Текст книги "Злоречие. Иллюстрированная история"

«Из твоих уст тебе на голову»

Куда больше сохранилось сведений о нейтрализации и упреждении проклятий. Что только не использовали наши изобретательные предки: золу и табак, скипидар и сулему, рябину и бузину, редьку и чеснок, вареную печень и сырое яйцо… В ход шли всевозможные амулеты, магические повязки, железные обручи (лат. capitis ligaturae), наузы (узлы-обереги) и очкуры (шнурки из новых шаровар), перевитые красной нитью листья подорожника и камешки из желудка ласточки, не говоря уже о медных пуговицах и осиновых кольях.

Помогало также «кидание жеребейков» – разрезанных деревянных палочек. Да что там, использовались даже обычные лапти! Ведь они плелись крестообразно, а крест обладал «отгонной» силой. Так что в лес, кишевший всякой нечистью, стоило отправляться именно в лаптях, а не в сапогах или ботинках.

В обрядах против проклятий использовали также «очищение огнем» и отпугивание шумом – возгласы, крики, стук, громыхание (см. также гл. VII). Если беременная с кем-то поссорилась и ее в гневе прокляли, пожелав не разродиться, на помощь спешили дошлые кумушки, скорехонько вырезали кусок ткани у нее из сарафана, сжигали и тем дымом окуривали будущую мать. Если прокляли мужчину, помогало отрезание куска меховой шапки с последующим же сожжением.

Иногда считали достаточным просто опередить колдуна в словах. Например, сказать «дорога в поле», прежде чем он скажет «дорога в лес». Или крикнуть «стой, мой конь!» быстрее, чем колдун крикнет «тпру, моя кляча!».

Еще практиковалась магия возврата проклятия. Если колдун протягивает какой-то предмет со словами «на тебе!» – нужно ответить «отдай тому, у кого взял!». Или быстро сказать: «Из твоих уст тебе на голову». Или: «Ешь свое мясо, пей свою кровь». Или положить нож острием вверх и читать молитву «Да воскреснет Бог.» с конца – от этого колдун должен зареветь или засквернословить.

Для защиты от одного колдуна часто приглашали другого. Популярный сюжет многих быличек – соперничество на свадьбе плохого колдуна с хорошим. Один всех ссорит, насмехается, угрожает, куражится – другой обороняет молодоженов и гостей, нейтрализует и снимает проклятья. Одна магия побеждает другую в символическом поединке злоязычия и добрословия.

Можно было и ответно проклясть нечистую силу, для верности приправив «обраточку» оскорблением. Правда, в реальной жизни немного находилось таких храбрецов, более способными считались литературные персонажи. В былине-сказке «Ванька Удовкин сын» герой оборачивается «горносталем» и заходит в палаты царя Волшана Волшанского со словами: «Засекаю я, заклинаю все твои книги волшанские, и все твои слова проклятые, чтобы та книга не волховала, не просказывала про меня, про добра молодца».

«Чтоб вы перелопались, дьявольское племя!» – отважно вопит дед чертям в гоголевской «Пропавшей грамоте». А герой «Заколдованного места» произносит целую тираду: «А, шельмовский сатана! Чтоб ты подавился гнилою дынею! Чтоб еще маленьким издохнул, собачий сын».

Василий Максимов «Приход колдуна на крестьянскую свадьбу», 1875, холст, масло

Внезапное появление колдуна на свадьбе не сулило ничего хорошего. Его называли вежливцем и верили, что он мог пожелать молодоженам счастья, напутствовать на долгую семейную жизнь, но мог и навлечь беды, наслать раздоры и хвори. На картине Василия Максимова колдун мгновенно разгоняет веселость, одним своим видом вызывая у пирующих смятение и оторопь. С его приходом умолкает балалайка, молодожены застывают в напряженных позах, а их родители спешат чем-нибудь задобрить незваного гостя. Живописное полотно отображает ситуацию, возникшую на свадьбе брата художника.

Существовали также специальные – «отгонные» и «отговорные» – формулы против нечистой силы (Песок в очи! Деркач в зубы! На сухой лес (сухостой) будь помянуто! Чтоб ты свою голову прокаркал!) и «в недобрый час» произнесенных слов (Не доспичь! Чур буди не в урок (рок)! Чур на меня, не урочься! Типун тебе на язык!). Чур – языческий славянский покровитель домашнего очага, бог охраны. Чураться – значит соблюдать негласный речевой этикет, ограждающий от нечистой силы. Аналогичный ритуал – отплевываться, если при тебе упоминают бесов, черта, лешего.

Еще верили в возможность «выкликать» проклятого. Например, крикнуть в печную трубу: Чур, наш аминь! Или написать левой рукой на скалине: Отдай, черт, ребенка! Наконец, были универсальные фразы-обереги от любого злоречия, в том числе проклятия. Аминь под бок! Бесам страх и стрела! (перед отходом ко сну). Ангел – навстречу, Христос – по пути, Пресвятая Богородица, на подмогу мне приди (при выходе утром из дома). Я в лес, клещи из леса.

Реальность потусторонних сил была для наших предков столь несомненна, а синтез реального с ирреальным так очевиден, что объектами заклятий порой становились первые люди государства – вопреки строжайшим запретам на заговоры «ко власти». Известна тамбовская легенда о заклятии баб-волшебниц митрополитом Алексием и Иваном Грозным. Свезли их отовсюду в Москву на главную площадь, обложили соломой и запалили костер – чтоб уничтожить на Руси всякое колдовство. Да не тут-то было! Обернулись ведьмы сороками и вылетели прочь из дыма-пламени. Осерчал государь Иоанн и послал им вослед проклятие: «Отныне и довеку оставаться вам сороками!» Оттого теперь сороки якобы не подлетают к Москве ближе шестидесяти верст – царского гнева боятся.

Клавдий Степанов «Марина Мнишек перед постригом в монахини», 1889, дерево, масло

Марина Мнишек, по описанию Пушкина, «самая странная из всех хорошеньких женщин, ослепленная только одною страстью – честолюбием, но в степени энергии, бешенства, какую трудно и представить себе», узнав о казни своего малолетнего сына Ивана, прокляла всех Романовых. Дескать, ни один из них не умрет собственной смертью. Впоследствии этот жест отчаяния убитой горем матери породил упорные слухи о колдовских способностях Марины и о «родовом проклятии». Слухи достигли апогея после расстрела императорской семьи в 1918 году.

Не менее красноречива история 1719 года о «заговорном письме» против Петра I. Преображенский приказ расследовал «Секретное дело по ложному извету астраханского подьячего Григория Емельяновича Кочергина на пятнадцатилетнего Ивана Васильевича Бабушкина по обвинению в написании письма с проклятием царского величия». Заговор был следующего содержания: «Лежит дорога, чрез тое дорогу лежит колода, по той колоде идет сам Сатана, несет кулек песку да ушат воды, песком ружье заряжает, водой ружье заливает, как в ухе сера кипит, так бы в ружье порох кипел, а он бы, оберегатель мой, повсегда бодр был, а монарх наш царь Петр буди проклят, буди проклят, буди проклят».

В ходе разбирательства выяснилось: коварный доносчик «своеручно» вставил слова проклятья в заговор «от ружья», текст которого ранее сам же продиктовал мальцу, чтобы затем шантажировать его отца из-за денежного конфликта. Хорош гусь! Кочергина пятикратно пытали, били кнутом и рвали ноздри, затем сослали в Сибирь на вечную каторгу.

Сатанинские копии

Непрофессиональные, бытовые проклятья – в форме злопожеланий – издревле считались мягче колдовских, но и они, согласно поверьям, способны причинить немалый вред вплоть до погибели. Формулы злопожеланий часто идиоматичны, воплощены в устойчивых речевых оборотах, а цель варьируется от «проучить» до «предать смерти».

Злопожелания могли быть обобщенными – заболеть, исчезнуть, умереть, «пропасть пропадом» и конкретными – тут народная фантазия поистине безгранична. Недругам и обидчикам желали получить кочергу в зубы, соль в глаза, смолу на язык, жердь в бок, гвоздь в пятку, судороги в ноги, сип в кадык, типун на язык, чирей во весь бок…

Большинство народных присловий со значением проклятья общепонятны по смыслу. Чтоб тебя язвило! Чтоб вам повылазило! Чтоб я у тебя на поминках кутью ел! Ни гробу, ни могилы! Ни дна б тебе, ни покрышки, ни духу, ни передышки! Чтоб вам ни пути, ни дороги, черт под ноги! Будь ты неладен! Провались в три земли! Однако есть и такие, смысл которых абсолютно непонятен современным людям и требует расшифровки. Волоси бы тебе! Змеище в копсы! Игрец тебя подыграй! Шесть досок, седьмой придел! Будь ты анафема на семи соборах! Дай бог по краям торицу, на середке метлицу!

Бытовые проклятия насылались как умышленно, злонамеренно, так и нечаянно, по неосторожности – сгоряча, в сердцах. Самыми страшными и наиболее действенными традиционно считались родительские проклятья, особенно материнские. Проклятые родителями дети, согласно поверьям, попадают во власть потусторонних сил и превращаются в прокленышей, или прокляненышей, прокленутых, сбраненых (от слова «брань»). Скажет разгневанная мать про сына или дочку: «Чтоб его леший понес!» – и поминай как звали.

Если дитя прокляли во чреве, во время родов либо еще некрещеного, его место занимал обмененыш, или подменыш, обменок – головешка, чурка, полено, веник в облике младенца, а иногда даже мертвого малыша. Сходный мифологический мотив – кража чертом человеческого ребенка и подкладывание в люльку своего детеныша – гадкого, уродливого, злобного. Глухой ночью, когда вся семья крепко засыпает, подменыш тихонько выползает из колыбельки и начинает творить всякие безобразия: бить посуду, портить еду и скот. Может отдать кого-нибудь из маленьких да слабых нечистой силе, а то и убить.

Поленце лежит себе и лежит, не растет, не ходит. Дьяволово отродье знай себе орудует втихомолку. Родители не замечают подмены, продолжая пестовать вместо родного малыша его сатанинскую копию. Родного ребенка не видят – он исчезает из поля зрения, отделяется от божьего мира магической чертой проклятья. Отсюда еще одно название проклятых детей – тайные, то есть спрятанные, невидимые, находящиеся в ино-мире. Сравним также: невидимки, невидимые – диалектные именования проклятых людей.

В Жиздринском уезде бытовало поверье о том, что проклятых детей забирают и уводят с собой «тайные люди» – не пожелавшие принять законов христианской веры и в наказание лишенные души (еще одна вариация мотива проклятия), но во всем остальном похожие на обычных людей. Возможно, такими людьми были на самом деле гонимые христианами и вынужденные скрываться язычники. Они крали детей по деревням, наставляли в идолопоклонстве и принуждали к отшельничеству. В некоторых верованиях проклятые ребятишки остаются дома, но попадают в компанию к подпольникам – прислужникам домового, живущим в избе под половицами.

На проклинателей нечистая сила насылает морок, блазнит, «вводит в прелесть». Это важный момент народной этики: речь – зеркало души. осиновое полено, надел на него рубаху и штаны Михаила, вверху очень похоже нарисовал его лицо и бросил полено в озеро. Эту подмену и увидели односельчане, приняв деревяшку за утопленника, но ничего не заметили и предали земле как покойника. Сам же проклятый превратился в бесплотное существо и двенадцать лет мыкался вместе с такими же бедолагами. Здесь вновь возникает образ сатанинской копии, замещающей живого человека после наложения проклятия.

Иван Билибин «Кикимора», 1934, книжная графика

В некоторых поверьях проклятое во чреве дитя превращается в русалку. На Урале и в Поволжье считали, что проклятого ребенка во сне могут похитить кикиморы – сами в прошлом проклятые матерями девушки, умершие некрещеными младенцы или неотпетые покойники. В романе Александра Вельтмана «Светославич, вражий питомец» (1837) кикимора принимает облик проклятого в утробе ребенка, похищенного нечистой силой и призванного утвердить ее власть над миром.

Согрешил мыслью и словом – получи искаженную картину мира. Здесь отражена важная особенность проклятия: оно создает коммуникативный эффект изоляции и оптический эффект опрокидывания реальности. Демонстрирует изнанку речи, ее инфернальное зазеркалье.

Известны бывальщины о проклятых родителями и унесенных нечистой силой отроках. Например, рассказ «Вражья сила» из рукописи, хранившейся в Оптиной пустыни и опубликованной в начале XX века православным писателем Сергеем Нилусом. Дело было в деревне Миндюкине Новгородской губернии, где одна крестьянка в сердцах сперва оттрепала как следует, а затем прокляла за нерадение сына-подростка Михаила. Неделю спустя сын утонул в озере и был похоронен по христианскому обычаю. Но вот проходит немного времени – Михаил трижды является матери во сне, сообщает о своей мнимой смерти, просит молиться за него и подавать милостыню. А еще через двенадцать лет деревня дивится чудесному возвращению Михаила.

Случилось так, что к проклятому парню подошел незнакомый белобородый старик, раздел догола и заставил снять крест. Затем взял

В народном представлении идея проклятия нередко связывалась с понятием доля — участь, судьба, воплощение удачи и неудачи. Родительское проклятие осмыслялось как жертвование ребенка языческим богам или нечистой силе. Об этом писал еще Иван Помяловский в «Эпиграфических этюдах» (1873). Наиболее последовательно данный мотив воплощен в сюжетах о распределении пищи в семье. Невозможность накормить становится формальным, житейским поводом для жертвенного проклятия «лишнего рта».

Альбрехт Дюрер «В гневе родители отдают ребенка дьяволу», илл. к «Книге рыцаря де ла Тура Ландри, написанной в назиданье его дочерям», 1493, ксилография

В европейской литературной традиции распространен сюжет добровольно-принудительной передачи детей злым силам. Из страха, по злобе, в наказание или просто по неосторожности родители сулят свое дитя дьяволу – и тот с удовольствием забирает его сразу же либо в назначенное время. Фактически это еще одна разновидность бытового проклятия, обретающего магическую силу в обещании-посуле.

Проклятыми, а еще заклятыми, проклятиками, называли также тех, кто сам серьезно согрешил, особенно против родных: оскорблял, лгал, дерзил, не исполнял повеления, нарушал обещания – то есть относился непочтительно. Не говоря уже о нераскаявшихся убийцах, разбойниках, ворах, которым желали зла всем миром. Считалось, что, в отличие от невинных жертв неосторожных, греховных слов, нечестивцы и лиходеи вполне заслуживают своей участи.

Однако и те и другие после смерти маются, а при жизни страдают. Могут ходить грязные, косматые, в лохмотьях или вовсе голые. Могут маскироваться под обыкновенных людей опрятной одеждой, но с застежками на левую сторону. Могут болтать на неведомых языках и кричать звериными голосами. Могут питаться отходами, принимая их за пироги. Могут молить о помощи, а затем хватать сердобольных людей и делать им всякие пакости.

В подобных верованиях отражено одно из ключевых свойств мифологической логики: что незримо и неосязаемо, вне пределов реальности – то перевернуто и отзеркалено. Пряник оборачивается навозной лепехой, колодезная водица – гнилью болотной. Из всех форм злоречия проклятие наиболее аутентично этой логике. Проклятие – перевернутая клятва, словесный оборотень. «Антиречь», порождающая «антимир». В бесовской, опрокинуто-отраженной реальности проклятые не только невидимы и неслышны обычным людям – они сами могут потерять способность видеть и заплутать, «закружить», не найти дороги домой. Отсюда еще одно название проклятого – потеряшка, потерчук, потерча.

Не менее страшно лишение голоса, в буквальном смысле потеря богоданного дара речи. Бесы, духи, прочие злокозненные существа и враги рода человеческого завладевают не только телами, но и словами проклятых. Во множестве быличек присутствует мотив немоты, овладевающей человеком в момент проклятия и длящейся все время пребывания во власти злых сил. Как и оклеветанный (гл. I), проклятый человек временно умирает – выбывает из мира, исчезает из коммуникации.

Между явью и навью

Где же оказываются те, кого прокляли? Народная молва чаще всего отождествляла их с лешим или с кем-то из его подручных. Потому-то и считалось опасным чертыхаться и лешачить, лешакать: черт тебя возьми! убирайся к бесам! идите к лешему! (см. также гл. XIII).

Новгородские крестьяне верили, что проклятые попадают в лапы к баннику, банному духу и плетут лапти на бесовских посиделках. В Вологодской губернии считали, будто проклятые живут во дворце дьявола, что в Кокшеньге стоит на шести больших каменьях. У поморов проклятые становились лембоями – бесами низшего уровня, насылающими болезни и похищающими детей.

В самарских деревнях бытовало поверье о том, что проклятая родителями незамужняя девица превращается в крапиву, а в ярославских – в лягушку-коровницу, ворующую у буренок молоко. По Владимирщине ходило и вовсе причудливое поверье: проклятые оборачиваются огненными шарами и каждый год катятся к реке Иордан замаливать грехи, но, застигнутые дождем, никогда не достигают цели.

Если же проклятый умирал преждевременно или неестественно, то мог превратиться в «заложного покойника» – погребенного лицом вниз в яме, прикрытой-«заложенной» камнями да ветками где-нибудь на перекрестке, на границе леса с полем, в овраге или на болоте. При этом душа его «доживала» свой срок в телах живых людей. В некоторых областях проклятых именовали полуверки, полуверцы – то есть и не настоящие христиане, и не принятые в сонм нечисти. Вечные скитальцы на границе яви и нави. Мучительное бессмертие ожидало и проклятых преступников. Согласно легенде, убийцы Андрея Боголюбского были прокляты и обречены на вечное плавание в поганом озере нетленными и зашитыми в моховые короба.

Константин Трутовский «Малороссийская девушка у колдуньи», гравюра Александра Зубчанинова с оригинала рисунка, 1876

Проклятия, подобно цыплятам, возвращаются на свой насест (английская пословица).

Проклятия, как птицы из гнезда, возвращаются домой (немецкая пословица).

Проклятие через рот выходит, через нос (ухо) возвращается (литовская пословица).

Злословя, люди чернят самих себя (лат.: Plerique ubi aliis maledicunt, faciunt convicium sibi).

Еще в народе верили, что проклятия наиболее действенны в определенное время – не в час. Отсюда известные выражения в недобрый час молвить, в дурной час угадать, не ровен час. Источник этого представления – апокрифическая, из числа «отреченных», «отменных» (то есть чародейных и потому запрещенных церковью) средневековая книга «Записка о днях и часах добрых и злых». В книге говорилось об особой – худой, некрестовой, сбраненой – минуте в сутках, когда все плохое может исполниться, а также расписывались благоприятные и неблагоприятные периоды. Некоторые поверья связывали такие периоды с солнечным циклом либо с расписанием церковных служб.

Неумышленное, нечаянное проклятие из-за несвоевременно сказанных слов, будь то даже похвала или доброе пожелание, в некоторых местностях называлось обурочением, или изурачением. До сих пор сохранилось выражение в (не)урочный час. Такого рода злоречие усматривали и в льстивом пожелании, завистливой похвале, неуместных славословиях – то есть внешне позитивных высказываниях, но с какой-нибудь нехорошей подоплекой.

Выходит, что проклятие двойственно: его истоки не только в злобе, но и в беспечности, неосторожности, небрежном обращении со словом. При этом проклятие еще и обоюдоостро. Издревле люди верили в возврат словесного зла тому, от кого оно исходит. Идея реверсивности злоречия, зародившаяся в гулких недрах языческой архаики, звучит неумолкающим в веках эхом. Не меняясь по существу, эта идея меняет разве что обертоны. Со временем в ней все меньше сакральности и все больше суеверия, но стойкость веры поистине впечатляет.

Лиходуманье и злонамеренье

Для снятия бытовых проклятий использовались примерно те же ритуальные действия, что и для нейтрализации колдовских наговоров. Например, набрасывание нательного креста, обвязывание поясом вкупе со словесными обрядовыми формулами – заговорами, молитвами и… ответными проклятиями.

Кто на рабу Божию [такую-то] лиходумает, злотворит, тому шипицы в ресницы, смолы на язык, дресвы на зубы, соли в глаз. Аминь. Кто в животе моем добро ненавидит, тому судорога в ноги, суцепы в щеки, железны муки в глаза. А тому человеку и жене, которые бы мел и злую мысль чинити на мою пасеку, нехай ему замерзает сердце лукавое, и мысль, и язык!

Важный логический и смысловой момент: защищаясь от проклятий, обращались одновременно к колдуну и священнику. Для совершения магических обрядов часто использовали христианскую символику и атрибутику: крест, иконы, просфоры, освященную воду. Заклинания нередко записывали на страницах богослужебных книг.

Подчас неграмотный простолюдин был просто не в состоянии отличить ворожбу от молитвы, инстинктивно уповая на всякое «сильное» слово – будь то колдовской наговор или Священное Писание. В народном сознании легко уживались религия и магия, христианство и язычество, вера и суеверия. Волшебство часто отождествлялось с чудом.

Смысловая сложность и неоднозначность злопожелания наглядно отражена в его особой форме – самопроклятии, которое тоже могло быть как случайным, так и намеренным. В первом случае самопроклятие – следствие неосторожности, беспечности, забывчивости. Скажем, выходящий из дому забывает помолиться и перекреститься, попросить благословения у родителей, старших – тут-то и настигает его нечистая сила: леший начинает «кружить» да «водить» по лесу, водяной тянет в озеро, домовые творят всякие гадости. А вот навлекая на себя беды как бы специально, осознанно (Будь я проклят за свою лень!), человек тем самым признает свою ничтожность перед Богом, обличает собственные грехи, кается в акте самоумаления.

Не менее парадоксальный эффект возникает в магических практиках, использующих самопроклятия как форму «антиповедения». В Костромской области фольклористы записали святочное гадание, начинавшееся словами «Будь проклята…». Гадавшая девушка называла свое имя, затем скакала по двору на метле и прислушивалась, с какой стороны донесется собачий лай.

Аналогично гадание на судьбу с использованием ритуальных проклятий. Лешие, лесные, болотные, полевые, все черти, бесенята, идите все сюда, скажите, в чем его судьба? Будь ты втрою проклят! С одной стороны, гадающая должна получить ответы на свои вопросы. С другой стороны, самопроклятие должно оградить от зла, отвести возможную опасность при обращении к потусторонним силам.

Схожие функции, вероятно, выполняли «отгонные» фразы, завершающие свадебный пир. Добрые люди, ближние люди, попили-поели, а теперь пора гостям к лешему. Или еще короче: Убирайтесь в дыру! Той же природы – застольные, тостовые проклятия как злопожелания врагам, соперникам, завистникам пирующих. Одновременно это «обратная» похвала виновникам торжества, вывернутая наизнанку здравица. Возможно, в подобных случаях высказывания также соотносились с «часами добрыми и злыми» – то есть проклятие воспринималось не как греховное, но как ситуативно разрешенное и даже жизненно необходимое.

Формулы самопроклятий использовались и при божбе – истовом заверении в серьезности намерений, искренности слов. По принципу: если не выполню или обману – обещаю пострадать заранее объявленным способом. Чтоб мне провалиться, если вру! Видел это своими глазами, дьявол меня разорви! Dispeream! (лат. «Чтоб мне сдохнуть!»; «Разрази меня гром!»).

В связи с этим вовсе не удивительна этимологическая близость самопроклятия и клятвы. Слово «клясться» происходит от «проклинать себя». Языческий синкретизм мышления и речи: исходное родство и тесное слияние противоположных действий, высказываний. Проклятие и клятва – два полюса сакральной речи. Здесь проклятие вновь ведет себя как словесный оборотень, хитрый фокус злоязычия, превращающий хорошее в дурное.