Текст книги "Детство Понтия Пилата. Трудный вторник"

Везли также три тяжелые катапульты. – Какие такие укрепления на берегах Визургиса с их помощью собирались штурмовать?! А некоторые вещи, совершенно необходимые для строительства походных лагерей, либо напрочь отсутствовали, либо недоставали, как, скажем, лопаты.

Для цепей, в которых собирались заковать пленных варваров, нашлись подводы. А для раненых солдат, представь себе, не нашлись. – Ты думаешь, они сбросили цепи и уложили на телеги раненых? Как бы не так! Цепи продолжали торжественно ехать на подводах, а многие раненые ковыляли пешком, вскрикивая от боли и цепляясь друг за дружку. Ясное дело: для прихлебателей Вара дорогостоящее железо было намного ценнее человеческой жизни.

(3) На второй день движения Минуций Магий, наш обозный трибун, велел Марку Пилату выдвинуться вперед и приступить к охране той части обоза, где путешествовали сокровища главнокомандующего. Но отец оставил его распоряжение без внимания, успев уже заметить, что Магий любит отдавать различные приказы, но не проверяет их исполнение.

Отец считал своим долгом охранять не Варовы драгоценности, а снаряжение Восемнадцатого легиона, амуницию вверенной ему турмы и нас с Лусеной. И в первый день нашего возвратного движения у него были для этого основания.

На колонну то с севера, то с запада нападали небольшие конные отряды германцев. Арминий всегда успешно их отражал, и эти, по словам Арминия, якобы казуарии, никогда не оставляя ни убитых, ни тем более пленных, бесследно исчезали, словно растворяясь в воздухе или сливаясь с деревьями и кустами, из которых они выскакивали.

X. Нам обещали, что начнет портиться погода. – Погода не только не собиралась портиться, но с каждым днем всё солнечнее, ярче и торжественнее становилась ранняя германская осень. (Надо заметить, Луций, что ни в Италии, ни в Испании, ни вообще на юге не бывает таких красочных, таких чистых и свежих осенних дней.)

Испортилось другое.

(2) Через день после начала возвратного движения, а именно в шестнадцатый день до октябрьских календ, когда мы вышли из земли казуариев и вступили на территории бруктеров, – в тот день были отправлены продовольственные и фуражные отряды к уже знакомым им деревням и хуторам наших союзников

Они вернулись под вечер налегке и сообщили, что деревни и хутора они легко отыскали, но в них не оказалось теперь ни единого жителя, а вместе с людьми исчезли стада домашних животных, скошен хлеб на полях, и опустели силосные ямы (германцы обычно хранят зерно в неглубоких ямах, которые они выкладывают изнутри плетенными из соломы циновками).

По предложению Арминия, Вар вызвал к себе Сегимера. И хотя тот надзирал, как мы помним, над марсами, полководец велел ему срочно отправиться к бруктерам и выяснить, что происходит, и куда – тащи его за ноги! – подевался Вальмар, князек бруктеров?

В сопровождении целой турмы херусков из конницы Арминия Сегимер ускакал навстречу багровому осеннему закату, и с тех пор его уже не видели в войске.

(3) На следующий, пятнадцатый день до октябрьских календ были снова отправлены отряды за водой и провиантом. Ни пешего, ни конного прикрытия им не дали, полагая, что на земле дружественных бруктеров они в нем не нуждаются.

Что произошло с этими продотрядами, никто так и не узнал, ибо ни один из отрядов назад не вернулся.

(4) В четырнадцатый день до октябрьских календ были высланы три продовольственных отряда. Помимо обозных сугамбров и убиев, им в прикрытие, по личному распоряжению Вара, выделили турму из конницы Арминия, четыре декурии конных канненефатов от Восемнадцатого легиона и пять декурий авангардных треверов.

В полдень вернулся первый отряд, который прикрывали херуски Арминия. Он привез с собой две подводы пшеничного зерна, три подводы ржаной муки, пригнал два стада свиней и стадо овец, не потеряв при этом ни бойца, ни обозного служителя.

К вечеру вернулся второй отряд, который сопровождали канненефаты. Эти ничего не добыли. По их рассказам, чуть ли не на каждом шагу на них нападали небольшие конные отряды, которые, держась на расстоянии, обстреливали их из пращей.

Третий отряд, охраняемый треверами, вовсе не вернулся.

(5) Тут Вара, наконец, стали одолевать сомнения. Он вызывал к себе Арминия и обиженно заговорил: «Неужели не видишь, что происходит. В снабжении нам отказывают. На нас нападают. Вальмар давно исчез. Сегимер не возвращается… Неужто и бруктеры возмутились и восстали против меня и Рима?»

«Вижу, великий полководец, – скорбно и трепетно отвечал ему хитрый херуск. – Особенно сейчас вижу, когда ты прозорливо заметил и отечески указал».

«Так что будем делать?» – вопросил Вар.

«Будем надеяться на милость богов. Особенно – на бога верности, который не позволит благородным марсам и преданным хаттам бросить нас в трудном положении. Я же, со своей стороны, предлагаю отправить гонцов к восточным херускам и на всякий случай вызвать их на подмогу». – Таков был ответ Арминия.

А Вар ласково посмотрел на любимца и капризно воскликнул:

«Так действуй, во имя Судьбы! Чего медлишь?!»

И в ту же ночь Арминий выслал своих всадников. – Ты думаешь, нескольких гонцов? Нет, целую тысячу конных херусков!

XI. Отец мой уже давно просил Минуция Магия, чтобы тот разрешил его турме сопровождать какой-нибудь из продотрядов. Но желторотый трибун всякий раз отказывал, ссылаясь на то, что охранять единый обоз легионов намного важнее и ответственнее, чем добывать провиант.

Однако в тринадцатый день до октябрьских календ вдруг сам подошел к отцу и сказал: «Пошли-ка своих испанцев с продовольственным отрядом, который сейчас выступит от нашего легиона. Но только одну декурию. И сам оставайся в моем распоряжении».

Отца, я видел, всего передернуло от этого «в моем распоряжении». Но он весьма охотно подчинился приказу высокомерного юнца.

С отрядом был отправлена первая декурия, с декурионом Гаем Каленом и самым опытным кавалеристом Сервием Колафом.

Вернулись только с водой и без всякого продовольствия. И Гай Кален доложил отцу:

«Как ты и предполагал, командир, четкая картина. Деревни покинуты и опустошены. Один хутор сожжен дотла – его жители не пожелали подчиниться приказу мятежников. Конные отряды бруктеров уже давно следуют за нами по пятам с правого фланга. Перед ними поставлена задача: не нападать на походную колонну, но всех снабженцев и фуражиров обстреливать и, по возможности, уничтожать. При этом, однако, ни в коем случае не нападать на те отряды, которые прикрывают конные херуски Арминия».

«Откуда такие уверенные выводы?» – строго спросил отец.

«А вон, спроси у Колафа», – усмехнулся Кален.

Тут Сервий Колаф соскочил с лошади и снял с нее здоровенный мешок, из которого вытряхнул рослого волосатого германца.

«Они налетают и рассыпаются, – стал объяснять первый декурион. – Но с нами опасно так шутить».

«Особенно опасно, когда под нами мавританцы», – радостно добавил Сервий Колаф. А Гай продолжал:

«Одного такого «рассыпавшегося» мы быстро перехватили, засунули в мешок и, объявив снабженцам, что поймали дикую свинью, поехали дальше. А по дороге свинья нам кое-что рассказала… Я специально велел Колафу поймать того, кто до этого ругал нас на латыни».

«Бегло ругался. И бегло рассказывал о своих проделках, когда я слегка покалывал его кинжалом через мешок», – вставил Сервий Колаф.

Отец тотчас отправился к трибуну и вручил ему пленного бруктера. Минуций Магий повел его к Публию Кальвизию, легионному легату. А что было дальше с пленным, мне, Луций, неведомо.

(2) Но в тот же день, под вечер, по предложению Арминия Публий Квинтилий Вар отправил к хаттам их племенного предводителя – владетельного князя Арпа. Ему было приказано срочно двинуть нам на помощь хаттские войска. Сопровождать Арпа отправили три турмы херусков.

XII. В двенадцатый день до октябрьских календ действительно пришла помощь. Но, увы, не нам, а мятежникам.

В трех лагерных стоянках от Ализона произошло второе сражение.

Враг напал неожиданно, с разных сторон и, как оказалось, в громадном количестве.

(2) Шедшему в авангарде Девятнадцатому легиону дорогу перегородили хатты.

Треверские всадники, сильно потрепанные под Миндоном, потерявшие около двух турм во время обратного движения, напуганные и падшие духом, увидев перед собой грозные германские фаланги, сначала попятили своих коней и стали топтать ими шедших за ними легионеров, а потом, словно охваченные неким безумием, устремились на хаттов, с дикими, душераздирающими криками врезавшись в их боевые порядки. Хатты отпрянули в стороны, освобождая дорогу, и в этом коридоре быстро исчезли треверские конники.

Едва они скрылись из виду, хатты вновь сомкнули ряды и со зверскими лицами, не с криками, а с визгом и хохотом кинулись на легионную пехоту.

Легат Девятнадцатого, Тогоний Галл, у которого, напомню, уже не хватало двух когорт, однако, не растерялся и, следуя урокам великих полководцев, в считанные минуты, что называется, собрал в кулак три лучшие свои когорты, построил их в восемь линий и двинул в центр вражеского войска. Хатты не выдержали натиска, строй их распался на две части.

Но тут с восточных холмов обрушилось еще более многочисленное хаттское войско на оставшиеся колонны Девятнадцатого.

Тогоний Галл и эти когорты попытался выстроить и направить, но безуспешно, ибо они состояли из совсем молодых новобранцев и неопытных центурионов, – ими управлял страх, а не приказы командира.

Ни легковооруженных, ни теперь кавалерии, ни резервов у Галла не было. И дабы спасти положение, Тогоний отправил к Вару двух трибунов с мольбой о помощи, а сам устремился на южный край, чтобы лично возглавить три успешные когорты и, вернув их назад, образовать с восточными единый фронт обороны.

Как гласит старая пословица: «Гладиатор принимает решение на арене». И надо отдать ему должное, Тогоний Галл умел это делать. Но здесь решение принимал не Галл, а зловредная Вару Фортуна.

Во-первых, три когорты на юге оказались окружены вновь сомкнувшимися хаттами. Во-вторых, пробиваясь к ним с небольшим конным эскортом, легат был сначала ранен, а через минуту убит. В-третьих, теперь и с севера злосчастный легион был атакован то ли хаттами, то ли бруктерами.

С трех сторон окруженные, разрезанные на части, лишенные командира, восточные когорты Девятнадцатого обратились в беспорядочное бегство – с дороги на запад.

Ты спросишь, Луций: а где же Восемнадцатый и Семнадцатый, с севера шедшие за легионом Тогония Галла?

Отвечу:

(3) Наш Восемнадцатый легион, едва началось сражение – как предусматривалось заранее, – выдвинулся вперед и на юго-запад, оказавшись почти на одной линии с Девятнадцатым.

У нашего легиона тоже не было легковооруженных (ведь узипеты бежали еще при Миндоне). Но были зато доблестные кавалеристы-канненефаты. Их предводитель, на новом рубеже увидев перед собой марсов – именно они надвигались на нас с юго-запада, – увидев их воинственную орду, префект канненефатов крикнул, обращаясь к Публию Кальвизию, Варову зятю и командиру Восемнадцатого легиона:

«Мы сейчас им врежем во славу Есуса! А ты тем временем строй когорты! Только не мешкай! Долго мы не продержимся!»

И, широко развернув свою конницу, бросил ее на врага – как ты понимаешь, на верную смерть, ибо конников у этого отчаянно-мужественного человека было от силы три сотни.

Кальвизий же словно пребывал в оцепении.

И тогда стал строить свою Первую когорту первый примипил легиона Лелий.

«Без приказа легата не смей ничего делать!» – подбегая к нему, приказал трибун Цецилий Лакон.

Но Лелий, по одним свидетельствам, не обратил на него внимания, а по другим рассказам, ответил отборной бранью, которую только видавшие виды центурионы используют.

«Отстраняю тебя от должности примипила и на твое место назначаю центуриона Второй когорты Курция! Он будет командовать сразу двумя когортами!» – скомандовал разъяренный Лакон.

Но случившийся тут Курций – как мы знаем, друг и приятель Цецилия, – краснощекий великан Курций ласково посмотрел на Лакона своими маленькими светло-карими глазками и дружелюбно произнес:

«Давай сначала разобьем врага. А потом будешь отстранять и назначать».

Опешив от неожиданности, Лакон отошел в сторону. А Лелий и Курций стали строить свои когорты, отодвинув назад центурии триариев.

Их примеру последовали примипилы еще трех когорт – если правильно рассказывали, Третьей, Шестой и Седьмой.

Так что, когда доблестные канненефаты, понеся страшные потери – из десяти человек семь полегли на поле боя, – когда конные канненефаты стали отступать под прикрытие легиона, против марсов стояла уже не походная колонна, а развернутый строй из тридцати боевых центурий.

Никто из начальников, слава богам, ими не командовал, и поэтому каждый из примипилов делал то, что было положено делать: сперва центурии гастатов обрушили на марсов свои копья и дротики, затем принципы, кое-как тренированные, но преисполненные желания блеснуть своей храбростью перед центурионами и товарищами по оружию, выдвинулись вперед и врубились в боевые порядки противника (правильнее было бы сказать: в варварские орущие и кричащие беспорядки!)

Причем – обрати внимание, Луций! – как только Первая когорта начинала испытывать затруднения, ей с левого фланга приходила на помощь Вторая когорта. И наоборот: когда приходилось туго когорте Курция, ее с правого фланга выручала когорта Лелия.

Противник дрогнул и попятился. Казалось, не хватает еще одного небольшого усилия, чтобы воинственные марсы обратились в бегство.

(4) Но тут – злосчастная судьба! – с востока на оставшиеся когорты Восемнадцатого легиона обрушились сначала бегущие легионеры Девятнадцатого, а затем – преследовавшие их хаттские конники и пехотинцы.

Легат Публий Кальвизий по-прежнему бездействовал. И командование взял на себя его друг, военный трибун Цецилий Лакон, который, приняв бегство Девятнадцатого за общее отступление, что есть мочи прокричал:

«Приказ командующего! Отступаем в ущелье! Лицом к противнику! Сохраняем порядки!»

Но не было, Луций, никакого приказа! Равно как не было и не могло быть никакого порядка! Началось паническое бегство, тем более страшное, что бежали в тыл доблестно сражавшимся с марсами когортам.

Лелий, однако, то ли вовремя заметил, то ли предвидел эту опасность. Он подбежал к своему сопернику Курцию и злобно приказал:

«Я забираю твою когорту. А ты скачешь к триариям, своим, моим, чужим, и, развернув их против бегущих, отражаешь это стадо. Если надо убивать – убивай!»

«Страшный приказ, – ласково ответил ему Курций. – Но я постараюсь его выполнить, командир».

И выполнил, выставив решительный заслон и отвернув бегство от сражающихся легионеров Восемнадцатого.

(5) Ты спросишь, а что делал и как вел себя Семнадцатый Друзов Великолепный?

В тот момент, когда хатты напали на Девятнадцатый, этот легион с севера и, стало быть, с тыла начали атаковать пешие и конные бруктеры.

Херускская конница развернулась и стала оттеснять нападавших. Но тут Арминий подскакал к Публию Квинтилию Вару, который в обратном движении к Ализону, в целях пущей безопасности помещался со своими батавами среди когорт Великолепного, – Арминий подъехал и сказал полководцу: «Их мало, как мне донесли. Твои великолепные легионеры с ними легко разберутся. Главное же нападение ожидается в районе обоза. Повели мне и моим конникам охранять войсковую казну».

Вар согласился и повелел, тем охотнее, что Арминий назвал его личные сокровища «войсковой казной».

Херуски ускакали, а легионеры Семнадцатого двинулись на бруктеров. И действительно: скоро стали теснить противника – сперва в центре сражения, затем – на правом фланге.

Но, доблестно отбрасывая беспорядочные германские отряды, римские легионеры почти не наносили им потерь (конницы ведь не было!) и постепенно все больше и больше отдалялись не только от обоза, но от других легионов, которые, как мы знаем, вели кровопролитные бои на юге, с хаттами и марсами.

Вара-полководца общее положение ничуть не беспокоило. Ему хотелось примерно покарать якобы слабосильных бруктеров.

Трибуна, прибывшего от Тогония Галла с просьбой о помощи, Вар не только не выслушал, но велел батавам-охранникам гнать его обратно: у нас, дескать, и своих дел хватает.

(6) Наступление на бруктеров прекратилось лишь тогда, когда сначала остановились, а затем стройными порядками стали отступать Первая, Вторая и Третья когорты.

«Что вы делаете, олухи?! – кричал на их примипилов легат Семнадцатого, Варов сынок. Но центурионы молчали, потупив суровые взгляды и сжав упрямые рты. И вместе с ними, с орлоносцем и значконосцами продолжали отступать легионеры, не обращая внимания на приказы легата и трибунов.

(7) Наконец стало известно, что Девятнадцатый и Восемнадцатый легионы покинули поле боя и отступают в западном направлении, что они понесли тяжелые потери, что Тогоний Галл убит.

«На помощь! Во имя богов, немедленно на помощь нашим братьям и товарищам по оружию!» – любуясь собой и чуть ли не прослезившись, радостно воскликнул Публий Квинтилий Вар.

И Семнадцатый Великолепный, оставив для прикрытия Девятую и Десятую когорты, двинулся на воссоединение с другими легионами.

XIII. А вот что, Луций, происходило у обоза.

Напомню, что турма отца охраняла арьергардную часть обоза, и следом за нами шел Семнадцатый легион.

Мы видели, как он поворачивался и развертывался, как мимо нас в сторону головной части обоза пронеслись херускские конники.

Отец подошел к Минуцию Магию и сказал:

«На нас сейчас нападут. Вели сугамбрам окружить обоз. Пусть эти самые… как их?… убии… пусть они защищают обоз с запада. А я буду прикрывать его с востока.

«А ты… это самое… как тебя, – передразнил его мальчишка-трибун, – послушай, Испанец, откуда ты знаешь, что на нас нападут?»

«Чувствую», – невозмутимо ответил отец.

«Здесь, в этой проклятой Германии, никто ничего чувствовать не может», – сострил Минуций и повернулся к Пилату спиной.

А отец призвал своих декурионов – Гая Калена, Квинта Галлония, Туя-галлекийца – и тихо стал совещаться.

(2) Когда Семнадцатый легион начал теснить бруктеров, обозные служители разом покинули обоз и, захватив веревки, устремились за наступавшими легионерами, в надежде на добычу.

Тогда к отцу подъехал на мохнатой и коротконогой лошаденке убиев предводитель (они почти не слезают со своих лошадей, эти убии, и некоторые даже спят на них).

«Что… делать… будем?» – спросил он, с трудом выговаривая римские слова.

«Сначала перестань дрожать», – усмехнулся отец.

И действительно, громоздкий галл выглядел, по меньшей мере, растерянным. Испуганно озираясь и указывая то на восток, то на запад, он что-то пытался объяснить Марку Пилату, говоря вроде бы на латыни, но лично я в этой латыни почти ни слова не мог разобрать.

«Я римлянин и не говорю по-галльски, – сурово прервал его отец. А затем произнес, словно к самому себе обращаясь: – Толку от тебя и твоих долговязых всё равно никакого. Но лучше встань по ту сторону обоза, чтобы не мешаться у меня под ногами».

Убий благодарно кивнул, как будто бы понял, и отъехал.

А Марк Пилат направился к своему мавританцу.

Он едва успел сесть на коня, как на обоз с востока и с запада одновременно напали конные бруктеры.

XIV. Милый Луций! Это было мое первое сражение! Вернее, впервые в жизни я видел бой в непосредственной близости от себя и, хотя сидел на телеге, а не на коне, в любой момент мог быть ранен или убит выпущенным из пращи камнем, или дротиком; или кто-то из германцев, прорвавшись к обозу… Ты думаешь, я испугался? Клянусь приязнью Фортуны, я чуть не свернул себе шею, пытаясь ничего не пропустить в общей картине боя! Если я дрожал, то от восторга и возбуждения…

Но я не начну вспоминать свои детские ощущения… Нет, продолжая играть взятую на себя роль историка, кратко и сухо сообщу тебе.

(2) Пешие сугамбры быстро построились в каре и двинулись на север – в ту сторону, куда убежали обозные и где не было германцев. Бруктеры их не трогали.

Главный удар пришелся по турме моего отца. С востока на него устремились, как потом подсчитали, приблизительно шестьдесят конных бруктеров и столько же легковооруженных пехотинцев. Причем у каждого всадника был свой пехотинец, который, в отличие от наших молодчиков, не сидел сзади верхом, а бежал рядом с лошадью, уцепившись за гриву.

(3) Заметив надвигающегося врага, отец выдвинул ему навстречу турму, встав от обоза на расстоянии не менее стадии; а конюхи наши мгновенно вооружились и стали охранять обоз и нас с Лусеной.

На правом фланге Пилат поставил декурию Туя, в центре – Гая Калена и слева от него – Квинта Галлония. Сам встал не в центре, а справа.

И вот, дико крича и потрясая оружием, шестьдесят бруктерских всадников и шестьдесят пехотинцев налетают на тридцать наших всадников и тридцать сидящих у них за спинами молодчиков.

От этого удара, будто от ураганного вихря на нее обрушившегося, центральная декурия поднимается в галоп и отлетает чуть ли не к самому обозу. Туда же, но чуть левее, отбрасывается декурия Квинта Галлония. А третья, Туева, декурия, в последний момент чуть выдвинувшаяся навстречу противнику, от шквала содрогается, но остается на занятой позиции.

И перед обозом оказываются, таким образом, шестьдесят конных бруктеров и двадцать наших конников.

Тут двадцать наших молодчиков спрыгивают с мавританцев, подкалывают германских коней и дротиками снизу вверх бьют в ноги и в живот бруктерских всадников. А кавалеристы Пилата кромсают их фальчионами, отсекая руки и отрубая головы.

И варвары сбиваются в кучу, сами себе причиняя урон, толкая друг друга и сковывая движения.

А их пехотинцы не могут придти им на помощь, ибо когда конные бруктеры кинулись галопом преследовать декурии Гая и Квинта, бегуны от них приотстали. А Туева декурия тотчас воспользовалась этим обстоятельством, отрезав пеших от конных. И конники Туя рубят их теперь сверху, молодчики колют тяжелыми дротиками. А Марк Пилат, словно хоровой фламин, руководит этим жертвоприношением, как молния Юпитера сверкая доспехами среди сражающихся рядов.

Представь себе, Луций: прекрасная и поразительная слаженность движений, когда тридцать всадников и тридцать легковоооржуенных слились воедино и действуют словно греческий балет, словно саллии на празднике, точно под музыку! Представь себе: каждое движение преисполнено грации, лица освещены вдохновением, глаза горят долгожданной радостью!

Топот и звон оружия заглушают крики и стоны. Кровь льется рекой, но я ее не замечаю…

Ты можешь не верить мне, Луций, но я в этот момент не испытывал ни страха за себя, ни отвращения к смертоубийству.

(4) И лишь когда священнодействие завершилось и оборвался спектакль – то есть когда считанным варварам удалось вырваться из окружения и, бросив на произвол судьбы своих пехотинцев, ринуться наутек; когда три наши декурии вновь выстроились в линию; когда конюхи, нас охранявшие, побежали к поверженным бруктерам, с убитых снимали доспехи, а раненых вязали и тащили к обозу; когда я увидел отрубленные головы, отсеченные руки и ноги, окровавленные и обезображенные тела, – тогда у меня, наконец, помутилось в глаза, к горлу подступило…

Но не будем о печальном и естественном для двенадцатилетнего мальчика…

(5) Лучше скажу о том, что из ста двадцати бруктеров лишь десяти всадникам и примерно пятнадцати бегунам удалось вырваться и спастись бегством. У наших же только три солдата были ранены, и ни один не погиб.

Пленных отец передал Минуцию Магию. А также велел отнести ему трофейное оружие и доспехи.

«Себе ничего не оставишь?» – удивился обозный трибун.

Но Мрак Пилат брезгливо поморщился и ничего не ответил. А на добычу и на пленных тут же радостно накинулись обозные служители.

XV. Справа от нас, как ты помнишь, были конные убии. Сражались они беспорядочно и уродливо, и, когда удавалось взглянуть на них, мне казалось, что они вот-вот попадают со своих коротконогих лошадок. Но они не только не падали, но, как потом оказалось, довольно успешно рубили нападавших германцев.

(2) Скоро, однако, с их стороны появились херуски Арминия. И бруктеры ринулись в рассыпную. А конники Арминия преградили убиям дорогу, так что последние не могли преследовать бегущих.

(3) Потом одна за другой с севера стали подходить когорты Семнадцатого легиона, и вместе мы двинулись на юго-запад – туда, где, по сведениям Арминия, уже находились Восемнадцатый и Девятнадцатый легионы, вернее, их остатки.

(4) Общее положение было крайне печальным. Хотя Друзов Великолепный почти не понес потерь, от Восемнадцатого легиона осталось пять когорт, а от Девятнадцатого – от силы три боеспособных. Легат Девятнадцатого, Тогоний Галл, как я уже доложил, погиб в бою. Треверские всадники бежали. Не только нас, но и весь обоз покинули вспомогательные сугамбры.

Противник прекратил нападение, но, по данным разведчиков Арминия, расположил свои полчища таким образом, что отрезал нам выход на дорогу с юга, с востока и с севера.

Не было уже ни малейшего сомнения, что восстали и с нами сражаются не только бруктеры и марсы, но также намного более многочисленные и опытные хатты.

(5) Вар велел строить лагерь и объявил о созыве военного совета. И тут к нему явились три главных центуриона из Первой, Второй и Третьей когорт Семнадцатого легиона, которые потребовали, чтобы их тоже пригласили на совет.

Рассказывают, что Публий Квинтилий Вар в ответ на это требование устало кивнул головой и задумчиво проговорил: «Хорошо. Приходите… Сами захотели».

XVI. Об этом совете пишет каждый историк. И у каждого – свои собственные неточности и то ли пропуски, то ли нарочитые умолчания о том, как было на самом деле.

Пишут, например, что это был пир.

Нет, изначально Публий Квинтилий Вар пригласил именно на военный совет двух оставшихся в живых легатов, а также Арминия, Ингвиомера, Сегеста и Сезитака. Но когда они явились, палатка главнокомандующего еще не была должным образом приготовлена. И Арминий пригласил всех в свой шатер. А там, действительно, были устланы ложа и накрыты столы.

И Вар обиженно спросил:

«Что? Предлагаешь отпраздновать еще одно поражение?»

«Нет, мужество доблестных воинов предлагаю прославить, – радостно откликнулся Арминий и добавил: – И великим и справедливым римским богам предлагаю совершить возлияние во имя непременных грядущих побед!»

Вар не стал возражать.

Взойдя на ложа, они цельным вином совершили возлияния Юпитеру, Роме и Марсу. При этом имена богов произносили только римляне; германцы же молча пригубили и выплеснули вино.

(2) О центурионах, напросившихся на совет, никто из историков не упоминает.

А ведь они стояли рядом с возлежавшими, потому что лож для них не оказалось в шатре Арминия.

И Вар, обратившись к первому примипилу, грустно спросил:

«С чем пожаловали?».

Главный центурион Семнадцатого Великолепного смело выступил вперед и произнес примерно следующее:

«Главнокомандующий, да хранят тебя гений императора и бессмертные отеческие боги! Твои легаты не могут руководить войсками. Два легиона, как мы знаем, уже почти разгромлены. И если бы мы послушались твоего сына, Секста Вара, Семнадцатый легион тоже был бы сейчас в тяжелом положении. Поэтому просим и требуем: поставь во главе нашего легиона опытного командира. Или объясни, чего ты от нас ожидаешь, а мы, повинуясь тебе, опираясь на собственные знания и тридцатилетний опыт, сами будем руководить движением, построениями и боевыми действиями».

Вар выслушал, не глядя на центуриона, а грустно разглядывая лица возлежавших против него германцев. А после вызвал начальника охраны и почти шепотом не то чтобы отдал приказ, а словно попросил об одолжении:

«Этому, который стоит впереди и который во время боя не подчинился приказу легата, отруби, пожалуйста, голову. Двух остальных высеки и возьми под стражу. Объяви в войсках, показав отрубленную голову, что за всякое неподчинение приказам и за малейшую дерзость в отношении к легатам и трибунам я буду теперь примерно наказывать».

Центурионов увели, а члены совета стали утолять голод и жажду.

Вар пил только воду. Арминий, Ингвиомер и Сезитак пили германское пиво. Легаты выпили немного вина.

Три чаши разбавленного вина выпил Сегест, тесть Арминия.

(3) Историки утверждают, что на пире-совете долго и убедительно говорил Арминий и коротко и сбивчиво – Сегест.

На самом деле, как мне удалось выяснить, было как раз наоборот.

Арминий заявил, что надо идти по ущелью на запад.

«А что, к дороге уже не пробьемся?» – капризно спросил полководец.

Не отвечая на его вопрос, Арминий повторил, что, по его мнению, надо идти на запад, к истокам Эмса-Амизии. А там, по обстановке, принять решение и либо свернуть к Ализону и к Лупии, либо по берегам Амизии возвращаться в Кельтику.

«По Амизии?!» – обиженно воскликнул Публий Квинтилий.

Но Арминий на его восклицание не ответил.

И тогда заговорил Сегест.

Историки, как правило, приводят лишь заключительные его слова. А он сперва нарисовал впечатляющую картину. И говорил приблизительно так:

«Восстание давно готовилось, и я об этом не раз предупреждал тебя. Под Миндоном на тебя напали никакие не казуарии и не ангриварии, а твои прежние союзники – бруктеры и марсы. На обратном пути они же – бруктеры и марсы, – следуя за тобой по пятам, уничтожали твои продовольственные отряды. Сегодня к ним присоединились еще и хатты.

Вожди их покидали тебя один за другим. Первым исчез Вальмар, князь бруктеров. И мне теперь ясно, зачем он исчез – чтобы подготовить засаду возле Миндона. Предводитель марсов, Малловенд, вовсе не погиб в сражении, как тебе доложили, а переметнулся к восставшим, чтобы возглавить свое племя. Вчера вечером Арп был направлен к хаттам, и думаю, именно сегодня построил свои отряды и руководил избиением Девятнадцатого твоего легиона. Сегимер, брат мой, ускакал якобы для того, чтобы усмирить бруктеров. Но есть у меня подозрение, что он от лица херусков управляет восставшими племенами.

А теперь приглядись к любимцу твоему, зятю моему Арминию. Разведчики его доставляют тебе ложные сведения. Конница его бездействовала сегодня и при Миндоне. Когда она прикрывала фуражиров, никто из херусков не пострадал, хотя несколько других отрядов было перебито. С Сегимером Арминий отправил турму. Три турмы дал в сопровождение Арпу. И целую тысячу всадников зачем-то отправил к восточным херускам. Неужели не ясно, что он, Арминий, бережет своих всадников для предстоящего сражения?

Тебе ведь уже отрезали путь к Ализону. У тебя разгромили десять когорт. Тебя толкают в леса и болота, где римским легионерам сражаться намного труднее, чем германцам. В лесах и болотах твой ненаглядный Арминий тебя уничтожит».