Текст книги "Мадам Гали -2. Операция «Посейдон»"

«Бес попутал, – подумала она, – маленький такой бесенок».

На следующий день она встретилась с Готье и, как бы между делом, заикнулась об этих долларах, якобы принадлежащих подруге и доставшихся той от бабки. Она заторопила Мишеля с ответом. Готье подошел к делу основательно и через пару дней подтвердил ее догадку. Коллекционные доллары отнюдь не были фантиками. Стало быть, «лорд» подло обманывал ее. А это было невыносимо. Подумалось даже, что ее обманывали все.

Кроме Никишина, который всегда оказывался в нужное время в нужном месте, начиная с его приезда на Арбат, в квартиру, где она жила, и до последних дней его стремительной жизни.

А ночевать она поехала домой, Эдуарду объявив, что прихворнула Софья Григорьевна.

– Я из-за тебя, мой милый, совсем от дома отбилась, – сказала она на прощание, погладив Бутмана по щеке. – Я без тебя жить не могу, но это… как-то неправильно…

Последняя фраза прозвучала многозначительно. Бутман глянул на Галю с подозрением, как ей показалось. «Надо же! Зря я умничаю, – подумала Гали. – Еще решит, что я отправилась к любовнику».

– Только не напивайся, мой Большой Эд, я тебя умоляю.

– Не больше трех рюмок, – улыбнулся Бутман, который не мог долго сердиться на нее. – Что с тобой?

– Ты какая-то бледная.

– Да так, – ответила Гали, – низ живота болит. Сам понимаешь…

Она попрощалась с «лордом» и спокойно ушла. Потом часа три бесцельно гуляла по Москве, устала, успокоилась. Мать заметила, что с дочерью творится что-то серьезное.

– Поссорилась с другом? – спросила она.

– Нет.

– У тебя что-то болит?

– Нет, – монотонно отвечала Гали.

– Просто не выспалась, душечка?

– Нет, отстань, мама, – отмахнулась она, – как говорил один умный человек – то видений час… Гали оказалась права.

Она заснула на удивление быстро и тут же увидела сон, в котором поначалу не было людей. Была Москва, причудливо расходящаяся во все стороны от трех вокзалов. Потом возник тот, кого она ждала – старшина Никишин.

– Ты жив, – обрадовалась она, – я же знала, знала…

– Конечно, – ответил он, усмехнувшись.

Потом рядом притормозил автомобиль, за рулем которого сидел Павел, друг Никишина.

«Что же вы?» – хотела она спросить, но передумала.

– Прокатимся? – спросил Никишин.

– Ну да, – простодушно согласилась она, после чего за стеклом замелькали московские улочки, особняки, дома с башенками, пруды, парки.

Машина почти не касалась колесами земли.

– Это другая Москва, – с удивлением воскликнула Гали, – я ее не знаю. Что это за зданьице?

– Неважно, – ответил Никишин, – а вон тот дом может быть интересен тебе. Это особняк генерал-губернатора Растопчина.

– Ну и что? – удивилась Гали.

– Да ничего, – развел руками Никишин и рассмеялся, – особняк как особняк.

Через мгновение автомобиль и оба сотрудника уголовного розыска исчезли. Гали осталось одна. Она проснулась. Странный сон. Но куда все подевались? Почему она осталась одна? Поглядев на часы, Гали встала. Одна, так одна. Она и сама может много в жизни добиться.

Глава 8
Жребий брошен

В Москве по адресу Большая Лубянка, дом № 14, за кованными железными воротами расположен зеленый двухэтажный особняк с небольшим живописным внутренним двором, построенный московским губернатором, офицером, писателем и публицистом, графом Федором Васильевичем Растопчиным. Достопримечательностью этого мало ухоженного сегодня дворика является красивый ветвистый дуб, растущий с левой стороны от центрального входа в особняк. Возраст дуба, как утверждают московские летописцы, составляет около двухсот лет. Многое изменилось до неузнаваемости в интерьере особняка, но все же кое-какие реликвии сохранились и по сегодняшний день.

В конце широкой мраморной лестницы, ведущей на второй этаж особняка, где размещался градоначальник, сохранилось прикрепленное к стене большое старинное зеркало, дающее возможность всяк мимо проходящему оценить свой внешний вид, прежде чем предстать пред начальственные очи. Во времена Растопчина, когда не было камер слежения, помощники графа могли в это зеркало видеть поднимающегося по лестнице визитера и вовремя сообщить графу о его личности, чтобы его превосходительство успел принять соответствующий начальственный облик.

В настоящее время в этом здании находятся офисы какого-то банка. Во время описываемых нами событий в особняке размещалось Управление КГБ по г. Москве и Московской области. В левой пристройке к особняку, возведенной во времена графа Растопчина для прислуги, находился КПП. Сотрудники проходили через КПП направо в дверь, ведущую через дворик к центральному входу. Налево был проход, где сразу с правой стороны располагалась небольшая комната – метров десять площадью, в которую, по необходимости, заходил помощник дежурного для приема граждан. Граждане о такой заманчивой возможности могли узнать из приметной черной вывески, прикрепленной у входа в пристройку. На ней золотыми буквами было написано: «Приемная Управления КГБ по г. Москве и Московской области». Очередей здесь не было.

В конце 60-х годов в Московском управлении еще работали люди, прошедшие жестокое испытание войной. Это были, как правило, скромные, мужественные, честные, доказавшие на деле свою любовь к Родине чекисты. У них не было институтских дипломов, они не знали иностранных языков. Но их знания жизни и огромного агентурно-оперативного опыта с лихвой хватало для успешной работы. Они были беспредельно преданы своему делу, и именно об этом поколении чекистов можно было сказать, что их жизнь без остатка отдана борьбе со спецслужбами США и стран НАТО. Слово «карьера» в те годы было бранным словом. Многие фронтовики из-за отсутствия высшего образования не могли подняться выше капитанских должностей. В редких случаях, за особые заслуги, им присваивали перед уходом на пенсию звание майора. Они не скулили, не любили прогибаться перед начальством, не имели ни дач, ни машин, жили на зарплату. Их любили женщины. Анатолий тянулся к ним, впитывал, как губка, их рассказы о боевых операциях. Особенно Анатолий любил ночные дежурства в приемной начальника Управления. Постоянными дежурными по Управлению, как правило, назначались опытные сотрудники, хорошо знавшие структуру подразделений Управления и Главков, а главное, кому звонить и кого поднимать ночью в случае чрезвычайных происшествий. За ночь раздавалось 5–6 звонков, не более. В то время Москва жила спокойной, размеренной жизнью.

Больше всего Анатолий радовался, когда попадал помощником к Хромову Петру Николаевичу. Руководство разъезжалось по домам после 21.00. Бывший дивизионный разведчик, награжденный орденом Славы и медалью «За Отвагу», Петр Николаевич заваривал крепкий чай, наливал его в граненые стаканы, доставал вкусные домашние соленые сухарики и начинал рассказ. Он был прекрасным рассказчиком, делал это с удовольствием и не торопясь.

– Однажды, когда мы уже погнали фрица со Смоленщины, наша дивизия готовилась к наступлению. Было холодно. Мороз, снег по пояс. Окопы фрицев в четырехстах метрах от наших. Получаем приказ: достать «языка». Нейтральная полоса простреливается и с нашей, и с их стороны. Немчура каждые 2–3 минуты пуляет осветительные ракеты в небо. Начальник дивизионной разведки назначает меня старшим группы из трех человек. Одеваем белые маскхалаты, сидим в блиндаже, пока саперы делают проход в минном поле. По опыту знаем, лучшее время для ходки «в гости» – 4–5 утра. К этому времени даже у самых бдительных фрицев начинают слипаться глаза. Ракеты взлетают все реже и реже. Пора. Еще вчера днем в бинокль заприметили на их левом фланге двух Гансов с пулеметом. Решили попытать счастья у них. 400 метров преодолеваем спокойно. Вот и окоп. Видим уже их каски, сидят суки к нам спиной. Ветер дует с нашей стороны, вот они и не хотят подставлять свои рыла под ветер. Слева, cпpaвa – никого. Повезло. Действуем одновременно по заранее отрепетированному варианту. Я тихо, ужом сползаю к спящим немцам в окоп и выбираю, кого из них потащим к своим. Останавливаюсь на том, кто меньше ростом – тащить будет легче. Слышу их дыхание, каски полностью закрывают лица, носы уткнули в шарфы, сидят на корточках в обнимку со шмайсерами.

В это время на столе оперативного дежурного зазвонил телефон. Анатолий, поглощенный рассказом, даже вздрогнул от неожиданности. Петр Николаевич перевел взгляд на каминные часы: 22.30.

– Подними трубку, послушай, – разрешает он.

Звонит дежурный Октябрьского райотдела Управления, докладывает, что у них во дворе дома, примыкающего к Первой градской больнице, обнаружена черная «Волга» с дипломатическими номерами посольства США. Пассажиров в машине нет. Какие будут указания?

Хромов сообщает о машине дежурному 1 отдела Второго Управления, который занимается американским посольством.

– Спасибо, наша «наружка» ее потеряла. Час назад янки оторвались от наблюдения. С нас бутылка! Привет.

– Петр Николаевич, а что было дальше? Давай рассказывай.

– Что дальше? Правой рукой достаю саперную лопатку с заточенным лезвием, левой рукой осторожно беру второго фрица за подбородок и резко откидываю ему голову назад. Бью лезвием в шею. Опускаю его мертвую голову вниз, чтобы не забрызгаться пульсирующей из раны, дымящейся кровью. Все. В это время мои ребята пеленают второго, которому, может быть, повезло больше. На дорогу назад уходит больше часа. На этот раз обошлось без выстрелов и шума… Пойду покурю в коридоре. Если зазвонит прямой телефон Председателя КГБ, вот этот, видишь, с золотым гербом, трубку не поднимай, крикни меня.

– Хорошо.

Анатолий сидел за столом дежурного, но мыслями и чувствами был там, на заснеженном поле. Его воображение рисовало картины, одну ярче другой. Интересно, а он смог бы вот так, как Хромов? «А вообще, если подумать, как сложится моя жизнь? Какие испытания мне предстоят? Смогу ли я оправдать доверие партии и правительства? А вдруг я трус? И в самый ответственный момент дрогнет рука? И из-за меня погибнут мои друзья, и меня с позором выгонят на гражданку? И все меня будут презирать»…

Вернулся Хромов. От него пахло крепким табаком и еще чем-то очень мужским. Анатолий посмотрел на его руки: широкая ладонь, короткие крепкие пальцы, грубая кожа, никогда не знавшая лосьонов.

– Петр Николаевич, а скольких вы вот так, как этого немца?

– Да всех не упомнишь, но с десяток наберется, это точно. Должен сказать тебе, Толя, занятие это не из приятных. И каждый раз, когда это приходилось делать, хотя я и не верующий, шептал про себя: «Прости меня, Господи». Убивать – даже ненавистного тебе фашиста, пришедшего на нашу землю – удовольствия мало…

Эти ночные беседы за чаем были вторым университетом для Анатолия, и он запомнил их на всю жизнь.

Был еще один наставник, у которого Анатолий учился жизни, – старший оперуполномоченный Миронов Володя. Это был светлый человек, молодой, красивый, с русыми вьющимися волосами, голубоглазый и с неизменной улыбкой. Володя знал массу анекдотов, умел их рассказывать в лицах. В него были влюблены все молоденькие машинистки и секретарши. Володя был непревзойденным специалистом по розыгрышам. Если Вы думаете, уважаемый читатель, что чекисты только и занимались ловлей шпионов и их допросами, то Вы глубоко заблуждаетесь. Была интересная жизнь, насыщенная массой событий. Были дни рождения, обмывания очередных звездочек на погонах, реже – обмывания государственных наград. Были поездки на подшефные овощные базы, где капитаны, майоры, подполковники перебирали гнилую картошку, капусту, морковь. Были партийные собрания, заседания партийных комитетов, где «заслушивали» проштрафившихся членов КПСС. Наконец, был спорт: футбол, волейбол, кроссы, соревнования по стрельбе. Были коллективные посещения театральных премьер, студии Мосфильма и многое другое.

И были розыгрыши. И Володя считался в этом деле непревзойденным мастером. Вот пример. В одно из дежурств Анатолий попал помощником к Миронову. Было раннее летнее теплое, солнечное утро. Володя принял дежурство, доложился начальнику Управления, просмотрел в книге записей оперативную информацию, полученную за ночь, и подошел к широким окнам приемной. Приемная, как и кабинет руководства Управления, располагалась на втором этаже голубого особняка на улице Дзержинского. Анатолий просматривал передовицу газеты «Правда». С этого всегда начинался рабочий день. Нужно было знать, что ЦК КПСС считает важным и какие дает установки.

– Толя, ну-ка подойди сюда, – заговорщически начал Володя. Анатолий подошел к окну.

– Вон видишь, у ворот стоит Игорь?

Действительно, у вечно закрытых кованных ворот, ведущих на улицу Дзержинского, стоял Игорек и о чем-то оживленно беседовал с красавицей Олей. Она недавно появилась в машинописном бюро. Высокая, стройная, с вьющимися волосами, прямым носиком, пухлыми губами и высокой грудью, она часто ловила на себе взгляды и матерых, и еще зеленых оперов.

– Ну-ка, быстро сбегай вниз и скажи этому Казанове, чтобы он немедленно поднялся к дежурному.

– А зачем?

– Исполняй, – не поворачивая головы, прошелестел Володя.

– Через пару минут встревоженный вызовом Игорь стоял, тяжело дыша, перед дежурным по Управлению.

– За тобой уже десять минут из окна своего кабинета наблюдает начальник Управления. Он приказал тебе явиться к нему немедленно. Вон там, в тумбочке, лежит сапожная щетка и бархотка, почисти ботинки и вперед, – с нарастающим напряжением в голосе изрек Володя. – Да поправь галстук и одерни пиджак.

– А что случилось?

– Ты что, не нашел более подходящего места охмурять сисястую девицу, как только под окнами генерала? Я тебе не завидую. Он рвет и мечет! Все Управление вкалывает, обеспечивая безопасность празднования 1 Мая. А ты!

У Игоря вытянулось лицо и пошло красными пятнами. Кадык заходил, как будто ему стало трудно дышать.

– Володя, миленький, выручай. Мне же через неделю в отпуск, у меня путевка в дом отдыха. Сходи и сам объясни как-нибудь. Век буду тебе обязан. Анатолий стоял и не верил своим ушам. В кабинет генерала Володя не входил, сам генерал дежурного не вызывал.

– Ну, хорошо, – наконец, смилостивился дежурный, – попробую за тебя замолвить словечко. Если получится, с тебя столик в «Ласточке». («Ласточка» – небольшое кафе в ста метрах от Управления, часто посещаемое чекистами.)

– Да хоть сегодня!

– Нет, сегодня я на дежурстве, а вот в пятницу можем посидеть.

Увидев вытаращенные глаза ничего не понимающего Анатолия, Володя незаметно подмигнул ему.

– Остаешься за меня, я к генералу.

Он подошел к огромному зеркалу, поправил галстук, одернул пиджак и решительным шагом направился к белой двери, ведущей в кабинет начальника. Игорь платком вытирал выступивший пот. Действительно, черт его дернул остановиться прямо под окнами генеральского кабинета.

– Как ты думаешь, пронесет? – обратился он к Анатолию.

Анатолий уже понял, что к чему, и многозначительно произнес:

– Готовься к худшему, надейся на лучшее. Через минуту Миронов вышел из кабинета.

– Смотри, чтоб это было в последний раз. Иди работай и постарайся какое-то время не попадаться на глаза генералу.

– Володя! – запричитал Игорь. – Спасибо тебе, век не забуду. Сына назову твоим именем!

– Ладно-ладно, иди. Не забудь про «Ласточку». Игорь пулей вылетел из приемной.

Начинался рабочий день. Приемная постепенно наполнялась руководителями райгоротделов, вызванными на доклад к начальнику Управления. Не замолкая, звонили телефоны на столе оперативного дежурного. Их было около двух десятков. Иногда не хватало и четырех рук, чтобы поднять гудевшие трубки. К обеду напряжение спало. Улучив минуту, Анатолий спросил:

– Послушай, а что это было?

– Ничего, просто в пятницу мы с тобой идем кушать шашлыки.

– Нет, а вот начальник Управления… он что, на самом деле видел Игоря?

– Да нет, что ты. Есть у него время стоять у окна. Это просто был розыгрыш.

– Но ты же входил в кабинет к генералу!

– Кто тебе сказал? Смотри, – он подвел Анатолия к двери в кабинет начальника Управления. – Видишь, она двойная. Я осторожно открыл первую дверь, закрыл ее и пару минут постоял в тамбуре. Правда, я рисковал. Вдруг генерал решит выйти и натолкнется на меня. Но, кто не рискует…

– Тот не ест шашлыки! И они громко рассмеялись.

Только через полгода за очередным застольем в той же «Ласточке» Игорь узнал, как его разыграли друзья. Его изумлению, а потом деланному негодованию не было предела. Окна «Ласточки» звенели от хохота дюжины молодых глоток.

Среди друзей Анатолия был еще один замечательный человек – Владимир Трошкин. Воспитанный в семье московских интеллигентов, окончивший музыкальную школу по классу фортепиано, он отличался изысканным вкусом в одежде и хорошими манерами. Владимир следил за модой. Костюмы, которые он носил, всегда были подогнаны по фигуре. Каждый день он менял галстуки, которые украшали заколки. В его присутствии даже закоренелые матершинники старались подбирать более благопристойные выражения. Владимир работал в отделе на канале выезда советских граждан за границу из Москвы и Московской области. Информация от агентуры и доверенных лиц после их возвращения в Москву из загранпоездок проходила через руки Трошкина. Он внимательно прочитывал сотни, а может быть, тысячи бумаг, а потом готовил на их основе аналитические документы для руководства Управления и Главка. В первоисточниках попадались иногда такие перлы, что, как говорится, хоть стой, хоть падай. Со временем он стал собирать эти «изюминки», которые можно было бы озаглавить: «нарочно не придумаешь».

У Владимира было еще одно достоинство – он не курил, поэтому в его кабинете всегда был чистый воздух. Анатолий Барков, тоже некурящий, иногда заходил к нему подышать чистым воздухом. В кабинете, где работал Анатолий, сидело еще трое заядлых курильщиков, каждый из них выкуривал по пачке сигарет в день. Дым стоял коромыслом. Молодой опер тогда еще не знал, что по медицинской терминологии является пассивным курильщиком.

Однажды утром Анатолий встретился с Владимиром в лифте.

– Заходи ко мне через полчаса, покажу кое-что. Анатолий, предвкушая удовольствие, не вытерпел и пришел на 10 минут раньше.

– Слушай. – Трошкин начал читать выписанные в тетрадь «шедевры». – «Рид» владеет пошивочной мастерской, а также английским, французским, арабским и западно-армянским диалектом». Здорово, да? «Изменений во внешнем виде и здоровье «Флюгера» не произошло, за исключением ампутации левой ноги». «В целом, «Мэри» в моральном отношении устойчива, не считая факта ее отчисления с курсов стенографии за многократные связи с мужчинами, помимо мужа».

– Ну, как?

Анатолий хохотал так, что заслезились глаза.

– «Жена «Билла» до замужества работала в школе для девочек, а после замужества перешла на мальчиков».

– Каково? «Проверочный контейнер «Тор», очевидно, хранил в курятнике, поскольку, кроме петушиного пения, ничего, заслуживающего оперативного внимания, при прослушивании контрольной записи не обнаружено».

Да, все это было забавно читать и слушать. Но после таких встреч с Владимиром Анатолий стал по-другому относиться к подготовке своих оперативных документов. На составление справок, отчетов, докладных записок, оформление агентурных сообщений уходила уйма времени. О компьютерах тогда никто и не слышал. Кто умел печатать на машинках, стучали пальцами по клавишам, остальные писали от руки и отдавали материалы машинисткам. Через два – три дня оперработник получал отпечатанный на машинке документ и докладывал, если было что-то важное, начальнику отделения. Так они и жили.

* * *

Стоявший на посту немолодой подтянутый старшина в форме с голубыми петлицами и строгим выражением лица внимательно осмотрел вошедшую молодую девушку – ну, прямо иллюстрация из рекламного кино-проспекта. Она, не робея, направилась к старшине:

– Мне надо поговорить с кем-либо из сотрудников по очень важному вопросу.

Старшина, продолжая разглядывать столь необычную посетительницу, снял трубку внутреннего телефона и сообщил дежурному о подошедшей гражданке. Через некоторое время появился молодой человек и, доброжелательно улыбнувшись, пригласил девушку пройти с ним в кабинет.

Комната разочаровывала своей спартанской простотой. Вот тебе и всемогущий Комитет! Глазу не за что зацепиться. К столу, за который уселся молодой человек, буквой «Т» был приставлен маленький столик. По обе его стороны стояли стулья. Слева от хозяина лежала папка с листами писчей бумаги. Посредине стола, рядом с папкой – письменный прибор, из которого торчали остро отточенные карандаши. Ансамбль завершали два черных телефона, черная же лампа из тяжелого массивного пластика, графин с водой и два стакана. Вот и всё.

Молодой человек доброжелательно улыбался посетительнице: он готов слушать, ему можно, просто необходимо рассказать всё. Он пытался выглядеть этаким простецким малым, но холодные внимательные глаза постоянно следили за лицом девушки. Пауза затянулась.

– Я вас слушаю… – сотрудник вопросительно посмотрел на Гали, ожидая, что она назовет свое имя.

– Гали Бережковская… Галина Наумовна Бережковская, – поправилась Гали. – А вас как я могу называть?

– Петр Андреевич, – ответил молодой человек. – Так что вас привело к нам?

Гали открыла сумочку и, выложив на стол стодолларовую купюру, невинно улыбнулась оперу. Не моргнув глазом, она повела обстоятельный рассказ, отрепетированный и отточенный ею до мельчайших деталей. Гали заранее проработала вопросы, которые, как она полагала, мог задать ей комитетчик. Молодой человек очень быстро понял: прелестная посетительница пришла не зря, ее история имеет определенный оперативный интерес. Извинившись, он прервал рассказ Гали, снял трубку телефона внутренней связи и набрал четырехзначный номер.

– Виктор Федорович, у нас в приемной находится одна гражданка. К нам ее привело дело, которое относится к вашей епархии. Да, хорошо. Он дружелюбно взглянул на Гали и сказал:

– Мы сейчас немножко подождем, придет товарищ, и вы подробно расскажете ему все с самого начала…

Через три часа, отпустив «гражданку Бережковскую», капитан госбезопасности Виктор Федорович Скобелев зашел в кабинет начальника отделения 2-го отдела Управления, майора Крупкина Николая Марковича.

– Бутман – довольно известная личность. Проверил его по нашим учетам. На него ничего не имеется. Бутмана хорошо знают в кругах московской интеллигенции, особенно среди коллекционеров, художников и других богемных деятелей. Считается одним из лучших экспертов по части антиквариата. К его услугам прибегали Третьяковка и Пушкинский музей. На Петровке, правда, кое-что есть. Проходил у них как свидетель по делу о пропаже картин русского авангарда у коллекционера Георгия Костаки, – закончил сообщение Виктор.

– Что у нас есть на Бережковскую? – спросил Николай Маркович Крупкин.

– Довольно занятная дамочка. Начну с внешних данных, так как они многое определяют в ее поведении и судьбе. Очень красивая. Прекрасная фигура. Можно сказать, внешность без недостатков, – Крупкин поморщился и хмуро посмотрел на Виктора. Он не одобрял, когда при нем поднимали женскую тему. Да еще начинали смаковать. Сам он, если бы не жена и дочь, мог бы сойти за девственника. Виктор понял, что слегка увлекся. – Короче, можно сказать, что лицо у нее без заметных уродств… – закончил он описательную часть.

– Ей неполных двадцать лет. Прописана в одной комнате с матерью и младшей сестрой. Отец с семьей не живет. Мать – Софья Григорьевна Бережковская – учительница французского языка. Галина Бережковская закончила 10 классов. В настоящее время нигде не учится и не работает. И не работала никогда. Умна, эрудированна и начитана. Знает хорошо французский язык, владеет разговорным английским. Вертелась в компаниях «золотой молодежи». Сейчас живет за счет состоятельных любовников. Можно сказать, профессиональная содержанка. В последнее время ее часто можно видеть на различных культурных мероприятиях с журналистом французского журнала «Пари Матч», советским гражданином Мишелем Готье. Парень он наш, – Виктор недвусмысленно сделал ударение на последнем слове. – Общается с французским дипломатом Морисом Дуверже, который тоже на нее не ровно дышит. Дуверже представляет для нас оперативный интерес. Им уже занимаются ребята из 3-го отдела 2 Главка.

– Ты мне скажи самое главное. Почему Бережковская пришла к нам по собственной инициативе? Что-то я не припомню такого случая, чтобы к нам так запросто на огонек заходили, кроме шизиков, граждане, у которых не было бы «рыльца в пушку». Что ее заставило прийти на Лубянку? Где и кто наступил ей на хвост? С Петровкой связывался?

– Николай Маркович, это – первое, что я постарался выяснить. Нет никаких зацепок.

– На Петровке все чисто. Она твердо стоит на своем: к валюте никакого отношения не имела, никогда этим не занималась. Случайно узнала, что Эдуард занимается валютными операциями. Как честный советский человек решила сообщить об этом в компетентные органы… Все.

– Нелогично – она рубит сук, на котором сидит. Бутман ее содержит. Здесь что-то не так… Ну ничего, выясним. Сейчас нужно срочно по горячим следам заняться этой строительной бригадой. Что и сколько они там нашли. Свяжитесь с Минфином. Что они нам скажут об этих долларах. Может это, действительно, макулатура, а может…

Гали прекрасно понимала, что самое слабое место в ее добровольном приходе в Приемную КГБ – это, собственно, мотивация поступка. На двух прошедших встречах с Виктором Федоровичем тот постоянно в той или иной форме возвращался к этому вопросу: в версию искреннего чувства гражданского долга отказывался верить. Однако Гали также понимала и силу своей позиции. А что плохого она сделала? Чего ей бояться? В чем ее можно обвинить и уличить? Нет, пока все шло нормально. Гали убедила «дядю Витю», как она про себя окрестила комитетчика, в том, что сдала Эдуарда из женской мстительности и уязвленной гордыни. Как бы нехотя она рассказала Виктору о последнем разговоре с Эдуардом, когда он категорически отказался официально оформить их отношения, на что она так рассчитывала.

– Эдик сказал, что он счастлив жить со мной, содержать меня, но брак не входит в его планы. А мне надоело менять мужчин и квартиры. Я очень хорошо относилась к Эдуарду: он много для меня сделал, многое открыл. Помог найти себя. Я думала, что мы поженимся, и мне больше не придется врать матери о том, как я живу. Все рухнуло в одночасье. А тут эти таинственные звонки, внезапные отъезды на целый день, история с портфелем, набитым валютой. Может быть, это и нехорошо, что я пришла к вам, но то, как он повел себя со мною, еще хуже… Ему наплевать на мою жизнь! Пусть он теперь за всё, за всё заплатит…

– Вы поступили совершенно правильно. Ну, а как вы собираетесь жить дальше? На какие деньги? Устраиваться на работу вы, Гали, кажется, не собираетесь.

– Почему, если работа будет по мне – интересная, захватывающая… Я готова работать. К тому ж у меня есть сейчас человек, который меня любит. Он холост. Хотя серьезного разговора у нас еще не было, но он хочет, чтобы я жила у него на квартире. А там, что будет – то будет. Бог дал день, бог даст пищу…

– Ну вот, это больше походит на правду. Значит, дамочка у нас униженная и оскорбленная, – Крупкин отодвинул запись беседы и посмотрел на Виктора. – Хочет устраиваться на работу. Похвально. А ведь с другой стороны – острая деваха. Я почитал сообщения источников. Смотри, как использует мужиков. Ей всего двадцать лет, а какой расчет! Бьет без промаха. Неординарная личность. Знает языки. Авантюристка. Поработать с ней – отличный агент получится. Давай назначай встречу в гостинице «Центральная». Хватит ей шастать в приемную. Надо привлечь ее к разработке Бутмана. Посмотрим ее в деле. Пусть повременит с уходом от него. Подождет наш французик.

Планы Гали совпадали с планом Лубянки – она совершенно не собиралась уходить от Эдуарда на этой стадии задуманной ею операции. Наоборот, пользуясь отъездом Мишеля, она проводила с Бутманом почти все его свободное время, демонстрируя благодарную заботу о нем и восхищение его знаниями и умом. Какой мужчина устоит перед такими чувствами, да еще если это исходит от умной, молодой и красивой девушки с сексуальностью опытной и зрелой женщины. И Эдуард расслаблялся. Ему не раз приходило в голову серьезно поговорить с Гали об их дальнейшей жизни. Однако что-то его каждый раз останавливало.

Абсолютная способность к мимикрии, скрывающаяся за ней фальшь и холодный расчет, вероятно, были теми причинами, которые сдерживали Эдуарда от серьезного шага. Эти сигналы поступали в его мозг и оседали где-то на уровне подсознания; смутные ощущения и подозрения блокировались там более сильными эмоциями: сексуальным влечением к Гали, обаянием ее неординарной личности, чувством собственной значимости и неуязвимости. Эдуард еще не знал и о других скрытых качествах Гали: о ее безжалостности и коварстве. Расплата за эту слепоту неумолимо приближалась.

Итак, в 9 часов утра, как только Эдуард покинул квартиру, раздался телефонный звонок. В трубке зазвучал голос «дяди Вити»:

– Гали, нужно поговорить. Давайте встретимся сегодня в 11 часов в гостинице «Центральная». Вы знаете, где она находится? Вот и хорошо. Третий этаж, номер 325. Жду. В трубке раздались короткие гудки.

«Забавно, – подумала Гали, – только Эдик за дверь, а они уже звонят. Значит, за ним следят. Уверены, что я дома и одна».

Гали решила пройтись пешком и без пяти минут одиннадцать вошла в подъезд гостиницы «Центральная». Она с вызовом миновала бдительного швейцара с его ответственным и решительным видом, как будто он стоял на страже ракетной шахты, вошла в лифт и поднялась на третий этаж. Поравнявшись с администратором, Гали, не останавливаясь, небрежно бросила: «Я в 325-ый». Постучавшись в дверь номера, она тут же услышала: «Войдите!». Голос был не «дяди Витин». Войдя в номер, Гали увидела там Виктора Федоровича и еще какого-то типа, вид которого даже в парилке общественной бани не оставил бы сомнений в его ведомственной принадлежности. Мужчины поднялись с дивана, поздоровались и пригласили Гали присесть, указав на стоящее рядом со столом кресло. Она грациозно и непринужденно села напротив мужчин. Лицо ее было спокойно, никакой робости в ее поведении не наблюдалось. Напротив, держалась она с достоинством и уверенно. Гали внимательно смотрела на чекистов, молча ожидая начала разговора.

Новый «Илья Муромец» сразу не понравился Гали по одному существенному для нее признаку. Она всегда при первой же встрече делила мужчин на две категории: «мужиков» и «евнухов». «Мужики», по ее градации, были нормальными особями мужского пола со всеми соответствующими реакциями. С «мужиками» проще разговаривать, они всегда учитывали, что она женщина и к тому же прехорошенькая. На «мужиков», в большинстве случаев, можно было как-то воздействовать известными ей способами. Однако, даже если такого воздействия и не происходило (в крайне редких случаях), с «мужиками» все равно легче иметь дело. Что касается «евнухов», то она их глубоко презирала, считая ущербными людьми. «Евнухи» в своем большинстве – нудные и скучные особи. Для нее они были не удобны. На «евнухов» не действовали её чары. Чекист был явно из этой породы. Да и видом не вышел: среднего роста, сутулый, с плоским бледным лицом с глубоко утопленными карими глазами. Хищный с горбинкой нос, опущенные книзу тонкие губы придавали их обладателю вид недоброго и подозрительного человека. Руки его лежали сцепленными на коленях. Он вращал свободными большими пальцами, описывая в воздухе маленькое вертящееся колесико. Темно-коричневый костюм, темно-синяя рубашка и серый галстук, которые никак не вписывались в общую цветовую гамму.