Текст книги "Жила-была женщина (сборник)"

 
Дни жизни уходят беззвучной волной,
Как с берегом дальним, прощаясь со мной.
 

Шмуэль Яков Имбер. Перевод с идиш

Тамара Сергеевна не любила женщин. Она любила мужчин. Женщины раздражали ее: вечная погруженность в семью, быт. Эти постоянные разговоры о диетах, тряпках, болезнях, о мужчинах, наконец.

– Может быть, вы их боитесь? – поинтересовался однажды доктор, с которым она разоткровенничалась.

– Возможно, – согласилась Тамара Сергеевна, – но мне с ними скучно.

– А мужчины? – не отступал он. – Мы ведь тоже скучны: футбол, карьера, бабы, наконец. Вы видите нас со стороны, а если бы поработали в мужском коллективе, то, уверяю вас, были бы разочарованы.

– И здесь соглашусь, – не сдавалась Тамара Сергеевна. – Но в мужчине больше простора, воздуха. Женщина – земля, а мужчина – небо. Для меня, во всяком случае. Только с мужчинами я могу говорить и рассуждать о разных проблемах. И о спорте, и о политике, и о карьере. А с женщиной, любой, самой умной, все сводится к одному – как я сегодня выгляжу.

Сама Тамара Сергеевна выглядела всегда прекрасно. Ухоженная, элегантная, она не была красива, но в ней присутствовал некий манок, она была так интересна, что порой казалась красавицей. И сама шутила: «Я не красивая, я – видная». И любила себя показать, можно даже сказать – демонстрировать, как истинная женщина, которых, как она утверждала, не любила.

Ее любимая фишка – приходить на всякие собрания, совещания всегда последней. Она намеренно шла медленно, плавно, чтобы сесть в первом ряду, и весь зал следил за ней. Она наслаждалась этим моментом – моментом своего подиума.

Женщины не любили Тамару Сергеевну. Она знала это и дразнила их.

– Тамара, какие у тебя туфли красивые, – скажет кто-нибудь из сотрудниц. А она в ответ:

– У меня ноги красивые.

И так во всем.

Мужчинам она нравилась. Умная, острая на язык. Они осторожничали с ней, не знали, как добиться ее внимания. На комплименты не реагировала. Держалась легко, но уклончиво.

Она всегда была в обществе мужчин: и в обеденный перерыв, и просто в коридоре (поболтать-отдохнуть), и по дороге домой. Всегда находилась с кем-то и всегда одна. Чувствовалось, что общение это просто так, от скуки. Ее, конечно, обсуждали не только женщины, но и в мужских компаниях. Один из ее поклонников однажды воскликнул, глядя ей вслед:

– Настоящая Аксинья!

– Нет, что ты, – возразил другой, – Аксинья – женщина, которую хочешь, а на Тамару можно только смотреть. Но мы ведь не в картинной галерее.

И они, посмеявшись, разошлись. У них не возникало желания ее добиться, закрутить с ней роман. Но ее это вполне устраивало. Так, по крайней мере, всем казалось. И вот что удивительно, ее любили в отделе, говорили, что им повезло с начальницей. И действительно, она была строга, не допускала фамильярности, но никогда не вредничала. Отпроситься у нее не было унизительно, всегда входила в их положение. Тамара Сергеевна боролась за права своих «девочек». А их было 35. Все со своими проблемами, непростыми судьбами. Она даже добилась, что ее отдел не мучили с колхозами: «Мои девочки в колхоз не поедут», – как-то заявила она председателю профкома. И… их не посылали. Короче, ее уважали и любили. Но интриговал один вопрос. И однажды ее спросили напрямую:

– Тамара Сергеевна, простите, но почему вы одна? Почему вы не замужем?

– А я была замужем, – улыбнулась Тамара Сергеевна. – Когда-то. В другой жизни.

* * *

Тамара рано потеряла родителей. Ее отец, военный журналист, в 1949 году был репрессирован. Он, как позднее узнала Тамара, знакомясь с документами по реабилитации, погиб в лагере под Красноярском. Вскоре после его ареста умерла мама. Девочке было девять лет.

Она жила с бабушкой и тетей, маминой сестрой, у которой была дочь чуть старше Тамары. Эти женщины, взрослые и юные, жили в любви, дружбе и в большой нужде. И бабушку, и тетю уволили с работы, и они перебивались случайными заработками. Бабушка, преподаватель Тимирязевской академии, работала лифтером в большом доме на улице Горького, а тетя – нянечкой в детском саду. И, как говорится в одном анекдоте, по вечерам немножечко шила. Впоследствии она стала хорошей портнихой.

Семья жила в маленьком деревянном доме в Петровском парке. Когда-то этот дом, вернее, старая дача принадлежала бабушке, но во время войны их уплотнили, и они ютились в двух смежных комнатушках. Все удобства были на улице. Впрочем, так жили многие москвичи в деревянном ожерелье центра города.

Петровский парк когда-то считался знаменитым дачно-развлекательным центром Первопрестольной. Повзрослев, Тамара будет собирать легенды об истории этого места. О цыганском ресторане «Яръ», о дачах и их знаменитых обитателях, о саде мадам фон Дервиз, куда, рассказывали старожилы, приезжал даже Николай II.

В детстве самой Тамары мало что напоминало о прежней роскоши. Только старые развесистые деревья да пустыри… Их дом затерялся в глубине парка, стиснутого с одной стороны огромным стадионом «Динамо», а с другой – шумным Ленинградским шоссе, проспектом оно станет называться позднее. Вот и получалось: вроде рядом центр, а тут тишина, запах травы, стрекот кузнечиков. Летом море золотых шаров и аляповато-розовых мальв, зимой – раздолье для лыж и санок.

Замкнутое пространство палисадника не тяготило Тамару, напротив, приучило ее к уединению, сосредоточенности, созерцательности. Это было хорошо для занятий (не случайно она школу окончила с золотой медалью), но мешало сближению с людьми, особенно со сверстниками. Не завела подружек в школе, не сложилось и в университете. Ее единственным другом была двоюродная сестра, а самым близким человеком – бабушка.

Тамара училась на историческом факультете МГУ и на курсах английского языка при инязе. На четвертом курсе неожиданно для всех, и в первую очередь для себя, она вышла замуж. Можно сказать, случайно.

Тамара в основном проводила время на занятиях и в читальном зале. Изредка выбиралась в театр, на выставки и, конечно, на вечера поэзии в Политехническом. Но ее единственной отрадой были лыжные прогулки, и зиму она всегда ждала с нетерпением. Вот на лыжне она и встретила Вадима.

Это была странная пара. Он – московский пижон из обеспеченной семьи: отец – дипломат, вернее, дипломат-чиновник, работал в МИДе. Мама занималась домашними делами. Сам Вадим – аспирант МГИМО, по специальности… Впрочем, какая разница, что за специальность. Важна суть – золотой мальчик.

А Тамара – сирота, студентка МГУ. Бедная студентка. Живет в семье маминой сестры, которую считает своей мамой и всеми силами старается помочь ей. Повышенная стипендия – не самоцель, это подспорье в их скромном бюджете. Рядом с «упакованным» и рафинированным Вадимом кажется плохо одетой провинциалкой.

Друзья Вадима недоумевают: вокруг столько девушек, а он?! А он влюблен. Он не верит, что нашел это чудо, такое неиспорченное, наивное… Его пленили ее распахнутые глаза, ее волнующий смех. А Тамара сама себе удивлялась. Всегда такая зажатая, она совершенно не стеснялась Вадима, как зачарованная слушала его рассказы о поездках в Париж, Вену, Мюнхен, где он бывал с отцом. Он открывал ей мир, прежде неизвестный, ввел в круг своих друзей. И что удивительно, ее приняли. Но не вдруг. Тому предшествовал забавный эпизод.

Это случилось в ЦДЛ, куда простым гражданам путь был заказан. Тамара отказывалась: у нее не было выходного платья, как тогда говорили. Вадим понимал это и сказал просто:

– Пойми, ты лучше их. У них красивые платья, а у тебя – красивые глаза.

И поцеловал эти глаза.

Встретили Тамару настороженно.

– Из какой деревни ты ее выкопал? – поинтересовалась одна из девушек. Спросила на английском языке, тогда среди продвинутой (как теперь бы сказали) молодежи был моден английский язык.

Вадим вздрогнул, а Тамара только улыбнулась и ответила тоже по-английски:

– Эта деревня зовется Петровский парк. Метро «Динамо». Я там родилась.

Друзья Вадима зааплодировали:

– Милости просим в нашу компанию.

Мама Вадима, разумеется, была не в восторге, она совсем другого ждала от своего сына.

– Не ко двору пришлась наша девочка, – с грустью отметила Тамарина тетя после свадьбы своей племянницы.

Удивительно, но жизнь Тамары мало в чем изменилась. Она по-прежнему много занималась, Вадим тоже был занят. Они встречались вечером, и у нее иногда было ощущение, что она здесь не живет, а только ночует. Ее как бы пустили погостить. Свекровь сразу же дала понять, что кухня – это ее территория.

У Тамары, как и в родном доме, было одно пространство – ее комната. Только теперь она жила не с бабушкой, а с мужем. Тамара не стала возражать, приняла все как должное, тем более что и Вадим убедил ее:

– Зачем тебе эта кухня? Еще успеешь нахозяйствоваться.

И Тамара занялась учебой и… собой. Она очень изменилась. Хорошее питание, модная одежда сделали свое дело. Она стала уверенней и более женственной и часто ловила восхищенные взгляды мужчин.

Так прошло несколько лет. Вадим защитил кандидатскую и остался преподавать в МГИМО, а Тамара, окончив университет, стала работать в школе. Почему-то отец мужа не захотел устроить невестку на более престижную работу. Впрочем, Тамару это не расстроило. Ей нравилось в школе. Дети ее полюбили, нагрузка была небольшая, а в свободное время Тамара занималась переводами. Она не хотела полностью зависеть от новой семьи, да и сестре нужно было помочь, у той родился второй ребенок.

Известие о ее собственной беременности не вызвало бурной радости ни у мужа, ни у его родителей. Тамара переносила беременность хорошо, и ничто не предвещало никаких неприятностей. Но они произошли. Преждевременные роды. Мертвый ребенок. Мальчик. Но что самое страшное – это приговор врачей: детей больше не будет.

Лучше бы она закричала, заплакала. Нет, она закрылась. А в семье, как ей показалось, вроде даже испытали облегчение.

– У вас еще будут дети. Вы молодая, – скупо обронила свекровь, а Вадим и вовсе ее удивил:

– Ты знаешь, если честно, я не созрел для отцовства.

Тамара молча выслушала их и согласно кивнула головой.

Вадим не приставал к ней с разговорами, не теребил ее, он ждал, когда пройдет ее хандра. Именно так он называл ее состояние.

А Тамара не просто молчала. Она решала для себя важный вопрос, как жить дальше. Чем жить. Сказать мужу правду или молча уйти. Решение уйти пришло давно. Тамара принадлежала к тем людям, которые очень чутко ощущают моменты, когда прошлая жизнь начинает отмирать, когда зарождается желание перемен. Она еще до беременности поняла, что их жизнь с Вадимом не приносит ей радости. Попытки объясниться с ним ни к чему не привели. А теперь стало очевидно, что их совместная жизнь исчерпала себя, будущего у нее нет. Вадим инфантилен, он просто не созрел не только для отцовства, но и для того, чтобы стать мужем. Он был неплохим любовником, замечательным собеседником, но он не хотел быть мужчиной, создать свой дом, нести за него ответственность. Он был сосредоточен только на своей карьере. Вадим был старше Тамары на несколько лет, а она порой чувствовала себя рядом с ним матроной. Но нет, она не годилась на роль мамочки. Не без его влияния Тамара полюбила себя и хотела уже жить для себя. А Вадим пусть взрослеет без нее. И она предложила разойтись. Вадим был обескуражен, возмущен. Шумел: нет детей, так будут… Потом успокоился. И они расстались. Не было ни досады, ни боли. Только пустота. И еще она поняла, что, в сущности, не любила мужа, за любовь приняла всего лишь желание любить. Она завязала этот узел в своей жизни, а теперь она освободилась. Перебирая старые дневниковые записи, она наткнулась на совершенно нелепую попытку описать свои тогдашние ощущения:

 
Лето стучится, негромко, но верно.
Чуть холодает – черемухин цвет.
Солнце не греет – черемухин цвет.
Это ль не счастье – черемухин цвет;
Пьяняще-прохладный, он сводит на нет
Сомненья мои. Черемухин цвет.
 

Прочитала и засмеялась. Нелепо, но как верно. Размышляя, она поняла для себя главное: такова жизнь. Это не неприятность, которую надо перетерпеть. Это новая реальность, и в ней необходимо жить.

Разведясь с Вадимом, она вернулась в отчий дом. Только бабушке раскрыла она свою беду и больше никогда и ни с кем не касалась этой темы: «Чего люди не знают, того не существует», – стало ее жизненным кредо. Как оказалось, эта категоричность, свойственная Тамаре, была неверной, но на тот момент она посчитала ее лучшим выходом из ситуации. Бабушка была не согласна, но что она могла? Обняла внучку, попробовала переубедить:

– Горе любит слабых, оно продолжается так долго, как ты ему позволишь. В него нельзя погружаться. Утопит. Вспомни свою несчастную мать. Ведь какая была веселая, живая. А забрали твоего отца, то… прямо обледенела. Я ей говорю, выплачь свою беду, выпусти ее наружу, у тебя дочь на руках. Ее растить надо, на ноги ставить. А она как не слышит. Молчит. Ледяной столб. А потом растаяла. Через полгода умерла моя доченька. Так что, Тамара, не жалей себя, выплачь свое горе, послушай меня. Не собирай его, пусть выйдет наружу. Сейчас не принято обращаться к Богу, вы все атеисты: жизнь для счастья, как птица для полета. Глупости это все. Бог не обещал нам жизни без боли, мы можем только просить его о силе, чтобы пережить эту боль. А потом, девочка, кто знает, может быть, Господь оберег тебя от более страшного горя.

Тамара удивилась, что может быть страшнее – не быть матерью, но много лет спустя вспомнила бабушкины слова, когда была на похоронах двойняшек своей очень близкой подруги, погибших в автокатастрофе.

Все перипетии ее жизни совпали с летними каникулами в школе, и Тамара без проблем ушла с работы. Она решила кардинально изменить свою жизнь. И жизнь пошла ей навстречу. Тамара удивительно быстро нашла себе работу: переводчик в отделе информации одного проектного института. Так она очутилась в своем отделе, где потом проработала почти двадцать лет. Институт проектировал жилища в стране (кроме Москвы, где были свои Моспроекты) и за рубежом. Архитекторы-снобы с трудом принимали в свои ряды людей случайных. У Тамары получилось завоевать их признание. Ценили ее ум, организационную хватку. Ее тихая спокойная властность вызывала уважение, ее красота (а с годами Тамара стала красивой) – восхищение.

И еще один бонус подарила ей жизнь – строительный бум докатился и до деревянных домишек вокруг Петровского парка. И она получила квартиру. Свою. Наконец-то у нее появился собственный дом, о котором она так мечтала. Его обустройству посвятила много сил и времени. Квартирка была маленькая, однокомнатная, но с лоджией, ее Тамара превратила в настоящий сад.

Она полюбила готовить, и когда ее новая приятельница, соседка по площадке, удивилась, что Тамара готовит для себя одной, объяснила:

– А как же?! Это дом, в нем должно быть тепло, уютно, вкусно. И неважно, сколько в нем живет человек. Это – дом. Он должен тосковать, ждать. Здесь ведь не только тело живет, здесь душа отдыхает.

Соседка не поняла. У нее была большая семья, и она так уставала, что радовалась, когда все куда-нибудь исчезали, а она могла ничего не делать.

Тамара спокойно переносила свое одиночество. Она приняла его как данность. Полюбила его. Конечно, иногда она сожалела, что у нее нет семьи, детей, внуков, которые снуют туда-сюда, мешают, балуются. Но в основном была счастлива в своем уединении от суеты. Со временем она поняла, что страшна не повседневная жизнь с ее мелочами быта, а суета в мыслях, в ощущениях, в неумении остановить мгновение. Дом помогал ей в этом, научил ее этому. Тем более что мельтешения было предостаточно на работе.

Тамара не то чтобы не любила свою работу, она ее выполняла. Вначале как рядовой работник, потом как начальник отдела. Но вскоре стало очевидно, что работа эта бессмысленна, что отдел информации, которым она руководит, не отвечает современным запросам и требованиям. И когда она увидела, что никому не нужны ее попытки что-то изменить, модернизировать, она не стала настаивать, а просто отбывала, как она выражалась, свой срок до пенсии.

Но все решило время. Перестройка, реформы и как итог – переустройство в стране, зашевелился институт: объединения, сокращения… И первой жертвой стал отдел информации, которым руководила Тамара Сергеевна. Увольнение с объективной точки зрения было справедливо. Оно не лишало ее ни любимой работы, ни связей с интересными людьми. Если честно, оно избавляло ее от лжи: «Моя работа никому не нужна, – часто говорила она сестре, – задаром деньги получаю». Но как без них, без денег?.. Уйти с работы самой не хватало характера, да и куда уходить? Но ее настигло решение сверху, и оно оказалось неприятным: тебя вышвырнули, как надоевшего котенка. И что теперь?!

Судьба вновь испытывала на излом. И Тамара приняла этот вызов. Вновь надо было начинать жизнь с чистого листа.

Прежде всего пришлось привыкать к новой ситуации: научиться не ходить на работу и быть дома. Жить в нем постоянно, а не по выходным дням, чем-то заниматься в нем. Пришлось привыкнуть к молчанию телефона. Все прежние друзья и знакомые были заняты своими проблемами, не до общения.

– Не с кем поговорить? Потреплемся с газетами, – грустно шутила она.

Пришлось изменить свой имидж. Тамара сделала короткую стрижку, надела брюки. Прежде она категорически отрицала их, считая не брючной свою фигуру. Оказалось, напрасно.

Она потеряла свою статичную монументальность, но обрела моложавую свежесть. Ей стало легче сходиться с людьми. В редакции, где она и прежде печаталась, ее не сразу узнали. Один из сотрудников с сожалением сказал:

– Тамара Сергеевна, я теперь уже не смогу вас называть – царица Тамара.

– Это хорошо, Отар Георгиевич, – улыбнулась она. – Я никогда не была царицей. Только казалась. А сил казаться уже нет. И желания. Я хочу просто быть.

И стала. Журналисткой. А вскоре ее даже приняли в Союз журналистов Москвы.

Никогда Тамара не работала так много и с таким желанием. Перестройка открыла шлюзы, как однажды кто-то выразился, для малого творчества. И Тамара целиком отдалась ему.

Писала в газеты, журналы, еженедельники. Статьи и заметки. Вела даже отдельные рубрики. Выпустила книгу по истории своего любимого Петровского парка, презентация которой стала событием в ее жизни. Тамару приглашали на радио и ТВ.

Была ли довольна Тамара Сергеевна? И да, и нет. Терзал вопрос: почему она обречена на одиночество? Почему нет собственной семьи? Что сделала не так? Да, она не могла иметь детей. Но выйти замуж могла. Разве судьба виновата, что отвергала сама эту возможность?

Она не выполнила завета бабушки, не выпустила свою беду, не рассталась с ней, запрятала ее внутри себя. Скрыла от всех. Она выглядела спокойной, благополучной, и никто не знал, что было у нее на душе. Самое страшное – она сама этого не знала. Как и ее мама, она сдалась беде, но при этом окружила свою беду непроницаемой стеной. А окружающие ее люди чувствовали эту отчужденность и не захотели нарушать чужие границы.

Тамара когда-то обвинила мужа в инфантильности, а оказалось, что она сама так и не повзрослела, жила, спрятавшись от жизни и людей, в своем придуманном спокойствии.

Свое замужество она не вспоминала никогда. Но так уж случилось, что на перекрестке жизни ей вновь пришлось встретиться с Вадимом. Он был ошеломлен:

– Какая ты стала! Как изменилась: раньше у тебя на лице были только губы, а теперь – глаза.

– Это естественно, уснула плоть – проступила душа. Впрочем, глаза мои ты и прежде любил, – усмехнулась она и отвернулась, прервав разговор. Он был ей неинтересен.

* * *

Миллениум, как и предстоящее свое шестидесятилетие, Тамара Сергеевна встретила со странным, давно потерянным чувством ожидания…

А как летят эти годы. Вчера… сегодня… завтра. В этом многоточии вся жизнь заключена, с радостями, горестями, проблемами, тревогами.

Она не боялась зеркала. Увядание не огорчало ее. Будущее все еще манило ее, как когда-то в молодости. Поездка на Запад была для нее как легкий наркотик, как затяжка дорогой сигареты. Она экономила на многом, чтобы по весне купить тур и…

Захотелось поехать в Лигурию, к морю, посмотреть, как опускается в него солнце… А поехала в Лондон, который встретил ее моросящим дождем и туманом. Погода не испортила поездку, разве что сократила пешие прогулки, но походы по музеям так изматывали, что они с приятельницей с удовольствием проводили вечера в номере, оправдывая это, конечно, плохой погодой. И только в последний день дождь прекратился. Правда, небо было еще низкое, серое, но уже через эту завесу начало проглядывать солнце. Было такое впечатление, что оно заспалось от дождя и пасмури.

И народ оживился. Свободное время. И все отправились на шопинг. Тамара Сергеевна решила в этот день сходить в музей Сэмюэля Джонсона. Он выпал из туристической программы, а Тамара как раз писала эссе о нем и его жене для своей новой книги.

Гид очень подробно объяснил ей, как найти Флит-стрит, где расположен музей, но Тамара сбилась и подошла к газетному киоску, чтобы уточнить маршрут.

– У вас хороший английский, но вы – русская, – услышала она за спиной.

Обернувшись, увидела высокого господина. Седой, безукоризненно одетый для утреннего времени.

– Но вы тоже не англичанин, – парировала она.

– Да, – согласился он. – Я – из Москвы.

Оба звонко, не по-английски рассмеялись.

– А зачем вам Флит-стрит? – полюбопытствовал он, переходя на русский язык. – Уж не в бар ли «El Vina»? Но туда дам в брюках не пускают.

– Нет, – продолжала смеяться Тамара. – Я иду в музей доктора Джонсона. Флит-стрит, 17.

– А это кто?

– Это… Даже не знаю, как вам сказать…

– Говорите, я пойму. Десять классов в свое время окончил.

– Ну хорошо, – смеясь, согласилась Тамара Сергеевна. – Сэмюэль Джонсон для англичан имеет то же значение, что для нас Даль. Владимир Даль, – уточнила она. – Именно в этом доме он составил первый полный английский словарь. Кроме того, он литературный критик и издатель собраний Шекспира. А родился Джонсон в 1709 году.

– Это интересно. Позвольте вас сопровождать, тем более он мне сосед. Я живу рядом с этой улицей.

Когда они вышли из музея, то незнакомец поблагодарил Тамару Сергеевну:

– Очень интересный человек. Особенно его девиз, пусть он и шутливый: «С умным беседуй, с богатым обедай». Что ж, умная у нас вы, а я возьму на себя роль богатого и приглашаю вас вечером вместе отужинать.

– Увы, я не могу. Завтра улетаем в Москву. Надо собираться.

Заметная тень пробежала по лицу спутника.

– Ну что же, тогда провожу вас до гостиницы. Не возражаете?

Тамара Сергеевна не возражала. По дороге она узнала, что ее нового знакомого зовут Григорий Михайлович. Несколько лет назад овдовел. Он ученый-физик, сейчас на пенсии. Часто бывает в Лондоне, где живет семья его сына-бизнесмена, с удовольствием занимается внуками.

Около гостиницы они остановились.

– Я не могу вот так вас отпустить, – сказал он твердо. – Свой телефон не даю, поскольку не знаю, когда буду в Москве. Да вы и не позвоните, не правда ли?

– Нет, – подтвердила Тамара Сергеевна.

– Я это понял. А я позвоню обязательно, поэтому прошу вас дать мне ваш телефон.

Она протянула визитку.

– Тамара Сергеевна Левицкая. Журналистка, – прочитал он. – Чудесно.

Он позвонил через месяц. И как бы продолжая разговор, спросил:

– Как вы относитесь к Баху?

– Хорошо…

– Вот и чудно. Сегодня жду вас в зале Чайковского. Вечером они встретились.

Март 2015