно будет наслаждаться лет через десять, никак не раньше.

Вдова, которая терпеть не могла разговоры о будущем, поспешно оборвала эту тему:

– Вы что это, издеваетесь надо мной, разговаривая о том, чего я не увижу? Вот буду вам являться каждый вечер, когда вы будете смотреть телевизор.

Выглядело довольно странно, что бабушка контролирует разговоры молодых людей, а те прислушиваются ко всему, что она скажет. Хонде эти внуки напоминали мудрых кроликов.

Он уже приноровился встречать гостей, и те один за другим появлялись на террасе в купальных костюмах. Госпожа Цубакихара и Иманиси, еще в одежде, окруженные гостями в купальных костюмах с ближних дач, приветственно махали руками с другой стороны бассейна. Иманиси был одет в яркую рубашку с крупным рисунком, которая ему не шла, госпожа Цубакихара была в черном шелковом кимоно, которое, как обычно, напоминало траурное, и на фоне сверкающего бассейна казалась зловещим черным кристаллом. Хонда сразу оценил эффект: простодушная женщина и не подозревала, что Иманиси, конечно же, нарочно, чтобы посмеяться над ней, надел эту яркую рубашку.

Эти двое, отстав от веселившихся гостей, медленно шли вдоль бассейна – в воде колыхались черная и желтая тени.

Их высочества хорошо знали и Иманиси, и госпожу Цубакихара. Принц, в частности, после войны часто бывал на так называемых встречах деятелей культуры и достаточно откровенно беседовал с Иманиси.

– Вот пришел интересный человек, – сказал он Хонде.

– Я в последнее время совсем не сплю, – непринужденно произнес Иманиси.

Он сел и достал смятую пачку заграничных сигарет, отбросил, сразу же вынул другую, надорвал ее, постучал по дну и ловко подхватил губами выскочившую сигарету.

– Да-а? Это, пожалуй, мучительно, – сказал принц, ставя на стол пустую тарелку.

– Да не скажу чтобы мучительно, но ночью мне обязательно бывает нужен собеседник. До утра говорим, говорим, а перед рассветом такое ощущение, будто мы приняли яд, чтобы умереть. Торжественно выпиваешь снотворное и засыпаешь. Просыпаешься и видишь самое обычное утро.

– И о чем же вы говорите каждую ночь?

– Когда думаешь, что ночь последняя, найдется много о чем поговорить. О самых разных вещах, которые существуют в нашей жизни. Что сделал сам, что сделали другие, что произошло в мире, что свершило человечество или о том материке, что, скрывшись с глаз, тысячелетиями продолжает видеть сны, – да о чем угодно. Тем для бесед множество. Ведь нынче ночью наступит конец света.

– Ну а о чем вы будете говорить, если проживете еще день? Ведь вы уже обо всем переговорили. – Принц по-настоящему заинтересовался.

– Не имеет значения. Ведь можно повторяться, говорить о том, о чем уже говорили.

Принцу эти невразумительные ответы наскучили, и он замолчал.

Хонда, который стоял рядом, не знал, насколько серьезно говорит Иманиси, но вспомнил о том, что его когда-то действительно увлекало, и спросил:

– Ну ладно, а как поживает Страна гранатов?

– А, вы об этом, – равнодушно взглянул в его сторону Иманиси. Его лицо, ставшее в последнее время более грубым, в сочетании с этой яркой рубашкой и американскими сигаретами делали Иманиси похожим, как казалось Хонде, на какого-нибудь переводчика в американской армии. – Страна гранатов погибла. Ее больше нет.

Такова была его всегдашняя манера. Этому не стоило удивляться, но если уж «царство сексуального», что было названо Страной гранатов, погибло в фантазиях Иманиси, значит оно погибло и в душе Хонды, который ненавидел эти фантазии. Их больше нет. И резню фантазий устроил сам Иманиси. Хонда представил себе страшную картину той ночи: Иманиси, словно опьяненный кровью, уничтожает созданное им царство. Он построил его из слов и уничтожал словами. Пусть оно никогда не стало бы реальностью, но и явившееся в словах оно по жестокой прихоти оказалось разрушенным. Иманиси облизнул губы, и нездоровый, коричневатый цвет его языка вызвал в воображении горы трупов и реки крови – результат разрушительной работы сознания.

По сравнению со страстью бледного, болезненного Иманиси страсть Хонды была спокойной и смиренной. Но их роднило то, что и та и другая были невозможны. Когда Хонда услышал, как Иманиси беспечно, без капли сентиментальности произнес: «Страна гранатов погибла» – и это про предмет своей особой гордости, – Хонду это легкомыслие странным образом задело.

Переживания Хонды прервал раздавшийся прямо над ухом голос госпожи Цубакихара. Она нарочно понизила голос, словно предупреждала, что будет говорить о вещах не столь важных:

– Господин Хонда, я решила, что скажу это только вам: Макико сейчас в Европе.

– Да, я знаю.

– Нет, дело не в этом. Она не взяла меня с собой. С ней поехала другая ученица – смотреть не на что: вульгарная, бесталанная, да я не собираюсь осуждать ее. Но Макико мне ни словом не обмолвилась о поездке. Можете себе представить? Я проводила ее до аэродрома, но не смогла сказать, что у меня на душе.

– А что случилось? Вы же были с ней прямо неразлучными подругами.

– Не просто неразлучными. Макико была моим божеством. И это божество меня отринуло. Долго рассказывать, но ее семья – отец-поэт, бывший военный, – после войны очень нуждалась, и я помогала им, я у нее всему училась, ничего от нее не скрывала, жила так, как она говорила, собиралась писать стихи. Ощущение полного единства со своим божеством так поддерживало меня, я ведь потеряла на войне сына. Мои чувства, когда она стала знаменитой, совсем не изменились, я уверена: она отвернулась от меня, потому что у нас слишком разные способности, вернее, даже не разные способности – у меня-то их просто нет.

– Ну что вы! – произнес Хонда, щуря глаза от солнца, и предложил ей сесть.

– Нет, я это уже осознала. Давно поняла сама, но сейчас стало ясно, что Макико понимала это с самого начала. Какая жестокость! Знала ведь, что у меня ничего не получится, а таскала за собой, заставляла выполнять ее приказания, иногда позволяла быть в хорошем настроении – использовала, когда ей это было надо, а теперь выбросила, как ненужный хлам, и с другой богатой ученицей-служанкой отправилась в Европу.

– Оставим в стороне ваши способности, но Макико обладает замечательным талантом, а разве талант по сути своей не жесток?

– Как жестокий бог… Господин Хонда, зачем мне жить, если бог меня покинул? Что мне делать, раз не стало бога, который сразу видел, что я делаю, как поступаю?

– Может быть, просто верить?

– Верить? Что толку верить в бога, который невидим, но надежен? Если это не тот бог, на которого я смотрю одна и который всегда укажет мне, чего нельзя делать. От него ничего не скроешь, перед ним ты всегда чист, тебе не нужно ничего стыдиться. Что делать, если такого бога нет?

– Вы всегда ребенок и мать.

– Да, все так. Вы, господин Хонда, правы.

В глазах госпожи Цубакихара уже стояли грозившие политься через край слезы.

Перед глазами в бассейне плескались внуки Масибы и две супружеские пары из вновь пришедших, к ним прыгнул принц Каори, и гости принялись перебрасывать друг другу большой мяч в зеленую и белую полоску. Шум воды, выкрики, смех превращали в красочное зрелище летевшие во все стороны брызги, голубая поверхность воды, колыхавшаяся между людьми, вдруг вскипала, вставала крутыми волнами, а вода, украдкой лизавшая углы, разбиваясь о ярко блестевшие спины, демонстрировала свои сверкающие раны. Но брызги от этих мгновенно затягивающихся ран, разлетаясь, окутывали тела, в одной стороне бассейна они вместе с криками взлетали вверх, в другой – растягивались в бесчисленные кольца спокойного света.

На зеленые и белые полосы мяча падали свет и тень… цвет воды и краски купальных костюмов, веселившиеся гости – все это не имело никакого отношения к глубоким чувствам, страсти, так отчего же движение воды и смех людей вызывают в душе какие-то трагические картины? – такие мысли бродили в голове у Хонды.

Может быть, виной тому солнце? Глядя в голубое небо, которое казалось сплошь равниной света, Хонда чихнул, и госпожа Цубакихара через платок, которым она закрывала лицо, сказала привычным для нее слезливым голосом:

– Все так радуются. Мог ли кто-нибудь во время войны представить, что наступит такое время? Как бы я хотела, чтобы Акио хотя бы раз почувствовал такое.

Кэйко и Йинг Тьян, переодевшиеся в купальные костюмы, появились на террасе в сопровождении Риэ уже после двух часов. Истомившийся от ожидания Хонда теперь воспринял их появление как само собой разумеющееся.

Кэйко он увидел по другую сторону бассейна: не верилось, что это обтянутое купальником в продольную черную и белую полоску тело принадлежит женщине, которой под пятьдесят; она была хорошо сложена, жизнь по-европейски, которую она вела с детства, придала совсем другую форму ногам, другие пропорции телу, у нее была хорошая осанка, – когда она повернулась, разговаривая с Риэ, то в профиль на ее теле скульптурно обозначились благородные линии, соответствие выпуклостей груди и ягодиц подчеркивали округлость форм всего тела.

Фигура стоявшей рядом Йинг Тьян идеально подходила для сравнения. Йинг Тьян была в белом купальнике. Держа в одной руке белую резиновую купальную шапочку и запустив другую руку в волосы, она чуть оперлась на пальцы правой, свободно отставленной в сторону ноги. В том, как она выгибала ногу, присутствовала свойственная тропикам дисгармония – этим Йинг Тьян всегда привлекала людей. На крепких, но тонких и длинных ногах сидело плотное туловище, еще немного – и пропорции были бы нарушены; этим фигура Йинг Тьян отличалась от фигуры Кэйко. Белый купальник оживлял очень смуглую кожу, пышные формы обтянутой купальным костюмом груди сразу же вызвали в памяти Хонды фрески, изображавшие танцовщиц, на стенах пещерного храма в Аджанте. Белее купальника были открывшиеся в улыбке зубы, видные даже с этой стороны бассейна.

Хонда встал со стула навстречу шаг за шагом приближавшемуся к нему долгожданному счастью.

– Ну вот, теперь уже все в сборе? – сказала подошедшая мелкими шажками Риэ, но Хонда ничего не ответил.

Кэйко поздоровалась с ее высочеством, помахала рукой принцу, который был в бассейне.

– Кончились мои приключения, как я измучилась, – произнесла Кэйко ровным, без намека на усталость голосом. – Я, никудышный водитель, гнала машину из Каруидзавы в Токио, забрала там Йинг Тьян, а потом сюда. Думаю, мы добрались удачно. Однако, когда я за рулем, почему-то все машины меня сторонятся. Ехала будто по необитаемой земле.

– Наверное, вы подавляете своим достоинством, – сказал Хонда, а Риэ по непонятной причине громко рассмеялась.

Все это время Йинг Тьян, завороженная водой, на которой колыхались блики света, играла белой купальной шапочкой, повернувшись спиной к столикам. Внутренняя часть резины глянцевито сверкала на солнце, будто смазанная маслом. Поглощенный созерцанием тела Йинг Тьян, Хонда не сразу заметил зеленый лучик на ее пальце. Это был перстень с изумрудом, который охраняли золотые божественные стражи.

Миг ни с чем не сравнимого счастья. Йинг Тьян, надевшая перстень, подававшая ему знак прощения, опять стала прежней Йинг Тьян… Шум рощи во дворе школы Гакусюин в дни юности, принцы из Сиама, печаль, живущая в их глазах, известие о смерти той, первой Йинг Тьян, полученное в саду «Виллы на крайнем юге», долгий ход времени, аудиенция у маленькой принцессы Лунный Свет в Бангкоке, купание в Банпаине, обнаруженный в Японии после войны перстень… вновь соединились звенья золотой цепи, которая связывала прошлое Хонды и его неодолимое влечение к тропикам. Благодаря этому перстню Йинг Тьян задавала тональность той великолепной и печальной музыке, которая всегда звучала в воспоминаниях Хонды.

Хонда слышал жужжание пчелы над ухом, чувствовал запах ветра – этот запах сухих колосьев, запах жаркого летнего дня – его ни с чем не спутаешь. У них в саду, где никто не разводил цветов, не было красоты лугов Фудзи, где, сплетясь, цветут гвоздики и колокольчики, но к запаху здешнего ветра примешивался аромат полей, а порой и запах пыли учебного плаца американской армии, пыли, которая окрашивала в желтый цвет небо в той стороне.

Тело Йинг Тьян дышало рядом. И не только дышало, оно все до кончиков пальцев, будто пораженное редким недугом, было пропитано летом. Сияние ее тела было сиянием какого-то диковинного плода, который продают на базаре в глубокой тени акаций где-нибудь в Таиланде, это созревшее, почти обнаженное тело было как обещание, как исполнение желаний.

Хонда видел Йинг Тьян раздетой двенадцать лет назад, когда ей было семь лет. И сейчас ее тогда по-детски выпуклый животик втянулся, а плоская, маленькая грудь стала пышной. Йинг Тьян, привлеченная шумом в бассейне, повернулась к столикам спиной, и Хонда разглядел, как между завязками купальника, соединенными на шее и спускавшимися к талии, падает по спине водопадом ровный, гладкий желобок, и увидел даже ту, похожую на маленький водоем часть сразу над щелью между ягодицами, где его падение прерывалось. Округлость и красота форм спрятанных под купальником ягодиц, напоминавших своими очертаниями полную луну… открытая часть тела казалась наполненной вечерней прохладой, а скрытая – выставленной напоказ. Гладкую кожу поделили между собой солнечный свет и тень зонта. Рука в тени была бронзовой, а рука и плечо, выставленные на солнце, как блестящая кожура айвы. И эта гладкая кожа не отталкивала воздух и воду, а впитывала их, совсем как лепестки янтарного цвета орхидеи. Издали Йинг Тьян выглядела хрупкой, но вблизи было сразу заметно, что она хорошо сложена и крепко сбита.

– Ну что, искупаемся? – спросила Кэйко.

– Да.

Йинг Тьян живо повернулась к ней и засмеялась, словно только и ждала этих слов.

Она положила шапочку на стол и обеими руками подобрала свои чудесные черные волосы. Хонда, который находился в этот момент в очень удобном месте, впился глазами в ту часть ее тела, что была ниже левой подмышки. Верх купальника имел форму фартука, концы завязывались на шее и на спине, но вырезы сбоку были такими большими, что показывали даже основание груди, а закрывавшие бока части купальника здесь, сужаясь, переходили в завязки. Когда Йинг Тьян подняла руки, тонкие ленточки подтянулись кверху, и то, что раньше не было видно, обнажилось. Хонда окончательно убедился в том, что в этом месте на теле у Йинг Тьян нет никаких помет: на гладкой коже не было ни пятен, ни шрамов, и при ярком солнечном свете он, полностью владея собой, не обнаружил ни малейшего признака родинок. Сердце возликовало.

Плотно натянув шапочку на волосы, Йинг Тьян двинулась с Кэйко к бассейну. Когда Кэйко обнаружила, что держит в пальцах сигарету, и вернулась к столику, Йинг Тьян была уже в воде. Убедившись, что поблизости нет Риэ, Хонда прошептал на ухо склонившейся над столом, чтобы положить сигарету в пепельницу, Кэйко:

– Йинг Тьян приехала ко мне в перстне!

Кэйко ничего не сказала, только очаровательно подмигнула, и у глаз прорезались обычно незаметные морщинки.

Пока Хонда в изумлении смотрел, как Йинг Тьян и Кэйко плавают, вернулась Риэ и села рядом. Глядя на Йинг Тьян, выпрыгивавшую, словно дельфин, из воды, глядя на то, как она погружает в воду смеющееся лицо, Риэ хрипло произнесла:

– Да, с таким телом можно родить много детей.