Текст книги "Храм на рассвете"
Автор книги: Юкио Мисима
Жанр: Литература 20 века, Классика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)
34
В обществе стали обнаруживаться явные признаки нестабильности.
Первого мая произошли волнения перед императорским дворцом. Полиция открыла огонь по толпе, волнение усилилось. Группа демонстрантов из шести-семи человек опрокинула и подожгла автомобиль американцев. Атакам подверглись полицейские на мотоциклах – брошенные мотоциклы поджигали. В упавшего в ров американского моряка, как только он показывал из воды голову, кидали камни, он не смог выплыть и утонул. В разных местах на площади перед дворцом пылал огонь. Тем временем штаб-квартиру Союзного совета[62]62
Союзный совет – совещательный орган, учрежденный в Токио в период оккупации Японии американскими войсками, куда входили представители США, СССР, Китая и один член, представлявший Великобританию, Австралию, Новую Зеландию, Индию. Главнокомандующий оккупационными войсками должен был советоваться с Советом по важным вопросам, Совет мог приостанавливать действия главнокомандующего. (прим. переводчика)
[Закрыть] в Хибии и другие важные здания охраняли шеренги американских солдат, держащих наперевес винтовки с примкнутыми штыками.
Это были не просто беспорядки. Чувствовалось, если так пойдет дальше, то в будущем страну ожидают сильные потрясения.
Хонда, который первого мая не был в своей конторе, не видел этого собственными глазами, но обо всем слышал по радио и прочитал в газетах, решил, что дела обстоят серьезно. Во время войны Хонда ко всему относился скорее безучастно, теперь же он не мог игнорировать того, что происходит в обществе. Его беспокоил закон о видах собственности, и он подумал, что в свете грядущих событий ему нужен основательный совет друга, который консультировал бы его по финансовым делам.
На следующий день, не в силах усидеть дома, Хонда вышел прогуляться. Летнее солнце заливало светом старые кварталы, в округе ничего не изменилось. Избегая чопорных магазинов, где продавались, кроме всего прочего, и книги по праву, он зашел в книжный магазин, витрина которого пестрела журналами. По многолетней привычке прогулка для Хонды означала посещение книжного магазина.
Ряды знаков на корешках сразу утешили душу. Здесь было собрано все обращенное в мысль, идею. Человеческие страсти и политические волнения, превратившись в печатные знаки, в молчании лежали на полках. Здесь можно было найти все – от вязания до международной политики.
Хонда не понимал, почему его душа успокаивается, когда он приходит в книжный магазин, можно сказать только, что посещение книжных магазинов вошло у него в привычку чуть ли не с детских лет. Ни у Киёаки, ни у Исао такого обычая не было. А что это вообще такое? Не то, что у Стефана Малларме[63]63
Стефан Малларме (1842–1898) – французский поэт-символист. (прим. переводчика)
[Закрыть], которому для душевного покоя нужно было постоянно собирать мир и который упрямо не желал признавать реальность, если она не запечатлена в письменных знаках, Хонда же считал, что если каждый факт выражен и мир целиком представлен в прекрасной книге, то он не опоздает и всегда успеет в этот мир окунуться.
Вот так. Вчерашние события закончились. В этом мире нет бутылок с горючей смесью. Нет ярости. Нет насилия. Нет даже далеких отблесков текущей крови. Послушные граждане с детьми выискивают модные книги, полная женщина в свитере цвета молодой травы с хозяйственной сумкой недовольно спрашивает, не появился ли новый номер женского журнала. Ваза с ирисами в глубине магазина – увлечение хозяина – стояла под написанной на цветной бумаге, заключенной в рамку фразой, явно невысокого литературного достоинства: «Чтение – багаж нашей души».
Хонда, проталкиваясь между посетителями, обошел тесный магазин в поисках чего-нибудь интересного и оказался возле полки с популярными журналами. Здесь стоял молодой человек в спортивной рубашке, по виду студент, он внимательно читал какой-то журнал. Необычная сосредоточенность, с которой он смотрел не отрываясь на одну и ту же страницу, издалека привлекала внимание. Подойдя к молодому человеку справа, Хонда без всякого умысла скользнул глазами по той странице, на которую смотрел юноша.
Перед глазами была плохо отпечатанная, какого-то голубоватого цвета фотография обнаженной женщины – она была связана и сидела на стуле боком. Молодой человек, не отрывая глаз, смотрел на эту страницу, держа журнал в левой руке.
Однако Хонда, оказавшись рядом, обратил внимание на неестественность его позы – тот словно застыл, линия затылка, профиль, глаза – все напоминало скульптуру с египетских барельефов. И тут Хонда увидел, что рука юноши, засунутая в правый карман брюк, безостановочно совершает энергичные движения.
Хонда сразу ушел из магазина. Долгожданная прогулка была испорчена.
«Почему он занимался этим на глазах у всех? Может, у него нет денег, чтобы купить журнал? В таком случае мне следовало бы молча купить ему журнал. Почему я этого сразу не сделал? Следовало бы не колеблясь дать ему денег».
Но, пройдя не больше чем расстояние между двумя телеграфными столбами, Хонда изменил свое мнение: «Нет, вряд ли дело в этом. Если бы он так хотел получить тот журнал, то мог бы купить его, заложив хотя бы вечное перо, – денег вполне хватило бы».
Почему Хонда не должен был покупать журнал? Воображение Хонды разыгралось. Он близко принял к сердцу то, что касалось незнакомого ему юноши.
Возвращаться с такими мыслями домой и встречаться с женой было неприятно, поэтому Хонда решил пойти кружным путем и, не сворачивая у методистской церкви, двинулся по улице дальше.
Вряд ли студент не мог принести журнал домой, потому что там некуда его спрятать. Хонда уже решил, что юноша живет один, где-то снимает жилье. Хонда мог понять одиночество, которое, словно домашнее животное, бросалось на юношу, когда он возвращался в свою комнатку, – скорее всего, он боится открыть страницу с обнаженной, связанной женщиной, потому что ему придется разделить эту радость с собственным одиночеством. Устроенная им самим абсолютная свобода – свобода тюремной клетки, и, конечно, страшно на этом запущенном, крошечном пространстве, в этом темном гнезде, наполненном зовом семени, оказаться лицом к лицу с обнаженной фарфорово-голубой женщиной с протянутой по ее груди веревкой, увидеть эти расширенные, как вздыбленные крылья голубя, ноздри. Общаться со связанной женщиной, имея такую неограниченную свободу. Это уже сродни убийству… Именно поэтому он и предпочел выставить себя на обозрение. Жуткие условия были просто необходимы, чтобы выразить тончайшие, как шелковая нить, ощущения, таящиеся в зове плоти.
Какие-то особенные, грубые, сладкие как патока чары. Определенно, будь у юноши художественно выполненная фотография прекрасной модели, она не вызвала бы у него такого желания. Желания, похожего на ветер, который бушует ночами на улицах большого города. Темного, слишком огромного. Дорога, по которой бежит пламя, и подземная сточная канава чувств… Хонда смотрел на свой дом, стоя у величественных каменных ворот, оставшихся со времен отца, и думал, что ему следует жить не так, как отец жил в старости. Он толкнул калитку, вошел во двор, увидел, как распустились на ветках огромные белые цветы магнолии, и, почувствовав усталость от прогулки, решил, что хорошо было бы жить, умея хотя бы слагать стихи.
35
Хонда попросил Кэйко купить ему сигары и, пользуясь случаем, сказал, что хотел бы поговорить с ней и Кацуми, так что Кацуми приехал за ним на машине к конторе. Во второй половине дня солнце припекало, как в начале лета.
Настоящих «гаван» не было, но в магазине для американцев можно было приобрести сигары американского производства из Флориды. Хонда с Кацуми отправились к бывшему универмагу «Мацуя», где теперь располагался этот магазин, чтобы встретить Кэйко с купленными сигарами.
Хонда, конечно, не мог войти в магазин для американских военных. Он велел Кацуми поставить машину перед магазином и из окна наблюдал за выходом. У окон с белыми занавесями слонялись художники, предлагая выходившим военным нарисовать их портрет. Молодые люди, вернувшиеся, похоже, из Северной Кореи, особенно не сопротивлялись и начинали позировать. Среди них была молодая девушка в синих джинсах – американка, которая приходила за покупками, – она позволила себя рисовать и присела на латунные поручни у окна.
Все это в ситуации, когда надо было как-то убить время, представляло интересное зрелище. Американские солдаты, которые с серьезными лицами, не смущаясь, позировали на виду у всех, выглядели так, словно выполняли профессиональные обязанности, и непонятно было, кто, собственно, клиент. Вокруг стояли зеваки, место того, кто, насмотревшись, уходил, сразу занимал другой, а над толпой, словно скульптура, выступала голова и розовая шея высокого американца.
– Что-то долго, – бросил Хонда Кацуми и вылез из машины, собираясь побыть на солнышке.
Смешавшись с толпой, он стал смотреть на позировавшую молодую девушку-американку. Она не была красавицей. На ней были надеты синие джинсы и полосатая, с коротким рукавом рубашка мужского покроя; солнечные лучи, косо падавшие на лицо, освещали часть щеки с россыпью веснушек; из-за того что девушка жевала жвачку, лицо иногда кривилось. Оно не было ни надменным, ни холодным. Ей не мешало, что на нее смотрят, взгляд темно-рыжих глаз был почти неподвижен – словно привязанный, он был направлен в одну точку. Хонда ощутил внезапно вспыхнувший интерес к девушке, для которой чужие взгляды были не более чем воздух вокруг, – «может статься, это именно то, что мне нужно…». В этот момент с ним заговорил стоявший рядом мужчина. Он некоторое время пристально вглядывался в лицо Хонды и в конце концов обратился к нему со словами:
– Кажется, мы где-то встречались?
Заговоривший был маленьким, словно мышь, одет в жалкий пиджачишко. Волосы буквально срезаны у висков, в бегающих глазках смесь заискивания и угрозы. Едва взглянув на него, Хонда почувствовал тревогу.
– Простите… Не помню… – холодно произнес Хонда.
– Да ночью, там, в парке, вместе любовались, и не раз…
Хонда побледнел, всеми силами стремясь сохранить самообладание. И повторил холодным тоном:
– Не понимаю, о чем вы. Наверное, обознались.
Этот ответ вызвал на лице человечка ехидную ухмылку. Хонда знал, что это выражение, похожее на сеть трещинок в земле, порой подразумевает силу, способную сокрушить любую крепость. Но пока нет никаких доказательств. А лучше всего то, что у Хонды нет репутации, которой бы он дорожил. Усмешка сделала свое дело – она заставила Хонду осознать это.
Хонда, отодвинув плечом незнакомца, пошел к дверям магазина. Оттуда как раз вышла Кэйко.
Кэйко двигалась, выпятив грудь, обтянутую лилового цвета костюмом, она следовала за военным, который нес, обхватив обеими руками, такие огромные пакеты, что за ними не видно было лица. Сначала Хонда решил было, что это Джек – любовник Кэйко, но ошибся.
Прямо посреди тротуара Кэйко представила Хонду. Потом военного, объяснив:
– Это, не знаю имени, просто очень любезный человек, который предложил донести мои покупки до машины.
Прежний человечек, увидав, что Хонда разговаривает с американцем, скрылся.
У Кэйко на груди была приколота сверкающая, похожая на орден брошь. Кэйко в ярких лучах солнца шла к машине, Кацуми, дурачась, почтительно открыл дверцу и поклонился. Военный передал ему один за другим пакеты, и Кацуми, покачнувшись, с трудом их принял.
Это было зрелище. Зеваки, толпившиеся у американского магазина, отвлекшись от созерцания моделей, позировавших художникам, открыв рты, наблюдали за ними.
Машина тронулась, Кэйко помахала на прощание ручкой – американец ей ответил, и несколько мужчин из толпы тоже помахали.
– Какова популярность!
Хонда произнес это излишне легкомысленным тоном: ему было необходимо внушить себе, что недавнее душевное смятение уже улеглось.
– Уф! – выдохнула Кэйко. – Точно, мир не без добрых людей.
Поспешно достав носовой платок с китайской вышивкой, она по-европейски громко высморкалась. После этого ее носик как ни в чем не бывало снова задорно стал смотреть вверх.
– Все оттого, что спите голой, – заметил Кацуми, вращая руль.
– Фу, как некрасиво! Точно ты видел… Так куда поедем?
На Гиндзе можно было опять столкнуться с тем человечком, поэтому Хонда предложил:
– А тот новый отель, на углу Хибии, как он называется…
Хонда забыл название, и это его раздражало.
– Наверное, отель «Хикацу», – помог Кацуми, и вскоре мелькнула грязная, серая, покрытая мусором поверхность воды – они ехали по мосту Сукиябаси.
Кэйко была очень приветлива и умна, но ей явно недоставало деликатности. О литературе, искусстве, музыке, даже о философии, когда о том заходила речь, она рассуждала так же, как рассказывала о духах или ожерельях, вкладывая в свои слова типично женские представления о роскоши и привлекательности; конечно, ни в искусстве, ни в философии она не была профессионалом, но обладала обширными познаниями в этих областях и, хотя многое Кэйко знала поверхностно, о некоторых вещах судила достаточно глубоко.
Если учесть, что дамы высшего света эпох Мэйдзи и Тайсё были либо педантично добродетельны, либо ужасно ветрены, золотая середина, присутствовавшая в характере Кэйко, приводила в изумление. Однако Хонда догадывался, какие беды подстерегали ее мужа. Она не была жестокой, и все-таки постоянно чувствовалось, что она не умеет быть снисходительной к маленьким слабостям.
Может быть, это защитная реакция? А на что? Кэйко, которую воспитывали так, что она не испытывала потребности защищать себя броней, скорее всего, не приходилось бороться с миром, который был бы ей враждебен. В присутствии Кэйко мир превращался в слугу, чувствовалось, что ее своеобразная чистота властно подавляет людей. Если Кэйко сама была человеком, не делавшим различия между благодеянием и любовью, то тот, кто пользовался ее вниманием, был рад верить, что любим.
И сейчас, когда она с бокалом шерри в новом вестибюле, напоминавшем площадку для регби, приступила к своим инструкциям, у Хонды сложилось ощущение, что ему рассказывают, как по-французски приготовить птицу под названием Йинг Тьян.
– С тех пор вы уже виделись дважды. И каковы ощущения? Чего ты смог добиться? – Сначала Кэйко допрашивала Кацуми.
Задав вопросы, она достала из бумажного пакета и положила на колени Хонде деревянный ящичек с сигарами, о которых на время забыли.
– Каковы ощущения? Думаю, скоро наступит подходящий момент…
Хонда, воображая давно забытый аромат сигар и поглаживая кончиками пальцев коробку с рисунком, заставлявшим вспомнить о банкнотах какого-нибудь небольшого европейского государства, – коробку, где на зеленом фоне сияла розового цвета лента с золотыми знаками и ряд золотых монет, – испытывал все большее раздражение от каждого слова Кацуми. Хонда удивлялся самому себе, потому что воспринимал это раздражение с радостью, как некое предчувствие.
– Вы целовались?
– Да, один раз.
– Ну и как?
– Как? Я проводил ее до общежития и у ворот поцеловал.
– Ну и как?
– Я здорово волновался. Наверное, первый раз так.
– Что-то на тебя это не похоже, где ж твои способности?
– Это особенная девушка. Ведь она принцесса.
Кэйко посмотрела на Хонду:
– Да. Лучше всего привезти ее в Готэмбу. Придумаем, что на вечеринку, договоримся, что с ночевкой, приехать нужно как можно позднее. Мы ведь знаем, что им разрешают ночевать вне общежития, еще имеет значение, что это вроде бы как компенсация за тот раз, когда ее пригласили, а она не приехала, подвела, так что вряд ли она откажется. Да, она может испугаться дальней поездки вдвоем с Кацуми, поэтому вы должны быть вместе с ними. Конечно, Кацуми вас повезет. В Готэмбе буду ждать я, и, если обман откроется, ничего страшного. Меня не смутишь… Когда вы приедете на дачу, конечно, покажется странным, что никого из гостей нет. Но как бы то ни было, принцесса-иностранка одна оттуда убегать не станет, вот тут и понадобятся таланты Кацуми. В ту ночь вам, господин Хонда, лучше положиться на Кацуми и спокойно ждать, пока будет готова «утка с апельсинами».
36
В двенадцать часов ночи в Нинаоке, в Готэмбе, Хонда, погасив в гостиной огонь в камине, под зонтом вышел на террасу.
Бассейн перед террасой уже обрел свои формы, по грубой бетонной поверхности стучал дождь. До полного завершения работ еще далеко, не было даже лесенок. Сырой от дождя бетон в падавшем с террасы свете фонарей выглядел как грязный компресс. Для окончания работ нужно было приглашать людей из Токио, поэтому дело не двигалось.
Даже ночью было видно, что сток на дне бассейна никуда не годится. «Вернусь в Токио, и нужно будет этим заняться», – подумал Хонда. По лужам, стоявшим на дне, прыгали капли дождя. Они словно пытались ухватить далекие огни фонарей на террасе. Ночной туман, поднявшийся из ущелья в западном конце сада, закрыл белой пеленой половину газона. Было очень холодно.
Недостроенный бассейн выглядел огромной, бездонной могилой. Это ощущение появилось не теперь: он с самого начала только так и мог выглядеть. Казалось, если бросить на дно кости, вода, взметнувшись брызгами, успокоится, и потом эту яму в земле словно высушит огнем, кости же, впитав воду, станут огромными и блестящими. В старые времена не было бы ничего удивительного в том, что человек в возрасте Хонды приготовил для себя могилу, а Хонда стал на всякий случай строить бассейн. Жестокая попытка заставить одряхлевшее тело всплыть в массе голубой воды. У Хонды появилась привычка тратить деньги исключительно ради каких-то злых шуток. А может быть, отражающиеся в воде летние облака и горы Хаконэ как-то возвеличат его старость. И еще, какая бы гримаска пробежала по лицу Йинг Тьян, узнай она, что бассейн вырыт только потому, что летом Хонда хочет вблизи увидеть ее раздетой.
Хонда, собираясь вернуться в дом и закрыть дверь, поднял зонт и посмотрел на окна второго этажа. В четырех окнах оставался свет. В кабинете он свет выключил, так что горели окна в двух гостевых комнатах. В соседней с кабинетом комнате ночевала Йинг Тьян. В комнате напротив – Кацуми…
Капли дождя, скатившись с зонта, попали на колено, отозвались болью в суставе. На холодном ночном воздухе суставы заныли, незаметно подкравшаяся боль ожила в них, будто расцвел красный цветочек. Хонда представлял, будто это красные цветы с небольшим кружевным венчиком. На санскрите их называют небесными цветами. Кости, которые в юности прятались в теле и скромно выполняли свою роль, постепенно стали громко заявлять о своем существовании, петь, беспокойно шептаться и ждали только удобного случая, чтобы пробить слабеющее тело, сбросить его надоевший мрак, вырваться на поверхность и подставить себя свету так, как это постоянно делают молодая листва, камни, деревья – все вещи одной с ними породы и природы.
Хонда, глядя на окно второго этажа, представил себе, как Йинг Тьян снимает платье, и ему вдруг стало жарко. Что это? Обдало жаром кости? Разметали горячую пыльцу красные цветочки в суставах?
Хонда быстро закрыл на ночь входную дверь, погасил лампу в гостиной и крадучись поднялся на второй этаж. Чтобы бесшумно пройти в кабинет, он открыл дверь и вошел в спальню, которая находилась рядом с кабинетом. Ощупью в темноте добрался до заветной книжной полки. У него дрожали руки, когда он один за другим снимал с нее толстые тома. Наконец приник взглядом к глазку в глубине полки.
В слабоосвещенном круге показалась Йинг Тьян, что-то мурлычущая себе под нос, – вот он, бесконечно долгожданный миг. Так чувствуешь себя в преддверии сумерек в ожидании, что вот-вот распустится луноцвет или откроется полностью картина на веере, частями возникающая из его складок. Хонда увидит то, что больше всего хотел бы в этом мире увидеть, – Йинг Тьян в момент, когда на нее никто не смотрит. Он-то будет смотреть на нее, и это нарушает условие «момента, когда на нее никто не смотрит», и все-таки… Когда ты абсолютно невидим и когда ты не знаешь, что на тебя смотрят, – такие состояния сходны, но по существу различны, и все-таки…
Удивительно, что Йинг Тьян совершенно спокойно восприняла то, что вечеринка, на которую ее привезли, оказалась выдумкой.
Когда они приехали на дачу, Хонду явно смущала мысль о том, хорошо ли он делает, обманывая девушку, да еще иностранку. Кацуми, чтобы выглядеть в этой ситуации прилично, предоставил объясняться Хонде. Однако объяснений не потребовалось. Когда Хонда разжег огонь в камине и предложил напитки, Йинг Тьян счастливо рассмеялась и ни о чем не спросила. Скорее всего, она решила, что неправильно поняла по-японски. В чужой стране, получая приглашения, она часто ошибалась, куда и когда идти. Когда Йинг Тьян приехала в Японию и встретилась с Хондой, посольство Таиланда в Японии, зная понаслышке о прежних связях Хонды с королевской семьей, передало ему письмо с просьбой говорить с девушкой исключительно по-японски, чтобы она совершенствовалась в языке.
Глядя на спокойное лицо Йинг Тьян, Хонда почувствовал жалость. В неизвестной, чужой стране, окруженная недобрыми намерениями, она сейчас, с освещенными пламенем смуглыми щеками, съежившаяся так близко у огня, что он чуть не касался ее волос, с неизменной улыбкой, открывавшей ряд прекрасных белых зубов, выглядела совсем беззащитной.
– Твой отец, когда был в Японии, зимой страшно мерз, было даже жалко его. Он просто дождаться не мог лета. Ты, наверное, тоже?
– Да. Я не люблю, когда холодно.
– Эти холода ненадолго. Месяца через два в Японии будет такое же лето, как и в Бангкоке… Когда я вижу, как ты мерзнешь, я сразу вспоминаю твоего отца. И время, когда я был молод, – сказал Хонда.
Подойдя, чтобы сбросить пепел сигары в камин, он украдкой взглянул на колени девушки. Чуть раздвинутые колени, словно почувствовав взгляд, сомкнулись, напомнив цветы акации.
Со стульев все пересели на ковер перед камином, и можно было наблюдать разные позы, которые принимала Йинг Тьян. На стуле она сидела выпрямившись, сохраняя благородство осанки, на ковре могла сидеть боком, вытянув в сторону красивые ноги и демонстрируя праздность, в которой не было ничего от небрежности европейских женщин. Йинг Тьян удивляла Хонду неожиданной сменой поз. Так было, когда она первый раз подошла к огню. В том, как она зябко поводила плечами, выставляя подбородок, печально втягивала голову в плечи, сопровождала свою речь движениями рук с тонкими запястьями, было что-то сродни лицемерию, типичному для китайцев. Придвигаясь все ближе к огню, она сидела теперь перед камином и напоминала торговку фруктами на базаре где-нибудь в тропиках – раскаленные лучи послеполуденного солнца забираются все дальше в глубокую зелень дерева, в тени которого она устроилась. В этот момент Йинг Тьян подняла колени, согнула спину так, что пышная грудь легла на напрягшиеся бедра, центр тяжести словно сместился в точку соприкосновения сосков и бедер, тело чуть-чуть колыхалось, – словом, приняла довольно вульгарную позу. Напряглись мускулы спины, ягодиц, бедер, в общем, не очень поэтичных частей тела, и ноздрей Хонды коснулся резкий запах – такой исходит в джунглях от кучи опавших листьев.
Кацуми держал в руках хрустальный резной бокал с бренди, блики стекла падали на белую кожу; внешне он был спокоен, но явно выходил из терпения. Хонда презирал его животное желание.
– Сегодня ночью не замерзнешь. Твою комнату я как следует согрею. – Хонда предупредил разговоры о том, останется ли Йинг Тьян ночевать или нет. – Поставлю два больших электрических обогревателя. Кэйко договорилась, и нам дают столько же электричества, сколько и американской армии.
Однако Хонда умолчал, почему в этом европейском доме он не сделал нормального отопления. Ему советовали проложить в стенах трубы и использовать для отопления уголь. Жена была согласна, но Хонда никак этого не хотел. Трубы – это значит двойные стены, между которыми проходит теплый воздух. Для Хонды же было важно, чтобы стены были одинарными.
…Хонда приехал сюда один, сказав дома, что хотел бы поработать в тишине, и обычные заботливые слова, которые произнесла жена, провожая его, черным проклятием засели в мозгу:
– Там холодно, смотри не простудись. В такой дождь в Готэмбе невероятно холодно, одевайся вечером теплее.
Хонда приник глазом к отверстию в стене. Завернувшиеся ресницы кольнули веко.
Йинг Тьян еще не переоделась. Ночное кимоно для гостей лежало на кровати. Сидя на стуле у зеркала, девушка что-то внимательно рассматривала. Хонде показалось сначала, что это книга, но вещь была значительно меньше и тоньше, скорее фотография. Хонда ждал хорошего ракурса, но рассмотреть, что это за фотография, так и не удалось.
Йинг Тьян что-то мурлыкала себе под нос. Наверное, какую-нибудь тайскую песню. Хонда давным-давно слышал в Бангкоке модные тогда песни в китайском стиле, которые пелись очень высоким голосом, напоминавшим звук струны. Песня неожиданно вызвала в памяти ряды золотых цепочек, сверкавшие по вечерам в лавках ювелиров, и шумные лодочные базары, которые собирались по утрам на каналах.
Йинг Тьян убрала фотографию в сумочку и сделала несколько шагов к кровати, она шла прямо к отверстию, через которое смотрел Хонда. Хонда вообразил, что Йинг Тьян направляется разрушить его наблюдательный пост. Однако она вскочила на дальнюю кровать, а потом, согнув ноги, легко перелетела на приготовленную для сна кровать у стены, за которой стоял Хонда. Хонда видел теперь только ее ноги.
Йинг Тьян несколько раз подпрыгнула на своей кровати. В прыжке она каждый раз поворачивалась – иногда появлялся съехавший набок шов сзади на чулке.
Красивые, обтянутые поблескивающим нейлоном ноги, стройные икры, плавно переходящие в тонкие лодыжки, будто снабженные пружинками подошвы… когда Йинг Тьян, чуть сгибая колени, подпрыгивала, развевавшаяся юбка высоко открывала бедра. В верхней части чулки были более темного цвета, и подвязки напоминали зеленоватые, выглядывающие из стручка горошины. А еще выше темным цветом утреннего неба выступала полоска смуглых бедер.
Прыгавшая Йинг Тьян, видно, потеряла равновесие, ноги, на которые смотрел Хонда, повалились набок, будто девушка упала в обморок, а затем спустились с кровати. Все это Йинг Тьян проделывала как ребенок, который хочет испытать непривычный для него пружинный матрац.
Потом она внимательно изучила легкое кимоно, которое ей на ночь приготовил Хонда. Накинула его поверх своего платья, стала перед зеркалом, осмотрела себя, поворачиваясь в разные стороны. В конце концов она сняла кимоно, опустилась на стул перед зеркалом и, заведя обе руки за шею, бережно сняла изящную золотую цепочку. Собиралась там же у зеркала снять с пальца перстень, но передумала. Все это время выражение ее лица и неторопливые, ленивые движения, словно ею управляли как куклой, Хонда видел в зеркале.
Перстень, так и не снятый, Йинг Тьян высоко подняла к свету, который шел от лампы на потолке. Зеленым пламенем вспыхнул изумруд, сверкнули золотом устрашающие лики божественных стражей – мужской перстень на пальце слишком бросался в глаза.
Наконец она протянула руки за спину, намереваясь расстегнуть маленький крючок над молнией. Хонда затаил дыхание.
Неожиданно Йинг Тьян опустила руки и повернулась к двери. Запертая на ключ дверь оказалась открытой: это Кацуми отпер ее запасным ключом, полученным от Хонды. Хонда кусал губы – Кацуми появился в самый неудачный момент. Если бы он пришел на пару минут позже, Йинг Тьян уже разделась бы.
В отверстии, как в круглой раме, появилась картина, отразившая миг внезапной тревоги, охватившей неискушенную девушку. В это мгновение она еще не знает, кто же войдет. Может быть, надменной походкой, наполнив комнату ароматом лилий, сюда войдет белый павлин? И хлопанье его крыльев, его скрипучий голос превратят комнату в зал Дворца Роз, где в полдень совсем безлюдно?
Но вошел спесивый, заурядный молодой человек. Кацуми, не извинившись за то, что сам открыл дверь, как-то неловко объяснил, что не может заснуть и пришел поговорить. Девушка улыбнулась и предложила ему сесть. Беседа была долгой. Кацуми, чтобы угодить девушке, говорил по-английски, и Йинг Тьян неожиданно разговорилась.
Кацуми положил свою руку на руку девушки. Она не убрала своей руки. Хонда напряг зрение, но у него уже сводило шею, и какое-то время подглядывать он не мог.
Прислонившись к книжному шкафу, он собрался ориентироваться на то, что услышит. Тьма давала силу воображению, в воображении он последовательно поднимался со ступеньки на ступеньку. Вот Йинг Тьян уже раздета, и открывается ее сверкающая нагота. Вот, когда она с улыбкой поднимает левую руку, на левом боку появляются три расположенные в ряд родинки – звездочки, делающие тело похожим на печальное ночное небо тропиков. Знак, который Хонде не дано увидеть… Хонда прикрыл глаза. В темноте звездное видение разом рассыпалось.
Что-то там произошло.
Хонда поспешно приник глазом к отверстию. Он ударился головой о край полки, но больше, чем боль, его беспокоило то, что могут обратить внимание на звук, однако ситуация по ту сторону стены складывалась так, что звук уже никого не волновал.
Кацуми обнимал Йинг Тьян, а девушка вырывалась. Тела были в постоянном движении и то попадали в поле зрения Хонды, то исчезали. Молния на спине у девушки расстегнулась, открылись острые влажные лопатки и завязки бюстгальтера. Йинг Тьян удалось освободить правую руку, она сжала кулак – блеснул зеленый изумруд, словно расправил свои крылья взмывший жук. Жук рассек щеку Кацуми. Тот, схватившись за щеку, отпустил девушку… Звук открывшейся двери свидетельствовал о том, что Кацуми покинул комнату. Йинг Тьян, тяжело дыша, осмотрелась вокруг и, подтащив один из стульев, поставила его перед дверью.
То, что Хонда увидел, привело его в замешательство. Он подумал, что строивший из себя взрослого, а по сути, избалованный ребенок Кацуми сейчас, пожалуй, явится за лекарствами.
И началась жуткая спешка. Хонда беззвучно возвращал один за другим на полку толстые тома, с тщательностью преступника следя за тем, чтобы в темноте не поставить книгу корешком внутрь полки. Закончив с этим, он проверил, чтобы дверь в кабинет была не заперта, погасил огонь в печке и крадучись пробрался в спальню, переоделся в ночное кимоно, повесил снятую одежду в гардероб и нырнул в постель – приготовился к тому, что, когда Кацуми постучит в дверь, все будет выглядеть так, будто тот его разбудил.
Это был неизвестный Хонде «опыт молодости». Он действовал с той же скоростью и проворством, что и студент, который, нарушив правила поведения в общежитии, благополучно заметя следы, укладывается с невинным видом в постель. Только Хонда, притаившись в постели, долго не мог унять биение сердца: казалось, оно стучит в подушке, которая двигается, прыгает, переворачивается.
Кацуми, похоже, раздумывал, идти ему к Хонде или нет. Столь долгие колебания объяснялись, скорее всего, тем, что он взвешивал все за и против… В общем-то не собираясь ждать, Хонда тем временем заснул.
На следующее утро дождь кончился, из восточного окна сквозь щели в шторах лился золотой свет.
«Приготовлю-ка я для молодежи завтрак», – решил Хонда и, повязав шею поверх толстой куртки шарфом, спустился в кухню. На стуле в холле он обнаружил полностью одетого Кацуми.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.