Текст книги "Мадам Гали -2. Операция «Посейдон»"

Резолюция начальника отделения на «горчичнике», прикрепленном к письму доброжелателя гласила: «Прошу принять срочные меры к проверке сигнала. Результаты доложить. Срок – 3 дня».

По приказу Председателя КГБ того времени, даже самые заумные анонимки должны были проверяться по принципу: «как бы чего не вышло. А вдруг?».

Олег, забросив текущие дела, принялся за выполнение указания. Поговорив с двумя агентами из числа художников, хорошо знающих Хмельницкого, он подготовил заключение, из которого явствовало, что художник скорее вернется в СССР, чем останется за границей.

Начальник отделения долго сидел с потушенной сигаретой в руке, перечитывая заключение. Потом поднял на Олега в красных прожилках глаза и сказал:

– Рисковый ты парень или дурачок? А если он останется? Что тогда? На твоем месте каждый второй перестраховался бы и послал вместо Хмельницкого своего проверенного агента из числа художников. И спал спокойно. Ну, так что, может, передумаешь?

– Нет, Иван Павлович. Я верю своим источникам, они меня еще ни разу не подводили.

– Ну, смотри, жопой своей отвечаешь, – дипломатично резюмировал начальник и поставил свою подпись.

Когда за Олегом закрылась дверь, Иван Павлович хмыкнул:

– Да, лейтенантом, я тоже ничего не боялся, – и углубился в чтение оперативных сводок.

* * *

Когда после возвращения из командировки Игорь узнал, что за его лояльность перед выездным отделом ЦК КПСС поручилась сама Лубянка, он испытал весьма смешанные чувства. С одной стороны, он был рад, что никто в его благонадежности не сомневается. Что спецслужбы не имеют к нему никаких претензий, и его первая командировка «за железный занавес» – явно не последняя. С другой стороны, ему было весьма дискомфортно, оттого что он вообще попал под колпак спецслужб. Игорь не знал, на основании чего чекисты сделали свои выводы, откуда брали информацию… И что они потребуют за этот «аванс доверия»? Тем более, что он, свободный художник и внук репрессированного, государственные органы безопасности не жаловал… Но желание выставляться за границей и спокойно продавать свои картины оказалось сильнее обиды на органы и недоверия к ним. Когда Олег Бережной впервые обратился к нему с просьбой, Игорь Хмельницкий не отказал.

Вопреки мрачным ожиданиям Хмельницкого, сотрудничество с КГБ оказалось весьма плодотворным и отнюдь не хлопотным. Его куратор, Олег Ремизов, никогда не запрашивал информацию о близких друзьях Игоря, и выполнение его просьб не заставляло Хмельницкого нарушать какие-то базовые ценности или идти на сделки с совестью.

Ровно в девять Хмельницкий позвонил в дверь явочной квартиры.

– Доброе утро, Игорь, – Олег улыбнулся своему гостю. – Я уже сварил Вам кофе.

– Да, спасибо. Я плохо спал, и кофе мне не помешает… – Игорь и впрямь чувствовал себя все еще на грани сна и реальности.

– Насколько я знаю, живописцам вредно быть «совами», – продолжал Бережной, разливая в чашки ароматный, крепкий напиток. Толк в кофе он знал. – Просыпать часы дневного света для нас… для вас – почти преступление.

– А я и не «сова». Но в понедельник утром «жаворонков» не бывает, – парировал Хмельницкий, пригубив кофе. – Так чем я могу быть полезен, Олег?

– Вы все еще общаетесь с Йоргенсеном? – он был прекрасно осведомлен о характере отношений этих людей.

– Да, мы с ним в приятельских отношениях. Неужели он оказался шпионом ЦРУ? – съязвил Хмельницкий.

– Не надо с этим шутить, Игорь. Кажется, Торвальд Йоргенсен – чистый дипломат, в связях с американцами не замечен. Вам не о чем беспокоиться, вы можете продолжать поддерживать с ним дружеские отношения.

– Я рад, – ответил Хмельницкий.

– Он до сих пор интересуется иконами? Насколько я знаю, вы помогаете ему собирать коллекцию?

– Да, помогаю, – со вздохом ответил Хмельницкий, – однако, моя помощь совершенно бескорыстна и не связана с нарушением закона.

– Я не сомневаюсь в вашей порядочности, Игорь, – на лице Олега еле заметно промелькнула улыбка. – И я не об этом пришел поговорить. Чем он интересуется сейчас? Что желает приобрести?

– Что-нибудь архангельской школы: она в его коллекции не представлена, – быстро и с облегчением ответил Игорь, – а вот от «Двенадцати праздников» решил отказаться. Я обещал поискать покупателя: меня самого тоже не интересует этот образ.

– Что ж, я могу вам помочь, – ответил после короткой паузы Бережной. – Могу предложить «Спаса Нерукотворного» – архангельская школа, девятнадцатый век. Как вы думаете, наш знакомый заинтересуется?

– Несомненно, заинтересуется… – Хмельницкий с удивлением взглянул на Бережного, ожидая объяснений. Но их не последовало.

– Я рад. На следующей встрече вам ее передам. Вы сможете пригласить Йоргенсена в ближайшую субботу? – последнее было больше похоже на утверждение, чем на вопрос.

– Да, смогу, если это нужно, – охотно согласился Хмельницкий. Он не имел ничего против очередного уик-энда в обществе симпатичного норвежца, чьи взгляды на приятное времяпрепровождение так чудесно совпадали с его собственными. Хмельницкий уже начал раздумывать, пригласить ли ему снова Наташу и Гульнару или заменить их свежими кадрами…

– Вот и ладненько! – подытожил Игорь. – Так вы все дела за меня переделаете. Остается только гадать, почему вы называете это «просьбами».

– Игорь, в прошлый раз вы мне говорили, что к вам в мастерскую заезжала Гали Легаре.

– Да, у нас с ней приятельские отношения. Потом она подала идею выставить некоторые мои работы в ее салоне в Париже. Я хотел спросить, как вы к этому относитесь.

– А что, идея неплохая. Можно съездить в Париж со своими работами и устроить в салоне Гали презентацию. Она знает о ваших отношениях с Йоргенсеном? – поинтересовался Ремизов.

– Да, я ей рассказал о нем. Она собирается взглянуть на его «Двенадцать праздников», да и с ним самим познакомиться.

Не отдавая себе в том отчета, Игорь уже начал снова ревновать Гали и прятать ее от других мужчин, которые могли бы ее заинтересовать.

– Может быть, у вас есть какие-то основания разводить их «по углам»? – по бесстрастному лицу Олега, где-то в уголках рта мелькнула улыбка.

– Нет, отчего же, – смутился Хмельницкий. – Я собирался пригласить ее на ближайшую встречу с Йоргенсеном. Она умеет поддержать компанию, да и норвежец не будет пялить глаза на мою подружку.

– А что, это идея, – улыбнулся Бережной. – Так и поступим. Значит, в эту субботу вы ждете в гости господина Йоргенсена и мадам Гали.

– Похоже, что так, – кивнул головой Игорь.

– Когда получите их согласие, позвоните мне.

– Хорошо.

– В пятницу я вам передам икону.

– Вы мне отдадите ее просто так?

– Конечно. Единственное, что я вас попрошу, это написать расписку о том, что вы получили икону от меня. Расписку в целях конспирации естественно, подпишете своим псевдонимом. Мне нужно будет отчитаться перед нашими финансистами. А они требуют от нас отчетность за каждую потраченную копейку.

– А деньги, которые я получу от Торвальда? Это же очень приличная сумма.

– У вас будет, на что покупать холсты и краски.

– Вы это серьезно?

– Вполне.

Такого щедрого подарка Хмельницкий не ожидал.

– Может… я с вами могу поделиться?

Олег громко и искренне рассмеялся.

– Ну, что вы, Игорь! Как вам это могло прийти в голову? Будем считать, что это скромная помощь КГБ вам – нашему добровольному помощнику.

Выйдя на улицу, Игорь решил прогуляться и разложить все по полочкам.

«Ясно одно, – думал он, – Олег хочет, чтобы Гали встретилась с Торвальдом у меня в мастерской. Зачем? Пока неясно. Хотя, скорее всего, кто-то из них Лубянку интересует. Может быть, дипломат, а может, Гали? А может, оба? Посмотрим, в субботу кое-что прояснится».

Мысль о том, что через несколько дней он существенно пополнит свой кошелек, грела его все больше. Конечно, он в субботу разобьется в лепешку, чтобы все было тип-топ. «Да, Олег отказался от своей законной доли… Что они там, на Лубянке, все такие честные? Ну и дела…»

Глава 10
Медовая ловушка

Георгий Соколов, удобно усевшись за рабочим столом, в последний раз просматривал материалы оперативной разработки «Филин», а также только что утвержденный руководством план мероприятий операции «Уши Посейдона». Каждую из этих бумаг, подшитую в дело, он уже знал почти наизусть, так что процесс больше напоминал медитацию, чем чтение. Слегка раскосые, окруженные ранними «гусиными лапками» морщин глаза, какие бывают у людей либо смешливых, либо наблюдательных, быстро пробегали по строчкам.

Секретно

Экз. ед.

Справка на гражданина Норвегии Йоргенсена

(ДОР№ 1841 «ФИЛИН»)

Йоргенсен, сорока шести лет, атташе по науке и культуре посольства Норвегии. Прибыл в Москву в ноябре 1975 года. Карьерный дипломат. С 1972 по 1975 гг. работал в атташате по культуре посольства Норвегии в Венгерской народной республике.

Венгерские друзья на наш запрос сообщили, что в Будапеште дипломат, в основном, занимался организацией различных выставок скандинавских художников и книжных ярмарок. Его связь со спецслужбами главного противника не установлена.

В Москву переведен с повышением в должности – атташе по науке и культуре. Русским языком владеет удовлетворительно. За время пребывания в Москве установил многочисленные контакты с чиновниками министерства культуры СССР и различных творческих союзов. Организует в посольстве культурные мероприятия, приуроченные к национальным праздникам Норвегии. Часто посещает выставки и вернисажи московских художников, собирает коллекцию старинных икон и работы русских авангардистов 20-х годов. С этой целью периодически посещает мастерские московских художников, среди которых установлен Хмельницкий Игорь, имеющий мастерскую на Поварской улице. Выезжал в командировки в Ленинград, Ригу и Тбилиси. Компрометирующих материалов не получено.

старший оперуполномоченный 3 отдела 2 Управления

майор Шубняков А.Н.

15 июля 1976 г.

План мероприятий был тщательно проработан, свои действия сотрудники знали наизусть.

Итак, в квартире Йоргенсена никого не будет, кроме уборщицы, которая должна прийти в воскресенье в 14 часов. От нее известно, что в кабинете находится небольшой сейф, ключи от которого Йоргенсен всегда носит с собой. Вероятность того, что он неожиданно вернется, невелика. Но если это случится, гаишники получат команду задержать его в дороге. Времени для того, чтобы закончить либо свернуть операцию, хватит. В общем, как обычно: надеяться на лучшее, быть готовыми к худшему…

Накануне, когда план мероприятия был утвержден руководством, Соколов пригласил Анатолия в свой кабинет. Лучи летнего солнца падали на бумаги, разложенные у него на столе. В их свете они казались желтыми, как старинный пергамент. Неожиданно в окно залетел тяжелый шмель, волею случая занесенный в центр Москвы, да еще в контрразведку. Спланировав на край открытой банки с вишневым вареньем, не удержался и свалился внутрь. Беспомощно засучил лапками. Анатолий быстро подцепил его чайной ложкой и вытащил на свет божий, достал платок и стал освобождать его крылья от варенья. Потом опустил пленника на подоконник. Шмель минуту приходил в себя, ползая по давно не крашенному теплому дереву, потом расправил крылья и вылетел в открытое окно. Оперы проводили его взглядом. Он летел неуверенно и как-то скособочившись, но все-таки летел. Соколов и Анатолий долго еще следили за его неровным полетом.

– Почему-то мне жаль стало Скоглунда, – медленно произнес Анатолий и посмотрел на Соколова. – Не знаешь, почему?

Допив чай с вареньем, Барков и Соколов по второму разу начали прослушивать магнитофонную запись беседы Скоглунда и Никитенко.

– В наших действиях будем придерживаться плана мероприятий, утвержденного руководством Главка, – резюмировал Соколов, – сейчас главная фигура – агент «Ихтиандр». Круглов отвечает за то, чтобы «Ихтиандр» вывел на норвежца армейского спеца по этим делам. Кстати, ты знаешь, как «Посейдон» называется по-научному? – обратился он к Анатолию.

– Откуда же мне знать.

– Так вот, слушай и запоминай, – поучительно продолжил Соколов, – береговая стратегическая шумопеленгаторная гидроакустическая система дальнего обнаружения подводных объектов.

– Нет, я это никогда не запомню.

– Армейский специалист должен постараться выудить у Скоглунда хоть какие-то пояснительные чертежи и бумаги. Он должен объяснить иностранцу, что русские никогда не покупают «кота в мешке». Есть еще очень важное обстоятельство: как ты понимаешь, Скоглунда нельзя долго мурыжить. Это как на рыбалке, рыбу нужно сразу подсекать, иначе сорвется с крючка.

– А ты что – рыбак?

– Да нет. Просто слышал от наших рыбаков. Вот и запомнил. Ведь согласись: и в оперативной разработке это правило действует.

– Хватит философствовать. Предлагай идеи.

– Скоглунд должен понять, что мы не купим за такие бешеные пиастры «кота в мешке». Но одновременно ему надо демонстрировать, что каждая его встреча с нами приближает его к заветной цели. Усекаешь?

– Здесь ты говоришь дело.

– Дипломата вытаскиваем к художнику. Там его «закрывает» «Гвоздика». Как ты думаешь, «Гвоздике» удастся его прилепить к себе часа на три-четыре?

– До утра он от нее не отобьется. Это точно, скорее еще попросит добавки. Правда, как она мне поведала, ее рекорд – девятнадцать часов.

– Возьми меня с ней на встречу. Хоть посмотреть, чем же она берет мужиков?

– Ты что, приказ Председателя КГБ забыл об усилении конспирации в работе с агентурой, окучивающей иностранцев?

– Да ладно тебе. Блюститель законности. Сам, поди, под юбку к ней заглядываешь?

Легкий удар, нанесенный Анатолию под дых, поставил точку в этой части разговора.

После небольшого перекура друзья продолжили отработку плана.

– Хорошо бы эти бумаги еще и пометить, чтобы наверняка знать, где он хранит основную документацию. Ведь где-то он ее прячет? Я теперь абсолютно уверен, что на квартире у «Филина». Я беру на себя «Филина» и создаю условия для захода в его квартиру. Нам нужно торопиться, ведь если «Филин» унесет их в посольство, тогда пиши – пропало. Посольство – это все-таки не ювелирный магазин, который мы решили почистить. Большой политический скандал может случиться, однако. Ты, Анатолий, берешь на себя анализ материалов наружного наблюдения и других технических средств контроля. Бережной Олег отвечает за вывод «Филина» из квартиры в мастерскую к художнику. На том и порешили.

На следующий день Гали и Барков беседовали на той самой конспиративной квартире, где встретились когда-то в первый раз.

Ко времени описываемых событий, Гали уже несколько лет активно сотрудничала с УКГБ по Москве и Московской области. Красивая, стройная и умная девушка привлекала к себе внимание мужчин. Выполняя задания кураторов из КГБ, она легко шла на установление интимных отношений с иностранцами. Расслабившись после изрядно выпитого спиртного и обласканные прелестной красоткой, лежа в гостиничном номере, они начинали рассказывать ей о себе, своих друзьях, целях приезда в Москву. Среди информационного мусора, который Гали приносила на встречи с операми, иногда, правда очень редко, проблескивали крупицы золота, ради которых, собственно, и работала гигантская машина КГБ.

Со временем за Гали закрепилась репутация опытного агента, которому было достаточно поставить конечную цель в отношении конкретного объекта. Остальное она додумывала сама, опираясь на невероятно развитую интуицию и цепкий практичный ум. Гали зарабатывала себе эту репутацию добросовестно и методично. Она не совершила ни одного прокола, контролировала каждое свое слово, чему, безусловно, способствовала отлично натренированная память.

Сегодня куратор выглядел как математик, решающий теорему Ферма.

– Ты ведь была знакома с Игорем Хмельницким? Он сейчас в зените славы.

– Да, – кивнула она, – у меня с ним давние приятельские отношения, хотя случались и размолвки.

– А если подробнее, – улыбнулся Барков, – он был в тебя влюблен?

– Кто его знает, – пожала плечами Гали, – тогда он ревновал меня к Бутману.

– В ближайшую субботу у него в гостях будет один иностранец-дипломат, и твоя задача привязать его к себе на три-четыре часа, а если получится, то и подольше.

– Анатолий Иванович, а нельзя ли представить меня иностранцу как совладелицу арт-галереи… в Париже…

Барков задумался.

– Что, не потяну?

– Нет, почему, идея хорошая, – серьезно ответил Барков, – даже очень… Прекрасная идея. Начинай входить в роль. Представляешь, какие дела можно крутить под крышей твоего салона? Аж дух захватывает. Ты же меня спрячешь где-нибудь в подсобке, если за мной в Париже будет гнаться их контрразведка. – И он громко рассмеялся.

– Ну, я думаю, до этого дело не дойдет, хотя чем черт не шутит. На меня можете рассчитывать. Я добро не забываю.

С Хмельницким Гали «случайно» встретилась в баре Дома кино, где впервые появилась когда-то с блистательным Виктором Храповым. Она прошла совсем рядом с Игорем, болтая с подругой.

– Счастлив тебя видеть.

– Да, – улыбнулась она, – решила пройтись по местам нашей общей славы. Рада, что ты в порядке.

– Почему в порядке? – удивился Хмельницкий. – Как раз наоборот.

– По тебе такого не скажешь. Но как тебе угодно. Я рада видеть тебя и таким.

– Да, в общем-то, я тоже, – ответил Хмельницкий, с удивлением разглядывая ее.

– Надеюсь, что обиды похоронены?

– Кто ты теперь, Гали? – улыбнулся он.

– Я все та же, и в то же время – совсем другая.

– Я слышал, ты бываешь в Париже столь же часто, как я в Пскове.

– Псков когда-то был намного красивее Парижа. По крайней мере, так считал Стефан Баторий. А он знал толк в разных городах.

– Сейчас ты скажешь, что в последнее время коллекционируешь русских художников двадцатых и тридцатых?

– Да, скажу, – терпеливо отвечала Гали. – Так что придется мне посетить твою мастерскую. Говорят, что ты занялся иконами.

– Это заманчиво, – мечтательно улыбнулся он. – Я не об иконах… а о твоем визите…

– А ты забудь ту историю…

– Да ты что! Это выше моих сил.

– Ты серьезно?

– Прикажешь смотреть на тебя только как на покупателя?

– У меня к тебе есть деловое предложение. Если ты согласишься, мы можем заработать приличную сумму денег, я не имею ввиду рубли. Над этой идеей я уже работаю целый год. И мне сейчас почти все ясно, что и как делать.

– Так не томи, говори скорее, что за идея?

– Ты будешь здесь, соблюдая осторожность, собирать ценные старинные русские иконы и дореволюционный антиквариат. А я беру на себя миссию вывоза всего этого во Францию и организацию продажи в Париже. Я не хочу действовать через Союз художников. Они рвачи, ты это знаешь лучше, чем я. Союз заменишь ты. Все деньги, заработанные в Париже, будем делить – 30 процентов тебе, 70 мне.

– А почему такая несправедливость? – удивленно спросил Хмельницкий.

– А ты хорошенько подумай, – рассуждала Гали. – Ты всего-навсего скупаешь иконы и картины и хранишь их до поры, до времени. А я ищу негров-дипломатов, вьючу их багажом, на всякий страховочный случай покупаю пару наших таможенников. В Париже арендую помещение под выставочный зал. Даже самый маленький, как ты понимаешь, будет стоить очень дорого. К тому же, обеспечиваю рекламу, устраиваю презентации, привожу журналистов, телевизионщиков и т. д. и т. п. Все это стоит, по сравнению с Москвой, больших денег. Я уже все просчитала. Если ты согласишься, то первый год мы будем работать в убыток. В конце второго года выйдем на небольшую прибыль и только в середине третьего, если не будет никаких форсмажоров, вернем вложенные деньги. Если это тебя не устраивает, что ж – твои проблемы, я найду другого.

– Нет, погоди – погоди. Не греби так резко. Мне нужно тоже время все взвесить, просчитать.

– Ну, вот и думай.

– У тебя есть знакомые дипломаты?

– Да, дипломаты стран третьего мира, всякие там черножопые эфиопы катаются по миру, минуя таможенные досмотры. А за скромную мзду они перевезут все, что угодно…

«Шляхтич» смотрел на Гали с прищуром… Вероятно, прикидывал, сколько получит за участие в этом деле.

– Хорошо, приходи ко мне в субботу в мастерскую часам к пяти. Не ты одна водишься с дипломатами. У меня будет гость из Скандинавии. Там все и обсудим. Думаю, времени будет достаточно.

От встречи с Хмельницким остался неприятный осадок. Но Игорь тут был ни при чем. Она просто вспомнила Бутмана.

Примерно через сорок минут и Гали была дома. Точно так же, как раньше, отворила дверь, подумав, как много лет назад, что нужно смазать замок. Софья Григорьевна еще не спала. Горела горбатая настольная лампа, мать читала толстый журнал.

Гали напрягла память и тут же вспомнила нехитрую комбинацию цифр, имевших для нее когда-то некую притягательную силу. Она позвонила в особняк на Поварской.

Этот «Шляхтич» в то время удачно оттенял величие «лорда» Бутмана, интеллектуальную школу которого она успешно проходила.

Но, как она бесповоротно решила, это будет чисто деловой визит. Она – деловая женщина, он – партнер по бизнесу. Надо держать марку и здесь. «Шляхтич», конечно, успешный художник, но хвалить его она сегодня не станет.

С такими мыслями Гали вошла в дом, где располагалась мастерская бывшего возлюбленного. Отсюда она ушла однажды – навсегда. Почему же возвращается снова?

– Бон жур, мон ами Хмельницки, – улыбнулась она.

– Мое почтение, – добродушно ответил «Шляхтич», настроенный, как видно, так же, как она сама.

Деловая часть прошла безупречно. Хозяйка будущей арт-галереи могла быть довольна.

На прощание она спросила с надеждой:

– У тебя что-то осталось из этюдов со мной?

– В той черной папке, – тут же ответил Хмельницкий. – Я любовался тобой ночь напролет.

Гали подошла к столу, который теперь стоял у другой стены, и развязала тесемки. Она чуть не расплакалась, увидев себя полуголую, одетую только темно-зеленой волной.

– Да, – сказала она, тут же захлопнув папку. – Как же так… Может быть, у тебя сохранилось прелестное греческое платье, в котором я изображала Артемиду?

– Наверху, – спокойно ответил Хмельницкий. – Хочешь забрать?

– Нет, – холодно ответила она.

Хмельницкий настороженно молчал.

– Я должна идти, – наконец, выговорила она.

– Я жду тебя в субботу. Обязательно приходи, кроме тебя будут моя подруга и дипломат. Он приедет за иконой. Обмоем это дело.

Она вышла на Поварскую и вспомнила, как однажды художник трепетно нес ее на руках, на удивление редким прохожим.

Как только за Гали закрылась дверь, зазвонил телефон. Хмельницкий подождал, пока назойливые звонки не прекратятся, после чего снял трубку и засунул ее под плед. Потом снова раскрыл «папку Гали».

Лучи солнца запутались в буйной, давно не знавшей садовых ножниц зелени московских двориков. Солнце стояло все еще высоко, но уже перевалило зенит. Атташе по культуре норвежского посольства Торвальд Йоргенсен припарковал свой автомобиль вблизи Поварской, метров за сто пятьдесят до мастерской Хмельницкого. Йоргенесен любил пешие прогулки. Ему нравилась Поварская, как, впрочем, и Солянка, Воздвиженка, Сретенка…

Он полюбил кривые и горбатые улочки и переулки этого города, столицы такой странной страны. Ему импонировала даже умеренная нерадивость дворников, оставлявших на тротуарах тихих улочек опавшие листья. Ему нравились лепные фасады, на которые городские власти, слава Богу, не успели навести «конфетный» глянец, старинные купеческие особняки вот уже сто лет не походили на торты с виньетками из сливочного крема.

Еще ему полюбился этот удивительный контраст: попасть в такое вот царство патриархального московского уюта можно было, сделав лишь пару шагов в сторону от широкого и шумного проспекта с движением в восемь рядов, застроенного высотками. Как будто в бурной реке жизни мегаполиса встречались омуты и заводи остановившегося времени. В городе мало что осталось от архитектуры допетровских времен, но дух Москвы сохранился почти неизменным со времен Юрия Долгорукова. Даже образцы классического стиля и модерна на московской почве приобретали неуловимые византийские черты.

Любимые Йоргенсеном уголки Москвы были приветливы и спокойны. «Вот такая она – столица самой северной и самой большой империи, которую побаивается весь мир, – размышлял норвежец в такт своим неспешным шагам. – Точка абсолютного покоя в центре циклона». Мысль понравилась Йоргенсену: какая-то часть его памяти была отведена под сборник своих собственных афоризмов. Он запоминал свои интересные мысли и ждал момента, когда можно будет их удачно ввернуть, блеснув в светской беседе.

Сегодня Йоргенсен был в прекрасном расположении духа: «Спас Нерукотворный» ждет его в мастерской Игоря Хмельницкого. Художник позвонил ему дня три – четыре назад и пригласил в мастерскую.

– Я нашел тебе «Спаса», Торвальд. Вторая четверть девятнадцатого века. «Спас Нерукотворный» архангельской школы. Кстати, в прекрасном состоянии, недавно отреставрирован.

Йоргенсен судорожно сглотнул. Телефонная трубка запотела от его жаркого и частого дыхания. Он смог произнести только одно: «Когда увидимся?» – с этой минуты отвлечь от мыслей о «Спасе» его смогло бы лишь что-нибудь, вроде внезапной кончины норвежского короля.

– Давай в субботу. Ближе к вечеру. Думаю, это будет удобно тебе, мне и еще одной персоне…

– Что за персона? – Йоргенсена не покидала профессиональная осторожность.

Чтобы не распрощаться с карьерой, он предпочитал грешить лишь в кругу надежных друзей, имеющих весьма отдаленное отношение к дипломатии, политике и власти.

– Сюрприз. Мы будем пировать, если договоримся о цене. А мы договоримся, так как ты щедр, а я не жаден. Мы будем пировать, и я надеюсь, Бахус останется доволен.

– А…. Это… девочки будут? Игорь таинственно помолчал.

– У меня для тебя есть сюрприз, больше ничего говорить не буду, иначе что же это за сюрприз?

– Очередная натурщица или студентка-архитекторша?

– Она не натурщица. И не студентка. И уж никак не «очередная» – единственная и неповторимая…

Выдержав еще одну мхатовскую паузу и заговорщически понизив голос, Игорь закончил беседу:

– Мы ждем тебя в субботу, в пять часов. Я, икона, и… – он чуть не проговорился или сделал вид, что чуть не проговорился, – и мой сюрприз.

«А может, он боится людей с Петровки или, не дай Бог, с Лубянки?» – подумал дипломат. В другое время Йоргенсен насторожился бы, но сейчас не желал, чтобы подозрения испортили ему радость предвкушения. Про обещанный сюрприз он вспомнил, лишь подходя к потемневшей от дождей и ветров двери мастерской. Он поднялся по широким ступенькам и позвонил в мелодичный звонок.

– Ну, опять. Ровно 5 часов: что с тобой поделаешь! – высокий, ширококостный, но подтянутый, с густой бородкой хозяин настежь распахнул перед гостем дверь, отступил в глубину передней, чтобы появиться у Йоргенсена за спиной и запереть замок. Как ни странно, при своем крупном телосложении Хмельницкий был подвижен, как угорь.

– Игорь, что не так на этот раз? – дипломату нравились дурачества Хмельницкого.

– Точность. Точность дипломата. Торвальд, ну ты мог бы хоть один раз опоздать? Хотя бы на две минуты? А то это уже начинает напоминать профессиональную болезнь, а все болезни, даже профессиональные, удручают.

– Мне очень жаль тебя расстраивать, Игорь. Отныне я всегда буду опаздывать к тебе ровно на две минуты. С точностью до секунды!

Игорь перекосил рот, как будто у него болит зуб. «И почему он художник… Мог бы стать прекрасным театральным актером».

– Дамы, представляю вам господина Йоргенсена.

– Этого иностранца, потомка викингов, зовут Торвальд. Он работает в норвежском посольстве и пытается выяснить, не нужны ли здесь еще варяги…

Дам было две. Одна из них – Хмельницкий представил ее Валентиной – замерла в картинной позе, устроившись на стуле вполоборота, водрузив пухлый локоток на спинку. Она слегка склонила голову, демонстрируя свой классический греческий профиль. Подобное поведение выдавало ее род занятий: картинные позы – такая же профессиональная болезнь натурщиц, как пунктуальность – дипломата. Другую разглядеть было трудно – темная фигура на фоне западного окна. Косые лучи света словно бы ломались о силуэт. Темные волосы собраны на затылке в сложный, причудливый узел.

– А это Гали… Русская в Париже, парижанка в Москве.

Женщина была так поглощена изучением какого-то тяжелого и крупноформатного альбома, что взглянула на гостя мельком. Слегка улыбнулась, когда Игорь назвал ее имя, и снова погрузилась в книгу. Но сейчас Торвальда не интересовали ни Гали, ни девушка-натурщица, и, окажись здесь Мэрилин Монро собственной персоной, Йоргенсен вряд ли проявил бы больше интереса. Вожделенная икона ждала его… «Наверное, вот она, на венском стуле, живописно задрапированная этим любителем эффектов, – раздраженно подумал Йоргенсен, оглядывающий студию в поисках своего «Спаса Нерукотворного». – Сейчас, наболтавшись вволю, он откинет с нее эту тряпку, как вуаль невесты…»

– Торвальд, Торвальд… Ладно, не буду тебя мучить, хоть и очень хотелось бы. Но похоже, пока ты его не увидишь, будешь невыносим.

Игорь быстро, но как-то очень трепетно и даже уважительно снял покрывало с образа. Отошел в сторону… И Йоргенсен увидел архангельского «Спаса». Божий лик, запечатленный на сосновой доске, смотрел не на Йоргенсена, а куда-то дальше, глубже – в его душу. Это был очень печальный Бог: в нем не было ни страдания, ни грозности, он просто «печаловался, видя грехи наши» (Йоргенсен вспомнил отрывок из какого-то старославянского текста). И еще это был радостный Бог: он прощал нам наши грехи и обретал радость в своем прощении. «Спас Нерукотворный», действительно, был в отличном состоянии: бережные руки реставратора вернули ему первозданные краски: шафран, краплак, киноварь и охра – золотисто-светло-коричневая гамма, которую так любят русские. Видимо, эта гамма – результат усталости от долгой континентальной зимы. Русский Бог – теплый Бог, и горний свет греет, как солнце, как огонь в камине…

Йоргенсен оглянулся: окружающее пространство как будто тоже засветилось. Хозяин любил дерево – в мастерской все, кроме гвоздей, было деревянным – и сейчас дерево словно отражало свет иконы. А к характерному аромату мастерской художника вроде бы примешался запах ладана. Йоргенсен был потрясен мастерством и талантом безымянного художника прошлого века, создавшего эту икону. Этот неизвестный мастер вызвал у него новое чувство: лютеранин до мозга костей, уверенный в бессмысленности всяких «образов» и предметов культа, он впервые смотрел на изображение Бога не как на картину, а как на лик Божий. Но вот, наконец, он очнулся:

– Сколько?

Хмельницкий назвал сумму. Торвальд с готовностью закивал головой: его не переставляла удивлять и забавлять стеснительность русских в разговорах о деньгах. «Видимо, коммунизм здесь все-таки построен, пусть только в их головах…»