Текст книги "Злоречие. Иллюстрированная история"

«Шоб ты жил на одну зарплату!»

В сознании современного человека стирается представление о проклятии как осуждении за нарушение запрета или обещания. Мы улыбаемся наивности грозных табличек эллинов и дремучести наших предков-славян с их подсчетами «добрых» и «дурных» часов.

Проклятие почти демифологизировалось и превратилось в формальное выражение враждебности, неприязни. Иди куда подальше! Пошел ты в баню! Черт его подери! Катись к черту! Ну его на фиг! Вон отсюда! Эти фразы произносятся механически, как спонтанные реактивные реплики, разговорные присказки или даже слова-паразиты.

Сегодня проклятие уже не выполняет функцию регулятора социальной жизни и корректора поведения. Само слово стало означать не санкцию, а оценку. Говоря «будь ты проклят!», мы выражаем лишь досаду, обиду, негодование.

Современная литература использует формулы проклятий и эксплуатирует их экспрессивный потенциал в художественных целях: от постапокалиптической фантастики Роджера Желязны «Долина Проклятий» до постмодернистской притчи Чака Паланика «Колыбельная».

Многие кинопроклятия стали афоризмами. Вспомнить хотя бы «Бриллиантовую руку» («Шоб ты сдох! Шоб я видел тебя у гробу у белых тапках! Шоб ты жил на одну зарплату!») или «Кавказскую пленницу» («Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса!»).

Между тем современности по-прежнему свойственна магическая логика, а массовому сознанию – вера в сверхъестественное. Среди ярких примеров относительно недавнего прошлого – показанный британским телевидением в 1973 году документальный фильм об охоте на тюленей. В адрес охотника, живописавшего сцены жестокого забоя животных, посыпались тысячи писем с проклятиями разъяренных телезрителей. Спустя девять дней после кинопоказа охотник застрелился.

Однако если эту смерть еще можно было объяснить травлей (гл. X), то последовавшие затем гибель его племянника в автокатастрофе и смерть племянницы от застрявшей в горле косточки обыватели и даже журналисты объясняли прямым следствием проклятия. Злоключения на этом не закончились: еще семеро показанных в фильме охотников задохнулись, двое погибли в авариях, а один утонул при невыясненных обстоятельствах, будучи отличным пловцом…

Не менее интригующая ситуация сложилась вокруг упомянутого заклятого камня в Карлайле. Едва камень выставили в качестве музейного экспоната, как на город обрушились бедствия: сильное наводнение, эпидемия ящура, банкротство крупнейшего предприятия, массовая безработица. Местные жители сразу же связали несчастья с епископским проклятием и в 2005 году потребовали снести монумент. Но карлайлский совет «Белых Ведьм» заявил, что это, напротив, может лишь навлечь новые несчастья. Камень остался стоять, на него лишь в целях безопасности нанесли цитату из Послания Апостола Павла: «Не заботьтесь ни о чем, но всегда в молитве и прошении с благодарением открывайте свои желания пред Богом».

Не зарастает народная тропа и к «потомственным колдунам». Не сдают позиций привечаемые бульварными газетами маги, обещающие снять любую порчу – только денежки плати. В интернете полно эзотерических сайтов и советов вроде «Избавляемся от проклятий народными средствами». По данным Института социологии РАН, 67 % гражданок России регулярно пользуются услугами оккультного сервиса. Есть подозрение, что и мужчины отстают не намного, просто больше стесняются и не афишируют свой интерес к магии. За один только 2013 год россияне спустили на колдунов тридцать миллиардов кровных рублей. Для сравнения: это госбюджет всего Казахстана. Словесные оборотни очень живучи.

Сама мысль о проклятии ужасна, чудовищна, невыносима. Оно шепчет устами колдуна и гремит гласом священника, клокочет в надсаженном горле палача и ревет злобой обывателя, торжественно взмывает над городской площадью и безмолвным облаком плывет сквозь толщи времен. Проклятие напоминает человеку о его смертности.

Глава IV
Сорока на виселице. Сплетни и слухи

Известное дело, от пересудов, да напраслины, да сплеток ни пешком не уйти, ни на коне не уехать.

П.И. Мельников-Печерский «На горах»

Соберите все глупые сплетни, выйдет хроника прелюбопытная.

П.А. Вяземский «Старая записная книжка»

Одного боюсь: сплетен боюсь.

Ф.М. Достоевский «Бедные люди»

Питер Брейгель Старший «Сорока на виселице», 1568, дерево, масло

Перед нами последняя, написанная за год до смерти картина великого живописца. В центре перебирает долговязыми ногами-опорами виселица с сидящей на ней сорокой – символом то ли болтливости как источника сплетен и порочащих слухов, то ли самих сплетников, которым в былые времена грозила виселица.

Последнюю версию предложил Карел ван Мандер, биограф Питера Брейгеля. Однако такому толкованию, по мнению современных искусствоведов, противоречит иконология изображения. Сорока сидит на самой виселице, а не под ней – стало быть, напротив, сплетня здесь торжествует, и художник указывает на ее смертельную опасность.

Беспечно и задорно пляшущие под виселицей крестьяне ассоциируются с фламандской пословицей: «Дороги к виселице пролегают через веселые лужайки». Виселица словно бы тоже пляшет вместе с людьми и, возможно, намекает на кривду, искаженное правосудие. Так простенькая жанровая сценка вырастает во вселенскую аллегорию. Природа сплетен инфернальна. Образ Сороки неотделим от образа Виселицы. Сорока Брейгеля – подружка ласточки Дешана (гл. I).

Современникам художника эта картина напоминала о терроре герцога Альбы, укорененном в злобной молве о протестантах. То было кровавое время, когда сплетня служила настоящим орудием убийства. Но многое ли изменилось с тех пор?

Старик Наслышка

Лекарство от скуки, лестница к славе, орудие власти, оружие мести – у сплетен и слухов множество метафорических наименований. По образному определению французского историка Марка Блока, в массовом сознании испокон веков «царил Старик Наслышка». В нарядном камзоле вельможи или ветхих лохмотьях странника, купеческом кафтане или рабочей робе, он посещал светские салоны, прогуливался по торговым площадям, кутил в кабаках, парился в банях – чтобы будоражить, смущать, вызывать брожение умов.

Открываем «Толковый словарь живого великорусского языка» Владимира Даля, читаем: сплетни – «пересказы и наговоры, смутки, перенос вестей из дому в дом, с пересудами, толками, прибавками»; сплетник – «нескромный пересказчик или смутник, смутчик, баламут, заглазный пересудчик».

В общем смысле сплетничество – передача неточной, неподтвержденной, необоснованной информации либо распространение нарочно вымышленных сведений. Разговорные синонимы сплетен – пересуды, кривотолки, молва. Известные фразеологизмы: чесать языки, перемывать косточки, разбирать по косточкам.

Устаревшее обиходное наименование сплетен и слухов пантуфлевая (пантофлевая, пантуфельная) почта происходит от названия тапочек без задников (фр. pantoufle, нем. Pantoffel) и – затем – нелегального провоза в обуви запрещенных и секретных предметов. Нелепые, вздорные и пустяковые вести именовались в народе забобонами. Еще в XIX веке в ходу было пришедшее из Европы слово кол(ь)портаж (фр. colportage, нем. Kolportage – распространение, продажа вразнос), означавшее массированное распространение слухов, непроверенных сообщений.

Жан Каролюс «Подглядывающий Том», сер. XIX в., дерево, масло

В старорусском лексиконе немало слов, осуждающих чрезмерную разговорчивость и неуемное любопытство уже в своей внутренней форме: глазопялка – любопытный, белебеня – пустоплет, пресноплюй – болтун, лябзя – пустомеля; расщеколда – болтливая баба, вяжихвостка – сплетница. Диалектное название сплетни – злыдня – указывает на ее прямую принадлежность к злоречию. В народных рассказах об обмираниях (состояниях летаргического сна) посмертные мучения часто описывались в соответствии с прижизненными грехами. Так, кумушка, которая подслушивала разговоры и ссорила соседей сплетнями, «повешена за зубы; различные змии исходят из уст ее».

Роль главного распространителя неофициальной информации принадлежит самому любопытному и наиболее мобильному члену того или иного сообщества. Собственно, он и есть Старик Наслышка. Фольклорные образы «народных ньюсмейкеров» – Любопытный Том (англ. Peeping Tom), любопытная Варвара, Маланья-болтунья. Устойчивые типажи, иронически ассоциированные со сплетниками: «хлопотун», «доброхот», «кумушка», scandalmonger (англ. букв. «продавец скандалов»).

В большинстве европейских лингвокультур сплетни традиционно ассоциированы с женскими образами. Даже вика лесная – вьющееся травянистое растение – называется в народе бабьими сплетнями.

Сплетни часто возникают в ситуации информационного дефицита (в отсутствие реальных фактов и значимых сведений) и в условиях информационного вакуума (при нехватке сведений, в отсутствие знаний). Сплетня – плод мнимого впечатления или ложного представления. Сплетнями заполняются речевые пустоты и латаются информационные дыры.

Коммуникативный механизм сплетничества – приписывание свойств и «достраивание» характеристик в условиях информационного дефицита.

Если фактов не хватает – их надо придумать. При этом транслируется не обязательно ложная или искаженная информация. Сплетнями могут быть передаваемые из уст в уста и охотно принимаемые на веру пристрастные суждения, критические замечания, субъективные оценки.

Самые лакомые леденцы для сплетников – всевозможные странности. Все, что не укладывается в общепринятые представления, противоречит групповым нормам и ролевым ожиданиям, выходит за рамки обыденного восприятия. Например, о Жорж Санд судачили, будто бы она откапывает по ночам трупы из могил, практикуя тайную магию. А еще травит собаками деревенских детей, палит из пистолета по прохожим и въезжает в церковь верхом на лошади.

Таким образом в сплетне происходит своеобразное «озлокачествление» информации. Неудивительно, что закадычная подруга сплетни – клевета: обе нацелены оболгать, очернить, опорочить. Даже если факты соответствуют действительности, то их отбор, компоновка, подача демонстрируют предвзятость и недоброжелательность. При этом и сплетники, и клеветники частенько прячутся за чужое мнение, прикрываются авторитетами, используют цитаты вместо прямых высказываний.

Однако оклеветать можно публично, а вот сплетничать – только заглазно, «за спиной». Кроме того, клевещут преимущественно на знакомых людей, тогда как сплетничают о ком угодно – от скуки, из любопытства, ради развлечения. Поэтому сплетнику гораздо больше, чем клеветнику, нужна заинтересованная аудитория и ее ответная реакция.

Клевета обычно продумана, спланирована – сплетни часто стихийны, спонтанны. Распространение сплетен подчиняется принципу снежного кома: многократно повторяясь, они прирастают толкованиями, измышлениями, «присочинениями», завиральными подробностями. Клеветник куда более расчетлив и осторожен, ему важно создать впечатление абсолютного правдоподобия. Цель злостного сплетника – создать дурную славу, а цель клеветника – погубить репутацию.

Испорченный телефон

Сплетни ассоциируются не только с определенным родом информации, но и с особым сортом товара: За что купил, за то и продаю. Товар представлен в огромном ассортименте: Всех сплетен не переслушаешь. Однако имеет небольшой срок годности: Жизнь одной сплетни – до появления другой.

Производство сплетен осуществляется по принципу социального сравнения: чаще перемывают косточки человеку более удачливому, умелому, умному, чем сами сплетники. Чем известнее личность, тем выше вероятность сплетен о ней. Еще Гоголем в «Мертвых душах» замечено: «На Руси же общества низшие очень любят поговорить о сплетнях, бытующих в обществах высших».

Норман Роквелл «Слухи», 1948, холст, масло

Почему сплетничество уподобляют испорченному телефону? Проходя многие уста и уши, информация искажается из-за вольной передачи, неполного распознавания, непонимания смысла, наконец, забывания. Информационные потери автоматически восполняются домыслами, а необходимость утаивать какие-то сведения или желание ограничить круг посвященных вынуждают говорить обиняками, использовать недомолвки. В результате каждое последующее сообщение может разительно отличаться от предыдущего и тем более от исходного.

Что же все-таки позволяет сплетникам одинаково трактовать отдельные намеки и недомолвки? Так называемый запас разделенного знания — общие для собеседников, объединяющие их представления, стандарты поведения, жизненные ценности. Чем больше такой запас – тем приятнее сплетничать. Сплетнику отрадно, что его суждения разделяют многие, что его позиция совпадает с мнением некоего большинства.

Павел Федотов «На ушко», 1846–1848, бумага, карандаш

Сплетничество используется и как постыдное, но верное средство снискать расположение вышестоящих, выслужиться перед начальством, доказать рабскую преданность, втереться в доверие. Сплетни шепотом, «на ушко» сближаются с доносами (гл. I). Наушником движут преимущественно карьерные и матримониальные мотивы. Он стремится скорее не надуть или объегорить, а подсидеть либо отомстить. В этом случае большая аудитория не только не нужна, но даже опасна. А вызывающий путаницу эффект «испорченного телефона», напротив, может быть весьма полезен.

Основная функция сплетен – охранительно-контролирующая: они оберегают власть и сторожат покой влиятельных лиц и властных групп. Здесь можно вспомнить «Горе от ума»: распространяемая фамусовским обществом молва о сумасшествии Чацкого вынуждает его покинуть столицу.

Питер Брейгель Старший «Фламандские пословицы» (фрагмент), 1559, холст, масло

Вновь обратимся к Брейгелю. Живописная визуализация нидерландской пословицы: Один мотает то, что другой прядет — фактически раскрывает коммуникативную природу сплетничества. Сама этимология (плести, плетение) также отсылает к образам сети, паутины, тенет. Сплетня – речева я «недействительность», словесный фантом. Сплетня развлекает и утешает, обольщая иллюзией коммуникативного комфорта и возможностью безнаказанно злословить за глаза.

В сущности, сплетня – древнейший формат инфотейнмента (англ. information – информация + entertainment – развлечение): подбор и подача материала, ориентированные одновременно на информирование и развлечение аудитории.

Другая функция – статусная. Особый род удовольствия – демонстрация сплетником своей осведомленности, прозорливости, компетентности. Сплетничество – вульгарный, но верный способ хотя бы ненадолго стать «лидером мнений». Немудрено, что сплетниками часто становятся позеры и эгоцентрики. Бросая тень порока на отсутствующее лицо, сплетня освещает лучом сиюминутной славы ее распространителя.

Третья функция сплетен – интегративная: создание общего поля знаний и смыслов, так называемого «мы-пространства». Пересуды – всегда двусторонний процесс: один рассказывает – другой слушает.

Толика ума, щепотка фантазии – и с помощью сплетни вообще можно создать параллельную реальность. Притом настолько жизнеподобную, что ее легко вообразить в деталях и подробностях, не видя воочию. Это примечательное свойство сплетен замечательно схвачено и искусно воплощено Джейн Остин в романе «Эмма». Аптекарь мистер Пери ни разу не появляется лично и возникает исключительно в сплетнях, но заметно влияет на отношения других героев и на весь ход повествования.

Задолго до появления интернета сплетни служили инструментом моделирования виртуальной реальности, наполненной псевдособытиями, неоднозначными сведениями, непроверенными фактами. Не случайно многие ток-шоу основаны на слухах и сплетнях.

Обе (и) жать полмира

Где сплетни – там слухи и молва. «Ложь может обежать полмира, пока правда только обувает башмаки», – заметил Марк Твен. А слух способен и обежать, и обижать.

В повседневном обиходе сплетни, слухи, молва часто не различаются, даже во многих словарях эти понятия определяются одно через другое, по родовидовому принципу: «сплетни – слухи, передаваемые устным путем»; «сплетня – слух, основанный на неточных сведениях, недостоверных или неподтвержденных данных»; «слух – устная форма распространения сплетни»; «молва – слухи, толки, общественное мнение». Не только в языковой теории, но и в речевой практике сплетни часто неотделимы и почти неотличимы от слухов и молвы.

Если в ретроспективном обзоре терминологическим разграничением можно пренебречь, то в лингвистической теории эти понятия все же различаются. Хотя бы уже потому, что в языке есть три самостоятельных слова. Помимо русского, сравним в английском: слух – rumour, сплетня – gossip, молва – hearsay (информация из недостоверных и непроверенных источников) и word-of-mouth (неформальное распространение информации о чем-либо). Плюс идиоматические обороты и просторечные выражения с различными смысловыми оттенками: buzz – слухи, молва; grapevine – ложные слухи; tittle-tattle – скорее женская сплетня; scuttlebutt – порочащая сплетня, негативный слух.

Слухи чаще воспринимаются как нечто коллективное, внеличное («где-то бродят слухи»), а сплетни – как приватное, затрагивающее лишь некоторых, выделяющее избранных. Слухи – актуальная общенародная мифология, сплетни – достояние локального сообщества. Сплетня обычно исполняется «сольно», слух – «хором». Слух распространяется преимущественно публично и открыто, сплетня – приватно, часто даже тайно, по секрету. Это отражено в ее разговорных синонимах шушуканье, шепотня.

Василий Перов «Прием странника», 1874, холст, масло

В замкнутом пространстве деревни или маленького провинциального городка функцию вестовщиков традиционно выполняли те, кто по какой-нибудь надобности покидал родные пенаты (например, купцы на время ярмарок, крестьяне на отхожих промыслах), а также люди пришлые – бродячие артисты, странники, богомольцы.

Странник – персонификация сплетни, сам бродячий слух. В отличие от гонца и глашатая, официально наделенных полномочием передачи информации, странник олицетворяет «инородца» и «чужака», обладающих непроверенными, но часто любопытными сведениями, достойными внимания и обсуждения. Чужеродность – амбивалентное свойство, одновременно и отвращающее, и притягивающее обывателей, томящихся от скуки и охочих до новостей.

Сплетня часто ориентирована на развлечение, а слух нацелен прежде всего на оповещение, передачу информации. Слух преимущественно самозарождается, имеет стихийный, спонтанный характер, тогда как сплетня чаще конструируется, искусственно моделируется. Конструирование сплетни можно описать метафорой «внутреннего взора» (персональное суждение о факте, ситуации), а порождение слуха – метафорой «бокового зрения», sideshadowing (англ. «сторонний взгляд на ситуацию»).

Еще одно возможное отличие – разнонаправленность. Слухи проецируются в будущее и содержат элементы прогноза, предвосхищения («Говорят, что N. собирается замуж»). Сплетни обращены преимущественно к настоящему, фиксируют текущий момент («Говорят, что N. картежник и плут»).

На этом основании некоторые специалисты считают, что сплетне больше свойственна тривиальность, а слуху сенсационность. Весьма спорный тезис, ведь одна и та же информация воспринимается по-разному. В зависимости от мировоззрения, темперамента, сиюминутного настроя, степени осведомленности – всего не перечислить! – один человек оценит сообщение как вполне обыденное и заурядное, другой же будет изумлен и ошарашен.

По критерию истинности слухи имеют обширный диапазон: могут быть однозначно ложными, недостоверными с элементами правдоподобия, достоверными с элементами неправдоподобия, абсолютно правдоподобными. Широко известна предложенная в 1940-х годах Гордоном Оллпортом и Лео Постманом формула «основного закона слуха»: R = I × A, где R (rumor) – интенсивность слухообразования; I (importance) – значимость сообщения; A (ambiguous) – неопределенность и неоднозначность имеющихся сведений.

Согласно юнгианской теории, природа слухов подобна природе снов; их естественный источник – коллективное бессознательное как реакция на опасности, угрозы, ситуации тревожной неопределенности. Слухи часто создаются неуверенностью, дезориентацией, дефицитом официальной (проверенной, надежной) информации. Слух может возникнуть и вследствие неуемного фантазирования, порочного сочинительства. Длительно и упорно циркулирующие слухи объединяются в устойчивые сюжеты, тематические кластеры: о возможной войне, надвигающейся эпидемии, повышении цен, адюльтере и мезальянсе, сексуальной ориентации, болезни (смерти, свадьбе, разводе) известной персоны… Перечень поистине бесконечен.

Скрытая пружина слухов – неудовлетворенность людей «одной на всех» истиной. Человеку нужно много разных истин, чтобы было из чего выбирать персональную правду – то есть ту часть истины, которая больше «по душе», лучше отражает индивидуальное мировоззрение, личное отношение к жизни. Противясь диктату Истины, человек создает и умножает ее альтернативы или вариации разной степени достоверности.

Томас Вебстер «Деревенские слухи», 1865, холст, масло

Пусковым механизмом распространения слуха становится чей-то устный рассказ либо письменный текст – будь то перехваченное послание или газетная заметка. При многократном повторении новость обрастает дополнительными сведениями, пикантными подробностями, баснословными деталями.

Значимое свойство слухов – эмоциональная окрашенность информации. Эмоциональностью компенсируются нехватка знания, недостаточность сведений. Новость превращается в слух путем преувеличения и раздувания (т. н. «флюсовая конструкция»). Далее слух может передаваться по цепочке (Сорока скажет вороне, ворона борову, а боров всему городу), может иррадиировать (Молва что волна), может распространяться хаотически (Заочную брань ветер носит).

Слухи распространяются бесконтрольно (На чужой роток не накинешь платок), причем позитивная информация чаще опережается негативной, представляя больший интерес (Добрая слава лежит, а худая бежит). Сведения часто гиперболизируются, драматически заостряются (Скажешь на ноготок, а перескажут с локоток) и обретают масштабность (Слухом земля полнится). Таково вкратце происхождение способности слуха «обе(и) – жать полмира».

Какова разница между слухом и молвой? В речевой практике смысловое разграничение часто не проводится, эти слова употребляются как синонимы. Однако в строго семантическом, узкосмысловом плане слух – чаще спонтанно распространяемая информация, а молва – то же, что «слава» в значении «общественное мнение». В идиомах зафиксирована неотвратимость молвы. От молвы не уйдешь. Молва в окно влезет. Скажешь с уха на ухо, узнают с угла на угол. В древности молву принципиально отделяли от сплетни, о чем будет рассказано далее.

Наконец, в некоторых научных работах различаются слухи и толки. Ученые в целом сходятся во мнении, что слухи транслируют потенциально новую, ранее неизвестную информацию, а толки содержат интерпретацию уже известных сведений. Например, слухи – о войне, а толки – о ее поводах и причинах.