Текст книги "Рунет: Сотворенные кумиры"

Личное и публичное

Вот еще о чем думаю я, коллеги, когда думаю о роли ЖЖ в развитии литературы: не очень хорошо, что есть у нас этот легкий механизм публичного проговаривания. Взял, написал пост. Красиво оформил. Полегчало. А не написал бы пост, – так, может, стишок бы написал или рассказик. Да, может, и не написал бы. Но ведь может бы и написал?

<…>

Или давайте, как Митя Кузьмин давно предлагал, а Митя Волчек давно делает, считать ЖЖ литературой – хотя бы в некоторых его проявлениях. И поступать с ним, как с литературой. Как поступают с литературой?

<…>

Я воспринимаю, например, многие свои посты как тексты. То есть редактирую, пытаюсь соблюдать какую-то внутреннюю ритмику, стилистику, то-се… Понятно, что у литературоцентричных маниаков вроде нас это почти автоматический эффект, но и те, кто не пишет сутки напролет, думаю, часто видят свой пост как текст.

…Еще можно через lori_lo поспрашивать широкие массы, кто считает свои посты текстами (или уже: кто подвергает их «литературной обработке»), а кто нет.

Что плавно подводит нас к еще одной теме: о популярности «хорошо пишущих» пользователей, о важности хорошописания и т. п. Можно опрос сделать.

Из журнала snorapp, 29 июля 2002

Этот пост появился примерно через полтора года после рождения русскоязычного ЖЖ. Тогда серьезное отношение к блогам – как к литературе, социальной среде или источнику информации о мире – было причудой эксцентриков и «литературоцентричных маниаков». Сейчас серьезное отношение к блогам – тоже причуда, но другого характера. Летом 2008 года Линор была уверена, что мы так и не поняли, что такое блоги, несмотря на всю дискуссионную, общественную и даже законодательную возню вокруг них:

– ЖЖ легитимировал в культурном контексте персональное мнение. Масштаба этого явления мы еще просто не поняли; я думаю, что нам пахать и пахать эту землю, прежде чем у нас возникнет какое-то мнение о том, как социум изменился в результате права на фиксированное частное высказывание. Фиксированное частное высказывание не требует большой ответственности. Это принципиально другой подход к тексту: он перестает быть предметом как труда, так и пристального внимания. Это возможность поделиться сиюминутным, и иногда это сиюминутное оказывается высокохудожественным.

Надо помнить, что все пишут дневник для разных аудиторий. Когда человек пишет на Liveinternet, он пишет для семи-десяти одноклассников или приятелей. Когда Антон Носик пишет в ЖЖ, он пишет как частное лицо, если запись подзамочная, или как частное лицо, делающее публичное высказывание (например, в открытых постах, когда у него родился сын), или как официальное лицо, как человек, который работает тем, кем он работает. Ну и я, видимо, так же. Я все-таки стараюсь писать больше как частное лицо. Но и это тоже не посты, про которые я знаю, что их прочтет десять человек, хотя с этим свыкнуться мне было довольно трудно.

– Почему?

– Я не хотела этого, меня раздражало, когда мои открытые посты получали какой-то масштабный отклик. Я не рассчитывала на этот отклик, я рассчитывала на то, что мой журнал читают 100 человек, хотя уже в тот момент на него было подписано гораздо больше. Сейчас я просто сделалась осторожнее, но ощущения, что меня читает много людей, по-прежнему не возникло. Возникло рациональное знание, что этот пост может привлечь больше внимания, чем я от него ожидаю, и что надо вести себя соответственно.

Линор с удивительным упорством открещивается от всех «обязанностей» мультитысячника – начинать большие дискуссии, высказываться по важным для общества и интернет-сообщества вопросам, делать так называемые рейтинговые высказывания, которые в дневниках других тысячников собирают сотни комментариев. Впрочем, «права» тысячника ее точно так же не привлекают: она всячески избегает не только публичности, но и того, что дает публичность, а именно – ощущения, что один твой пост способен что-то изменить если не в мире, то уж как минимум в Рунете.

– Я невротик, а не психотик. Я не меняю мир. Я частное лицо, для меня это очень важно. У меня есть глубокая внутренняя убежденность, что перед каждым человеком поставлены две невыносимо сложные задачи. Он не должен быть ни умным, ни ответственным, ни знаменитым – это все какие-то надстройки. А должен он потратить свою жизнь на то, чтобы пытаться быть а) счастливым, б) хорошим. Решение этих двух задач непротиворечивыми методами – честное слово, выше крыши для любого смертного. Для меня сделать эти две вещи – такая сложная задача, что я еле управляюсь. И не думаю, что я способна на большее. Я частное лицо, которое с большим трудом справляется со своими частными задачами.

Специфика существования Линор в интернете и в пространстве современной культуры такова, что ее частные задачи довольно быстро становятся рейтинговыми проектами. Одним из таких проектов стала «Нейротика: эротика и порнография в современной культуре» – еженедельная колонка-обозрение новостей, посвященных эротике и порнографии, которую Линор четыре года вела на сайте Грани. ру.

«Журнал Stuff провел опрос, в ходе которого выяснилось, что 84 процента женщин думают о сексе во время работы. Очень радовался.

Дорогой журнал Stuff! Рассказала бы я тебе, сколько и что именно думают о сексе женщины, чья работа заключается в просмотре, обозревании и написании порнографии. Ты бы так радовался… Ты бы кончил, я думаю».

(Нейротика, 30 июля 2002)

«Внезапно выяснилось, что у сперматозоидов есть память. То есть если они плывут-плывут, а потом поворачивают налево, то их можно вернуть в исходную точку, запустить еще раз – и они опять поплывут налево. То есть они запоминают последнее выполненное ими действие. Не могу пока придумать, чем такое знание может быть полезно для человечества. Правда, можно научить их плавать внутри презерватива по кругу – чисто для красоты. Вообще фигурному плаванию научить. Полгода отбираешь лучших игроков, полгода готовишь с ними показательную программу, а потом они ныряют – зажав носики, заткнув ушки, и хвостиками так кокетливо делают – оп-па! – все одновременно. А один, маленький, сидит на трибуне и плачет, потому что хвостик поломал. А потом выясняется, что американская сборная сплошь недокормлена и тренируется по двенадцать часов в день и даже в школу из-за этого ходить не успевает. А потом на Олимпиаде все поссорятся и будет международный скандал. А один сперматозоид окажется любовником Тайванчика и уйдет из большого спорта навсегда. А тренер его повесится».

(Нейротика, 3 сентября 2002)

«Нейротика» для каждого была чем-то своим. Для огромного количества читателей это, конечно, был чистый секс. Для большого количества читателей это была колонка про секс. Для чуть меньшего количества читателей это была забавная и остроумная колонка про секс. Для рекламодателей ресурса Грани. ру это, вероятно, был чистый праздник. Для отдельных читателей (тех, на кого рекламодатели обычно не рассчитывают, потому что сфера потребительских привычек этих читателей маркетингом до сих пор не изучена) это была современная литература. А для Линор это была возможность создать новый язык, которого тогда не было, – то есть возможность побыть писателем, не называясь им.

– В «Нейротике» я для себя нашла какой-то язык, позволяющий говорить о сексе, сексуальности, порнографии, об эротике, создавая вокруг этого культурный и человеческий контекст. Для меня это был удобный механизм.

– А когда вы ее писали, у вас был интернет-маньяк? – я спрашиваю как человек, читавший комментарии к каждому выпуску «Нейротики», во множестве появлявшиеся на форуме. Обычно они колебались в диапазоне от советов подрочить до советов выйти замуж и нарожать детишек, то есть почти все поступали от тех читателей, для которых это была колонка про секс и не про что иное. Как показывает сетевой опыт почти каждого журналиста или просто публичного человека в сети, от таких читателей до «маньяков», которые пишут вам hate mail или умоляют дать им ваш номер телефона с целью немедленно вступить в ту или иную связь, – один шаг.

– Нет. Во-первых, сеть была не такого масштаба в те времена. Во-вторых, я человек, который никогда не читает гостевые книги, форумы, комментарии на странице издания и т. д. То есть там, может, кто-то и пасся, но я их не читала. Первое время редакция пыталась мне это все пересылать, но я честно говорила, что не буду это читать. То есть, может, он там и был, но мы с ним разминулись.

И неудивительно. Линор – блогер, которого не интересует публичность; она, в отличие от многих тысячников, блогер не экстенсивный, а интенсивный, то есть сосредоточенный на своей внутренней жизни. По большому счету, ничто другое ей неинтересно: ни маньяки, ни поклонники, ни как меняется мир от ее постов и колонок. Потому что главное для нее – а) быть счастливой, б) быть хорошей. А это очень непросто – и в декабре 2002 года, параллельно ведя «Нейротику» и сдавая статьи в глянцевые журналы, она пишет в long_days: «Как ходишь по квартире, что-нибудь делаешь, пачкаешь, портишь, пишешь, подделываешь, перебираешь – так все прекрасно: бога нет, жизни после смерти нет, смерти тоже нет, ничего нет, все есть и все хорошо. Как ляжешь – бог есть, смерть есть, морфия нет. Как опять встанешь, зажжешь свет – бога нет, смерти нет, морфия не надо. Как ляжешь, ну, реально, просто ляжешь, в буквальном смысле слова, голову на подушку положишь – бог есть, смерть есть, морфия ни здесь, ни по ту сторону нет, морфия нет, а бог есть, как жить? Встать, свет зажечь: все хорошо, бога нет, морфия нет – и пускай нет. Как ляжешь – бог есть. Ну пиздец же, пиздец».

Письмо в блоге

Принято считать, что с появлением блогов изменилось многое, но больше всего – литература. В первые годы XXI века растущей популярностью блогов объясняли очень многие процессы в современной литературе – появление так называемой новой искренности[51]51
  Концепция, сложившаяся на рубеже ХХ – XXI веков в гуманитарных науках. Новая искренность, в отличие от «старой», невольной искренности модернизма, является сознательным выбором и творческим актом субъекта, почти художественным приемом. Постмодернистский художник выбирает быть искренним, несмотря на девальвацию самого понятия «искренность» в постинформационном обществе. Отсюда – гипертрофированные признаки искренности: повышенное внимание к себе, рефлексия собственного тела, пристальное проживание собственной жизни и ее самых мелких событий и т. д.


[Закрыть], отношения между автором и читателем, интерактивность современного письма и даже отсутствие заглавных букв и знаков препинания в поэтическом и иногда прозаическом тексте. Появился термин «сетература», (в некоторых литературных кругах воспринятый с иронией и даже с негодованием), обозначающий гибрид литературы с чем-то, что, за неимением другого определения и внятного описания, принято было считать интернет-средой.

Сами блогеры, конечно, все отрицали – кто с бóльшим, кто с меньшим упорством. Особенно упорно отрицает влияние блогов на литературу сама Линор – автор прозаических циклов «Короче» и Found life, мастер очень короткой прозы, по формату напоминающей записи в ЖЖ: «Пара лет тридцати пяти, сидящая за двумя компьютерами в интернет-кафе. Он клепает какой-то документ, она роется в сети. Говорит ему: “Вот смотри гороскоп – сегодня для этого хороший день и завтра хороший день, говорят – вырастет гений…” Он: “Слушай, ну мы же договорились, что не в этом году”».

– Цикл «Короче» вырос из другой короткой прозы – моей же, но совершенно другой. Самое-то смешное, что первые записи в цикле «Сквозь пальцы», из которого сделана книжка «Недетская еда», были начаты в 1995 году, когда никакими блогами и не пахло. Я рассылала их мейлом своим друзьям, за которыми, собственно, и записывала. Потом я стала выкладывать их на Geocities – блогов еще не было. Потом их стали цитировать – никаких блогов еще не было. Так что получилось наоборот. Это сейчас я часть этих записей по мере поступления выкладываю в ЖЖ, потому что формат совпадает. Но это не то чтобы я была уникумом. Понятно, что блоги стали массовым явлением именно потому, что этот жанр стал легитимизироваться и возникать какими-то другими способами на многих языках сразу, бла-бла-бла. Это связано с социальными и литературными изменениями, но для меня лично вот сами эти мои тексты начались задолго до всяких блогов.

– Вы писали, что в цикле «Сквозь пальцы» все время хочется написать какое-нибудь вранье, особенно про Гаврилова[52]52
  Александр Гаврилов – до марта 2010 года – главный редактор газеты «Книжное обозрение» и издатель журнала «Что читать»; организатор многих литературных фестивалей и друг многих литераторов, а также персонаж произведений многих своих друзей.


[Закрыть]. Часто вы там пишете вранье?

– Всегда, – смеется Линор. – Нет, реально. Понимаете, это вопрос того, что такое вранье. Это как в кино пишут – «основано на реальных событиях». Так вот, 90 % этих записей основаны на реальных событиях. Другое дело – как они обработаны. Когда мне кто-нибудь что-нибудь говорит или что-нибудь происходит, я задаю два вопроса: можно ли записывать и с именем или без. Если человек говорит «с именем», это значит, что он хочет сохранить свое авторство этого «мо», или цитаты, или истории; если он говорит «без», я заменяю его на что-нибудь неопределенное. Иногда люди говорят «нельзя», потому что потом вставляют это в свои собственные тексты. Поэтому я и научилась спрашивать, можно ли записывать вообще – можно ли присвоить эту ситуацию.

Поскольку из всех персонажей «Недетской еды» и всего цикла «Сквозь пальцы» в смысле репутации нечего терять, пожалуй, только Гаврилову (как говорит сама Линор), примером вышесказанному будет служить ситуация с его участием:

«– А еще, – сказал Гаврилов, – я помню вашу историю про хорька.

– У меня нет истории про хорька, – растерянно ответила я.

– А как же про жирафа, который изнасиловал хорька и, как положено русскому литератору, очень этого хорька потом жалел? – удивленно спросил Гаврилов.

– Вообще-то, это история про жирафа, – сказала я осторожно.

– Нет, нет, про хорька! Про хорька! – возмущенно настаивал русский литератор Александр Феликсович Гаврилов».

Из всего словесного творчества, которое современные литераторы обозначают максимально широким понятием «тексты», сама Линор текстами считает лишь малую часть того, что пишет. У нее есть собственное деление на «посты» и «тексты», которые друг от друга отличаются интуитивно или даже номинативно: «тексты» – то, что сам автор готов признать литературой; «посты» – все остальное. Это очень органичное разделение для блогосферы, где переход набора слов из разряда «постов» в разряд «текстов» зачастую осуществляется авторским (или читательским) произволом.

– Иногда сам текст (не текст, который пост, а текст, который текст) я писала прямо в семаджике – в программке, которой пользуются, чтобы делать посты. Это удобно, особенно когда это тексты, которые ты сохраняешь в ЖЖ, а не в Word’е. Я стихи, например, не держу файлом и часто пишу в семаджике: если стих короткий и пишется быстро – ну, за несколько часов, – я уже пишу его прямо в семаджике, потому что все равно его выложу. А файла «Стихи» у меня нет. И потом, когда мне надо восстановить что-нибудь для публикации, я отматываю ЖЖ, потому что знаю, что почти любой текст я практически сразу туда выкладываю.

– А если это не стихи, а, например, рассказы из цикла «Короче»?

– В семаджике. Короче говоря, я и их не держу в файле. Для меня ЖЖ – это еще и хранилище, в самом буквальном смысле. У меня есть журнал, который я веду в private mode. Не потому, что я веду там дневник для себя – это мне никогда в жизни не удавалось, – а потому, что он крайне удобное онлайновое хранилище ссылок. Очень удобно, потому что в нем каждый пост – это тема. Все ссылки внутри него я добавляю и убавляю по мере работы над какими-то проектами. Он private, потому что это хранилище, в нем нечего читать, в нем нечего комментировать.

– Это тексты, но ведь есть еще Заяц – причем их у вас несколько: Пц и…

– Ну, уже один. Другой на пенсии.

– Тот, другой, был заяц Валерий Маркович[53]53
  Первый комикс про Валерия Марковича гласил: «Здравствуйте, доктор. Меня зовут Валерий Маркович. Я обсессивно-компульсивный писатель среднего поколения. У меня идет дождь. Моя жена любит меня, но предпочитает жить со своей любовницей Ириной. Я подозреваю, что у меня рак сердца. Пожалуйста, сделайте меня счастливым». Надо ли говорить, что за всю недолгую жизнь Валерия Марковича сделать его счастливым так никому и не удалось.


[Закрыть], «обсессивно-компульсивный писатель среднего поколения» (персонаж нескольких рисованных историй, которого Линор в конце концов забросила. – Ю.И.). Почему его не стало?

– Слушайте, он меня бесил, реально. Я просто не хотела больше иметь с этим дело. Заяц Пц (другой персонаж комикса, придуманный Линор, – Ю.И.), хоть и, конечно, мудак, но все-таки агрессивный, у него есть какая-то воля к жизни, не очень большая, но все-таки есть. А этот же был совсем… Он мне просто был противен. Я не хочу с ним больше общаться.

– А зачем вы его завели-то?

– Нет, ну сначала-то он мне был симпатичен, а потом я поняла, что долго я этого выдержать не могу: ну он же мудак какой-то! У меня есть я, зачем мне он? Такой же унылый мудак…

– А заяц Пц разве не такой?

– Нет, Пц – пассивно-агрессивный невротик. Это гораздо интересней, чем депрессивный невротик.

– Расскажите про него.

– А что вы хотите знать? Спросите что-нибудь.

– Почему он такой квадратный?

– Слушайте, это гениально, – вдруг восхищается Линор. – Квадратный. Откуда эта цитата – «почему он такой квадратный»? Ну, заяц Пц – реальный «альтер эго», – тут она спохватывается, что диктофон все еще работает, и продолжает разговор. – Я бы хотела быть им, конечно. Это значило бы не менять в собственной личности ничего, но потерять совесть. Мне кажется, это было бы прекрасное существование. Ну, по нему не скажешь, что это прекрасное существование, но, по крайней мере занимательное, в отличие от моего. Почему он такой квадратный? Потому что я не умею рисовать. Я не могу нарисовать анатомически корректного зайца, и мне лень это делать. И я сделала схематических персонажей, которых использую копипейстом, когда они мне для чего-нибудь нужны. Все-таки по этим комиксам видно, что они очень условные. Они комиксы постольку, поскольку в них используется визуальный элемент для передачи информации, но это текст все-таки, а не карикатура.

– А почему персонажи такие?

– Квадратные? – с подозрением спрашивает Линор. – Потому что удобно их было рисовать полосочками.

– Нет, почему их зовут «Ф», «Щ», «Грелка» и «Свиная отбивная с горошком»?

– Мне было лень придумывать имена.

– А «Ф» – это вообще жираф или хорек? – спрашиваю я, вдруг вспоминая «русского литератора Александра Феликсовича Гаврилова» из другого текста Линор и его историю про хорька.

– Там нет хорька! – с тихим ужасом восклицает Линор. – Там кошка. Это кошка. Какой хорек? Хорек – это тот, кого изнасиловал жираф. Вы все это время думали, что он изнасиловал другого персонажа?

– Мне было приятно так думать, – говорю я первое, что приходит в голову.

– О’кей, – осторожно произносит Линор. – Как бы мне тактично перевести разговор обратно? Потому что тут у меня возникло несколько вопросов к вам. Нет, ну что вы, там нет никакого хорька. Это кошка. Меня поражает этот вопрос, потому что для меня совершенно понятно, что Ф – это кошка, а Щ – это жираф.

– Почему, из чего это следует?

– Потому что кошка – девочка.

– И что же, «Ф» – это женское имя?

– Естественно, – говорит Линор, непонимающе глядя на меня.

Я точно так же гляжу на нее. Когда молчание затягивается, она медленно произносит:

– Я не знаю, как это объяснить. Почему Наташа – это женское имя? Кто бы назвал мальчика Ф или девочку – Щ? Мальчика еще можно назвать Наташей, если это индийское имя, – тут Линор принимается задумчиво рассуждать. – Я вообще считаю, что Оля и Ева – это индийские имена. Тогда понятно, почему Ева – мальчик, а Оля – девочка. Я даже не знаю, как ответить, – сдается она через некоторое время. – Ну вот Щ – твердый согласный же, да?

– Мягкий.

– Слушайте, я не знаю! – кричит Линор в отчаянии. – Ну ежу понятно, что Ф – кошка, а Щ – это жираф.

– Причем всегда мягкий, по законам фонетики русского языка.

– Я не могу объяснить, – повторяет Линор. – It’s natural.

– Жуть, – только и могу выдавить я, потому что очень смеюсь.

– Да нет, жуть – это не понимать, кто из них кто! – Линор тоже хохочет. – Так вы же не поняли, что Ф – это девочка!..

– Он не похож на девочку, – упорствую я.

– Это не он, – с расстановкой говорит Линор, пристально глядя мне в глаза. – Это. Кошка. Она. Девочка. По ней. Видно. Это не хуй, это хвост, – вдруг ее осеняет ужасная догадка: – А вы думали, что у него хуй смотрит в одну сторону, а голова – в диаметрально противоположную?!

В этот момент к нам подходит официантка с очередным чайником жасминового чая, и мы обе заговорщически замолкаем. Но каждый думает о своем.

Блог-терапия

– Я невротик, – объясняет Линор, отпивая чай и одновременно проверяя рабочую почту в коммуникаторе.

– И все ваши многочисленные тексты – это профилактика невроза?

– Да какая профилактика, поздно уже. Это поддерживающая терапия, – улыбается она. – Мне от этого становится легче, как и всем, наверное, кто пишет. Я пишу тексты потому, что мне, как частному лицу, это терапевтически помогает. То, что у этого есть некоторые социальные импликации – например, я их публикую все-таки и интересуюсь реакцией на них, – не то чтобы у меня был ответ, почему мне важна и эта часть, но она, безусловно, важна. Хотя и в очень ограниченном виде. Я, например, целенаправленно делаю так, чтобы это занятие не приносило мне денег в сколько-нибудь заметном по отношению к моим доходам размере.

– Почему?

– Вредно. Терапевтически вредно. Ты начинаешь писать текст исходя из других требований, и он перестает работать как терапевтический механизм. А он мне слишком дорог как терапевтический механизм, я не готова от этого отказываться. Другого писателя у меня для меня нет, и другого терапевтического механизма тоже.

– То есть вы что же, не забираете гонорары за публикации, например?

– Нет, я не ставлю коммерческой задачи перед текстом. Я не занимаюсь биддингом между издателями – кто даст больше. Я не завожу агента, который бы этим занимался. Если у меня заказывают текст и он получается не таким, за какой заказчик хочет платить, как это иногда бывает с журналами, например, я говорю – жалко, что так получилось, но понимаю, что этот текст мне дороже, чем обещанный гонорар.

– Даже если это журналистский текст?

– Да, конечно. Много лет я зарабатывала письмом в глянцевые журналы, но это не тексты, а то, что называется writing – такая работа со словами, как копирайтинг в рекламе. Ты выполняешь заказ и пишешь текст, соответствующий техническим требованиям, это понятно. Но если ты пишешь этот текст как личный, то да, для меня важно подлаживаться под собственный невроз и собственное желание. Потому что иначе я не очень понимаю, зачем этим заниматься.

– У меня очень долго была железная внутренняя политика – подписывать своим именем все, даже если это тексты в глянцевые журналы, – продолжает она. – Мне было это нужно на протяжении многих лет как дисциплинарное действие, которое заставляло меня не гнать халтуру, даже если это глянцевая статья, сказки для «Норильского никеля» и т. д. Отвечать за базар. Все-таки под своим именем нельзя совсем халтурить: можно выполнять техзадание, но выполнять его прилично. Я сейчас дописываю роман. Я знаю, кому я его отдам. Я знаю, что его можно было отдать при помощи агента в большое издательство за существенные деньги. Но я не хочу. Я знаю, кому я его отдам, и знаю, что получу за него долларов 500 или 800. Ну вот, теперь мы все знаем, кому я его отдам, – Линор улыбается, а я перебираю в уме московские издательства, известные склочностью и низкими гонорарами, зато престижные среди интеллектуалов, и понимаю, что я действительно теперь знаю, кому Линор намерена отдать свой роман. Знаю, но не скажу. – Это, безусловно, не коммерческий выбор. Это просто издательство, в котором мне лестно издаваться. И которое, я твердо знаю, не издаст мою книгу под красно-желтой обложкой с полуголой бабой на ней, не в обиду никому будет сказано, – тут я вспоминаю обложку романа «Нет», изданного в Ad Marginem, и как я не могла объяснить родителям, что эта вот книжка в красно-желтой обложке с полуголой бабой – современная русская литература, написанная двумя хорошими писателями Линор Горалик и Сергеем Кузнецовым. Вспоминаю – и ничего не говорю.