Текст книги "Грифоны Васильевского острова. Попаданец в альтернативное время"

Глава 3
Казнь

Ночь прошла в бессоннице, раздумьях. Утром, когда Матвея привели к следователю, он сразу заявил, что виновен, крестился неправильно, но каноны Библии признает. Монахи обрадованно переглянулись. Еще один еретик выявлен, не зря монахи свой хлеб едят. Зато палач в углу разочарованно вздохнул. На небольшом столике рядом с ним были разложены инструменты – клещи, молоток, длинные и толстые иглы, еще какие-то непонятные железяки, но об их предназначении лучше не знать и на себе не пробовать.

После того как секретарь записал признание, монахи объявили, что суд состоится завтра, поскольку несколько человек уже сознались, а собирать для каждого – слишком много чести для еретиков.

В камеру к Матвею бросили еще троих. Теперь он на правах старожила просвещал их. Попасть под обвинение легко, по доносу. Но об оправданных подозреваемых никто не слышал. И потому выход из тюрьмы был один – через эшафот. Если бы кто помог сбежать во время перевозки к месту казни… Только нет у него таких знакомых. Да и не всякий возьмется за опасное дело, потому что страшно, приговоренных везут к месту казни на телеге в железной клетке, под конвоем стражников. И каждый прохожий считает своим долгом обругать, а то и плюнуть в осужденных, бросить камень. С одной стороны, таким образом люди демонстрируют свою лояльность светским и церковным властям, а с другой стороны, показывают свое отношение к еретикам. Многие на самом деле верили в демонов, ведьм, ересь и были убеждены, что таких вероотступников следует уничтожать.

Так, в одну ночь произошла массовая резня гугенотов в Париже, когда были убиты три тысячи человек. И аббат Арнольд сказал: «Убивайте всех, Господь узнает своих!» А по всей Франции были убиты тридцать тысяч человек. Предполагалось, что истинные католики попадут в рай, а другие – грешники и вероотступники – в ад. По мнению Матвея, православная церковь была куда милосерднее, людей на площадях не сжигала на потеху публике.

Суд был скорым, обвиняемых заводили одного за другим в комнату, зачитывали обвинение. Потом короткое совещание и вердикт:

– Виновен в ереси. Приговорен к очищению огнем.

Эко ласково – очищению! Жестокой пытке! Матвей был именно такого мнения. Что скрывать – страшно было! Каково это – знать, что завтра умрешь? И смерть не мгновенная, как при отсечении головы, а мучительная.

И уже не до сна в камере. Пытался припомнить циферки на башне, их сочетание. Ой, не зря Пель их написал, запомнить все невозможно. Наверняка не только в деловые поездки ездил, но и путешествовал по другим странам и временам. Отсюда знание алхимии, получение золота, ибо владел он некоторыми тайнами древних, которые ныне утеряны.

Одно за другим Матвей нашептывал сочетание цифр, а ничего не происходило. Накатывало отчаяние. Неужели завтра сожгут? Верить не хотелось, слишком жестоко. А кроме того, он не чувствовал вины. Если бы на самом деле украл, убил, предал войско. Человек всегда остро чувствует несправедливость по отношению к себе. Но ныне не работы хотят лишить, а жизни.

Утром забылся сном, снились кошмары, кричал и просыпался в холодном поту. Сокамерники выговаривали:

– Спать не даешь!

– На том свете отоспитесь!

Двоих тоже приговорили к смертной казни, только почему-то через повешение. Но хрен редьки не слаще, все равно смерть. Матвею она даже приснилась, как ее описывали, – костлявая старуха с косой в руках. Хотя ныне говаривали, что звать ее Мара и выглядит она молодой и красивой девушкой. Оборвет нить жизни и все. Другие шептали про огненную реку и Калинов мост. Матвей не верил никому. Еще никто с того света не вернулся и не поведал, как там на самом деле.

Утром завтрак не дали: чего добро переводить? Посадили в железную клетку на подводе. Обоих сокамерников отдельно – их казнь в другом месте.

Процессия тронулась в путь. Впереди монахи, за ними повозка с Матвеем, сбоку и сзади по стражнику. Процессия шла медленно, монахи громко читали молитвы, периодически вскрикивали, обращаясь к Матвею:

– Покайся! Господь милостив, простит.

Процессия прибыла на Гревскую площадь, где уже были врыты в землю деревянные столбы, приготовлены вязанки хвороста и кувшин с оливковым маслом, чтобы хворост хорошо разгорался и огонь не погас, если подует сильный ветер. Похоже, сжигать будут не одного Матвея, на площадь прибывали и другие подводы с узниками.

Народ сбегался к площади. Как же, бесплатное представление предстоит. Как всегда, где толчея, там орудовали карманные воришки. Срезали кошельки, очищали карманы у ротозеев. Здесь же попрошайки гнусаво выпрашивали подаяние. К одному деревянному столбу привязывали сразу по двое приговоренных, руки заводили за спину и связывали с руками второго еретика. Уже и хворостом начали обкладывать до колен, и поливать маслом. У палачей в черных накидках и черных капюшонах с прорезями для глаз уже факелы горят.

Матвея выволокли из клетки, подтащили к столбу, с другой стороны привязали за локти к рукам Матвея рыжеволосую девушку. Почему-то толпа ненавидела ее больше других. Улюлюкали, кричали:

– Сдохни, ведьма!

И выкрикивали прочие непотребства. Мало того, швыряли камни. Девушка прикрыться руками не могла, и камни били по лицу, потекла кровь, это только раззадорило зрителей. Девушка стала вслух читать молитву. Матвей слышал ее голос и слова. Разве еретик в последние минуты будет читать молитву?

Матвей стал вспоминать цифры на кирпичах трубы. Цифры были расположены группками по девять. Очень важно не перепутать, называть в определенном порядке. Видимо, мозг Матвея работал в напряженном режиме, на пределе возможностей, ибо на кону – жизнь. Матвей начал складывать цифры:

– Два, девять, один, один…

Когда закончил, прошло несколько секунд. Вдруг раздались крики боли, ужаса, народ стал теснить друг друга, сбивать с ног. Сильные толкали слабых. На этом фоне послышались уже знакомые Матвею хлопки крыльев. Повернуть бы голову, да невозможно. Вдруг показался грифон. С рыком льва он опустился вниз, схватил палача за голову и откусил ее. Но не проглотил, а выплюнул. Стоящего рядом священника разорвал мощными лапами. Уже морда и лапы в крови. Показался еще один грифон. Он хватал всех без разбора – женщин, мужчин, раздирал грудные клетки, прокусывал шеи.

Народ в ужасе стал разбегаться с площади по улицам и переулкам, люди давили друг друга, искали спасения в харчевнях. Матвей вывернул голову, насколько смог. О! Грифонов не один и не два, а десяток! Да орудуют быстро, и нет от них спасения! Один из монахов, судя по одеянию – иезуит, стоял, воздев вверх руки с Библией, как щит. Не помогло, грифон лапой отбросил Библию, стал рвать клыками человеческую плоть.

Такого Матвей не ожидал. Он осознавал, что появились грифоны по его зову, после названных цифр. Но Матвей хотел другого результата – вернуться к себе домой, в Санкт-Петербург. Наверное, не угадал с порядком цифр.

– Два, девять, один…

В это время один из монахов, самый стойкий, решил свершить казнь. Схватил факел, поджег хворост у одного столба, потом у другого. Приговоренные узники закричали от боли. Пламя охватило их одежды, тела. Что может доставить боль более сильную, чем ожог? Да ничего! Монах в приступе исполнения долга швырнул факел к ногам Матвея. В этот момент помощник аптекаря назвал последнюю цифру. Показалось, что ватой заткнули уши, исчез звук, померкло зрение. Потом Матвей стал слышать стон рядом, кто-то держал его за руки. Затем просветлело в глазах. От увиденного, от умиления, он прослезился… Такой знакомый двор, вентиляционная труба на задворках. Но кто дергает его за руки и толкается? Руки у локтей оказались связаны. Повернул голову – копна рыжих волос. Так это же ведьма рыжеволосая, которую привязали с Матвеем к одному столбу! Тоже перенеслась с ним.

На площади в Париже происходило неописуемое. С исчезновением Матвея и девушки исчезли и грифоны. Немногочисленные зеваки, кто не смог выбраться из-за давки, видели, как внезапно исчезли приговоренные. Есть столб, у подножия горит хворост, а ни парня, ни рыжей бестии. Стало быть, существует колдовство, и наверняка ведьма рыжая с помощью заклинаний перебралась куда-то, заодно прихватив парня. А куда ему деваться, если связан? О, выходит, монахи и вправду ведьму-колдунью нашли и осудили. А казнить без малого не успели. По поверьям, ведьма теперь обозлится, начнет людям мстить! Ой, беда! Побежали по домам рассказывать о небывалом прежде. О грифонах, рвавших людей, об исчезновении ведьмы. Слухи по городу распространились быстро, со стремительностью ветра.

Уже через пару часов главный инквизитор Парижа был извещен о происшествии и сильно озадачился. В задумчивости инквизитор расхаживал по амвону храма Нотр-Дам-де-Пари, что в центре Парижа, на острове Сите. В храме полусумрак, он оступился на лестнице и упал, сломав шейку бедра. Травма тяжелая, характерная для людей пожилых. Но инквизитор решил, что это месть ведьмы, и был испуган. Выходит, ведьма владеет реальным колдовством!

Происшествие с ведьмой было на самом деле, в отличие от выдуманных еретиков. Они и придуманы были, чтобы запугать народ, заставить колеблющихся вернуться в лоно церкви. Католическая церковь и так понесла урон, когда многие перешли к протестантам-кальвинистам. И папа римский одобрил меры жестокие. Испуганные резней в Варфоломеевскую ночь, гугеноты, коих набралось более двухсот тысяч, бежали из Франции в Англию, Польшу, германские земли. Среди гугенотов было немало людей богатых, все состояние они успели вывезти.

Матвей, попав во двор аптеки Пеля, сразу успокоился, воспрянул духом. Не было ни инквизиторов, ни палачей рядом, а только знакомые стены аптечного двора. И воздух питерский, насыщенный морской солью и йодом, а не смрадный парижский, где нечистоты текли по мостовым. Там горожане мусор выбрасывали на улицы, в сточные канавы, да еще навоз от лошадей – все вместе это создавало отвратительное амбре. В Петербурге Петр I не зря создал множество каналов, по ним мусор и нечистоты уносились к Неве, а с ее водами – в Финский залив. И лошадей было меньше, потому как Петр обязал всех пользоваться лодками. Для русского человека это было непривычно, особенно торговым людям, потому что лодка к лавке подойти не может.

Девица, которую Матвей фактически спас от смерти, стала дергаться, пытаясь освободиться от пут. Ей удалось после некоторых усилий избавиться от веревок, да и то благодаря тому, что не было столба между ними. Веревки упали на брусчатку во дворе.

Матвей повернулся к девице. Лицо ее в синяках, левый глаз заплыл. На голове копна рыжих волос, кожа на лице в веснушках. И что же в ней от ведьмы-то нашли? Милое женское личико, маленькое солнышко. Глаза испуганные. Да и взрослый мужик испугался бы. Сначала обвинили непонятно в чем, судили, приговорили к смерти фактически за цвет волос. Потом побили камнями, успели поджечь. Кожа на коленях местами обожжена, красная, но волдырей не видно. И юбка подпалена, на ней две дыры размером с кулак. А еще видела, причем гораздо лучше, чем Матвей, терзающих людей грифонов. Зрелище жуткое, особенно для молодой девушки. Под конец еще и перенос в другое место и время. Она явно думала, что Матвей – колдун. Проделки с летающими львами, перенос в другой город – его колдовская работа. И если он колдун, то может превратить ее в жабу или камень. У Матвея было преимущество. Во-первых, он находился в родном городе, во-вторых, точно знал, что девушка не колдунья, как и он. Это все Пель с его цифрами, грифонами.

Девушка отошла от первоначального шока, спросила:

– Ты кто?

– Матвей, работаю тут.

И он ткнул в аптеку пальцем.

– Так ты не колдун?

– Как и ты не ведьма.

– Могу я попасть домой, к родителям?

– Читать-считать обучена?

– Нет, я из бедной семьи. Мама – белошвейка, отец работает конюхом у господина.

– На казни были?

– Не знаю, не видела, народу много было. Думаю, были.

Девушка заплакала. Матвей утешать не стал, пусть выплачется, станет легче. У него теперь забота: куда ее деть? И еще, сколько времени он отсутствовал? Наверняка Пель его уволил и взял на его место другого. Узнать бы, какой сейчас год, месяц и число. Из задней двери вышел Павел, работавший в аптеке фармацевтом. Он стоял за прилавком, обслуживал посетителей, а во двор выходил покурить трубочку. Со времен Петра курение не считалось чем-то предосудительным, хотя церковь не одобряла – бесовское занятие. Пель курить в аптеке запрещал. Потому, когда покупателей не было, Павел предавался пороку. Увидев Матвея, удивился:

– Ты что тут делаешь? Сегодня же воскресенье.

По воскресеньям днем в аптеке работали только фармацевты за прилавком, ибо приходили страждущие купить лекарства. Болезни не запретишь беспокоить в выходной.

Еще больше удивил Павла вопрос Матвея:

– А какое сегодня число?

– Двенадцатое сентября.

Неужели все то, что произошло с Матвеем, уложилось в одни сутки? Еще Павла заинтересовала девушка, вернее ее синяки и шишки. Неужто Матвей побил? А прикидывался смирным, скромным. Не зря говорят: в тихом омуте черти водятся. Надо же, тихоня со вторым дном!

Девушка, глядя на мирно беседующих мужчин, немного успокоилась. Павел выглядел добропорядочным мсье в чесучовом костюме. Глядя на лицо девушки, он подсказал:

– Матвей, ты бы сделал свинцовые примочки, быстрее заживет.

Девушку хоть немного надо было привести в порядок. Матвей завел ее в аптеку, умыл под рукомойником, к кровоподтекам приложил примочки, усадил на стул. Надо решать, причем срочно, что с ней делать. Просто выгнать на улицу – жестоко. Она ни языка не знает, ни города, у нее нет денег, чтобы покушать или снять каюту на корабле, идущем в Париж. Привести домой? Родители будут против. Она не жена, а неизвестно кто, судя по виду – попрошайка. Всех не накормить, не обогреть.

Вернуть ее в Париж в прежнее время можно, если произнести сочетание цифр. Но что ее ждет? Соседи знают, что ее признали ведьмой, приговорили к сожжению и она исчезла неведомым образом. И если появится вновь, то сразу донесут. Приговор уже был, и его приведут в исполнение. Как мог, Матвей постарался взвесить все эти доводы. Трудно, если не владеешь языком свободно, в полном словарном объеме.

– Тебя как звать?

– Мари.

Имя во Франции распространенное.

Но сначала надо было поесть. Когда он сыт, мозги работают лучше, вопреки поговорке «Сытое брюхо к учению глухо». Утром перед казнью не кормили, да и трое суток в камере аббатства еда была скудной.

Матвей достал небольшую заначку из тайника.

– Вставай, пойдем поедим…

Девушка засеменила рядом, держась за подол его куртки, – боялась отстать. И смотрела по сторонам – на людей, на кареты, на дома. Хорошо, что харчевня была через три дома от аптеки. Матвей заказал гречневую кашу, жареную на вертеле курицу и сыту медовую. Все принесли с пылу с жару. Однако он не учел, что в Европе гречневую кашу не знают, а позже будут выращивать гречиху на корм домашней птице. Но Матвей начал активно работать ложкой, голодная Мари осторожно попробовала – понравилось. Голод не тетка, пирожка не даст. Потому оба опустошили свои миски почти одновременно. Принялись за курицу. Матвей честно разрезал ее пополам. Обед проходил в молчании, очень уж хотелось есть обоим.

Когда от курицы остались только обглоданные косточки, Матвей не спеша отхлебнул сыту. Привычка у него была – еду в конце столования запивать чаем либо сытой. Глядя на него, Мари взяла кружку, понюхала, отхлебнула и постепенно выпила. Ничего, пусть привыкает к русской еде. Матвей задумался. Главная проблема – куда определить Мари? Ей где-то надо жить, есть, работать. А чтобы работать, надо хотя бы язык знать. И досада была оттого, что девушка с ним перенеслась и теперь забот полон рот будет, а с другой стороны – жалость и сочувствие. Если бы она сгорела, кому было бы лучше? И Матвея ждала бы жуткая участь. Назад закинуть – не вариант, убьют, тем более приговор уже есть.

Пока сидел, придумал сказку. Дескать, девушка прибыла в город на торговом судне, сошла посмотреть город, а судно ушло. Не очень убедительно, но лучше в голову ничего не приходило. И девушка, поняв, что Матвей не желает ей зла, смотрела на него с надеждой.

Все же решил идти домой. Еще одно место на лавке найдется, как и кусок хлеба. Сойдут синяки, душой окрепнет, язык выучит, работать пойдет. Морально отойти надо. На что Матвей парень, но суд и едва не состоявшаяся казнь и ему изрядно кровь попортили. Едва в живых остался! Другие за долгую жизнь через такие испытания не проходят.

Вопреки ожиданиям и опасениям, дома Мари встретили благожелательно. Мама Матвея сразу заохала:

– Ой, бедняжка! Это кто же тебя так побил?

Мама тут же распарила травы, наложила из них маску на лицо.

Папа хмыкнул:

– Она немая?

– Почему? Иноземка, из самого Парижу!

– Ладно, пущай оклемается. Она, случаем, не воровка?

– Пап, а чего у нас воровать?

– Это верно.

Так и прижилась Мари в квартире доходного дома. Называли ее по-русски – Марией. Она быстро изучала русский язык, особенно обиходные слова. Матвей учил ее по вечерам читать и считать. А то семнадцать лет – и безграмотная. Мари присмотрелась к труду мамы Матвея (она белошвейкой была), стала помогать. Мама помощницей была довольна. Но мыться, как русские, раз в неделю в бане, девушка не любила – не принято так было в Европе, хотя и считала она себя культурной и просвещенной. После неожиданного посещения Франции и германских земель пиетет Матвея перед Европой угас.

Кстати, когда Матвей в первый день после необычного вояжа пришел на службу в аптеку, Пель косился подозрительно, потом спросил:

– Ты где так ухитрился загореть? Вроде в пятницу и субботу я тебя видел бледнолицым.

– Родне помогал лодку смолить на Лисьем мысу.

Да, близ воды загар почему-то быстрее ложится. Пель успокоился.

Матвею на цифры на башне смотреть не хочется, через них едва живота не лишился. А через неделю снова становой пристав пожаловал.

– Опять жильцы соседних домов жалобы пишут. Якобы твари невиданные летают, шумят, крыльями хлопают, спать мешают. Дозволь, Василий Васильевич, здание осмотреть.

– Я сопровожу, – предложил Пель.

И чердак показал, и по всем комнатам провел, даже в подвал спускались. Да не видно никаких тварей! Пристав фуражку снял, лысину платком вытер. А Пель в фуражку ассигнацию ловко сунул. Пристав сделал вид, что денежку не видел, фуражку надел.

– Ты вот что, Василий Васильевич! Даже если и есть у тебя какие-нибудь твари, сделай их невидимыми, что ли! Я в рапорте напишу, что дом с пристрастием осмотрен и не найдено ничего предосудительного.

Пристав ушел. Пель перевел дух. Пристав был человеком разумным, понимал, что никаких грифонов в природе не существует, но отреагировать на жалобу обязан – положено так.

Месяца два прошло с благополучного спасения и возвращения Матвея и Мари. Уже успокоились оба. У Мари зажили все ссадины и синяки, она оказалась вполне красивой девушкой. В один из дней, подходя к двери квартиры, Матвей услышал звонкий, заливистый, как колокольчик, смех. Вошел, в квартире только мама и девушка.

– Кто смеялся?

– Я, – потупилась Мари.

Матвей в первый раз слышал ее смех. Видимо, отпустили страшные воспоминания, забылся весь пережитый ужас. И такую симпатягу хотели сжечь? Не потому ли в Европе с трудом найдешь красавицу, что погубили всех? Эх, мужики, не смогли защитить своих женщин!

Однако Матвей предостерег Мари:

– На людях либо не крестись и посещай католический храм, на Невском проспекте есть. Либо в православие переходи.

Мари вытянула из-за выреза платья медную цепочку, а на ней крестика нет.

– Не верю я больше ни в какую религию. Был бы Господь, он не дозволил бы казнить невиновных. И не заставляй, а то уйду!

Матвей и сам сомневался в существовании Бога. Если он есть, то почему допускает жестокости, причем со стороны церкви? Однако крест не снимал и иногда службы посещал, но уже безо всякого рвения, и пожертвований, как раньше, не делал. Конечно, не купец он и пожертвования были скромные (копейка, две), но заработанные, оторванные от насущных нужд – рубаху купить либо починить туфли. Родителям о своих сомнениях не говорил, ибо истинно верующие были, посещали все службы, блюли посты.

Было интересно поговорить с Мари, она уже разговорный язык освоила. А подружек у нее не было. Днем шила с матерью Матвея, а вечером помогала дома по хозяйству. Может быть, она и выходила бы прогуляться, но первое время не знала языка, стеснялась, а как освоила, оказалось, общаться с Матвеем интересно. С подружками в Париже все разговоры были о нарядах да выгодном женихе. А выше головы не прыгнешь. Если родилась простолюдинкой, за дворянина замуж не получится выйти, не ровня, да и просто за богатого. Обычно родители подбирали пару из ровни. Богатство ведь преумножения требует, деньги к деньгам идут.

А с Матвеем по воскресеньям они по городу ходили. Петербург оказался куда красивее и чище Парижа. Здесь никто мусор из окон не выбрасывал и помои под ноги не выливал. По проспектам дамы и господа в нарядах ходят. Мари фасоны старалась запомнить. И по торговым лавкам город Парижу не уступал. Имея деньги, купить можно было все. Правда, на дворцы дворянские посмотреть только снаружи можно, а во двор заглянуть, ежели ворота для выезда кареты открывались. По родителям девушка скучала, но с каждым месяцем все меньше. Не прокляли ли они ее, когда Мари ведьмой объявили?

Видимо, вкусил Матвей запретный плод, через некоторое время его снова во двор тянуть стало. Выйдет в перерыв или после работы, постоит, посмотрит на цифры, но опасается читать, тем более вслух произносить. Зато, после размышлений, понял предназначение грифонов – выручать хозяина в трудных, угрожающих жизни ситуациях. Если Пель их прятал, они были полезны и неоднократно. И Пеля они не трогали, Матвей сам видел, как хозяин аптеки пропадал за потайной дверцей всю ночь. Матвей знал, на что способны грифоны. Сильный противник, мощный и злобный, и единственная защита от него у воина – лук, если успеет воспользоваться.

Запретное привлекательно. Матвей пробыл во Франции недолго, однако опыт приобрел бесценный. Самому показалось, что стал старше на несколько лет, хотя внешне не изменился, не возмужал. Вновь хотелось попробовать перенестись в другое время, но побаивался. Вдруг снова Франция и позорный столб с погребальным костром? Хотелось жить, хотелось впечатлений. Он ведь даже еще не целовался ни с одной девушкой, а некоторые его сверстники уже были женаты. Правда, батенька не советовал торопиться с женитьбой.

– На ноги встать надо, ремеслом достойно овладеть, чтобы достаток иметь и семью содержать.

Это Матвей и сам понимал. После Парижа он как-то быстро повзрослел. И на работе теперь приглядывался к Пелю, особенно когда вместе работали в подвале. Какими реактивами пользуется аптекарь, лекарства ли создает или нечто непонятное? А еще стал почитывать книги из библиотеки Пеля. Конечно, без спроса хозяина. Уедет Пель на день к поставщикам, Матвей сразу за книгу. Но не про путешествия читал, хотя они интересные, не стихи, не любовные романы (считал их пустыми), а про алхимию. Коли у Пеля получилось создать философский камень, то процесс необходимо изучить. Напрямую у Пеля спросить невозможно. Не ответит, потому как это секрет, доступный немногим. А во-вторых, выгонит с работы. Не конкуренцию хозяину хотел составить Матвей, а методом овладеть, чтобы немного разбогатеть. Сам убедился, что деньги позволяют решать многие нужды. А то, что в результате алхимии получается золото, а не ассигнации, так это даже хорошо. Золото в любой стране хождение имеет. Да ему много и не надо: дом купить, обстановку, одежу справить, а там и аптеку прикупить. Деньги или золото, сколько бы их ни было, когда-нибудь заканчиваются.

Да вот беда, в книгах полезных сведений мало, а если и есть, так на латыни. Пелю хорошо, он изучал латынь, для докторов и провизоров это профессиональный язык. Потому, повозившись с книгами, засел за словарь латинского языка. Вообще-то, многие европейские языки в своей основе имеют латынь, а итальянский в большей степени. И ненавистная с недавних пор католическая церковь и Ватикан имеют государственным языком латинский. В других странах это язык мертвый, в чистом виде не используется.

Благодаря хорошей памяти Матвей слова выучил быстро, за полгода. Труднее было освоить разговорную речь, склонения и спряжения, когда учителя нет. В один из дней Матвей так увлекся, что не заметил, как в комнату вошел Пель. Подойдя ближе, он заглянул в книгу и спросил:

– Зачем тебе латынь?

Матвей от неожиданности подскочил на месте, но нашелся быстро:

– Хочу выучиться на фармацевта или провизора. А в первую очередь научиться рецепты читать.

– Хм, похвально, не знал. Есть ли трудности?

Матвей перечислил. Пель достал с полки другую книгу.

– По словарю писать или говорить не научишься. Держи учебник, дозволяю домой брать, но не потеряй, книга редкая и ценная.

Да, книга и в самом деле оказалась полезной. Написана простым языком, доступно и ясно. Выучил едва не наизусть. Трудов много, зато как приятно, что практически сам, без учителей, выучил язык! Наверное, судьба существует и где-то свыше предопределено, что произойдет. Ибо язык этот пригодился вскоре.

В один из дней после работы Матвей вышел во двор аптеки, намереваясь пойти домой. В последнее время на работе, как раньше, он не задерживался, не оставался на ночь. Во дворе посмотрел наверх, на вентиляционную трубу. Показалось, что краска на некоторых цифрах потускнела от непогоды либо осыпалась. Еще бы, сколько лет прошло, как Пель их нанес! И вон, на второй комбинации снизу, плохо видно – шесть или восемь? Не поленился, сходил в свой крохотный кабинет, из потайного места достал сложенный вчетверо лист бумаги. С ним вышел во двор, стал сличать с записью. Да нет, конечно же, шестерка! И прошептал позицию. Спохватился, но слово не воробей, вылетело – не поймаешь. Закружило! Первое, что ощутил, – тепло, даже жарко. В Петербурге такого не бывает даже в летние месяцы.

Открыл глаза. Ёшкин кот! Опять попал в передрягу. Стоит он на грунтовой дороге, справа на пологих холмах деревья, но не дикие, рядками стоят. Стало быть, сад кем-то посаженный, потому владелец есть и лучше не заходить. Слева небольшой луг, за ним море. Вот моря бы ему не хотелось, не самые приятные воспоминания с ним связаны. По дороге впереди, аршин за двести, человек идет, удаляется от Матвея. И человек пожилой, поскольку опирается на клюку. Матвей почти побежал. Надо догнать, выяснить, куда он попал. Вернуться или остаться здесь на какое-то время? В руке так сложенный лист бумаги и остался. Матвей бережно его в карман убрал. Потом снова достал, постарался запомнить комбинацию цифр и вернул в карман. Припустил по дороге быстрее, а мужчина впереди споткнулся и упал. На Руси уважение к старшим всегда в приоритете было. Надо помочь подняться, а то и до дома довести.

Старик пытался подняться, но не получалось. Одет он был в коричневый балахон, на голове берет. На одежде мелкие дырочки, какие бывают от попадания капель кислоты. А еще от него пахло, как от Пеля, химикатами. Неужели аптекарь? Но сейчас главное – помочь ему подняться. Матвей ухватил мужчину под локоть, помог встать. Потом поднял с пыльной дороги клюку, дал незнакомцу в руку. Тот подслеповато прищурился:

– Это ты, Гвидо?

– Ошибаетесь, почтенный. Меня звать Матвей, и мы не знакомы.

– Хм, как одного из апостолов. Ты не из монахов ли?

– О нет. По правде говоря, я их не люблю.

Распространяться о причине Матвей не стал. Еще неизвестно, кто этот старец. Вдруг ярый фанатик из верующих?

– В этом мы схожи, юноша. У вас классический латинский, сейчас на нем говорят и пишут только служители церкви. Вы не итальянец и не грек.

– Да, я из северной страны, Московии.

– Слышал о такой. Вы не поможете мне добраться до дома?

– Со всем почтением.

Занятный дед, умный. И по речи видно, и про апостолов, и про Московию знает, что случается не у всех. Торопиться было некуда, Матвею хотелось понять, в какую местность и страну он попал, в какие годы. Идти пришлось не меньше версты. Матвей посочувствовал старику. Ему бы перемещаться в повозке с мулом или осликом. С лошадью может и не управиться.

Не спеша наконец дошли. Перед ними хороший каменный дом в два этажа за каменным забором. На стук в калитку вышел слуга, тоже преклонных лет.

– Ну что же вы, граф! Как можно уходить так далеко в одиночку? На худой конец взяли бы одного из…

Слуга замолчал, бросил на Матвея взгляд. Не хотелось ему говорить о каком-то неизвестном Матвею человеке.

– Алонсо, собери на стол. Мне хочется побеседовать с юношей, если он не против.

– Не против.

Матвей в первый раз видел графа так близко. Он и понятие имел смутное, кто главнее – маркиз, барон, князь или граф. Во дворе стояла беседка, увитая плющом. Рядом журчал небольшой фонтан, давая ощущение прохлады. Сели за стол на удобные деревянные кресла с резными спинками. Насколько помнил Матвей, в Париже были в ходу табуретки, а стулья – у людей зажиточных, кресла он видел два раза у инквизиторов, будь они неладны!

Алонсо быстро принес виноград, финики, еще какие-то невиданные доселе фрукты. Затем кувшин с вином, бокалы венецианского стекла зеленоватого цвета. Стекло в те времена было редкостью, стоило дорого.

– Расскажи мне о себе, Матвей.

Что имя не забыл, уже хорошо, в таком почтенном возрасте провалы в памяти – привычное дело.

– Я говорил, что проживаю в Московии. Служил помощником провизора. Путешествовал с хозяином по делам, но корабль наш потерпел крушение. Меня спасли рыбаки. Жив ли хозяин, где он – мне неведомо.

– Так вот почему тебе известна латынь! – догадался старец. – И что же ты планируешь?

– Даже не знаю. Денег нет, как и жилья, знакомых.

Граф переглянулся со слугой, стоявшим подле стола.

– Не хочешь ли послужить у меня, Матвей? Работа тебе привычная, с разными веществами. Место в доме и еда найдется, как и жалованье. Скажем, два цехина в месяц.

Много это или мало, неизвестно. Но таким предложением пренебрегать не стоит. По виду хозяин не злоумышленник. Да и что у Матвея можно взять, когда в кармане только листок бумаги?

– Согласен, – выдохнул Матвей.

– Вот и славно. Алонсо, плесни нам вина.

Выпили за совместную работу. Вино оказалось превосходным. Потом граф стал расспрашивать Матвея, учинил нечто вроде устного экзамена. Спрашивал, какие кислоты, металлы он знает. Матвей отвечал подробно. Граф внимательно слушал, кивал. Услышанным остался доволен. Матвей – именно тот, за кого себя выдает, не самозванец.