Текст книги "Бэстолочь (сборник)"

VIII

В десять часов вечера детей уже уложили спать, а Лилю перевели из хибары на террасу.

Лиля пыталась было протестовать, но Ольга глянула на нее с такой суровой решимостью… К тому же еще до того, как Ольга на нее глянула, Ленка, ни слова не говоря, собрала со стола Лилины записи и вынесла их из хибары.

Прикрыв за собой дверь, Ольга взяла Дашкину коляску и покатила ее к калитке.

– А ты взяла что-нибудь с собой?.. Чтобы накрыть…

– И так не будет видно. Темно же, – возразила Ольга и добавила: – Дашкиным одеяльцем накроем.

Вечер был безлунным. Кое-где на аллее горели фонари.

Приблизившись к первому освещенному пространству, они остановились.

– Ну, чего встала? – рассердилась Ольга.

– А ты чего?

– Слушай, Ленка, если ты и дальше будешь так дергаться…

– А может быть, подождем, пока фонари погасят?

– Ты спятила – в темноте? Что мы с тобой в этой темноте-то увидим?

– Зато и нас не увидят.

– Да пошла ты, трусиха несчастная! Мы с тобой звонить едем. Понятно? Ну и все!

Световой круг они преодолели почти бегом, стуча пустой коляской и скрипя рессорами.

– Ну куда тебя понесло! – набросилась Ленка на Ольгу, едва они въехали в темноту. – Кто же так звонить едет. Сразу видно, что у тебя пустая коляска.

– Да брось ты! – огрызнулась Ольга, но дальше повела коляску осторожно, стараясь, чтобы та не скрипела. Однако стоило им приблизиться ко второму фонарю и вступить в освещенное пространство, как снова Ольгу точно толкнуло в спину и понесло по аллее, а Ленка припустилась за ней.

– Ой, Моржухина! Ты не помнишь, какой телефон у Вадима?! – крикнула вдруг Ленка дурным голосом.

– Ты что, совсем рехнулась? – въехав в темноту, прошипела Ольга.

– Но мы же звонить едем, – шепотом ответила Ленка.

– А фамилию мою зачем орать на весь поселок?

– Ну и что такого? Мы же звонить едем.

– Ничего умнее ты не могла придумать – спрашивать у меня телефон собственного мужа.

Они прошли еще метров десять, когда Ленка опять заорала дурным голосом:

– С тобой о чем угодно забудешь! Даже телефон собственного мужа!

– Дура какая! – простонала Ольга.

– Ты зря так, – обиженным шепотом возразила Ленка, когда они еще чуть-чуть продвинулись вперед. – Что-то мутит слегка. От страху, наверно.

– Если ты еще раз крикнешь, я тут же поворачиваю обратно, – предупредила Ольга.

Угроза подействовала, и Ленка больше не раскрывала рта, даже когда Ольга, оказываясь в полосе света, припускала по аллее, скрипя рессорами и стуча пустым кузовом.

Они переехали через освещенную дорогу и поехали по освещенной аллее.

Помимо всего прочего, район ездунов еще тем отличался от старого поселка, что ярко освещался по вечерам, и фонари в нем гасили на час позже, чем в других местах.

Они остановились у дома, возле которого спилили березы.

– Вон! Лежат! – простонала Ленка.

– Лежат, куда они денутся, – хрипло отозвалась Ольга.

– Олечка, миленькая, а может, подождем? Может, подождем, пока они заснут? Пока фонари погасят…

– Тихо! – Ольга решительно шагнула к канаве. Она наклонилась, крякнула, подняла с земли тяжелый березовый чурбан, прижала его к животу и заковыляла к коляске, а Ленка вдруг схватила коляску и метнулась с ней в противоположную сторону.

– Ты куда?! – прохрипела Ольга.

– Нельзя, Моржухина! Здесь же самое светлое место!

– Давай назад, дура! – хрипела Ольга, стоя на краю дороги, скрючившись и вздрагивая от напряжения, но не выпуская из рук чурбана. – Назад. Назад давай, слышишь?!

Вид у Ольги был настолько зверский, что Ленка не посмела ослушаться и вернулась. Вместе они уложили чурбан в коляску, та заскрипела, запрыгала на рессорах, но груз приняла.

– Идиотка! – выдохнула Ольга и пошла к канаве.

– Ты спятила?! Оленька, миленькая!..

– Идиотка! – повторила Ольга, наклоняясь над другой чуркой. – Помогла бы лучше!

Ленка сначала вцепилась в коляску, потом, отпустив коляску, метнулась в сторону, противоположную той, в которой была Ольга, и лишь затем подбежала к подруге и помогла ей оторвать от земли березовый чурбан.

– Ты спятила!.. Нас же сейчас… Боже мой… Не довезем же!.. Ну куда ты ее?! – в ужасе шептала Ленка, пока они тащили чурку до коляски, пока поднимали ее, пока втискивали. Ольга сопела и кряхтела, как мужик, а когда чурка была уложена в коляску, снова отправилась к канаве.

– Оленька, я тебя умоляю!

– Заткнись!

Дашкина коляска, после того как в нее уложили третий чурбан, сильно накренилась и просела на рессорах.

– Все, Моржухина! Поехали! К черту!

– Стой! Вдоль забора. Там темнее. По тропинке. Да не туда… Подожди! Я их одеялом накрою, – хрипела Ольга.

Они поехали по малоосвещенной тропинке вдоль заборов. Ленка толкала коляску, а Ольга семенила сбоку, обеими руками подпирая снизу днище и грудью отталкивая от себя кузов.

Странное зрелище являла со стороны эта парочка. Особенно когда, попав колесом в рытвину, коляска вдруг застревала, в ее глубине дергался и колыхался некто громоздкий и бесформенный, укутанный в байковое одеяло, переворачивался набок, грозя опрокинуть коляску, а одна из женщин, вцепившись в днище, грудью отпихивала от себя чудовищное свое детище и злобно хрипела: «Ну куда толкаешь! На себя тяни… Опрокинешь! На себя, говорю, тяни!»

Едва перебравшись через дорогу и въехав в темноту – фонари в старом поселке уже погасили, – Ленка отпустила коляску, отскочила в сторону, перепрыгнула через канаву и обхватила руками ствол березы.

– Не могу, Моржухина!.. Иди ты к аллаху!.. Ой, мамочки, умираю! – стонала она, сотрясаясь от хохота и медленно сползая животом по стволу.

– Прекрати немедленно, Ленка!.. Кончай, слышишь!.. Уроню же сейчас!.. Ленка! Убью, если не замолчишь! – сердито шипела на нее Ольга, но не сдержалась и засмеялась вслед за подругой, навалившись на коляску и уткнув лицо в байковое одеяло, которым были накрыты березовые чурбаны.

IX

Когда они въехали на участок, и Ленка покатила коляску к крыльцу, Ольга обернулась закрыть калитку и вдруг заметила в темноте три красных огонька.

– Все. Мы пропали. Нас видели, – подбежала к крыльцу Ольга.

– Чего?.. Кто это нас видел? – громко удивилась Ленка.

– Да не ори ты! Серьезно тебе говорю – у калитки курят какие-то люди.

– Ну и пусть себе курят! Нам-то какое дело? Давай и мы закурим за компанию, – сказала Ленка, не понижая голоса.

Ольга вырвала у нее коляску, налегла на ручку и повезла коляску к хибаре. Там она, сдавленно кряхтя, одну за другой перетащила березовые чурки в хибару и спрятала их под стол, занавесив скатертью, которую стянула со стола до самого пола. Затем опрокинула коляску, выгребла из нее щепки и ошметки коры, снова поставила коляску на колеса и отогнала к террасе. На все это Ольга затратила не более пяти минут.

Когда она вошла на террасу, Ленка сидела за столом, откинувшись на спинку стула, упершись локтем в один из листков с Лилиными записями и прихлебывая чай из Лилиной чашки. Лиля же пристально смотрела на Ленку, но той как бы не видела.

– Ленка, они так пахнут! – осторожно прикрыла за собой дверь Ольга.

– Чем это у тебя пахнет, Моржухина?

– Березы. Войдешь в хибару – прямо в нос бьет.

– Ну и пусть себе пахнут. Что, плохо, что ли? – встряхнула локонами Ленка.

– А вдруг ко мне придут с проверкой. – Лицо у Ольги побледнело, а глаза сузились. – Им и искать не придется. Только откроют дверь в хибару…

– Ты чокнулась, Моржухина! У тебя мания преследований, – сощурилась Ленка, выпуская дым из ноздрей Лиле в лицо.

– Не «мания преследований», а «мания преследования», – поправила Лиля, глядя как бы на Ольгу.

– Ой, Ленка, мне что-то нехорошо стало, правда, – присела Ольга на край табуретки.

– А я прекрасно себя чувствую. Такое легкое, беззаботное состояние, – улыбнулась Ленка. – Честное слово, давно мне не было так хорошо… Сейчас перекурим и опять поедем!..

– Послушай, Ленка, а ведь те люди, у забора… Они же наверняка что-то заподозрили… А вдруг они на нас донесут…

– Чепуха! – Ленка привстала со стула, поискала сощуренными глазами формочку с окурками, а не найдя ее, вонзила докуренную сигарету в спичечный коробок; коробок опрокинулся, и пепел просыпался на Лилины записи.

– Не о том думаешь, Моржухина! – продолжала Ленка. – Ты лучше думай о том, что надо тебя обеспечить дровами.

– Боже! Стыд-то какой! – простонала Ольга.

– Послушай, Моржухина, я что-то не понимаю тебя. – Сердитым жестом Ленка сгребла Лилины листки, сдула с них пепел и швырнула обратно на стол. – Ведь твоя же была идея! Сама же говорила: если мы никак не можем наказать этих мерзавцев, то давай хотя бы сопрем у них часть поленьев, хоть так им нагадим.

– Я не говорила «нагадим»! – испугалась Ольга. – Я говорила, что несправедливо это… Что мне топить скоро будет нечем…

– Все правильно – экспроприация экспроприаторов, – констатировала Лиля, устремив взгляд в пространство между Ленкой и Ольгой, вроде бы в дверь, но как бы сквозь нее, в темноту сада, за забор моржухинской дачи, в глубину окружающей ночи, навстречу еще не родившемуся утру.

– Видишь! И дамочка твоя согласна! – торжествующе объявила Ленка.

– Ой, Леночка, я так с ума сойду! – схватилась за сердце Ольга. – Я же совсем одна! Никто за меня не заступится! Они же со мной что угодно могут сделать! Под суд отдать!

– Дополнительное перераспределение материальных благ, – загадочно ухмыльнулась Лиля.

– Не болтай ерунды! – поморщилась Ленка. – Мы ведь с тобой на чужую дачу не лазили? Не лазили. Они где лежали? В канаве, на нейтральной территории… Ну и все!

– Но ведь они – чужие! За них люди деньги заплатили! – вздрогнула Ольга. – Воровство это, неужели не понимаешь?

– Ни фига подобного! – решительно мотнула головой Ленка. – Эти березы, между прочим, и нам принадлежали. Всей улице. Всему поселку. А они незаконно их спилили… Если уж на то пошло, то они нас обворовали, а не мы – их!

– Неужели ты не понимаешь, что так нельзя?.. Раньше они были ворюгами, а теперь получается…

– Да какие мы с тобой воры! – рассердилась Ленка. – Разве нам нужны эти дрова? Ни фига подобного! Мы их из принципа взяли, чтобы гадов этих наказать. Чтобы хоть частично справедливость восстановить. Разве настоящие воры крадут из принципа? Ну и все! И хватит, на самом деле!

– Нет, ты никак не хочешь меня понять! – твердила Ольга в упрямом отчаянии. – Теперь все поменялось местами… Нарушили мы с тобой весь принцип!.. Он теперь на их стороне… Теперь они запросто могут прийти ко мне, ворваться в дом, разбудить детей… И никто меня не защитит. Потому что я – воровка! Я, мать двоих детей…

– Знаешь, милая моя, если ты так рассуждаешь, – оборвала ее Ленка и с ненавистью посмотрела на Ольгу, – если от одного запаха ты на стенку лезешь, то и рыпаться тогда не надо было! Эдак действительно себя воровкой почувствуешь!

Ленка встала и направилась к двери.

– Леночка, миленькая, не уходи, ради бога! Поговори еще со мной! Я тебя очень прошу! – кинулась к ней Ольга.

– Пошла ты, Моржухина! Противно, ей-богу! – Ленка решительно отстранила Ольгу и ушла.

Едва дверь за ней закрылась, как и Лиля стала собираться: сложила свои листки, сунула под мышку коричневый томик.

– А ты куда? – еще сильнее испугалась Ольга.

– Так ведь и мне пора, Ольга Владимировна. Завтра мне предстоит обширная творческая программа, и надо хорошенько выспаться, – объявила Лиля. – И потом вы с вашей белокурой кумушкой положительно меня утомили. Столько оголенных эмоций из-за каких-то дров! Неужели непонятно – стихийное дораспределение. Без него мы бы уже давно и с голоду вымерли и от стужи окоченели.

Оставшись в одиночестве, Ольга сначала убрала со стола, потом перемыла посуду, потом подмела пол на террасе, потом приготовила для Дашки бутылочку с кефиром, поставив ее в кастрюлю с теплой водой. То и дело она прерывала свои занятия, обмирая, затаиваясь и прислушиваясь, при этом на ее лице появлялось выражение какого-то сосредоточенного испуга и одутловатой какой-то муки, после чего вновь, боязливо и замедленно, точно с трудом брала разгон, принималась убирать со стола, мыть посуду, подметать и снова вдруг обмирала, затаивалась и прислушивалась.

Переделав все дела, Ольга закрыла дверь на засов и зачем-то еще на крючок, на который никогда дверь не запирала, погасила свет, в темноте прокралась в комнату, разделась и легла в постель.

Дальнейшее она помнила очень смутно, будто заснула, и ей приснился сон.

Кто-то невидимый, сильный и грубый вдруг схватил Ольгу за горло, стиснул так, что обожгло пятки, и закричал ей в ухо свистящим шепотом: «Только этого тебе не хватало! Мало тебе?!»

Ольга не помнила, как оделась, как выбежала в сад, как добралась до хибары, как у хибары споткнулась, зацепившись ногой за ступеньку, и ударилась лбом о косяк.

У хибары невидимый и грубый вновь схватил ее за горло и зашипел: «Мать двоих детей! Позор-то какой! Мать двоих детей – воровка!»

Как она вошла в хибару, как вытащила оттуда березовые чурки, как уложила их в коляску, как выкатила ее с участка на аллею – ничего этого Ольга не помнила.

«Я не виновата! – оправдывалась Ольга. – Меня довели!.. Я назад все везу!.. Потому что нельзя так издеваться над бедной женщиной! Нельзя все на нее взваливать! И требовать, чтобы она еще соображала, что делает! Я все объясню!..»

Ольга не помнила, что перед самым «ездунским» домом в коляске вдруг что-то звонко щелкнуло, глухо хрумкнуло, левый край кузова вдруг опустился к самым колесам, березовые чурбаны выкатились на землю…

Когда Ольга пришла в себя, она уже пересекла асфальтовую дорогу и бежала в темноте по аллее к даче, волоча за собой сложившуюся в гармошку коляску. Она пробежала еще несколько метров, потом перешла на быстрый шаг, потом шаг замедлила, потом остановилась, пихнула коляску в канаву, а сама села на край канавы и заплакала.

Она плакала громко и навзрыд, хрипло всхлипывая и прерывисто вздыхая, и думала с какой-то удушливой радостью, с бесстыдным каким-то упоением: «Боже мой! Как все просто! Как все, оказывается, удивительно просто! Если бы всегда так. Запихнуть все в коляску и отвезти обратно. И все можно начать сначала!»

Ольга засмеялась.

Потом опять заплакала.

Потом вытащила из канавы коляску и пошла к себе на дачу.

В доме было тихо; дети спали.

«Господи! Как же хорошо! – подумала Ольга, войдя на террасу, в изнеможении опустившись на табуретку и уронив на стол голову. – Мне давно не было так хорошо. Так спокойно… А завтра утром пойду к Полынину, и он мне починит коляску. У него золотые руки. И он самый добрый, самый замечательный человек на свете!»

В таком положении и с такими мыслями Ольга заснула.

Часа через полтора Дашка разбудила ее своим плачем. В полудреме Ольга встала из-за стола, машинально выхватила из кастрюли бутылочку с кефиром, вошла в комнату, нащупала в темноте Дашкино личико и сунула ей в рот соску, положив бутылку на валик из пеленок, а сама разделась и юркнула в постель.

«Господи! Как она сладко пахнет! И сама ест, лапонька!.. Разве могу я жаловаться на судьбу, когда у меня такое вот… двое таких чудных детей… здоровеньких девочек… которые всегда будут со мной… ни с кем не изменят… Разве это не счастье?… А через месяц Гоша должен приехать… Только коляску починить… И завтра утром не забыть сварить Дашке гречку…» – подумала Ольга, засыпая во второй раз.

X

Конец лета в тот год был дождливым и холодным, и Ольга с детьми рано перебралась с дачи в город.

А осенью в дачно-строительном кооперативе «Красный энергетик» случилось происшествие. Пострадал один из членов-пайщиков. Его сын-студент в отсутствие родителей привез на дачу компанию своих сверстников. То ли молодежь вела себя неосмотрительно, то ли электропроводка подвела – правлению кооператива так и не удалось выяснить подробности, – но ночью на даче вспыхнул пожар. Из людей, к счастью, никто не пострадал – успели выскочить, однако, пока вызвали пожарных, пока те приехали, дача сгорела.

Тот самый дом с просторной верандой и флюгером-петушком, возле которого летом срубили две старые березы.

Ольге Моржухиной об этой истории сообщила Лена Иваницкая, а той – Ленина бабушка, которая обычно жила на даче до первых морозов.

1981