Текст книги "Злоречие. Иллюстрированная история"

Поцелуй корову в зад!

Какие именно слова относятся к оскорблениям? Прежде всего, это бранная лексика, употребляемая в прямом – агрессивном, враждебном – значении. Для общего именования таких слов и выражений используется лингвистический термин инвектива (лат. invectiva oratio – грубая, ругательная речь ← invehere – бросаться, нападать). В древнеримской культуре он означал ругань, адресованную конкретному лицу; персональные словесные нападки. Инвектор – оскорбляющий; инвектум – оскорбляемый.

Оноре Домье «Спокойно снесите их оскорбления… Пусть говорят… сейчас я сам оскорблю всю семью вашего противника!..», литография из серии «Люди правосудия», 1847

Основную группу оскорблений составляют указания на недостойное, вызывающее, аморальное, преступное поведение: подлец, бандит, мошенник, изменник, шарлатан, изверг, кровопийца… Многие подобные слова происходят из вульгарного просторечия, сопровождаемого в толковых словарях пометами «грубое», «бранное», «презрительное», «неодобрительное»: дурак, молокосос, слюнтяй, сопляк, крохобор, прихвостень, мымра, тупица, потаскуха, хабалка… Наибольшей грубостью отличаются личные оскорбления, производные от обсценизмов (см. гл. XIII) вроде долбоеб, пиздобол, хуесос.

Оскорбления могут строиться на негативных метафорических переносах. Основные метафоры оскорбительного характера:

• зоологическая (баран, осел, корова, свинья; гад, скот, зверье);

скатологическая – анально-фекальная (говнюк, засранец, бздун, дерьмоед; ср.: англ. asshole, ирл. gob-shite, фр. merdeux, итал. stronzo, исл. hringvoovi);

сексуально-перверсивная (извращенец, пидор, дрочер, трахнутый; ср.: англ. motherfucker, исл. fraendseroir, rollurioari, afatottari);

родовая – указывающая на неблагородное и незаконное происхождение (выблядок, байстрюк, сукин сын, сучий потрох; ср.: лат. nothus homo, spurious, англ. son of a bitch, bloody bastard, нем. Hurensohn, фр. fils de pute, исп. cabron, malparido, итал. figlio di putana);

профессиональная – ассоциирующая адресата с презираемыми занятиями (палач, живодер, ростовщик, коновал);

медицинская – соотносящая адресата с носителем заболевания (псих, кретин, дебил, даун, шизик, параноик, маразматичка);

предметно-обиходная (тряпка, тюфяк, швабра, пробка, тумба, мочалка).

Особым эмоционально-деструктивным воздействием обладают «расчеловечивающие» оскорбления: урод, чучело, страшилище, мутант, монстр, нелюдь и т. п.

Общеизвестны, но в настоящее время не очень употребительны отыменные оскорбления (каин, ирод, иуда), в том числе литературного происхождения (цахес, альфонс, плюшкин). Оскорбления могут быть и вовсе индивидуально-авторскими и однократно употребленными в произведении. Много примеров можно найти в шекспировских пьесах, в «Гаргантюа и Пантагрюэле» Рабле. Некоторые из них становятся прецедентными – то есть общеизвестными, понятными многим людям, широко используемыми в разговорном обиходе. Вспомнить хотя бы жертву аборта из «Двенадцати стульев».

По способу выражения можно выделить оскорбление прямое (построенное по формуле «Ты – Х»), косвенное («Ты похож на.») и смещенное (направленное на родственников или друзей адресата, его занятия, хобби, персональные предпочтения и т. п.). Выразительную иллюстрацию последнего рода оскорблений находим в романе Александра Амфитеатрова «Марья Лусьева» (1903).

…Король питерских безобразников, миллионер-мучник и пряничник Корлов, истыкал злополучное полотно лже-Маковского зонтиком в самых неподобных местах. Приблизительно на половине второй бутылки финь-шампань, он пришел к убеждению, что он совсем не Корлов, но цареубийца Желябов, а потому обязан произвести террористический акт. И, за неимением лучшего объекта, обрушился на безглагольное и недвижимое изображение Жени Мюнхеновой:

– А, шкура, великокняжеская наложница! Ты нашу русскую кровь пить? лопать народные деньги, добытые трудовым потом мозолистых рабочих рук? Врешь! Не допущу! Сокрушу! Вот тебе, польская стерва, – получай в брюхо! От сына своего отечества, – получай в сиськи! От внука верноподданных крестьян, освобожденных манием великодушного монарха от крепостной зависимости по манифесту 19 февраля, – получай во все места!..

Существуют также особые речевые приемы конструирования и словесные средства усиления оскорблений. Например, преднамеренное искажение слов умножением букв, слиянием словоформ, ненормативным словообразованием: дерьмократ, филолух, журналюга, авторесса, манагер, православнутый, овулядь. Образованию оскорбительных именований может служить и графика: написание личного имени со строчной буквы как выражение презрения; написание прописными буквами инвективной части фразы с целью особого выделения и т. п.

На обиженных воду возят

В функции оскорбления может выступать практически любое слово, негативно характеризующее адресата. Субъективизм всякой оценки отмечен еще в Послании к римлянам святого Апостола Павла: «Я знаю и уверен в Господе Иисусе, что нет ничего в себе самом нечистого; только почитающему что-либо нечистым, тому нечисто» (14: 14). Из художественной литературы вспомним сцену из «Мастера и Маргариты»: Иешуа не счел оскорблением брошенное ему Левием Матвеем слово «собака», поскольку «не видел ничего дурного в этом звере, чтобы обижаться на это слово».

Оценочная субъективность приводит к тому, что в бытовом общении, повседневном речевом обиходе за оскорбление можно принять едва ли не всякое обидное высказывание. Однако наряду с обиходно-бытовым есть правовое, юридическое определение: оскорбление – умышленное унижение чести и умаление достоинства, выраженное в неприличной форме. Сужая содержание и конкретизируя суть понятия, это определение применяется в лингвистической экспертизе для вынесения судебных решений.

Франсиско Гойя «Качели», 1792, холст, масло

Таким образом, с одной стороны, надо различать оскорбление как речевой жанр и как правонарушение; с другой стороны, необходимо отделять оскорбление как таковое от оскорбительного (обидного, неприятного, досаждающего) высказывания. Словесная формула оскорбления включает прямое, непосредственное, адресное обозначение лица вроде: «N. – дурак». Тогда как высказывания типа: «У N. дурацкий вид» или «N. написал дурацкий роман», – не являются собственно оскорблениями и относятся к враждебным замечаниям.

Потенциально оскорбительны все проявления злоречия: и порицание, и угроза, и насмешка, и клевета… В определенных обстоятельствах оскорбительны сомнение и недоверие («Ты действительно сам диссертацию писал?»); фамильярность («Что у вас с личиком?»); указание на слабости и просчеты («А вот тут-то у тебя ошибочка вышла!»); умаление успехов и достоинств («Мог бы и лучше выступить»); дискредитация мнения («Это полный бред!»); неприятное или невыгодное сравнение («А Вася лучше рисует»). Однако все эти и аналогичные высказывания не являются оскорблениями ни жанрово, ни юридически.

Обида – прерогатива обиженного. Отсюда поговорки: На обиженных воду возят; Не дорога лодыга, дорога обида; Обидеть невозможно – можно только обидеться. Высказывание обидно в сознании адресата, а оскорбительно вне контекста ситуации. Как верно заметил Ларошфуко, «иные упреки звучат как похвала, зато иные похвалы хуже злословия».

Сложнее ситуации, в которых злонамеренность не доказуема либо вообще не ясна. Известный случай – многолетняя обида Левитана на Чехова после публикации рассказа «Попрыгунья», в героях которого и сам художник, и его окружение живо узнали себя. Чехов настойчиво отрицал оскорбительное намерение, оправдывался отсутствием мотивов, напоминал о давней дружбе с Левитаном. Однако тщетно: разительное сходство было не только в портретных описаниях, но и в лексико-стилевом оформлении реплик, выдающих своеобразие речи реальных лиц.

Зачем понадобились писателю столь двусмысленные аналогии – бог весть. Но если подозрения Левитана со товарищи верны, то «Попрыгунью» можно считать косвенно оскорбительным текстом и примером того, как литературное произведение может стать артефактом злоречия.

Бытует расхожее и небезосновательное мнение: обидеть по-настоящему, глубоко задеть, серьезно рассердить может только близкий человек – друг, родственник, возлюбленный, тогда как обида от постороннего поверхностна и скоротечна. Еще Демокрит заметил: «Вражда с родными гораздо тягостнее, чем с чужими». Та же мысль – в знаменитой сатирико-дидактической поэме Себастьяна Бранта «Корабль дураков» (1494): «Нет вражды неукротимей, чем ненависть между своими».

Способность оскорбить – парадоксальный знак близости, маркер включенности человека в некое сообщество. От знакомого и тем более близкого человека обида действительно злее, горше и памятнее, чем от чужака. При этом, как верно подметил Аристотель, друзей обидеть легко, а врагов – приятно.

«Мерзость, потеха и лоб деревянный…»

Многовековая история оскорблений неразрывно связана с десакрализацией речи – переходом священных слов в разряд обыденных и с юридизацией языка – эволюцией практик правового пресечения злоречия.

Архаическую основу оскорбления, его древнейший прообраз связывают с языческими огненными культами и ритуальными церемониями уничтожения, отправления на тот свет, «погружения в скорбь». Оскорбить – значит символически умертвить, вербально уничтожить. Онтологически оскорбление сближается с такими видами злоречия, как проклятие (гл. III) и богохульство (гл. XII).

Этимологически родственны глагол ругать, имя славянского бога огня Сварог и латинское слово rogus со значениями «костер» и «уничтожение, истребление». Ср. также: др. – англ. bel – огонь; нем. beleidigen – обижать; польск. obelga – оскорбление. Эта версия поддерживается отнюдь не всеми лингвистами, но в данном случае важна сама попытка реконструкции проявлений злоречия из внеречевых архаических практик.

Невозможно точно установить, кто и когда впервые додумался наносить не физические, а словесные удары, но в Древнем мире этим оружием уже пользовались поистине виртуозно. Оскорбления использовались людьми вне зависимости от социального происхождения и положения в обществе. Однако всерьез воспринимались только оскорбления полноправных граждан. В отношении рабов, чужеземцев и лишенных гражданства понятие репутации, достоинства (лат. existimatio) отрицалось.

Основная масса латинских оскорблений основана преимущественно на фекальной и сексуальной лексике. В оскорбительных целях употреблялись также названия разнообразных пороков и преступлений: ganeo (кутила, гуляка), buccelarius (нахлебник), biberius (пьянчуга), patricida (отцеубийца), bustirapus (осквернитель могил).

В античных текстах встречаются и весьма заковыристые выражения вроде: saltatrix tonsa (мужчина-проститутка, букв. «бородатая танцовщица»), stultus stultorum rex (тупейший из тупых), podex perfectus es (ты полная задница), canis matrem tuam subagiget (псы имели твою мамашу).

Древнегреческий поэт Каллимах именовал своих литературных врагов телхинами – подводными демонами-чародеями. Цицерон обзывал политических противников гнилыми кусками мяса. Взаимные нападки Саллюстия и Цицерона сопровождались грязными указаниями на педерастию, проституцию, инцест.

При этом на уровне юридической практики, морального обычая и философской традиции оскорбления неизменно осуждались. Солон, автор первого свода афинских законов, запретил оскорбительные речи в общественных местах: государственных учреждениях, храмах и т. д. «Когда ты хочешь показать своему собеседнику в разговоре какую-нибудь истину, то самое главное при этом не раздражаться и не сказать ни одного недоброго или обидного слова», – настаивал Эпиктет.

Древние еще не отделяли оскорбление от обиды, принимая за него множество самых разных высказываний: бездоказательные обвинения, резкую критику, выражение строптивости и даже небрежный отзыв о какой-либо профессии на рыночной площади. Страшным оскорблением считался обман, что замечательно отражено в исторической повести Николая Лескова «Оскорбленная Нетэта» о событиях эпохи Тиберия.

Предельно широкое толкование оскорбления было свойственно не только простым смертным, но приписывалось и олимпийским богам. Афродита приняла за оскорбление отказ Дафниса от навязанной ему возлюбленной и в отместку ослепила его или (в другой версии мифа) превратила в скалу. Диану оскорбило надменное признание Хионы в том, что она стала возлюбленной одновременно Гермеса и Аполлона и что сие есть свидетельство ее превосходства в красоте над Дианой. История эта тоже окончилась трагически: богиня-охотница убила Хиону выстрелом в рот.

Артемида сочла оскорблением непринесение ей в жертву Атреем золотого ягненка и убийство на охоте Агамемноном (в другом варианте мифа – его братом Менелаем) посвященной ей лани. В свою очередь, для Менелая стало оскорблением похищение супруги Елены, а вместе с ней и царской казны Парисом – из-за чего, собственно, случилась Троянская война.

Никола Пуссен «Гибель Хионы», ок. 1622, холст, масло

Себастьяно Риччи «Похищение Елены», 1700, холст, масло

Античность – эпоха эстетизации инвектив. Среди прочего литературного наследства она оставила множество оскорбительных эпиграмм и целых поэм-инвектив. «Мерзость, потеха и лоб деревянный зовутся Каллимах» – так определил уже упомянутого поэта неизвестный недоброжелатель. «Срам Волюзия, смрадные “Анналы”», – поносил Катулл творчество соперника. «Правда, твой пышен обед и роскошен, не спорю, но завтра Станет ничем он, да нет, – даже сегодня, сейчас! Весь он поганой метле с паршивою губкой на палке, Весь он собакам пойдет и придорожным горшкам», – из эпиграммы Марциала.

Нельзя не упомянуть и ненавистническую поэму Овидия «Ибис», название которой отсылает к одноименной поэме все того же Каллимаха. Ибис становится обобщенным именем недруга, которого хулят и проклинают (см. также гл. III). Существует несколько гипотез об адресате этой инвективы: бывший друг Овидия поэт Авл Сабин, некий плебей из рода Канниев, историк Тит Лабиен и даже император Август.

Облекая оскорбление в художественную форму, изящная словесность (парадокс!) еще сильнее обижала инвектума и возвышала инвектора. Литературная обработка превращала оскорбление в словесный памятник. Давным-давно уже нет ни Каллимаха, ни Овидия, а мы до сих пор помним их не только благодаря талантливой поэзии, но и творчески оформленной хуле современников.

Ритуальное оскорбление

Особый род оскорблений связан с обрядово-ритуальной коммуникацией. В Древнем Риме это, в частности, церемония триумфа – торжественное шествие победителя от Марсова поля до Капитолия, включавшее обязательные поношения как символический знак внимания триумфатору. «Жизнь двенадцати цезарей» Светония знакомит нас с песенными инвективами воинов, шедших за колесницей галльского триумфа Юлия Цезаря: «Прячьте жен: ведем мы в город лысого развратника. Деньги, занятые в Риме, проблудил ты в Галлии…»

Вообразим эту странную картину. Развеваются гривы коней, величаво катятся колесницы-квадриги, прекрасные девы осыпают дорогу лепестками. И тут же следом вразнобой шагают дюжие мужики, на все лады бранящие своего предводителя. Образ триумфатора скукоживается, как прохудившиеся мехи? Ничуть! В данном случае оскорбление словесно «заземляет» триумфатора, противостоит его обожествлению. Но не попирает и не умаляет – напротив, подчеркивает величие. Аналогично в изобразительном искусстве эффект подлинности объекта создается изображением его тени. Ритуальные оскорбления переводят образ полководца из плоского портрета в объемную, многомерную скульптуру.

Оскорбления вкупе с насмешками и обвинениями составляли неотъемлемую часть триумфального ритуала. Отделяя фактическую роль от символического образа победителя, словесная брань выполняла троякую функцию: ограждала его от гордыни, напоминала ему о бренности почестей и отвращала от него зависть богов. Слава, власть, сама жизнь – ничто не вечно, об этом напоминал ехавший в колеснице за спиной триумфатора раб, который время от времени во всеуслышание возглашал: «Оглядывайся назад и помни: ты – человек!»

Еще один инвективный обряд – «издевки с повозок» во второй день весеннего праздника анфестерий. Сидящие на телегах мужчины щедро раздавали грубости обступавшей их толпе. «Хор из телеги» – своего рода космогонический поединок видов обрядового злоречия, где поношение перемежалось с осмеянием и срамословием. Фаллофоры – несшие изображение фалла участники ритуального шествия – исполняли гимн в честь Вакха, после чего произвольно выкликали зрителей из толпы и тоже бранили их на чем свет стоит.

Аналогичную функцию оскорбления выполняли и в римских сатурналиях, когда рабы получали ритуальное право злословить своих хозяев, сидя с ними за одним столом. Сатурналии были обрядовыми инсценировками золотого века всеобщего равенства, «праздником непослушания», который символизировал одинаковое право голоса всех граждан идеального государства. В ритуалах временной отмены иерархий одни и те же слова из злоречивых превращались в гармонизирующие.

Антуан-Франсуа Калле «Сатурналии», 1783, холст, масло

Пограничный обычай – на стыке ритуального и реального оскорбления – т. н. «очищение души». Раз в году ночью земледельцы объезжали селение на телегах, останавливались возле любого дома и осыпали хозяина песенной руганью за все, в чем считали его виновным.

Иные функции – воодушевления и предостережения – имели ритуальные оскорбления в героических песнях и ритуальных перебранках (подробно в гл. XV). Предваряя либо замещая реальное сражение, вербальный обмен инвективами демонстрировал воинскую силу, поднимал моральный дух, вдохновлял на ратные подвиги. В таких текстах примечательно соединение оскорблений уже не с похвалой, а с похвальбой. Воины хвастались друг перед другом победами и завоеваниями. Этот прием отражен и в древнегерманских героических песнях, и в русских былинах. «Коль легко я верчу острым копием, Толь легко буду вертеть Илией Муромцем», – хвастается его сын Сокольник.

Среди ритуальных оскорблений особняком стоят скальдические стихи. В древнескандинавской традиции хулительная поэзия представлена двумя основными мифопоэтическими формами: «сравнение мужей» (mannjafnaðr) и нид (nið). «Сравнение мужей» представляло собой символическую оценку родичами «ценности» (статусности, значимости) убитых. Яркий пример – диалог Эйстейна и Сигурда в «Саге о сыновьях Магнуса Голоногого». Нид – сложносоставное двустишие, направленное на дискредитацию адресата и сочетающее функции оскорбления и проклятия.

Нид мог быть словесным – tunguníð (стихотворные инвективы) и древесным, эмблематическим – tréníð, níð stong (деревянный шест с головой животного, хулительная жердь с рунами). В отличие от строго клишированного и многократно воспроизводимого магического заклинания, нид неповторим и уникален; каноничен только процедурный порядок его создания. Яркая метафоричность и рифмованная форма повышали эффективность хулы. Магия претворялась в поэзию, а поэзия была формой магии.

Оскорбления в ниде по большей части указывали на недостойное поведение противника: трусость, скупость, скотоложество, гомосексуализм, враждебность к родичам. Половые перверсии проецировались на социальные действия. Соединяя оскорбление с обвинением и насмешкой, нид воплощал хотя и ритуализованное, но настоящее злоречие. Произнесение нида превращало оскорбляемого в нидинга – недостойного и подлежащего исключению из коммуникации, из общества, из самой жизни.

Пример нида против епископа Фридрека и Торвальда Кодранссона из «Пряди о Торвальде Бывалом»: «Родил детей епископ девять, всем им Торвальд отец». Как отреагировал на это Торвальд? «За нид Торвальд убил двух человек». Нид являлся оскорблением именно потому, что его содержание противоречило правде, не соответствовало истинному положению вещей. Здесь ложь – средство опорочения, способ причинения вреда и прием дискредитации.

Исландские и норвежские сборники законов XII–XIII веков признавали создание нида серьезным преступлением. В древненорвежских «Законах Гулатинга» говорилось: «Есть три выражения, признаваемые словесной хулой… Первое, если человек говорит о другом, что он родил ребенка. Второе, если человек называет другого sannsorðinn [использованным в качестве женщины мужчиной]. Третье, если человек сравнивает другого с кобылой, или называет его сукой, или сравнивает с самкой любого вида животного». Создатель нида объявлялся вне закона: «Тот, кто произнес эти слова, лишается неприкосновенности перед сопровождающими того человека, о котором были сказаны эти слова».

Аналогичный фрагмент древнеисландского свода законов «Серый Гусь»: «Если человек назовет другого ragr [женоподобный, немужественный], stroðinn или sorðinn [выполняющий пассивную роль в половом акте], то это устное оскорбление. <…> Тот, кто произнес эти слова, лишается неприкосновенности перед сопровождающими того человека, о котором были сказаны эти слова». Примечательно, что в «Сером Гусе» за деревянный нид следовало изгнание как частичное объявление вне закона, тогда как за устный нид – полное. Слова считались опаснее, видимо, из-за возможности широкого распространения.

Элементы ритуальных поношений обнаруживаются и в других фольклорных текстах – сказках, легендах, преданиях. Помимо прямой функции, оскорбления выполняют здесь роль организующих повествование формул. Так, в «Сказании о молодце и девице» на изысканные комплименты юноши и эротические намеки дерзкая девица отвечает задорной руганью: «Отколя ся на меня напасть нашла? Глупых не орют, не сеют, сами ся родят, от глупых отцов, от безумных матерей». Далее она упражняется в словесной брани, обзывая своего воздыхателя «лихой образиной», «вонючей душой», «упиревой рожей», «сычевыми глазами», «свиным пастухом». Когда же отвергнутый юноша собирается ехать «на чужую сторону», девица сменяет гнев на милость, не переставая при этом браниться: «Леший, бес, дикой зверь!..»

В обзоре ритуальных оскорблений надо упомянуть и практиковавшиеся у афроамериканских рабов dirty dozens (англ. букв. «грязные дюжины») – стихотворные оскорбления соседей, приятелей, знакомых. Одна из этимологических версий связывает происхождение этого названия с максимально унизительным принципом работорговли: людей продавали связками по десять человек. Другая версия выводит dirty dozens из двенадцатичастной рифмы, третья – из устаревшего глагола to dozen (ошеломить, оглушить, обессилить).

Изначально это были тренировочные упражнения и публичные соревнования без агрессивной направленности. Агрессия в них если и присутствовала, то смещенная и опосредованная. Жертвы расизма не имели возможности напрямую ответить притеснителям – и символически переносили недовольство на людей из своего окружения. Впоследствии конкурс остроумия трансформировался в конфликтный обмен рифмованными оскорблениями, получившими здесь название snaps (букв. «щелчки»).

Особое место среди ритуальных инвектив занимают т. н. «поносные» письма – направлявшиеся задирающемуся или, напротив, молчащему противнику. Сразу, конечно же, вспоминается послание запорожских казаков османскому султану – оскорбительный ответ на его требование прекратить нападение на Блистательную Порту и сдаться. Согласно легенде, текст составлен в 1676 году атаманом Иваном Серко вместе «со всем кошем Запорожским» и адресован Мухаммеду IV. В запорожском казачестве бытовала традиция подобных посланий и соответствующих текстовых клише – с выворачиванием этикетных формул и гиперболически гротескной концентрацией инвектив.

Оригинал письма не сохранился, даже подлинность списков достоверно не установлена, поэтому ряд историков считают его лишь потешной подделкой. В научно-популярных источниках обычно приводится канонический вариант текста в переводе на современный русский язык.

Ты, султан, черт турецкий, и проклятого черта брат и товарищ, самого Люцифера секретарь. Какой ты к черту рыцарь, когда голой жопой ежа не убьешь. Черт высирает, а твое войско пожирает. Не будешь ты, сукин ты сын, сынов христианских под собой иметь, твоего войска мы не боимся, землей и водой будем биться с тобой, распроеб твою мать. Вавилонский ты повар, Македонский колесник, Иерусалимский пивовар, Александрийский козолуп, Большого и Малого Египта свинопас, Армянский ворюга, Татарский сагайдак, Каменецкий палач, всего света и подсвета дурак, самого аспида внук и нашего хуя крюк. Свиная ты морда, кобылиная срака, мясницкая собака, некрещеный лоб, ну и мать твою еб…

Илья Репин «Запорожцы», 1880–1891, холст, масло

В 1556 году аналогичное послание направили турецкому паше Мустафе трое прославленных венгерских витязей – Дердя Тури, Ласло Дюлафи и Ференц Терек. Там были, в частности, такие слова: «Знаешь, собака, что подлинный витязь мечом и копьем тешится в брани с врагом, но, что говорить, хил ты и немощен, потому-то и лжешь по-собачьи, предательски, подло. Мы свободный народ, сами себе господа и честь свою знаем, а ты, Мустафа, презренный холоп…»

Словесные клише и речевые формулы подобных текстов затем неоднократно воспроизводились в воинском дискурсе. В качестве примеров можно привести послание финскому главнокомандующему Маннергейму от советского гарнизона с военной базы на полуострове Ханко, письмо главнокомандующему румынской армией Антонеску от защитников Одессы, многочисленные обращения партизан к Гитлеру.