Текст книги "Пушки привезли"

А попробуйте-ка представить себе нынешних студентов, которые, собравшись на пустой квартире – то есть без пап, без мам и прочих посторонних глаз, – попивают чаек с клубничным вареньем и до утра играют в шарады или в фанты… Да ну вас, ей-богу!

Я не мог согласиться с Дмитрием Андреевичем и, едва тот умолк, возразил:

– Мне кажется, вы несправедливы к современной молодежи. Боюсь, что вы судите о ней по самым неудавшимся и нетипичным ее представителям.

Тут Мезенцев неожиданно переменил тему.

– Пожалуй, вы правы, и я действительно не знаю современную молодежь. Вы не представляете, какую однообразную и духовно ограниченную жизнь я веду. Кроме своей работы, я ничего не вижу, не знаю и ничем не интересуюсь. Тружусь с утра до ночи, и вовсе не потому, что так уж увлечен работой, а часто потому, что не умею придумать себе иного занятия.

Своим странным признанием Дмитрий Андреевич напомнил мне о моих рабочих обязанностях. Поэтому я как бы ненароком распахнул блокнот и как бы машинально подчеркнул в нем первую фразу. «Попросить рассказать об „альтруизме“ у крыс».

– Точно, мы ехали в театр! – вдруг воскликнул Мезенцев и схватил меня за руку. – Тут-то и произошла сцена, которая, как мне представляется, кое-что проясняет в личности Тома… Да-да, в трамвае, и в театр, – рассеянно повторил Дмитрий Андреевич, выпустил мою руку, ненадолго задумался, потом продолжал: – Короче, в этом трамвае, в котором мы куда-то ехали все четверо, двое малолетних хамов, лет так по семнадцати, нагрубили пожилой женщине. Она попросила у одного из парней, развалившихся на сиденье, уступить ей место; именно п о-п р о с и л а, вежливо, без нравоучений. Но хамство и грубость, видимо, были привычной стихией парней, так как они места женщине не уступили, а принялись огрызаться… Все разворачивалось так стремительно, что я не сразу сориентировался в происходящем. Трамвай вдруг резко затормозил, и пассажиры повалились друг на друга. Я тоже упал на какую-то гражданку, принялся перед ней извиняться, а когда извинился и снова занял вертикальное положение, увидел, что Том, несколько секунд до этого стоявший рядом со мной, теперь барабанит кулаком в дверь на другом конце трамвая. Водитель открыл двери, и Том выпрыгнул из трамвая, выволакивая за собой одного из парней, которого женщина первым попросила уступить место. Переведя парня через дорогу, Том развернул его к себе лицом и на глазах у всего трамвая принялся избивать его самым натуральным образом. От каждого удара парень падал, но Том поднимал его и снова одним ударом валил с ног. Мальчишка был на голову выше Тома, но после первого удара сопротивления не оказывал… Я никогда не видел Тома в таком состоянии. У него был вид человека, который, глубоко задумавшись, рубит дрова.

Наклонится, поставит полено, машинально рубанет по нему, снова нагнется, нащупает рукой новое полено, машинально поставит перед собой и снова машинально рубанет топором… Не подоспей мы вовремя, я думаю, он бы изувечил беднягу. Но Стас подхватил Тома поперек туловища и скрылся в подворотне. Надо было, что называется, уносить ноги. Хоть все пассажиры были возмущены поведением грубиянов, едва ли зверская расправа, учиненная над одним из них Томом, могла оставить безучастными даже самых жестокосердных свидетелей. Да и трамвай останавливать на полном ходу стоп-краном, насколько мне известно, не рекомендуется.

– Разве можно, Том! За что ты его так? Разве можно? – испуганно восклицал Стас, ходя взад и вперед мимо скамейки; лицо его страдало, а голос дрожал.

Трое остальных сидели, потупившись, на скамье в скверике возле фонтана. Весенский достал из кармана пилочку, но к ногтям не притронулся.

– Я не понимаю, Том! Он же явно не заслужил, чтобы… так!

Вокруг фонтана, не обращая внимания на сидевших на скамейке, бегали двое ребятишек лет восьми. Мальчик догонял девочку, пятнал ее, толкая ладонью, и бежал в обратную сторону, а девчонка устремлялась за ним. Девчонка, когда за ней гнались, пронзительно визжала, а мальчик был сосредоточен и молчалив.

– Я целый год их искал, – вдруг глухо проговорил Том, не поднимая головы.

На него посмотрели с изумлением.

– Я целый год их искал, – повторил Том и исподлобья глянул на Стаса. – Я специально приехал в ваш город. Я поклялся себе, что найду их во что бы то ни стало. Найду и у-бью.

Это «убью» Том произнес по слогам, второй слог выговорив тщательно, но без выражения.

Все молчали. А Том продолжал тем же глухим, безразличным голосом, снизу вверх глядя на Стаса, не отводя глаз и не моргая:

– Понимаешь, он был еще нестарый. Но у него было больное сердце. В автобусе ему вдруг сделалось плохо, и он попросил одного из парней уступить ему место. Он сразу понял, наверно, что зря связался с этим… Но люди вмешались. Они заметили, что он сильно побледнел, и начали… Их было двое, подонков, и один из них вскочил, значит, схватил его за плечо и толкнул на сиденье, крикнув: «На, подавись! А то и правда подохнешь!..» Он убил его тут же. Когда его выносили из автобуса, он уже был мертвый.

И опять все молчали. А Том опустил голову.

– У меня не было ближе человека, – просто сказал он. – Он был мне роднее матери и намного роднее отца… И я поклялся! Иначе я не мог.

– А ты уверен, что это были они? – тихо спросил Стас.

– Уверен, – так же тихо, но решительно ответил Том.

– А как ты можешь быть уверен? – спросил Стас чуть громче.

– Мне их описали. Один из свидетелей дал мне точный словесный портрет, – торопливо проговорил Том.

– А если ты ошибся?

– Нет, я не мог ошибиться! – сердито мотнул головой Том.

– А если ты о ш и б с я?! – произнес Стас уже совсем громко.

– Да! Не уверен! – заорал вдруг Том, вскочил со скамейки, стиснув кулаки и прижав их к груди, точно собирался рубануть Стаса страшным своим косым ударом. – Не уверен я! Не уверен! Теперь уже не уверен!.. Но я их все равно! Я их всех!.. Слышишь меня!..

Когда Том повернулся и пошел прочь, никто не решился остановить его.

– Я так и не понял, что это был за человек и кем он приходился Тому, чтобы «роднее матери и намного роднее отца», – точно сам с собой рассуждал Дмитрий Андреевич. – Получается, что человек этот жил в нашем городе, а сам Том жил в другом месте. Но как же тогда они общались, чтобы «роднее матери и намного роднее отца»?.. И неужели он действительно все бросил – учебу, работу, что уж там у него было, я не знаю, – и переселился к нам исключительно для того, чтобы разыскать этих парней, которых он ни разу не видел в глаза.

Впрочем, когда все это случилось, – продолжал Мезенцев, – подобного рода вопросы нас мало интересовали, а занимало нас иное: что будет с «бандой». На следующий день мы явились к эстрадке на полчаса раньше обычного срока и все трое одновременно, точно сговорились накануне. Настроение у всех было тягостное. Мы были уверены, что Том больше не появится… Стас потерянно метался между скамеек, сильно ссутулившись, так что руки у него болтались ниже колен. Он был похож на раненую гориллу. Весенский сидел на краю эстрадки, нога на ногу, задрав голову и осторожными движениями пальцев оглаживая подбородок. Вид у него, однако, тоже был растерянный… В пятнадцать минут девятого Весенский встал и объявил нам, что Том уже не придет, что, дескать, еще вчера было ясно, что он никогда теперь не придет и что, по его, Олега, мнению, может быть, это даже к лучшему, так как мы сумеем вовремя остановиться. Что он имел в виду, я тогда не понял, а спросить у Весенского не успел, так как мое внимание отвлек Стас, который вдруг схватился за голову и забормотал, пребывая в состоянии хрестоматийного ужаса; то есть я хочу сказать, что мимика его в этот момент в точности соответствовала хрестоматийному описанию мимических выражений, характерных для состояния ужаса. «Это я во всем виноват! Боже мой! Это все из-за меня!» – бормотал он.

Черт знает что такое! – вдруг рассмеялся Мезенцев. – Этот Том учинил среди нас массовое помешательство. Ну ладно, мы со Стасом! Но Весенский!.. Вы представляете себе, ради того чтобы участвовать в «банде», он отказался поехать на юг – уже начались летние каникулы, – продал путевку в какой-то хороший дом отдыха, которую ему достал преуспевающий его родитель, а нам объявил, что на юге он уже бывал неоднократно и что глупо, с его точки зрения, приносить в жертву банальному времяпрепровождению «сие захватывающее предприятие», которое выпадает раз в жизни и далеко не каждому… Заметьте, что Том был очевидно неприятен Олегу. И к нам со Стасом он никогда не испытывал дружеских чувств.

Говорю – массовое помешательство! – смеясь, повторил Дмитрий Андреевич и тут же продолжал: – Том объявился в половине девятого. Пришел как ни в чем не бывало и в прекрасном расположении духа – то есть в обычном для него состоянии бодрой агрессивности. И тотчас полез на эстрадку, одной рукой смахивая пот со лба, а другой застегивая на все пуговицы свой плотный пиджак с накладными плечами.

– Ну что, допрыгались?! – выкрикнул Том, обводя собравшихся свирепым взглядом. – По городу уже поползли слухи! Сейчас, когда ехал сюда, подслушал разговор между двумя женщинами. Поэтому, значит, и задержался: пришлось выйти вместе с ними, чтобы дослушать до конца… Что я хочу сказать, товарищи: неважно, какие небылицы про нас рассказывают! Важно другое – мы уже стали, так сказать, притчей в языках!

– «Притчей в языках» – это прекрасно! – заметил Весенский.

– И это тогда, товарищи, когда мы еще ничего толком не успели! – продолжал выкрикивать с эстрадки Том, приподнимаясь на каблуках, а руки не заложив за спину, а вопреки обыкновению держа перед собой, потирая их одна о другую, точно моя под рукомойником; то и дело горделиво вскидывая голову, оттягивая углы рта назад, на щеки, и в этот момент правой рукой делая выбрасывающий жест в сторону, ладонью вверх. – Ведь чем занимались! Связывались с мелочью пузатой, с какими-то пьяницами, с какими-то, не знаю!.. Стыдно сказать, товарищи! А настоящее хамство в это время процветает безнаказанно! Ведь до чего дошло, товарищи, – валидола нет! Вчера обошел восемь аптек и ни в одной из них не нашел валидола. А ведь это не травка какая-нибудь, которой ноги перед сном полоскать, чтобы не потели! Не пластырь заграничный для чирея под мышкой! Ведь что такое сердечник без валидола? Кандидат в жмурики, так сказать!

Диме Томово выражение показалось забавным, и он рассмеялся. Но тут же пожалел об этом.

– Тебе смешно?! – спросил его Том голосом настолько зловещим, что Дима испугался и обернулся к Весенскому, словно ища у него защиты. – А если у твоей матери вдруг начнется приступ? Да, у твоей матери! Ты ринешься сломя голову в ближайшую аптеку за валидолом, а там тебя, значит, симпатичная такая, молоденькая, в белом колпачке, прости за выражение, мордой об прилавок! С улыбочкой эдак: «Да что вы, молодой человек, нам уже давно валидол не завозили…» Много ли сердечнику надо, чтобы отправиться на тот свет? И из-за чего, спрашивается! Из-за того, что по вине какого-то мерзавца или компании мерзавцев у человека не оказалось простенькой таблеточки, которую, если вовремя, так сказать, сунуть под язык, то, может, и приступа никакого не начнется и «скорую» не придется вызывать. Ты повезешь свою мать хоронить на кладбище, а этот гад, который твою мать угробил, будет, значит, сидеть у себя в кабинете и попивать коньячок с ценным дружком, который достает для него то, что простой человек достать не может, тот же валидол для его, мерзавца этого, матери.

Весенский присвистнул, а Дима, усмотрев в этом присвисте себе поддержку, тут же вставил:

– Да, Том, ты это явно… перестарался.

– Нет, он все правильно сказал, – заметил, однако, Весенский, ничуть не поддержав Диму, вскочив со скамейки и подойдя к эстрадке. – Но, Том, миленький, неужели ты думаешь, что сможешь помочь? Это же утопия! Можно поодиночке наказать всех хамов, но неужели ты думаешь, что после этого хамство в нашем городе исчезнет!

– А я, между прочим, никогда не говорил, что мы собираемся перевоспитать в с е х хамов! – обиженно возразил ему Том. – Но если хотя бы один из них с нашей помощью изменит свое поведение, то уже, значит, мы старались не напрасно. Значит, мы все-таки исправили и перевоспитали! Понимаешь?

– Нет, Том, – решительно покачал головой Весенский. – Ты сам себя обманываешь. Пойми ты, не одно, так другое! Будет валидол – не будет «скорой помощи» или приедет она слишком поздно. Будет «скорая» – не окажется на месте хирурга… Да черт с ним! Допустим, что он оказался на месте, и не неуч какой-нибудь, который по блату в институт поступил и по блату окончил, ничему там не научившись, а квалифицированный специалист, который грамотно сделал больному операцию, не зашив ему в рану тампона или полотенца – и такое случается в нашей медицине, поверь мне! Так ведь сиделка выйдет из послеоперационной на минутку-другую чайку себе вскипятить, а он, только что разрезанный, распиленный, возьмет и перевернется в бессознательном состоянии на другой бок. Тут уж его никакое мировое светило хирургии не воротит с пути к далеким предкам… Знаю я такой случай. Одна наша знакомая после того, как перенесла сложнейшую операцию… А сестру эту, убийцу, не только не посадили, а даже с работы не сняли. Ну выгонишь ты ее, а где другую возьмешь? Лучше уж такая, чем вообще никакой. Одного, глядишь, казнит, а другого – помилует. Вовремя снабдишь ее трешкой, она, может, и от чайка откажется.

– Сначала надо, чтобы валидол был, а потом будем думать, как к сиделке твоей подобраться, – упрямо боднул головой Том.

– Да пойми ты меня, чудак-человек! – вдохновенно воскликнул Весенский. – Я за тобой куда угодно пойду! Но не для сердечников, а для с е б я! М н е этот валидол, может быть, еще нужнее, чем им. Сердце у меня болит! Понял? И круги перед глазами от удушья!.. Только давай честно признаемся, что ни черта мы не исправляем и в п р и н ц и п е не можем исправить, а делаем это ради собственного удовольствия! Только иллюзий не надо, Том!

– Ах вот, значит, как! Вот как ты заговорил! – гневно перебил его Том. Лицо его приняло зверское выражение, а кулак проткнул воздух – мгновенное движение, от бедра, едва заметное, с треском в локтевом суставе. – Да не иллюзии это! Не иллюзии! Без этого жить нельзя! Поэтому, если хочешь знать, и хамство растет в нас опухолью, потому что такие, как ты, заветные наши цели, ради которых живем, объявили иллюзиями!.. Да какое вы имеете право, товарищи! Ведь палец о палец сами не ударили. Посмотрели только на бревна, увидели, значит, что они в сучках и занозах, прикинули, что много с ними предстоит возни, пока топором да рубанком, и тут же махнули рукой: дескать, ничего нам не удастся построить и пытаться нечего. А заодно и фундамент, на который, так сказать, отцы и деды жизнь свою положили, объявили никудышным, мол, черт знает что понаворотили! Вот если бы привезли нам готовый домик да за ночь поставили, вот тогда была бы жизнь!.. Да не заслужили вы, бездельники, такого домика! И жизнь хорошую не заслужили!.. А ведь стоит лишь взяться за дело, хотя бы одну досточку обстрогать или гвоздик один вбить, и совместными усилиями такой скоро дворец можно будет отгрохать, что рядом с ним этот твой готовый домик… Тьфу ты, господи!

Смешно сказать, товарищи! Сгниет фанерный домишко, понимаешь ли, через двадцать лет, а наш дворец стоял бы столетиями, и другие люди строили бы, так сказать, по нашим чертежам и из нашего материала!.. А ты говоришь – иллюзии! Они для хамов и скотов – иллюзии! А для нас, если хочешь знать, цель жизни и единственная наша правда, о которой не на собраниях трепаться надо, не молиться на нее, как на икону, – ее строить надо, бороться за нее, молча, вдохновенно, чтобы сердце кровоточило и на руках вздувались кровавые волдыри!

– Ва-ли-дол! Обратите на это внимание, – многозначительно поднял палец Дмитрий Андреевич. – Ведь у того человека тоже было больное сердце, того, который умер в автобусе. Вы понимаете, что я хочу сказать?

Я молча кивнул, хотя, признаться, не эта деталь в мезенцевском рассказе показалась мне наиболее любопытной. Дмитрий Андреевич тем временем продолжал, убрав палец и уложив ногу на ногу:

– А этот начальник, к которому привел нас Том, оказался довольно симпатичным человеком. Как называлось возглавляемое им учреждение – сейчас уже не могу припомнить. Да это и неважно. Короче, под его началом находились все городские аптеки… Собственно, я увидел его лишь на второй стадии операции «валидол», а о первом ее этапе знал по рассказам Весенского; мы со Стасом в ней не участвовали, играя роль своеобразного тылового резерва.

В кабинет начальника городских аптек Том с Весенским попали без затруднений: Олег положил на стол секретарши коробку шоколадных конфет, и их тут же впустили.

Начальник сидел за столом и что-то писал. Это был невысокий, средних лет и весьма интеллигентной наружности человек, в очках и в широком галстуке, которые тогда только входили в моду.

– Садитесь, молодые люди. Одну минуточку! Я только допишу до точки, – сразу же заметил он вошедших.

Приветливость начальника, видимо, никак не сообразовывалась с намерениями Тома, так как лицо его, еще в приемной приобретшее непроницаемое выражение, стало еще более непроницаемым и суровым. Весенский же, напротив, расплылся в обаятельной улыбке. С этими выражениями на лицах они и уселись на стулья для посетителей, друг напротив друга и боком к начальнику.

– Слушаю вас, – сказал аптекарский начальник, дописав до точки. Сначала он посмотрел на Тома, но не задержался на нем взглядом, а довольно поспешно перевел его на Весенского.

– Ради бога, простите великодушно, что мы своим приходом оторвали, так сказать, от срочных дел, – подчеркнуто вежливо начал Олег и прочувствованно посмотрел на начальника.

Начальник приветливо улыбнулся; вернее, сначала стрельнул настороженным взглядом в сторону Тома, а потом приветливо улыбнулся Весенскому.

– Мы, собственно говоря, по одному довольно деликатному вопросу, – продолжал Олег. – Речь у нас пойдет о валидоле. Видите ли, к нам поступил сигнал…

– Помилуйте, ну сколько же можно! – неожиданным восклицанием перебил его начальник, встал из-за стола и направился к открытому окну с явным намерением закрыть его. Намерение свое он, однако, не осуществил, так как, прикрыв было одну створку, снова открыл ее. – Я только что целый час беседовал с московским корреспондентом на эту тему, – сообщил он, вернувшись к столу. – Я ему подробнейшим образом растолковал, что положение создалось, безусловно, критическое и, можно даже сказать, вопиющее, но что м ы л и ч н о не несем за него ни малейшей ответственности.

– Позвольте, то есть как это? – вежливо усомнился Весенский.

– Погодите, молодой человек, – не менее вежливо возразил начальник. – Я сейчас вам все объясню. Дело в том, что валидол в нашем городе не производится. Его для нас изготавливает киевская фармацевтическая фабрика. Это понятно?.. Ну так вот, в течение последних пяти месяцев мы не получили от наших поставщиков ни одной партии валидола. То есть б у к в а л ь н о ни одной порции. Все же наши усилия как-то образумить киевских товарищей, указать им на недопустимость подобного отношения к делу, все наши реляции, телефонные звонки, срочные телеграммы до сих пор не возымели должного действия… Я вот тут как раз, – начальник указал на листы бумаги, лежавшие перед ним на столе, – готовлю справку для московского корреспондента, чтобы он, не дай бог, не напутал чего и не свалил вины с больной головы на здоровую… Видите, и до Москвы уже дошел сигнал! – вдруг испуганно воскликнул аптекарский начальник. – А у меня, если хотите знать, таких сигналов – десятки в день. Звонят люди, наши покупатели, спрашивают, требуют, даже угрожают, знаете ли… Нет, я их прекрасно понимаю! Ведь живые люди звонят…

– П о к а живые, – с галантной улыбочкой уточнил Весенский.

– Юмор здесь не уместен, молодой человек, – укоризненно заметил ему начальник, но тут же с прежним участием спросил: – Вы, насколько я понимаю, тоже из газеты? Из «Комсомольца»?

– Нет, мы не из газеты, – медленно покачал головой Весенский, продолжая улыбаться в лицо начальнику.

– А откуда же?

– Видите ли, как бы вам это лучше объяснить… – целомудренно потупил взор Весенский. – Мы представляем интересы одной очень влиятельной организации… Вы меня понимаете? – Тут Весенский вновь проникновенно посмотрел на начальника.

– Честно говоря, не совсем, – неуверенно ответил тот и стрельнул глазами в сторону Тома.

– А я вот и стараюсь объяснить вам поделикатнее, – понизив голос, произнес Олег и облокотился на стол, тем самым как бы приближаясь к аптекарскому начальнику. – Для удобства давайте назовем эту организацию – обеспокоенной городской общественностью.

– Опять не понял.

– Да что же здесь может быть непонятного! – рассмеялся Весенский, покосившись на Тома и как бы призывая его оценить комизм ситуации. Тот, однако, и бровью не повел. – Видите ли, дорогой товарищ, не знаю, как вас по имени-отчеству…

– Послушайте, кто вы, собственно говоря, такие, молодые люди? – возмутился уже начальник; но возмущение его было весьма обходительным.

– Разве это так важно! – укоризненно посмотрел на начальника Весенский, а в голосе его прозвучала горькая нотка. – Мы с вами, насколько я понимаю, придерживаемся одних и тех же убеждений, живем в одном и том же городе, а стало быть, как нам, так и вам должна быть не безразличной судьба его жителей. Не так ли?

– Ну, допустим, что так. А дальше что?

– А дальше? – не сдержал улыбки Весенский и опять покосился на Тома. – А дальше… Видите ли, мы бы были вам крайне признательны, если бы в городских аптеках появился валидол. Желательно завтра же, но, учитывая сложность ситуации… Хорошо, мы, пожалуй, согласимся на неделю. Но учтите, это – крайний срок.

– Послушайте, молодой человек! – строго сказал аптекарский начальник. – Вы что…

Он замялся, подыскивая нужные слова, а Весенский, пристально глядя ему в глаза, повторил:

– Вы, со своей стороны, можете рассчитывать на нашу крайнюю признательность!

– Вы что, шута из себя строите? – теперь уже договорил аптекарский начальник.

Весенский глянул на него с искренним состраданием:

– Зачем же так грубо, милостивый государь! Мы же с вами так удачно начали. В такой дружелюбной манере.

– А я вот как раз манеры вашей и не понимаю!.. И потом, я ведь, кажется, русским языком объяснил, что от меня решение этого вопроса не зависит.

– Да как же так не зависит, дорогой вы мой? – всплеснул руками Весенский. – Ведь вам для того и доверили этот ответственный пост, чтобы в трудную минуту вы нашли выход из положения и обеспечили бесперебойную поставку лекарства, исполнили свой служебный и общественный долг! Ведь людям-то, живым людям, как вы изволили выразиться, лекарство нужно, а не ваши справки для московских корреспондентов. Ведь вы же головой своей, совестью своей партийной за них отвечаете. К кому, как не к вам…

Решительно поднявшись из-за стола, начальник не дал ему закончить.

– Молодой человек! Я вас самым настоятельным образом призываю немедленно прекратить этот балаган! Вы слышите меня?! – отчеканил он и для убедительности прихлопнул ладонью по столу.

Весенский вздохнул, развел руками и беспомощно посмотрел на Тома. Тот медленно встал со стула, уперся в аптекарского начальника немигающим взглядом и произнес негромко и без всякого выражения:

– Значит, так. Даем вам три дня сроку. Если к концу третьего дня в аптеках не появится валидол, пеняйте на себя. Хотели, значит, с вами по-хорошему, но вижу, ничего не выходит.

– Да что же это, наконец, такое?! – побагровел начальник. – Да как вы смеете! Немедленно освободите мой кабинет!

Впрочем, в последней его фразе не было необходимости, ибо, когда он ее произнес, Том с Весенским уже были за дверью.

– Могу себе представить, как мастерски Олег разыграл свою роль! – заметил Дмитрий Андреевич и вдруг спросил: – Вы, кстати, видели «Крестного отца»?

Я вздохнул и развел руками.

– Ну и бог с ним! – утешил меня Мезенцев. – Мы-то тогда тем более не могли видеть этого фильма. Он и снят еще не был, и книги такой не существовало. Впрочем, не будем забывать, – поспешно добавил Дмитрий Андреевич, – что в «Крестном отце», по сути, воспевается нью-йоркская мафия и содержится попытка обелить ее преступные действия… У нас же это было чистой воды мальчишеством, пустым озорством великовозрастных дитятей. К тому же действовали мы из самых чистых побуждений!

Мезенцев сначала рассмеялся, потом сладко зевнул, запоздало прикрывая рукой рот.

– Сами понимаете, этот трехдневный срок был чистой условностью. Заранее можно было быть уверенным, что за те три дня, которые Том отпустил аптекарскому начальнику, валидол в аптеках не появится. Но Том, готовясь ко второму этапу операции, все же наведывался в аптеки: наметил себе пять контрольных аптек, расположенных в различных частях города, и каждый день утром и вечером методически объезжал их и осведомлялся. А в последний вечер, за несколько часов до операции, поделил городские аптеки поровну между нами и строго-настрого приказал проверить все до единой… Пустая затея!

Стас относился к операции с большой опаской, – продолжал Дмитрий Андреевич. – Он все напирал на то, что в квартире начальника могут оказаться женщины и дети, и под этим предлогом выступал за кардинальную переработку плана операции. Но Том решительно отмел его возражения. Он заявил, что у тех несчастных, которые загибаются без валидола, тоже есть дети, тоже есть жены и что надо заботиться о них в первую очередь. Но две уступки Стасу он все же сделал. Время операции было перенесено на более поздний час, когда дети уже должны спать. Это – во-первых. А во-вторых, вместо чулок, которые могут при известных обстоятельствах сделать заикой даже взрослого, мы в этот раз надели детские картонные маски, изображающие поросят.

Звонок в квартире начальника городских аптек раздался ровно в полночь. Короткий, виноватый такой звоночек, который не только спящего не разбудит, но и задумавшегося человека не выведет из задумчивости. Но аптекарский начальник в этот момент не спал и, видимо, задумываться ни над чем не собирался, так как звоночек этот он прекрасно расслышал и тут же поспешил в прихожую.

Может быть, он ждал кого-нибудь в тот поздний час или человеком был достаточно бесстрашным, чтобы не выспрашивать из-за запертой двери, кто потревожил его в столь неурочное время, но только дверь он открыл сразу и без вопросов, так что Томовы заготовки – обращение к начальнику по имени-отчеству, ссылки на Степана Васильевича, старого приятеля начальника, каким-то образом Томом разузнанного, – не понадобились: в квартиру аптекарского начальника все четверо «поросят» вошли беспрепятственно.

– Это еще что за маскарад?! – воскликнул начальник, впрочем, негромко и довольно игривым тоном; лицо его при этом имело весьма веселое и беззаботное выражение. Это выражение, однако, скоро поменялось на свою противоположность, как только один из «поросят» поспешно прикрыл входную дверь – не поворачиваясь к ней лицом, как обычно, а толкнув ее у себя за спиной, нащупав замок и повернув его на два оборота, – а другой «поросенок» в старомодном костюме с накладными плечами вдруг уперся рукой в грудь начальника и прижал его к стене коридора.

– В квартире есть дети? – быстро спросил он, а начальник так же быстро и с готовностью ответил:

– Нет, но в соседней комнате у меня жена. Она только что легла.

«Поросенок» в костюме поднял вверх правую, свободную руку, щелкнул пальцами, и один из его напарников, здоровенный детина, тут же встал к двери, ведущей в спальню, а другой подскочил к начальнику и, быстро проведя ладонью по его лицу, заклеил рот липкой лентой. Начальник дернулся было содрать ее рукой, но «поросенок» в костюме ударил по ней ребром ладони, так что бедняга сразу же руку опустил.

– Видишь, как все нехорошо получается, – сиплым шепотком проговорил «поросенок» в костюме, дыша в лицо начальнику.

Тот замычал из-под пластыря, тараща глаза и быстро бледнея.

– Теперь уже поздно оправдываться, – заметил ему «поросенок». – Ведь мы с тобой не шутили. Ну сам посуди: какие могут быть шутки, когда сердце у людей больное… Ты, видимо, просто не знаешь, что такое сердечный приступ. Сейчас я тебе покажу, – неторопливо продолжал он. При этих его словах двое его подручных, незаметно подошедшие к начальнику с разных сторон, взяли того за руки, а «поросенок» в костюме схватил его обеими руками за горло и стиснул, слишком слабо, чтобы задушить, но достаточно сильно, чтобы лицо у начальника побагровело, а на лбу выступил пот. – Понимаешь, тебе вдруг начинает не хватать воздуха. Перед глазами появляются круги… Ты хочешь позвать на помощь, но не можешь издать ни звука. Хочешь расстегнуть ворот рубашки, но не можешь пошевелить рукой… Вот, точно! Сучишь себе ножками и тихо похрипываешь… А ведь будь у тебя эта проклятая белая таблеточка, положил бы ты ее под язык… И можно было спокойно дышать и шевелить руками. Вот так!

Он отпустил горло аптекарского начальника, а его ассистенты освободили тому руки. Все «поросята», как по команде, сделали несколько шагов назад, а начальник медленно пополз по стене, сгибая колени до тех пор, пока не сел на корточки.

– Полностью с тобой согласен – неприятное ощущение, – посочувствовал «поросенок» в костюме. – И главное, из-за чего такие мучения? Из-за какого-то подлеца, который целых пять месяцев палец о палец не ударил, чтобы достать для тебя коробочку с валидолом. Ему-то какая забота! У него небось сердце здоровое.

Аптекарский начальник опять замычал, но «поросенок» лишь махнул рукой:

– И не говори, тяжелое у тебя положение.

– Виталик, кто там пришел? – неожиданно раздался из спальни сонный голос начальниковой жены.

«Поросенок» приложил палец к картонному рыльцу.

– Ты пока отдохни, – прошептал он, – а потом повторим урок, чтобы ты его лучше запомнил.

– Хватит вам шептаться – вы мне все равно мешаете. Идите на кухню! – вновь прозвучало из спальни. Повинуясь этой команде, двое ассистентов подхватили начальника под руки и поволокли было на кухню, но «поросенок» в костюме жестом приказал им остановиться.

– Ладно, хватит с него! – шепотом произнес он.

Начальника отпустили, и он снова сел на корточки.

– В общем, так с тобой договоримся, товарищ, – объявил ему главный «поросенок». – Дадим тебе последнюю возможность оправдаться. Но если ты и в этот раз нас подведешь, то уж, как говорится, не взыщи! Никто тебе не поможет. Никакая милиция!