Текст книги "Пути русской любви. Часть III – Разорванный век"

VII

Все возрасты покорны. Вернуть прошлое. Ошалелая любовь. Долгая напасть. Кто виноват? Суть вещей. Счастливый брак. Хаос прекрасного мира. Непрощение и всепрощение. Самая грустная потеря. Двух душ таинственные распри

Может показаться невероятным, но в повести Нагибина, основанной на событиях личной жизни, угадываются занимательные параллели сюжетных ходов, драматических сцен, решаемых главным персонажем задач по «улещиванию» объекта любви с комбинационной игрой набоковского художественного воображения силами любви и страсти в «Лолите». Описывая «удар страстного узнавания», Набоков подчеркивает его мгновенность: «вакуум моей души успел всосать каждую деталь ее яркой красоты», – а о красоте самой Лолиты сообщается не описательно, а как действие ее волшебной пленяющей силы: «мои колени были как отражение коленей в ряби воды, а губы – как песок».

У Нагибина при первой встрече будущий зять видит «явление природы, избравшее образ женщины, принадлежавшее другой системе мироздания», источавшее «золотой свет, творя вокруг себя некое сияние, которое было ее особой, не изолирующей, но отделяющей от окружающего средой». Он «сразу начал внутренне защищаться от нее» и «с трудом удержался на ногах»: «Меня шатало, земля оскальзывалась подо мной. Порой мне кажется, что я в первое же мгновение проведал всю муку, тоску, неурядицу, весь дивный ужас, который она внесет в мою жизнь». То, что дальше добавляет Нагибин в описание «золотой тещи», вполне приложимо к набоковской нимфетке, если мысленно перенести ее «гибельное очарование» в зрелую женщину:

…случались мгновения, когда ее могучее женское начало обретало мощь стихии: оно полыхало из глаз ведьминским огнем, тугие волны прокатывались под кожей, а дыхание опаляло сухим жаром… Наружу рвалось что-то животное, заражая окружающее порнографическим безобразием. Рушилась мораль, мужчины теряли рассудок и совершали поступки, которых потом мучительно стыдились, не понимая, как могли они так пасть.

Как и набоковский Гумберт Гумберт, нагибинский зять-писатель ищет избавления от «рока» первой и единственной любви, спасения от «навечно сросшейся» с ним боли. Несмотря на фригидность первой жены, он только с ней однажды ощутил, как «любовь участвует в физической близости», и теперь ему представляется, что то же самое может повториться с идеально женственной тещей, овладение которой позволит «вернуть прошлое», возродить к жизни изнывающее чувство полноценной любви. Он ищет и находит «трещинки» в «недоступной матроне», добивается «дружеского согласия» на любовные игры, в которых «она сознательно не допускала завершения», а единственный случайный «вход в райские врата» обратила в освободительную битву. Когда же на даче она пришла «без условий и соглашений», и «неспешными движениями – начиналась наша вечность, которую надо пить спокойными, глубокими глотками», все «озарилось ослепительным светом мощных фар» – «голые и беспомощные, мы выставлены на всеобщее обозрение и позорище».

Юрий Маркович Нагибин (1920‒1994)

Конец истории словно записан на кинематографическую пленку: она выскакивает из комнаты, возвращается и, «мелко хихикая», протягивает для защиты дамский браунинг, на лестнице слышатся тяжелые шаги, надевать штаны нет времени, он прыгает с балкона на ближайшую ветку сосны, бежит от собаки к забору и перелетает через него. В те же мгновения у него складывается весь пазл мучительных отношений с тещей: он понимает, что ему доступна лишь ее страстная натура, а «ошалелая» любовь навеки отдана мужу – красному директору с «крутым нравом и ярким характером», сталинскому любимцу, «бздиле, рыгале и хаму», смерть как далеко зашедшему в «незаконной связи» с «утонченной интеллигенткой из Моссовета», «немолодой, неуклюжей чиновницей».

А что же случилось с той первой любовью, неистребимую тоску по которой Нагибин стремился изгнать новой любовью? Об этом он написал свой последний роман, где на пороге семидесятипятилетия, трепетно опекаемый своей пятой женой, с которой «излечил душу», постарался подвести «окончательные итоги долгой напасти» и, вычитав готовую к печати книгу, поставил «последнюю в жизни точку».

В названии этой откровенной, как на духу, с интимными подробностями истории любви используются имена героев из античного романа «Дафнис и Хлоя», которые, влюбившись подростками, пронесли свою любовь через невероятные испытания. Но Нагибин также настаивал на плохо сочетаемом добавлении: «эпохи культа личности, волюнтаризма и застоя», подчеркивая особое влияние на свою с Дашей2626
  Под этим именем в романе представлена Мария Асмус, дочь Ирины Сергеевны Асмус, любившей поэзию Бориса Пастернака, в кругу друзей которой он познакомился с Зинаидой Нейгауз.


[Закрыть] беззащитную любовь суровых условий существования в стране победившего социализма, корежащих людские судьбы, неуютных даже для простого человеческого счастья.

Эта сильная, глубокая любовь не удалась. И все же она чудесна – своим началом, свалившимся с курортного неба на восемнадцатилетнего худого юношу, «смиренно признавшего ничтожность и несостоятельность своей жалкой личности рядом с ней», и на «такую красивую, величественную, взрослую, недоступную» двадцатилетнюю девушку, «невесту известного поэта», а также своей удивительной живучестью, несмотря на смертельные раны взаимных измен и предательств, губительное вмешательство Дашиной матери, разрушение связей и смыслов в хаосе войны, уколы сословной неполноценности, ядовитые искушения карьерных взлетов.

Вглядываясь в историю своей первой любви, Нагибин старается понять, почему она так долго не отпускала его, и определить виновника ее краха. Поначалу у читателя складывается впечатление, что главным источником несчастий влюбленной пары выступает мать Даши, которая боится за судьбу дочери и стремится устроить ее жизнь понадежнее и в пределах своего культурного круга, подчинив своему «уму, вкусу, оценкам, манерам». Отношение «гадливости и отвращения» к возникшему, как черт из табакерки, возлюбленному дочери, она «пронесла, ничуть не смягчившись, сквозь годы и годы». Затем возникает подозрение, что чрезмерная зависимость от мнения матери – зачастую лишь предлог для собственных Дашиных капризов и увлечений, знающей, что «может заставить меня поверить во что угодно».

По-настоящему ей хотелось приключений, секретов, жгучих волнений, даже обмана любимой, но чересчур самовластной матери. То было естественной принадлежностью молодой жизни, которую необходимо прожить, самой прожить, а не быть присутствующей в конце стола на пиру небожителей.

В конце исповеди любви автор задает и себе главный вопрос: мог бы он совершить подвиг и «сохранить до конца верность своей прекрасной даме»? Увы! Такое возможно только в книгах – в писательском воображении или «из бесплодных образов полусна», а не «из дневного материала». Нагибин хочет оправдаться лишь за одно недостойное действо – «литературную войну» с Дашей, когда он позволял себе изображать похожих на нее персонажей, но с гадкими вкраплениями, например: стареющая женщина в «меховой шубке, вывернутой на третью сторону». Точнее, эта «позорная война с Дашей имеет не оправдание, а объяснение», он был уверен, что «стал защищать то человечье, невостребованное и неизрасходованное, что еще оставалось во мне».

И все же Нагибин отдает себе отчет в том, что был «сбит со своего пути». Он вспоминает, как мог «посреди фронтового бардака оставаться верен далекой жене», и признает, что «тогда я был настоящим, а тот, кем я стал, мне чужд, порой до омерзения». Осмелимся предположить, что любовь к Даше не отпускала его, потому что была крепкой, хотя и истончающейся линией связи с каким-то подлинным, являющимся в этой любви образом себя, невоплощение которого переживается как невосполнимая потеря самого драгоценного в жизни. В рассказе о «последней любви» семидесятидвухлетнего Гёте к семнадцатилетней Ульрике фон Леветцов, которая все же ему отказала и решила никогда не вступать в брак, Нагибин говорит о пленительности «вечно женственного», которое «обладает бессознательной способностью проникать в скрытую суть вещей и явлений, перед его интуитивной силой пасует просвещенный, систематический ум мужчины». Вероятно, Дашина «глубокая женственность» и любовь позволяли Нагибину, как неожиданный подарок или как обретаемое в мучениях, открывать свои лучшие качества, разбирать те «внутренние письмена», о которых говорил Розанов.

Перед тем как в 1968 году Нагибин обрел себя в любви к «остропритягательной» молодой женщине из Ленинграда, переводчице Алле Григорьевой, с которой вскоре вступил в счастливый брак и «прожил последние тридцать лет жизни – самых важных и лучших», его на восемь лет захватил хаос сказочно-прекрасного мира, во все явления которого «воплотилась» она – Белла Ахмадулина, талантливая поэтесса, давшая ему познать счастье «в умалении себя перед любимой». Это было время, когда поколение орлят-шестидесятников, женской иконой которых в свои двадцать с небольшим лет стала Белла Ахмадулина, наперегонки срывало все доступные молодым дарованиям плоды свободы, открывшейся в уставшем от репрессий, но все еще крепко сомкнутом советским строем обществе. Покорение высот искусства, лучи славы, народная любовь, ощущение избранности перетекали в беззаботный и безграничный праздник личной жизни с вечеринками, увеселительными напитками и быстрыми любовями.

Нагибин снова был пленен «вечно-женственным», которое в образе Беллы было столь чудесным, что «похорошели, облагородились мои низкопробные знакомые» – «люди сбрасывали грехи, будто омылись в купели, и выходили обновленными, свежими, с ясной чистотой в глазах». Но что-то было испорчено «в том прекрасном, совершенном аппарате, что так щедро, легко и гордо тянул ее в высоту». В «Дневнике» он записал то, что, возможно, говорил ей в глаза, поскольку они «любили с таким доверием и близостью, словно родили друг друга, с ревностью, ненавистью, с боем, с чудовищными оскорблениями и обвинениями, с примирением, лучше которого ничего нет, с непрощением и всепрощением»: «…ты слишком много пьешь и куришь до одури, ты лишена каких бы то ни было сдерживающих начал и не знаешь, что значит добровольно наложить на себя запрет, ты мало читаешь и совсем не умеешь работать, ты вызывающе беспечна в своих делах, надменна, физически нестыдлива, распущена в словах и жестах».

Изабелла (Белла) Ахатовна Ахмадулина (1937 – 2010)

И снова ему мучительно хотелось найти хоть какую-нибудь зацепку, опору своих полусонных миротворческих фантазий «в кратере вулканической помойки, способной в любое мгновение излиться лавой крови и дерьма»:

А что если она и впрямь душевнобольная? Ну и пусть живет рядом: больная, сумасшедшая, гниющая заживо. В редкие моменты ее просветления я все-таки буду счастливей, чем в светлой, трезвой, распрекрасной жизни с другой женщиной. Если сходятся люди, которые любят друг друга, то у них всё должно быть на жизнь и смерть, и нет такой вещи, которой нельзя было бы простить.

Только в этот «переломный год» Нагибин «впервые сам почувствовал, что мой характер изменился. Я стал куда злее, суше, тверже, мстительнее. Во мне убавилось доброты, щедрости, умения прощать». Он «потерял в жизненной борьбе доброту, мягкость души. Это самая грустная потеря из всех потерь». И Белла «рухнула, завершив наш восьмилетний союз криками: „Паршивая советская сволочь!“» То, что она на самом деле думала в это время, прозвучало в стихах:

 
Прощай! Прощай! Со лба сотру
воспоминанье: нежный, влажный
сад, углубленный в красоту,
словно в занятье службой важной.
 
 
Прощай! Всё минет: сад и дом,
двух душ таинственные распри
и медленный любовный вздох
той жимолости у террасы.
…
Прощай! Мы, стало быть, – из них,
кто губит души книг и леса.
Претерпим гибель нас двоих
без жалости и интереса.
 

Быть может, что-то в Нагибине действительно погибло, если только человеческие души способны умирать частями. Сам же он чувствовал лишь, как «во мне угасли низкие страсти затянувшейся молодости», и, «уже не отягощенный ими, каждый божий день, каждый божий час жил своей любовью2727
  Предоставив читателю определять значение этой записи в «Дневнике», добавим, что у Нагибина испортились отношения с мамой и отчимом. «Счастье могло быть в моей жизни с Аллой, но всё изгадили мама и Я. С. <…> Как бы то ни было, а думаю я о них очень редко и без всякой теплоты, особенно о Я. С. Слишком много было в них дури, злобы, слепоты, себялюбия, жестокости и даже фальши».


[Закрыть]».

Завершая с Нагибиным и его обнаженной историей любящей души обзор путей русской любви в советскую эпоху, попробуем выделить если не какие-то их общие колеи, то яркие образцы преодоления извечных трудных вопросов любви, указания на заведомо беспросветные тупики и ориентиры ее идеального воплощения.

Во-первых, можно обратить внимание на то, с каким упорством представители русской культуры искали пути сбережения первой любви. Существуют два разорванных во времени, но связанных тонкими, еле уловимыми нитями периода глубокого переживания нежных чувств: незабываемая первая страстная любовь в ранней молодости и ровное душевное тепло семейного счастья в зрелом возрасте. Между ними – поиск путем проб и ошибок своей настоящей любви. При этом в зрелую любовь, если она не вполне состоялась, могут порой сокрушительно вторгаться безоглядные увлечения все еще юного сердца (Горький, Бунин, А. Н. Толстой, Пастернак). В отличие от древнегреческих мудрецов, которые были счастливы избавлению от возможности наслаждаться любовными утехами с женщинами2828
  Уже пожилой, Софокл говорил, что он «с величайшей радостью ушел от этого, как уходят от яростного и лютого повелителя».


[Закрыть], писатели советской эпохи до последнего старались быть открытыми к благодатным милостям Эроса.

В этот довольно общий человеческий паттерн ими был привнесен феномен русской души и протестированы удивительные явления, связанные с трансформацией первой любви в зрелую. Каким-то чудом и не без жестокой внутренней борьбы трепетная настоящая любовь может устоять, расцвести и согревать долгие годы неразлучной пары (Набоков), или она реинкарнируется в начатой заново второй жизни, сплетенной из радостей «душевного пыла», благородной мудрости и освобожденной от мучений роковых ошибок совести (Булгаков, Нагибин).

Во-вторых, подводя под разнообразный индивидуальный опыт любви философские обобщения, основываясь на классификации известного Писателя, представленной в первой части этой книги, можно заключить, что на русской почве в подавляющем большинстве произрастает эгоцентрический вид настоящей любви, когда она выступает средством «к самоусовершенствованию личности и ее духовному росту». Природа и качества такой любви занимали умы Сократа, Аристотеля, Бердяева. Следы же симбиотического вида любви, когда создается «новая общность», и «я» превращается в «мы», обнаруживаются в единичных случаях и выступают итогом преображения личности в любви и развития ее лучших качеств.

Недаром сторонник слияния любящих душ философ-идеалист Владимир Соловьев признавал, что создать все требуемые для настоящей любви условия практически невозможно, именно это «приводит любовь ко всегдашнему крушению и заставляет признавать ее иллюзией». Не говоря уже о заманчивой ловушке древнего мифа о разделенном андрогине и чудесном соединении любовью ищущих друг друга половинок, рассказанного древнегреческим сочинителем комедий Аристофаном на симпозиуме по восхвалению бога Эроса.

В-третьих, настоящая любовь по-русски в том или ином виде связана с аристократизмом – наследуемыми или обретенными, но в любом случае неуклонно являемыми благородными качествами. В те же моменты, когда уже сложившаяся или еще выстраиваемая цельность натуры, ее внутренние императивы и идеалы подвергаются испытаниям любовной страсти, стрессовых факторов супружеской жизни или бытовых неурядиц, выбор делается в пользу ценностей личного достоинства2929
  В рассказе «У Крестовского перевоза» Нагибин, возможно, примеряя на себя, показывает мучительные терзания Дельвига, догадывающегося об изменах своей любимой жены и чувствующего, что его осуждает за слабость в защите чести лучший друг – Пушкин, сам уже обрученный с Натальей Гончаровой. И все же вместо «надо драться» он говорит, как бы обращаясь к жене: «Ты можешь сделать еще много дурного, можешь убить меня, но не унизить».


[Закрыть], умаление которого заведомо приводит и к утрате самоуважения, и к угасанию любви. Любовь в просторах России с XVIII века питалась лучшими образцами и достижениями элитарной культуры – высшего света, дворянства, образованного класса, деятелей искусства – в потоке с ее верхних этажей на нижние.

Возможно, и эту особенность русской жизни имел в виду философ, лингвист, историк князь С. Н. Трубецкой, выделяя «две обязательные части» здания всякой культуры, «две стороны: одна, обращенная к конкретному народному этнографическому фундаменту, другая, обращенная к вершинам духовной и умственной жизни». Ценности верхнего уровня всегда носят «отпечаток индивидуального творчества», они «сравнительно сложнее и менее элементарны, чем ценности нижнего запаса». Поэтому с истреблением дворянского сословия, а затем вымыванием советской интеллигенции, поддерживающей традиции верхнего уровня дореволюционной культуры, отношения любви стали упрощаться, обедняться и зачастую примитивизироваться.

Конечно, нельзя все списать на уничтожение верхнего слоя культуры, свойственного российской истории и некоторым другим попавшим в западню коммунизма странам. В наши дни общество предоставляет широкую свободу индивидуального выбора3030
  Вместе с тем вопросы гендерной идентичности, расширения прав сексуальных меньшинств или сохранения традиционных семейных ценностей нередко становятся ареной столкновения групповых интересов и выносятся на передний край политической борьбы.


[Закрыть] в обустройстве личной жизни, включая возможность изучения и следования лучшим образцам культуры любви. Однако эта, по сути, формальная и внешняя свобода не означает избавления от сложностей человеческого существования и трудных вопросов, связанных с внутренним миром индивида, пониманием себя и самореализацией. Более того, вопрос идентичности личности, освобожденной от ролей, предписываемых ее положением в традиционном обществе, не получив в трудах мыслителей XX века развернутого решения на пути обретения индивидуальной аутентичности, в эпоху информационных технологий усложняется заботой о своем виртуальном профиле – цифровом двойнике в социальных сетях.

VIII

Современный субъект. Развилка любви. Единые принципы морали. Завершенный человек. Тайна истинной любви. Уроки исповеди. Лекарство от любви. Любовь, знай свое место. Эпоха субъектности. Родом из Ничто. Смещение объекта любви

Главным действующим лицом современного цивилизованного мира выступает индивид, освобожденный от любых навязываемых ценностей, обеспеченный гарантированными жизненными ресурсами, вольный определять собственные моральные нормы и принимать судьбоносные решения, исходя из внутренних критериев и убеждений. Такой индивид может либо стать субъектом и активно использовать все возможности свободы для достижения своих сокровенных целей, либо, минимизировав траты жизненной энергии на работу разума и усилия воли, следовать медийным шаблонам любви, успеха, комфорта – то есть призрачного счастья. Поэтому вопрос о настоящей (подлинной, совершенной) любви неразрывно связан с направлением и степенью развития самого субъекта, включая способность поддерживать в себе стремление к переживанию возвышенных чувств и воплощению своих идеалов.

Здесь как раз и наметилась все более выраженная принципиальная развилка любви. Согласно преобладающей точке зрения любовь выступает одной из важнейших составляющих благополучной жизни и обретения человеческого счастья. Другая позиция заключается в том, что любовь исключается из жизненно важных базовых ценностей настоящего субъекта. Первые стремятся к любви, пытаются раскрыть ее тайны, обращаются к знаниям, накопленным в философских трактатах, в произведениях литературного творчества, в опыте мудрецов, в результатах научных исследований человеческих душ и даже предлагают новые, фундаментальные концепции любви. Вторые объявляют любовь пережитком прошлого, иллюзией, навязанной удушающей потребностью, ограничивающей современного человека, занимающегося саморазвитием. Давайте познакомимся поближе с некоторыми яркими представителями этих расходящихся линий, идеи которых, возможно, и предвосхищают будущие паттерны отношений любви.

В 2015 году на проходящем под председательством России саммите БРИКС выступил чилийский философ Дарио Салас Соммер, предложивший положить в основу развития мира соблюдение моральных норм, обоснование которых он изложил в опубликованной в 1998 году книге «Мораль XXI века». Эта книга переведена на русский и другие языки, а после саммита была включена в университетские пособия по философии. Соммер получил российский орден и с высокой трибуны услышал слова солидарности о необходимости строить отношения в мире «на качественно иной основе» – «на единых принципах морали».

Дарио Салас Соммер (1935‒2018)

Идеи Соммера находятся в русле так называемого морального универсализма, при этом основываются не на той или иной религиозной вере или идеологии, а на законах «физики морали», заложенных в памяти Природы. Эти законы вытекают из семи принципов организации Вселенной, изложенных в учении Гермеса Трисмегиста – автора древних трактатов, относящихся, согласно легендам, к временам пророка Моисея.

Утверждается, что моральные ценности обычного человека неустойчивы, подвергаются манипуляциям и ограничены низким уровнем развития его сознания. Доступ к абсолютным ценностям возможен при условии достижения человеком «состояния высшего сознания». «Если бы большая часть человечества достигла вершин эволюции сознания, то закончились бы насилие, войны, преступность и терроризм… Между супругами воцарилось бы полное взаимопонимание, и семья стала бы образцом морали… Признанными лидерами стали бы люди с наивысшим уровнем сознания, который можно было бы измерять научным путем при помощи специальных приборов». Отметим вызывающую настороженность идею о научных приборах, измеряющих уровень сознания, и приглядимся к интересующим нас «образцовым» отношениям любви3131
  Идея использования аппаратов и технологий для снятия напряжений в половой сфере, а также создания «бесценных моментов ощущения общности с космосом и дружбы высшего смысла», иронически описанная известным советским писателем Андреем Платоновым в памфлете «Антисексус», освещается в нашей книге «Атлас любви».


[Закрыть]. В книге «Мораль XXI века» приводятся двадцать три отличительные черты «завершенного человека». Такой достигший «полной эволюции» человек, например, удерживает свое сознание на «высоком уровне бодрствования», «имеет развитое и зрелое „я“», «знает, что такое истинная любовь, и умеет любить». По мнению автора, «то, что люди привыкли считать любовью, представляет собой суррогат, имитацию истинного чувства… Истинная любовь – это наука, и ей нельзя научиться механически, ее необходимо открыть, находясь в состоянии высшего сознания и достигнув полной зрелости „я“».

Понять истинную природу любви, по представлению Соммера, изложенному в книге «Наука о любви» (1982), можно лишь отталкиваясь от знания того, «что такое фальшивая любовь», порождаемая «сатанинским началом в любовном поведении человека». Под этой рубрикой он собирает самые разнообразные формы «отклонений от природных законов» любви: нарциссизм и вампиризм, Эдипов комплекс и симбиоз, садомазохизм и мачизм, ложный романтизм и фригидность души. Тайна же истинной любви, раскрываемая на основе герметической философии, состоит в том, что она представляет собой «особую магнитную энергию, действующую в человеке», которая проявляется разными качествами на пяти уровнях от сексуального до духовного. Как можно догадаться, «на пятом уровне находятся высокоразвитые герметические пары, достигшие совершенства в духовном общении и общении в целом».

Увы, все это в том или ином виде можно встретить у многих не отличающихся строгостью критического мышления исследователей отношений любви. Однако высокие участники саммита БРИКС вряд ли бы выразили солидарность, если бы углубились в принципы истинной любви высокоморального человека и услышали о других аспектах «тайны счастья в любви». Согласно Соммеру, «существует трансцендентальное различие между девственницей и женщиной», состоящее в том, что «девственница фактически не имеет собственной души, она получает ее от первого мужчины» и затем пополняется «психосексуальными вибрационными эманациями, полученными от всех представителей мужского пола», которые, правда, «она способна принять или отвергнуть… в зависимости от степени ее внутренней эволюции». Они бы также узнали, как действие магнетизма объясняет происхождение «невидимых демонов-вампиров, которые совокупляются со своими жертвами во время сна», и – в случае другой крайности – создание герметической парой «невидимых детей, которые действительно равны богам». Удивительно, что стране с признанными в мире высочайшими достижениями культуры случилось в XXI веке продвигать идеи чилийского философа (несомненно, движимого добрыми намерениями, справедливо обличающего пороки современного человечества и взывающего к общеизвестным добродетелям), не прошедшие даже фильтра на суеверие и псевдонаучность и оттого обесценивающие благородные цели заявленного «пути к совершенству, то есть – к истинной любви».

На этом фоне гораздо более привлекательными выглядят полемические идеи3232
  Оппонент Мишеля Фуко на дискуссии «О природе человека» в 1971 году американский лингвист и публичный интеллектуал Ноам Хомский признал, что не мог толком понять его идей, но уловил крайнюю степень их аморальности.


[Закрыть] французского философа Мишеля Фуко, показывающего, что этика абсолютных ценностей не может выступать надежной опорой свободного индивида в его становлении как субъекта. В исследованиях, посвященных истории сексуальности, Фуко обнаружил двойственную роль практики исповеди – важнейшего инструмента утверждения христианской морали. С одной стороны, христианство проповедовало строгие сексуальные нормы и практику умолчания об острых половых вопросах. С другой – на исповеди от кающегося требовалось подробно рассказывать все о своей сексуальности: «не только о совершенных половых актах, но и о чувственных прикосновениях, двусмысленных взглядах, непристойных высказываниях, похотливых мыслях». Эти наблюдения убедительно подтверждали главный тезис Фуко о том, что моральные нормы, сами являющиеся продуктом определенной исторической эпохи, не только регулируют социальное взаимодействие людей, но и выступают инструментом влияния на формирование личности в области мышления и глубинных психических процессов, которым зачастую злоупотребляют к свой выгоде власти. В противовес извне навязываемой морали Фуко ратует за использование опыта древних практик «заботы о себе», основывающихся на выборе индивидом собственной моральной оценки в результате открыто выражаемого, аргументированного взвешивания всех «за» и «против», включая рациональные соображения, чувства и интуицию.

Мишель Фуко (1926‒1984)

Теперь, опираясь на соображения Фуко, можно непредвзято присмотреться к аргументации сторонников асексуальности (освобождения от полового влечения) и исключения любви из базовых ценностей субъекта. Для этого обратимся за разъяснениями к Алине Витухновской, покорившей российский поэтический олимп в 90-х годах прошлого века, а ныне известной как независимый политик и яркий публицист.

Лежащим на поверхности аргументом умаления любви в человеческой жизни выступает непереносимость любовного страдания и желание от него радикальным образом защититься. Неразделенная любовь, холодность партнера, разочарование в ожиданиях счастья, страдание от непонимания, боль измены, мучительность расставания – все это лишь очевидные3333
  Одной из причин душевной боли нередко выступает разрыв сложившейся эстетической картины любви и необходимость включения в ее обнаженный пейзаж отталкивающих и кажущихся уродливыми элементов.


[Закрыть] и, как правило, неизбежные болезненные травмы, наносимые самым нежным, призрачно-воздушным чувством. Тогда, быть может, права Алина Витухновская, считая, что «чувства» принадлежат XIX веку, а перенесенные на современного человека оборачиваются «неврозами»:

Именно травмы и неврозы характеризуют тот спектр экзистенциальных переживаний, что раньше принято было именовать чувствами.

Здесь не нужно искать противоречия в том, что в XIX веке влюбленные также сильно страдали, – акцент делается на то, что теперь раны от любви заложены в социальную матрицу, становятся нормой современных отношений, и на них процветает индустрия психотерапии, предлагая лекарства от любви.

 
Любовь – убыточное воль.
И только злое овладенье
Имеет право делать боль
И не испытывать сомненья.
 
 
Вы, твари слабые, доколь
Вам в липкой тьме друг к другу жаться?
Красавец мой, тебе ль со мной
Ничтожным им уподобляться?
 

Кроме того, Витухновская предупреждает о скрытых ловушках любви, в которые может попасть «абсолютный субъект», – ему любовью «равенство навязывают или требуют чего». В других случаях любовь выступает способом подчинения, проявлением «софт-насилия» или прикрывает нужду в состоянии беспомощности. Для современного человека любовь – это «игра замутненного разума» и помеха, а поскольку «цивилизованный мир сегодня предлагает целый спектр применимости и точек приложения того, что ранее составляло инстинктивную природу человека», то он может вполне обойтись без любви:

Лично я чувствую себя без любви вполне комфортно. Мне вполне достаточно банковского счета и функциональности (здоровья). Частная жизнь меня не интересует, меня интересует общественное самоутверждение. Я хочу нравиться в первую очередь себе. И таких, как я, много. Просто мало кто готов подобное проговорить вслух.

Неужели мы что-то упустили? Проглядели, как незаметно, вследствие какой-то скрытой эволюции или мутации, на сцену истории вышли «новые люди», о которых грезили Чернышевский и Чехов, над свойствами которых экспериментировали на себе герои Серебряного века. Правда, эти новые люди решили извечный вопрос радикально наоборот, вовсе отказавшись от любви. Если быть более скрупулезным, они полагают, что «из мира не уйдет романтика, она просто обретет другие формы – виртуальные и потому идеальные», но знают точно, что «никакой иерархической высшей ценности по отношению к другим ценностям у любви нет».

Алина Витухновская

Хотелось бы поподробнее узнать, что же представляет из себя этот новый субъект. К сожалению, он еще сам не определился, и его материальные параметры еще неведомы:

Новый человек – тип пульсирующе-ускользающий не только от внешних определений, он пока не может осознать и самого себя. Нет терминов, нет понятий для описания новых нас. Будучи не в силах смириться с непроговоренной экзистенцией, мы жаждем простоты. Но простота, зиждущаяся на традиции и архаике, – опасна.

Действительно, было бы наивно думать, что абсолютный субъект уже состоялся, прошел испытания человеческой массой и временем. Пока, как и в Серебряном веке, мы видим главным образом новых глашатаев «новых людей». Можно согласиться с Алиной Витухновской, что мы движемся (с опаской, со старым багажом, со склоками интеллектуалов и политической борьбой) в «эпоху субъектности», где человек «сам станет назначенцем собственных смыслов, буквально – оператором самого себя». И если попробовать хотя бы мысленно занять позицию такого абсолютного субъекта, то он, оберегая в первую очередь свою свободу, возможность реализации собственных целей, будет бороться против унификации, принуждения и софт-насилия – навязываемых традицией, властью, культурой, социумом, моралью и системой мышления ограничений, включая любовь, если она хотя бы в малом не является его высшей свободой, не идет из глубин чистого сердца и противоречит цельности его аутентичной личности.

 
Я приветствую роскошь себя.
Не твою скоморошью спесь,
Не твою нехорошую лесть.
 
 
Среди нищих отчизны пажей
Я, воистину, всех хорошей.
С пустотою под маской лица,
Я себя долюблю до конца.
 

Остается только один и, пожалуй, ключевой вопрос: какой же путь (или пути) ведет к абсолютному субъекту, личность которого совпадает с его подлинным «я»?

У Алины Витухновской есть свой «глубоко интимный и частный субъектный» ответ, который сложился в оригинальную философию Хаоса и Ничто3434
  С положениями философии Алины Витухновской можно ознакомиться в книге «Цивилизация хаоса».


[Закрыть], выступающими «точкой сборки всенаправленно функционирующей „реальной реальности“». Иными словами, субъект, прозревающий, что окружающий солидный мир есть чей-то внешний порядок, а для него самого – лишь Хаос, не ищет ответа ни в чем, связанном с этим миром, а погружается в Ничто и в этом состоянии обретает доступ к по-настоящему собственному «концентрату первичной информации». Связанный родом с Ничто субъект не будет пассивным, обреченным или ведомым. Наоборот, в современном мире он будет ценить «социальный успех, мерилом которого являются общественный статус, финансовая состоятельность и присутствие во власти». Кое-что «слишком человеческое» ему также не будет чуждо. Такой субъект «может быть сексуальным, романтичным, влюблённым. Однако это будет скорее редкостью, чем правилом. И тогда, возможно, вновь обретет утраченную таинственность». Сдается, что та возможная «редкая» любовь субъекта, о которой говорит Алина Витухновская, и есть одна настоящая.