Текст книги "Сага о стрессе. Откуда берется стресс и как его победить?"

* * *

Мы живем в тяжелое время. Стресс виден в глазах людей, стресс звучит в их голосе. Наиболее очевидно это проявлено в заголовках газет и телевизионных новостей: ощущение напряжения никогда не оставляет нас, несмотря на все наши попытки…

Время действительно тяжелое. Темп жизни бешеный и все ускоряется. Беглого просмотра заголовков газет или пары минут телевизионных новостей достаточно, чтобы заключить: человечество стремительно приближается к точке кипения. Причин тому множество: истощение ресурсов, разукрупнение корпораций, СПИД, преступность, уничтожение лесов, разрушение озонового слоя, наркомания, международный терроризм, вымирание животных и природные катаклизмы библейских масштабов. Все это вызывает стресс.

Брайан Люк Сиворд, из книги «Жизнь в гармонии. Стресс как символ к духовному росту»

Стресс многолик. Он рядится в одежды всех фасонов и расцветок, выступает под тысячью имен, прозвищ и псевдонимов. Словно заразное заболевание распространяется с невиданной быстротой, множится подобно злостной бацилле – и ветры перемен, свободно гуляющие по планете, пронизывающие сквозняки цивилизации разносят дух стресса по «нивам и долам».

Глава 2
За деревьями видеть лес

История науки принимает всегда очень важный вид на той точке, где мы находимся; мы ценим, правда, своих предшественников и до известной степени благодарим их за услугу, которую они нам оказали. Но никто не любит рассматривать их как мучеников, которых неудержимое влечение заводило в опасные, иногда почти безвыходные положения; и, однако, у предков, заложивших фундамент нашему существованию, часто больше серьезности, чем среди изживающих это наследие потомков.

Гёте

В 1926 году один любознательный 18-летний студент медицинского факультета Немецкого университета в Праге слушал очередную лекцию.

Профессор демонстрировал больных. Самых разных. Обращал внимание аудитории на характерные симптомы: обложенный язык, боли в суставах и т. д. На то, что помогало уверенно ставить диагноз и назначать соответствующее лечение.

И вот нашему студенту – а звали его Ганс Селье – пришла в голову мысль, впоследствии оказавшаяся очень важной: все больные с их «СИМПТОМАМИ» показались ему до странности похожими.

Позднее, работая уже в университетской клинике, Селье еще больше укрепился в своем мнении: признаки заболеваний были общими и для кори, и для скарлатины, и для многих других, казалось бы, столь различных хворей.

Это сходство в первых проявлениях всевозможных инфекций (например, общая слабость, повышенная температура, увеличение селезенки и печени) хоть и бросалось в глаза, все же упорно игнорировалось врачами при диагностике.

«Почему, задавал себе вопрос молодой медик, никто не уделяет ему никакого внимания? Какова основа этого синдрома «просто болезни», который, видимо, является реакцией организма на сильные потрясения и одинаков вне зависимости от причины заболевания?..»

Так зарождалось учение о стрессе, которому суждено было приобрести огромное значение не для одной только медицины.

Именно собственное эмоциональное отношение к проблемам позволяет ученому видеть то, мимо чего проходят другие, быть не в ладах с логикой и здравым смыслом, удивляться тому, чему никто не удивляется, проходить мимо общепризнанных «золотых жил». И это качество – один из главных факторов, определяющих рост науки.

Академик Академии медицинских наук СССР Оганес Вагаршакович Бароян

В те времена, когда Ганс Селье делал лишь первые шаги в науке, понятия электронов, квантов, атомных (боровских) орбит только начинали утверждаться. Ни электронной микроскопии, ни рентгеноструктурного анализа, ни других чудес, подаренных физиками физиологам, не было и в помине.

Однако и в те «ТЕМНЫЕ» годы (как и при Аристотеле, две тысячи лет тому назад!) находились смельчаки, считающие своим долгом докопаться до первопричин жизненных явлений. Гордецы, вознамерившиеся ответить на вопрос, что же такое жизнь.

«Если я скажу, что, прострелив кому-то голову, я поранил только часть тела – ведь сердце некоторое время продолжало биться, мышцы – сокращаться, а волосы – расти, – меня не оправдает ни один судья, так как жизнь присуща только целому», – пошутил как-то выдающийся биохимик лауреат Нобелевской премии Альберт Сент-Дьёрдьи (1893–1957).

Целое, именуемое человеком, эта живая вселенная – вот что с трудом поддается посягательствам исследователей.

Глядя на себя в зеркало, мы видим лишь внешнюю оболочку, лишь то, что можно назвать «ЧЕЛОВЕКОМ ИЗВЕСТНЫМ». Но сейчас речь идет об ином – о «ХОМО ИНКОГНИТО», о физиологической сердцевине человеческого естества.

А что, если применять тут те же методы, которыми исследуется наша необъятная Вселенная? Ведь подобно тому, как, скажем, около нашей планеты существует атмосфера, магнитосфера, облака заряженных частиц, потоки электромагнитных излучений, так и у человека есть невидимая невооруженным взглядом «шуба», выдающая интимные тайны жизнедеятельности живой материи.

Этот взгляд на вещи был положен в основу исследований, которые проводились в Институте радиотехники и электроники АН СССР (ИРЭ) под руководством академика Юрия Васильевича Гуляева (родился в 1935 году).

В лаборатории радиоэлектронных методов исследования биологических объектов (ИРЭ) человек предстает как источник электрических полей (каждый из нас своеобразный электрохимический генератор токов), магнитных (физики ухитряются регистрировать магнитные биополя, которые в миллионы раз слабее «фона», создаваемого нашей планетой), радиотеплового излучения внутренних органов (человек – радиопередающая станция, только очень слабая, и методами радиоастрономии можно…) и инфракрасного излучения с поверхности тела (мы подобны «печке» и непрерывно излучаем около сотни ватт), оптической хемилюминесценции и акустических сигналов.

Человек изменяет химический состав окружающей среды (у него, как у планеты, есть собственная «АТМОСФЕРА», образованная продуктами его жизнедеятельности; она ничтожна – десятки-сотни молекул в кубическом сантиметре объема, однако луч лазера в состоянии их зарегистрировать). Каждый из этих семи «цветов» радуги несет важную информацию, вносит свой вклад в создание динамического портрета человека.

Поразительные возможности открыли физики для познания сути жизни, и все же и ныне человек – в целом! – остается для науки «ХОМО ИНКОГНИТО». И ныне приходится ломать голову над этой, может быть, главной загадкой жизни.

Делу этому долгие годы своей жизни отдал и Ганс Селье. Все существенные моменты своей научной автобиографии он подробно и не раз излагал в своих книгах. И все-таки сейчас есть смысл кратко очертить канву его жизни, воспользовавшись дополнительно тем, что можно отыскать в интернете.

СЕЛЬЕ (1907–1982) родился в Вене в семье врача, который имел собственную хирургическую клинику в городе Комарно (тогда это была Австро-Венгрия, теперь Словакия). Мать Ганса была женщиной эксцентричной. Она заставляла Ганса говорить дома на четырех языках. Венгерский и немецкий он выучил без труда: первый был родным для отца, второй – для матери. Учить ребенка французскому и английскому пригласили гувернанток. Будущей профессор нисколько не сомневался, что мать руководствовалась лучшими побуждениями, с пяти утра экзаменуя сына в спряжении французских глаголов. Однако лингвистический эксперимент привел к тому, что Ганс в течение всей своей жизни так и не разобрался, какой из четырех языков для него родной.

В конце жизни в статье «Стресс без болезней» Селье так вспоминал о днях своей молодости:

«Поступив в возрасте восемнадцати лет на медицинский факультет, я был так захвачен изучением жизненных процессов и болезней, что просыпался в четыре часа утра и до шести вечера занимался в нашем саду с небольшими перерывами. Моя мать ничего не знала о биологическом стрессе, но помню, как она предостерегала, что такой режим нельзя выдержать дольше двух месяцев и что все это кончится нервным срывом. Теперь мне шестьдесят семь, я по-прежнему встаю в четыре или в пять часов утра, работаю до шести вечера с небольшими перерывами и совершенно счастлив такой жизнью. Никаких сожалений! Чтобы противодействовать возрастному физическому угасанию, я сделал себе единственное послабление: выделил час в день для поддержания тонуса мускулатуры – плаваю или в пять утра объезжаю на велосипеде вокруг университетского городка…»

Учился Селье, перебираясь из страны в страну. В 1924 году поступил на медицинский факультет Пражского университета. Но там не было условий для проведения исследований реакций организма на разные инфекции, а именно это и интересовало студента. Спустя год Ганс отправился в Парижский университет. Тут было все для успешной работы, но наладить отношения с профессорами молодому ученому не удалось. Пришлось вернуться в Прагу. В 1931 году Селье наконец удалось получить степень доктора химических наук и в придачу рокфеллеровскую стипендию. О деньгах можно было больше не думать. Он решает заняться исследованиями в лучших университетах США: отправился в университет Балтимора. Селье позже вспоминал, что в ту пору ему очень досаждали вечеринки, которые для «бедненьких иностранных студентов» устраивали жены профессоров. Впрочем, спустя три года он уехал работать в Канаду – в университет Монреаля. Здесь для нервного ученого были созданы все условия (вплоть до собственной лаборатории). Наконец-то у него было все необходимое для работы.

Книги Селье перевели на 17 языков, Профессор Селье написал более 1700 академических статей и 39 книг о природе стресса («Стресс жизни», «Стресс без дистресса», «Очерки об адаптационном синдроме»). После его смерти в 1982 году исследование Селье цитировалось в более чем 362 тысячах научных статей и в бесчисленном количестве популярных журналов. Селье до сих пор является наиболее цитируемым автором в статьях о стрессе.

Остался Селье в памяти людей и необычайно живым и подвижным человеком (не дожидаясь лифта, был способен взбежать к себе в кабинет на 10-й этаж по лестнице), настоящим полиглотом (свободно владел десятью языками, русским в том числе), изъездившим весь мир с чтением лекций о стрессе, человеком, создавшим в Монреале Международный институт стресса.

Селье крайне самокритично относился к своей персоне. Вот что он пишет в предисловии к своей книге «От мечты к открытию: как стать ученым»:

«Цель этой книги – представить некоторые проблемы науки на примере жизни одного ученого, того единственного, кого я действительно хорошо знаю. Это не попытка изобразить идеального ученого, которому новичок должен стараться подражать, и не самооправдание, а просто человеческий документ, рабочий отчет о том, что сделал один исследователь и почему он так сделал. Ничем большим эта книга и не могла бы быть, ибо никакие два ученых не похожи – и не должны быть похожи – друг на друга.

Я попытался безжалостно препарировать свой разум, как можно объективнее описывая и анализируя все его характеристики независимо от того, одобряю я их или нет. В результате, не все страницы этой книги в равной степени приятно читать. Возможно даже, что порой вы будете шокированы, и, быть может, вполне справедливо. Но зато вы с самого начала осознаете, что в реальной жизни ученые далеки от совершенства – факт, тактично опускаемый в некрологах о них и иногда даже в их биографиях.

Свободно высказывая свои взгляды, я вполне допускаю, что демонстрирую изрядную степень наивности и неосведомленности в вопросах, о которых мне стоило бы либо знать больше, либо вовсе промолчать. Такие разделы книги я бы мог с легкостью изъять, дабы соблюсти свое достоинство. Известно, что существуют многочисленные пристойно отретушированные биографии и мемуары значительно более крупных ученых, чем я, но я чувствую, что для того, чтобы в моих заметках содержалось нечто, чему можно было бы научиться, мне не следует подвергать их самоцензуре.

Не исключено, что вас будет раздражать моя озабоченность мелочами, а некоторые мои критические высказывания и взгляды покажутся вам бестактными. Но задача состоит в том, чтобы описывать себя не таким, каким я должен быть, а таким, каков я есть. Если хочешь рассказывать честно, неприятные вещи нельзя утаивать.

А потом, как знать, не зависит ли успех в той или иной сфере деятельности от своего рода дефектов и даже уродств? Квазимодо из “Собора Парижской богоматери” Виктора Гюго – один из самых уродливых литературных монстров, и при всем том его скрюченное гротескное обличье скрывало исполненную бесконечной любви и сострадания душу. Трудно представить себе Квазимодо нормально сложенным, с обычной внешностью здорового французского крестьянина и обладающего при этом столь сильной тягой к нежности и желанием ее проявить».

А вот как Селье заканчивает ту же книгу, пишет, обращаясь к воображаемому читателю – Джону:

«И наконец, последнее по счету, но не по значению пожелание: я хотел бы призвать к милосердию. В наше время большинство одаренной молодежи, к которой обращены мои заметки, увлечены, физикой, химией, космическими исследованиями и другими сферами знаний, где захватывающий дух прогресс бросает вызов возможностям интеллекта. Но я хочу спросить: что может быть благороднее и важней, чем борьба с болезнями, старостью и смертью? Правительства многих стран тратят миллиарды на исследование космоса. Должно быть, там действительно есть нечто, стоящее таких усилий и затрат. И все-таки, как я говорил, со времени успешного запуска первого спутника Земли нет причин сомневаться в том, что при равном вложении денег и, что еще важнее, таланта систематическая атака на рак, сердечно-сосудистые болезни и старость будет не менее успешной, чем осуществление нашей мечты – достичь других планет. Не думаю, чтобы там можно обнаружить сокровища более важные, благородные и престижные для человечества, чем излечение, скажем от рака или сумасшествия.

Пока ты молод и полон сил, ты мало задумываешься о болезнях и смерти, но, проведя длительное время в больнице, ты будешь думать иначе. Когда ты увидишь больных с признаками смерти в глазах, все прочее покажется тебе маловажным. Старайся помнить о них, когда будешь трудиться у себя в лаборатории. Старайся помнить их лица, выражающие полное безразличие. Они даже не пытаются ответить на твою дружескую улыбку – она не стоит потраченных усилий. Старайся вообразить себе худшее, что только есть в осознании неминуемой смерти, – ее унизительность. Ничто так не разрушает человека, как сознание выключенности из жизни, отсутствия будущего, которое когда-то руководило каждым нашим шагом. Какое это было счастье – идти по дороге жизни и предвкушать удовольствие от следующего шага, а вот теперь этого следующего шага не будет, впереди – пропасть. Борьба за знания, деньги, славу, власть – за все то, что может пригодиться в будущем, – теперь бессмысленна, ибо будущего больше нет…

Наши коллеги – физики, химики, математики, – так же, как и мы, а может быть, даже и больше чувствуют красоту науки как таковой. Но нет ничего более достойного забот человека, чем борьба за его жизнь, за преодоление мучительности и унизительности болезней и смерти. Как бы я ни старался быть объективным, отдавая должное другим профессиям, я не вижу ничего, Джон, чему бы ты мог посвятить свою жизнь и что было бы более значительным и достойным, нежели медицина. Величие покорения Вселенной, опасность разрушительной войны, последствия перенаселения нашей планеты – все теряет смысл у постели больного, который обречен, и ты ничем не смог ему помочь. И все это потому, что ты не сумел побольше узнать о его болезни».

У Ганса Селье был несомненный литературный талант. Вот как он начал одну из своих книг.

Допустим, пишет Селье, некий посланец с Марса, его имя Марсий ДНК-РНК, попадает в Париж. Его интересует, что в нашем земном понимании является жизнью.

Прямого контакта с землянами (его прозрачное бесформенное естество не воспринимается людьми) он наладить не может, поэтому вынужден полагаться лишь на свой аналитический ум.

Марсий ДНК-РНК скоро устанавливает, что основу земной жизни составляют крохи – электроны, протоны и нейтроны (как и в остальной части Вселенной), и все же общий пульс земной жизни ускользает от него, никак не дается ему.

Наконец марсианина осеняет: «СВЯЗЬ!». Вот, видимо, ключ к пониманию жизненных проявлений. И пришелец начинает немедленно обследовать телефоны, радиоприемники и так далее, по косточкам разбирает этот маленький черный загадочный аппарат (телефон), к которому земляне так часто припадают и который можно обнаружить почти в любой квартире Парижа.

Увы! И тут Марсию ДНК-РНК не везет: он вновь находит лишь химические молекулы, атомы и составляющие их электроны, протоны и нейтроны. Неуловимая жизнь опять ускользает, уходит, словно вода сквозь пальцы. Жизнь (гениальная догадка посещает марсианина), она не является простой суммой своих составных частей. Чем больше вы расчленяете живое, тем дальше – уходя от понимания главного в ней – удаляетесь от нее, занимаясь уже исследованием закономерностей неживой природы. И все очарование, весь аромат жизни выветривается, оставаясь для ловцов тайной за семью печатями.

Ни знание предмета твоего исследования и мощь твоих инструментов, ни обширность твоих знаний и точность твоих планов никогда не смогут заменить оригинальности твоей мысли и зоркости твоего наблюдения.

Надпись над входом в Международный институт стресса

«ГЛЯДЯ НА ДЕРЕВЬЯ, НЕ ЗАБЫВАЙТЕ О ЛЕСЕ», – любил повторять Селье, особенно выступая с лекциями перед молодежью. Он говорил: «Пытайтесь увидеть общие контуры крупных проблем, пока у вас светлый, необученный и неискаженный ум». «Чтобы увидеть лес, вам необходимы только ваши глаза, и только для того, чтобы обнаружить какую-то мельчайшую деталь (например, гранулу в клетке – “дерево” в этом лесу), вам потребуется микроскоп». И сегодня, утверждал ученый, можно сделать действительно интересное открытие.

К открытию, считал Селье, нас ведет инстинкт, эмоции и убеждения. Здравый смысл – это чаще всего удел посредственности. Смутные предчувствия – вот что позволяет сделать первый и решительный шаг к открытию. «Человек настолько гордится своим умом, – пишет Селье, – что назвал себя Homo sapience, и тем не менее собачий нюх может обнаружить убийцу там, где весь интеллект лучших криминалистов оказывается беспомощным».

«Редкий художник стыдится того, – продолжает свою мысль Селье, – что он больше доверял чувству, чем интеллекту. Почему же мы, ученые, так неохотно признаем, что то же самое справедливо и по отношению к научному творчеству?»

И не надо бояться критики, учил Селье. Человек, страшащийся критики, не сделает ничего значительного для прогресса науки. А потому – постоянство, настойчивость и мужество вопреки противодействию!

Селье делил ученых на два типа: ОТКРЫВАТЕЛЕЙ и РЕШАТЕЛЕЙ. Первые более заинтересованы в том, чтобы обозреть явление в целом, схватить смысл событий, поставить проблему. Тут главное – взглянуть на научный материал под совершенно новым углом зрения, что и позволяет вскрыть не видимые доселе грани.

И тут важно, по мнению Селье, обладать острым, «ПЕРИФЕРИЧЕСКИМ» зрением. Не утонуть в частностях, не быть ими загипнотизированным, ибо чем больше исследователь наводит «фокус» на детали, тем более уменьшаются шансы сделать случайное, незапланированное истинное открытие.

Рассказывая в одной из книг о посещении им выдающегося электронного микроскописта из Чикагского университета У. Морана, который демонстрировал созданный им алмазный нож, буквально разрезающий крупные молекулы на части, Селье ядовито замечает: «Подумать только, этот гениальный человек употребляет весь свой громадный интеллект и знания для того, чтобы сконструировать инструмент, который уменьшит поле его зрения в два миллиона раз!».

Открывателям противостоят решатели проблем. Они работают с уже известным и пытаются препарировать его с помощью логики и физико-химических методов исследований.

Собственно, тут исследователь живого перестает быть биологом, превращаясь в математика, физика или химика. «Химик, синтезирующий гормон, физик, выясняющий кристаллическую структуру минералов кости, получают, – писал Селье, – очень ценные для биолога данные. Однако они являются биологами не в большей степени, чем ружейный мастер солдатом, а конструктор телескопов астрономом».

Открыватели? В их число, к примеру, входит чешский монах Грегор Мендель (1822–1884). Любитель, использующий лишь средства, доступные любому садоводу, не помышляя об открытии генетических закономерностей, он стал основоположником учения о наследственности.

Другим великим открывателем, по мнению Селье, был Александр Флеминг (1881–1955), английский микробиолог, давший медицине (1929 год) пенициллин. Его «периферическое» зрение разглядело на чашке с культурой стафилококка (Флеминг занимался изучением гриппа) случайную плесень, создавшую круг, свободный от микроорганизмов.

Открывателем стал и сам Селье, создав учение об общем адаптационном синдроме, этой реакции живого на любой стрессор.

Уже тогда в физиологических лабораториях мира было трудно повернуться из-за обилия сложнейших приборов. А результаты экспериментов поддавались интерпретации лишь после применения солидного математического аппарата. И все же Селье обошелся без всего этого.

«Единственным инструментом была лишь пара ножниц для вскрытия моих крыс», – вспоминал ученый позднее. И вызывание стресса травмой, голодом или скармливанием крысам токсических веществ также не требовало больших расходов времени и средств. А стрессовое холодовое воздействие на крыс и вообще достигалось гениально просто: клетки с крысами помещались на обдуваемую холодными канадскими ветрами крышу здания Медицинского института Мак-Гилла в Монреале!

Вот в такой «ПРИБОРНОЙ» простоте (еще использовался и шприц для инъекций крысам формалина – химического стрессора), без аппаратурных «РАЗНОСОЛОВ» и было открыто то, что сделало Селье позднее почетным доктором множества университетов мира, членом международных и национальных научных медицинских обществ.

Пришло признание. Можно было заняться кропотливым изучением открытого, во всеоружии всех средств науки. Ученому дали возможность построить один из самых оснащенных в мире исследовательских институтов, он подобрал себе большой персонал высококвалифицированных специалистов. И что же?

С величайшей скромностью и большой грустью Ганс Селье констатировал: «Но сегодня, в 1952 году, мне стыдно сказать, что несмотря на все эти возможности, я не сумел прибавить ничего значительного к результатам первых примитивных экспериментов и наблюдений, проделанных в 1936 году».