Текст книги "Храм на рассвете"
Автор книги: Юкио Мисима
Жанр: Литература 20 века, Классика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)
– Рано ты поднялся, – обратился к нему Хонда уже с середины лестницы, скользнув взглядом по бледному лицу юноши.
Кацуми уже разжег огонь. Юноша не старался спрятать левую щеку, и, украдкой кинув взгляд, Хонда был даже разочарован: там не было раны такой, какой он себе представлял. Всего лишь легкая царапина, которая даже не бросалась в глаза.
– Присядьте, пожалуйста.
Кацуми предложил стул как хозяин.
– Доброе утро, – повторил Хонда и опустился на стул.
– Я думаю, что нам с вами нужно поговорить вдвоем. Я для этого и встал так рано, – покровительственно произнес Кацуми.
– Ну… так как все прошло?
– Прекрасно.
– В каком смысле «прекрасно»?
– Как я и предполагал. – Молодой человек многозначительно улыбнулся. – Она выглядит ребенком, но вовсе не ребенок.
– Так ты был у нее первым?
– Я ее первый мужчина… Теперь она меня возненавидит.
Говорить дальше на эту тему представлялось нелепым, поэтому Хонда прервал Кацуми:
– Послушай, ты не заметил? У этой девушки на теле должны быть особые приметы. На левой стороне груди, скорее даже на боку три родинки – они расположены в ряд, прямо как искусственные. Не видел?
На безмятежном юношеском лице мелькнуло секундное смятение. Пути отступления, чтобы не раскрылась ложь, вопрос чести, решение принести в жертву главной лжи маленькую… Это было занимательное зрелище – наблюдать за тем, как в мыслях собеседника мгновенно проносятся разные варианты. Вдруг Кацуми откинулся на спинку стула и охрипшим голосом выдал:
– Провал! Ну и вы тоже хороши! И как это я не сообразил! Это в первый раз… надули меня с этим английским… Вы ведь уже как следует изучили тело этой малышки?!
На этот раз многозначительно улыбнулся Хонда:
– Потому и спрашиваю. Так видел?
У юноши перехватило дыхание. На этот раз ему нужно было оправдать свои фантазии.
– Конечно видел. Чуть влажные от пота три родинки дрожат в слабом свете, а вокруг кожа… незабываемая, таинственная прелесть…
Потом Хонда отправился на кухню, приготовил континентальный завтрак – кофе и круассаны. Кацуми помогал – по его виду трудно было представить, что он может делать все так ловко. Словно выполняя важный долг, расставил тарелки, спросил, где лежат, и приготовил чайные ложки. Хонда впервые почувствовал что-то вроде сострадания и симпатии к этому юноше.
Они заспорили, кто же понесет завтрак в комнату Йинг Тьян. Хонда сдержал Кацуми, объявив, что это привилегия хозяина. Поставил посуду на поднос и поднялся на второй этаж.
Постучал в комнату, где ночевала Йинг Тьян. Никто не отозвался. Хонда поставил поднос на пол, достал запасной ключ и отпер дверь. Створка поддалась тяжело: она была чем-то подперта.
Хонда оглядел залитую утренним солнцем комнату. Йинг Тьян не было.
37
Госпожа Цубакихара в последнее время часто встречалась с Иманиси.
Она была не от мира сего. Без определенных взглядов на мужчин. По виду она не могла бы сказать, к какому разряду принадлежит тот или иной мужчина, другими словами, не разделяла их даже на такие типы, как свинья, волк или овощ. И такая женщина пыталась слагать стихи.
Если сознание собственной необходимости есть признак гордой любви, то никто лучше госпожи Цубакихара, которая абсолютно не замечала своей необходимости, не мог бы утешить самолюбие Иманиси. Она полюбила этого сорокалетнего мужчину «как сына».
Иманиси совсем не отвечал представлениям о молодом, цветущем, вальяжном мужчине. Он страдал несварением желудка, постоянно простужался, имел бледную дряблую кожу, на высокой фигуре нигде не играли мышцы, его тело напоминало длинный, болтающийся пояс – его даже покачивало при ходьбе. Одним словом, он был типичный интеллектуал.
Любить такого человека, должно быть, очень тяжело, но госпожа Цубакихара полюбила его с такой же легкостью, с какой она слагала плохие стихи. Было очевидно, что она бездарна. Простодушие, с каким она говорила, что любит слушать критику, позволяло ей с радостью выслушивать бесконечные замечания Иманиси в свой адрес по любому поводу. Она считала, что признавать любую критику – это кратчайший способ достичь совершенства.
На самом деле прямо-таки студенческая привычка госпожи Цубакихара вести в спальне серьезные разговоры о литературе и поэзии ничуть не надоедала Иманиси, он тоже для декларирования своих идей выбирал подобные ситуации и в этом смысле ничуть не уступал ей. Странное смешение откровенного цинизма и незрелости было причиной выражения болезненной молодости, вспыхивавшего на лице Иманиси. Госпожа Цубакихара верила в то, что Иманиси с удовольствием говорит вещи, которые ранят людей, потому что сам необычайно чист.
Они всегда использовали для своих свиданий недавно построенную аккуратную японскую гостиницу в районе Сибуи. Все номера в гостинице были изолированы друг от друга, протекавшая там речка пересекала отдаленный внутренний дворик и делала комнаты еще более уединенными. Все было новое, чистое, и вход не бросался в глаза.
Шестнадцатого июня около шести вечера, когда они направлялись туда, у станции Сибуя дорогу такси преградила толпа, и таксист отказался ехать дальше. Пешком до гостиницы было минут пять, поэтому Иманиси и госпожа Цубакихара вышли из машины.
Толпа пела «Интернационал». Видны были лозунги «Долой закон о подрывной деятельности!», с моста над Тамагавой свисал кусок материи, на котором было крупно написано: «Америкашки – вон!» Люди, толпившиеся на площади, были возбуждены, на лицах оживление, готовность в любую минуту устроить погром.
Госпожа Цубакихара трусливо пряталась за спину Иманиси. Иманиси чувствовал, что от страха и волнения ноги невольно несут его к толпе. Свет фонарей, беспорядочно ложившийся под ноги двигавшихся по площади людей, шарканье подошв, напоминавшее звуки внезапного ливня, выкрики, разорвавшие хор поющих голосов, нестройные аплодисменты – над толпой вставала ночь смуты. Это напоминало Иманиси, который часто болел, лихорадку, возникавшую при резком повышении температуры. Обычно в теле появлялось ощущение, будто с него, как с зайца, содрали шкурку и обнажившаяся красная плоть открыта миру.
– Полиция, полиция! – понеслись голоса, и строй собравшихся смешался.
Хор, поющий «Интернационал», бывший до этого единой волной, рассыпался и вновь собирался в разных местах, как лужи после ливня. Громкие вопли разбрасывали эти лужи, поющая толпа теперь напоминала толпу в час пик. Белые полицейские грузовики ринулись вперед и остановились у памятника преданной собачке Хатико, из грузовиков саранчой в темно-синих шлемах посыпались полицейские из резервных отрядов.
Иманиси, задыхаясь, сжимая в своей руке руку госпожи Цубакихара, бежал, увлекаемый толпой. Когда они добрались до торговой улицы на противоположном берегу реки и смогли передохнуть, Иманиси был просто потрясен своей неожиданно открывшейся способностью к бегу. Это он-то был в состоянии мчаться! И сразу участилось сердцебиение, заныло в груди.
Страх же госпожи Цубакихара, как и ее печаль, имел определенные формы. Прижав к груди сумочку, она с отсутствующим видом держалась вплотную к Иманиси, по ее напудренным щекам скользил свет неоновых фонарей, и казалось, страх сам собой обратился в перламутр.
Иманиси, и без того высокий, поднялся еще и на цыпочки и вглядывался в шумевшую, бурлившую площадь перед вокзалом. Оттуда неслись рев и крики, а большие подсвеченные вокзальные часы спокойно показывали время.
Разлился последний благоуханный аромат. Мир становился ярко-красным, словно глаза после бессонной ночи. Иманиси казалось, что он слышит странный шорох: он как будто стоит в помещении, где шелковичные черви наперегонки пожирают листья.
В это время вдали, у белого грузовика полиции, вдруг взметнулись языки пламени. Наверное, бросили бутылку с горючей смесью. В один миг огонь принял окраску свежей алой плоти. Раздались вопли, повалил белый дым. Иманиси знал, что его губы улыбаются.
Когда они наконец, покинув это место, двинулись дальше, госпожа Цубакихара спросила, глядя на предмет, который Иманиси держал двумя пальцами:
– Что это?
– Это я нашел.
Иманиси, не останавливаясь, развернул и показал ей какую-то черную тряпку. Это был черный кружевной бюстгальтер. По форме он явно отличался от тех, что носила госпожа Цубакихара, и, вне всякого сомнения, принадлежал женщине, гордящейся своей грудью. Бюстгальтер больших размеров без бретелек, китовый ус, зашитый вокруг чашечек, делал их выпуклость надменной, прямо скульптурной.
– Какая гадость! Где это вы подобрали?
– Там. Еще раньше. Когда мы бежали со всеми к торговым рядам, у меня что-то за ногу зацепилось, потом заметил, смотрю – вот это. Его, видно, потоптали, весь в грязи.
– Какой грязный! Выбросите, и дело с концом.
– Но как это странно. Трудно представить себе нечто подобное. – Иманиси продолжал нести бюстгальтер, вызывая любопытство прохожих. – Как эта вещь оказалась на земле? Может ли такое быть?
Такого быть не должно. Бюстгальтер, пусть и без бретелек, должен прочно держаться несколькими крючками. Каким бы открытым ни было платье, бюстгальтер, расстегнувшись, никак не должен упасть. Оставалось лишь предположить, что зажатая в толпе женщина сама сорвала его с себя или кто-то сделал это; последнее предположить труднее, она скорее сделала это сама, с несомненным удовольствием.
Зачем? Во всяком случае, среди пламени, мрака, воплей толпы уронили большую грудь. Это, правда, была всего лишь ее атласная оболочка, но черная кружевная форма ясно говорила о высоте и упругости груди, которую поддерживала. Женщина гордилась ею и именно потому умышленно бросила бюстгальтер – луна явилась в мятежном мраке, отшвырнув в сторону свою светящуюся корону. Иманиси подобрал всего лишь корону, но ему казалось, что так он явственнее, чем если бы нашел саму грудь, ощущает все: ее тепло, то, как она хитро ускользает от прикосновений, чувственные воспоминания, кружащиеся вокруг нее, словно мошки вокруг лампы. Иманиси вдруг потянул носом. Бюстгальтер был пропитан запахом дешевых духов, который не могла отбить даже грязь. «Наверное, проститутка, промышляющая среди американцев», – решил Иманиси.
– Противный! – Госпожа Цубакихара по-настоящему рассердилась.
Слова, которые были ей неприятны, всегда имели оттенок уважаемой ею критики, но она не могла допустить, чтобы ей внушали отвращение грязными жестами. Более того, это была не критика, а насмешка, этакий ядовитый намек. Она, едва взглянув, сразу отметила большой размер этого лифчика без бретелек и почувствовала, что Иманиси молча презирает ее перезрелую, обвисшую грудь.
В двух шагах от площади перед станцией Сибуя проходила дорога, ведущая от подножия холма Догэндзака к кварталу Сёто, с закусочными, наскоро построенными вдоль нее на месте бывших пожарищ. Дорога имела вполне обычный вид. Уже в этот час здесь слонялись пьяницы, неоновые лампочки над головой напоминали стайку золотых рыбок.
«Если не поторопиться, ад вернется. Прямо сейчас все начнет гибнуть, если не поторопиться», – подумал Иманиси. Опасность, которой он только что избежал, которая перестала ему угрожать, вызвала на щеках румянец. И, не дожидаясь упреков со стороны госпожи Цубакихара, он уронил черный бюстгальтер на дорогу, на которую оседала душная влажность.
Иманиси был одержим навязчивой идеей, суть которой состояла в следующем: если гибель не коснется тела чуть раньше, то возобладают силы ада повседневной жизни, которая пожирает тело; если гибель не придет на день раньше, тебя на день больше будут терзать собственные фантазии. Может быть, то был неосознанный страх перед тем, что при жизни раскроется его несомненная заурядность.
В любом незначительном явлении Иманиси ловил признаки крушения мира. Если человек хочет предвидений, он их не пропустит.
Скорее бы революция! Иманиси не знал, чего он хочет – левой революции или правой. Хорошо, если бы революция привела его, жившего за счет фирмы отца, на гильотину. Но сколько бы он ни распространялся о собственном моральном уродстве, его беспокоило, как к этому отнесется толпа. А что, если они воспринимают это как покаяние?! Если придет тот день, когда на оживленной площади перед вокзалом установят гильотину и кровь зальет обыденность, может статься, и он, благодаря смерти, окажется в числе тех, «о ком помнят». Он содрогнулся, представив себя на грубо сколоченном помосте, построенном в торговом квартале, где висящие кругом флаги извещают о крупных летних распродажах, – на помосте, как на месте проведения лотереи, затянутом красной и белой материей, а на нож гильотины наклеен ярлык дешевой распродажи.
Госпожа Цубакихара потянула погруженного в свои мечты Иманиси за рукав, обращая его внимание на ворота гостиницы. Служанка, которая находилась в комнатке рядом с воротами, молча проводила их в комнату для свиданий. Они остались вдвоем, и тут душу все еще нервничавшего Иманиси тронул шум речушки.
Они заказали вареную курицу и саке, и, пока ждали еду, как всегда довольно долго, госпожа Цубакихара силой повела Иманиси к умывальнику, пустила воду и, стоя рядом, внимательно следила, как он мыл руки.
– Еще, еще, – повторяла она.
Иманиси, который сначала недоумевал, зачем его заставили мыть руки, по серьезному виду женщины понял, что виной тому подобранный им черный бюстгальтер.
– Нет, мой лучше.
Женщина, словно зациклившись, намылила Иманиси руки и, не обращая внимания на то, что в обшитом медью углу умывальника стоит оглушительный шум воды и брызги летят во все стороны, до конца отвернула кран. В конце концов руки у Иманиси просто заболели.
– Наверное, хватит.
– Нет. Вы что, собираетесь касаться меня этими руками? Касаться меня – значит касаться воспоминаний о сыне, которыми наполнено все мое тело. Касаться священных воспоминаний об Акио, касаться бога – и такими грязными руками… – Она поспешно отвернулась и прижала к глазам платок.
Иманиси, массируя руки, по которым била вода, повел взглядом в ее сторону. Если госпожа Цубакихара перешла к слезам, это означало уже «достаточно», и она готова принять то, что вызвало ее душевное волнение.
Вскоре, когда они уже пили саке, Иманиси произнес тоном избалованного ребенка:
– Я хочу скорее умереть.
– Я тоже, – присоединилась к нему женщина.
У нее на белой как бумага коже от выпитого появился легкий румянец.
За раздвинутой перегородкой в соседней комнате поблескивала неровная поверхность голубого одеяла из шелка, и казалось, шелк дышит; здесь, на столе, разливался пунцовый цвет от расписанных раковин, украшавших жаровню, дававшую тепло, бормотала вода, кипевшая в глиняном горшке.
И Иманиси, и госпожа Цубакихара молча, не разговаривая, чего-то ждали. Скорее всего, одного и того же.
Госпожа Цубакихара приходила на эти тайные свидания украдкой от Макико и, опьяненная сознанием вины и ожиданием кары, мечтала, что вот сейчас сюда войдет Макико с острым красным карандашом. «Стих не слагается. Я буду смотреть на вас, попробуйте всем видом изобразить печаль. Я здесь именно для этого, Цубакихара».
А Иманиси оставался верен себе: он мечтал снова почувствовать на своем теле тот, обливающий отвращением взгляд Макико. Та первая ночь на даче в Готэмбе была вершиной мечты, которую он старался снова достичь, встречаясь здесь с госпожой Цубакихара. На этой вершине звездой застыл прозрачный взгляд Макико. Ему просто необходимо было почувствовать его еще раз.
Без глаз Макико, наблюдавших за ними, интимные отношения Иманиси и госпожи Цубакихара казались фальшивыми, приобретали оттенок вульгарного сожительства. Ведь именно она соединила их во имя своей возвышенной, благородной цели. Тот острый, как у богини, взгляд, сверкавший в полутемной спальне, взгляд свидетеля, который, сведя их, отвергал их связь, разрешая ее, презирал их и против воли признавал некую тайную справедливость их отношений. Вдали от этих глаз они были всего лишь клочками ряски, плававшими по поверхности событий, а связь этих двух людей – женщины, целиком поглощенной видениями прошлого, мужчины, живущего иллюзорным будущим, – эта связь была всего лишь соприкосновением неодушевленных предметов; так касаются друг друга шашки в коробке.
И Иманиси казалось, что в спальне, там, куда не падает свет, уже давно сидит и ждет их интимной близости Макико. Это ощущение усиливалось, Иманиси чувствовал, что должен обязательно в этом убедиться, и встал, чтобы заглянуть в спальню, – госпожа Цубакихара ничего не сказала, и он понял, что она чувствует то же самое. В небольшой комнатке в углу тянулись вверх одни лишь лиловые ирисы в подвесной вазе…
* * *
После близости они, как обычно, не заботясь о своем виде, лежа в постели, принялись безудержно, словно подружки, болтать. Иманиси, чувствуя себя свободно, заговорил о Макико:
– Макико вас просто использует. Вы боитесь, что без нее самостоятельно не сможете писать, в настоящий момент, пожалуй, это так, но в дальнейшем, если вы решительно не порвете с ней и не станете независимой, рассчитывать на поэтический рост нечего – вы должны сознавать, что впереди критический момент.
– Но если я решусь писать самостоятельно, то непременно перестану делать успехи.
– Почему вы так в этом уверены?
– Не уверена, а так оно и есть. Это, можно сказать, судьба.
Иманиси собирался задать вопрос, делала ли она «успехи» до сих пор, но воспитанность удержала его от подобной бестактности. К тому же по-настоящему Иманиси не хотел своими словами вносить разлад в отношения Макико и госпожи Цубакихара. Он чувствовал, что и госпожа Цубакихара отвечала ему, хорошо это понимая.
Вскоре женщина, закутавшись в простыню по самую шею и устремив взгляд в темный потолок, прочитала недавно созданное стихотворение, и Иманиси сразу принялся его критиковать:
– Стихотворение хорошее, но после него остается ощущение обыденности, оно не дает почувствовать вселенную. Причина, я думаю, вот в этой последней фразе «Синева бездонна» – в ней нет полета, она дает общее представление… Это, наверное, не с натуры?
– Да. Вы совершенно правы. Когда я его только написала, мне было бы обидно услышать такое, но прошло десять дней, и я сама стала это понимать. Однако Макико меня похвалила. В отличие от вас, она сказала, что последняя фраза удачна. Сказала только, что, может быть, лучше не «Синева бездонна», а «Бездонна синева». – Госпожа Цубакихара произнесла это, явно испытывая удовлетворение оттого, что столкнула два авторитета.
А потом от избытка хорошего настроения стала сплетничать о знакомых, что всегда доставляло Иманиси удовольствие.
– Тут я недавно встретила Кэйко. Интересную историю услышала.
– Что за история?
Лежавший на спине Иманиси сразу подобрался, сел, уронил пепел сигареты на простыню, которой укрылась госпожа Цубакихара.
– О Хонде и тайской принцессе, – ответила женщина. – Недавно Хонда приезжал тайком на свою дачу в Нинаоке с принцессой и ее другом – племянником Кэйко, его зовут Кацуми.
– Они что, спят втроем?
– Господин Хонда таких вещей не делает. Он умный, спокойный человек, наверное, просто великодушно помог молодым влюбленным. Все видят, что Хонда балует девушку, но у них такая разница в возрасте, да и вряд ли есть о чем говорить.
– А при чем тут Кэйко?
– А это уж вышло случайно. Кэйко поехала к себе на дачу, у ее Джека был выходной, и он ночевал там. Так вот, около трех ночи в дверь вдруг стали стучать, и ворвалась принцесса. Разбудила Кэйко и Джека и, сколько те ни спрашивали, что случилось, упорно молчала, видно попала в переплет. Кэйко уговорила ее остаться ночевать и решила утром связаться с Хондой.
Они с Джеком проспали: Кэйко сунула ему чашку кофе, спешно усадила в джип и вышла к воротам проводить и тут столкнулась с Хондой – лицо у него было прямо белое. Кэйко смеялась, говорит, впервые видела его таким растерянным.
Она поняла, что Хонда ищет Йинг Тьян, поэтому решила немного подразнить его и спросила: «Что это с вами? Спешите на прогулку?» У Хонды прямо голос срывался, когда он объявил, что Йинг Тьян пропала. Подразнив его как следует, Кэйко, когда он уже собрался уходить, наконец сказала: «Йинг Тьян у меня»; тут этот Хонда, которому почти шестьдесят, покраснел и так обрадовался: «Правда?»
Кэйко проводила его в комнату для гостей – увидев лицо мирно спящей Йинг Тьян, он в прострации опустился на стул и застыл. Йинг Тьян шум не разбудил, она продолжала спать: ротик приоткрыт, черные волосы рассыпались по щекам, длинные ресницы сомкнуты. Ужас, который был на ее лице, когда она влетела в дом Кэйко несколько часов назад, исчез, на лице снова воцарилось наивное выражение, девушка дышала ровно и повернулась во сне так, словно видела приятные, сладкие сны.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.