Текст книги "Эпоха Древних"

– У меня было… весьма странное общение с ними, государь император. Сначала мы никак не могли понять друг друга и пытались говорить знаками. Потом они прислали девушку со светлыми волосами и кожей, как у девиц за Юнаньским морем. Но она говорила на каком-то… извращенном западном наречии, которого я никогда раньше не слышал и поэтому не понимал. – Томус вытер пот с шеи окровавленным рукавом. – После этого они прислали другую девушку, поразительно красивую. Я не преувеличиваю, ты бы ее оценил. Темные волосы, блестящие ресницы. И нежный голос, с тончайшей дрожью невинности. Она говорила на нашем языке, как сами апостолы. Она стала переводчиком между мной и предводительницей рубади, одноглазой женщиной редкой красоты. Действительно редкой, может, слишком редкой для тебя, но я любовался ею, такой высокой и гордой. Она называла свою орду союзом силгизов и йотридов.

Я устало застонал.

– Похоже, тебе срочно нужна походная жена. Томус, ты же понимаешь, что сегодня погибли целые легионы. У нас еще будет время восхищаться чужими женщинами, после того как их погребенные в песке мужчины вздуются.

– Мои извинения, император, но это еще не все странности рубади. Видишь ли, когда я сказал ей, что представляю несравненные легионы императора Базиля Разрушителя, Зачинателя и Спасителя верующих, Правую руку Архангела, они решили, что я шучу.

– Они тебе не поверили? Почему?

– Они настаивали, что ты мертв уже семь столетий.

Я сухо усмехнулся.

– Такого я еще не слышал.

– И они говорили абсолютно серьезно, государь Зачинатель. Кроме того, они настаивали, что нам нужно уходить. Сказали, что мы можем забрать из Зелтурии все, что захотим, но, если останемся здесь завтра после заката, они войдут в город и перебьют всех, включая нас.

Мой вздох был самым усталым за этот год. Все это какая-то злая шутка. Вопрос в том, чья это шутка?

– Значит, у нас враг внутри и враг снаружи. Но если рубади еще не бросились сюда, значит, они не союзники святого правителя. Давай пока просто забудем о них. Нужно открыть храмы. Улицы наши, но мы не знаем, какие секреты хранят эти пещеры. Мы не будем в безопасности, пока не опустошим их. Пока святой правитель Зафар не сдастся и не провозгласит меня императором Аланьи.

– Согласен, государь император. – Томус потер бесконечно усталые глаза. – Есть еще проблема этого демона в черном. Ты знал, что он умеет летать?

– Летать?

– Когда я возвращался сюда, он как раз летел в сторону горных пиков. Даже демонам нужен отдых. Говорят, он единолично зарубил тысячу человек.

Две когорты уничтожены одним человеком?

Я потянулся поближе к уху легата Томуса и сказал:

– Я знаю, что мы не должны выказывать страха. Людям нужно видеть нас непреклонными. Но, как уже не раз делал, я должен открыть тебе свои истинные чувства. Я боюсь. Боюсь магического огня, черного демона, золотых воинов с могучими доспехами и мечами и рубади у ворот. Мы ничего такого не видели, когда завоевывали Кандбаджар, и захваченные абядийцы ничего не говорили об этих странностях. Поэтому именем Архангела я спрашиваю тебя, что, твою мать, происходит?

– Это ты мне скажи, – засмеялся Томус и покачал головой. – Как будто…

– Как будто что?

– Как будто мы не в той Зелтурии, которую пришли завоевать. Как будто мы в какой-то… другой Зелтурии.

– В другой Зелтурии?

– Думаю, если мы хотим что-нибудь понять, нам нужны пленные. Если перебьем всех, то как разберемся?

Несомненно, Томусу просто требовалась походная жена, в которую он мог бы воткнуть свой скипетр. Но ситуация теперь была более спокойной. Может, пора и смягчиться, до разумных пределов.

– Верно замечено. Отдай приказ брать в плен женщин, детей и вражеских предводителей. И пусть воины ничего не жгут и не рушат из того, что могло бы пригодиться.

Сквозь дымку к нам подошел Антиох.

– Государь император, жители, забаррикадировавшиеся в усыпальнице святого Хисти, желают поговорить с тобой.

– Ну наконец-то хорошие новости. – Я махнул Томусу: – Пойдем.

В окружении стены легионеров я подошел к высоким ярко-желтым двустворчатым дверям, охранявшим усыпальницу величайшего латианского святого. Перед ними стояла стена золотых воинов, все были темнокожими, за исключением одного, чей цвет кожи и нос выдавали в нем кандбаджарца.

Кровавая дымка здесь казалась гуще. Тела воинов, женщин и даже детей устилали дорогу вдоль канав, полных плоти и крови. От зловония многие лишились бы чувств, но, к счастью, я мог выносить его и находил удовольствие в мысли о том, что эти смерти принесли нам победу.

Дверь в храм была приоткрыта – очевидно, чтобы дать им возможность сбежать. Мы могли бы воспользоваться случаем и ворваться внутрь, но это было бы вероломством. Нет, я не стану пытаться навредить им. Меня боялись, но все знали, что я действую с честью. Не стоило разрушать эту репутацию, когда мы уже завоевали бо́льшую часть города. Они мне понадобятся – и страх, и честь, – когда мы пойдем на восток.

Но больше всего меня беспокоили окружающие нас вершины. Томус сказал, что туда улетел черный воин. В любой момент он мог обрушиться на нас и снова начать свою кровавую оргию. Как император Священного Крестеса, я, несомненно, стану его целью.

Передо мной стоял кандбаджарец в золотых доспехах. Я не говорил по-парамейски, но Томус немного умел. Трибун Маркос, мой главный стратег, говорил лучше, но он был занят, обеспечивая сменяемость легионов, чтобы люди оставались сытыми и отдохнувшими.

Огромный длиннобородый мужчина в золотых доспехах сказал по-крестейски:

– Я Абунайсарос, предводитель Лучников Ока, родом из некогда великого царства Лабаш. Можете звать меня Абу. Я заметил, что никто в вашей армии не говорит на обычном крестейском. С ваших языков сходят только слова Ангельской песни. Как так вышло, что вы говорите только на староцерковном крестейском?

Разве Лабаш больше не великое царство? Уточнять не было времени.

– Что значит «староцерковный крестейский»? – спросил я. – Мы говорим на обычном языке Костаны. Действительно, на нем говорили апостолы, это священный язык Ангельской песни.

В глазах длиннобородого не отразилось ни малейшего удовлетворения, он как будто не желал принимать мой ответ.

– Ваши люди заявляют, что сражаются за императора Базиля Разрушителя. Я прав в своем предположении, что это ты?

– Да, я император Базиль. «Разрушитель» – громкий титул, я предпочитаю более верный, «Зачинатель».

– Наша вера восточной этосианской церкви учит, что Базиль Зачинатель вернется только в мрачные дни перед Концом времен. Он – одно из величайших знамений.

– Вернется? – Я развел руками. – А куда я уходил?

Кандбаджарец что-то быстро и зло сказал Абу.

– Прошу прощения, – произнес Абу. – Хотя я искренне желаю установить твою личность, на самом деле я здесь в качестве переводчика его величества шаха Кярса из Аланьи.

– Что такое шах?

Абу посмотрел на меня с презрительным недоверием.

– Он глава Селуков в Аланье. Правитель Аланьи.

Я попробовал что-нибудь разглядеть в темноте за створками дверей.

– Где святой правитель Зафар?

Абу что-то сказал шаху Кярсу, и тот ответил устало-раздраженным тоном:

– Святой правитель Зафар умер семьсот лет назад в своей постели в Кандбаджаре. Почему ты спрашиваешь о нем?

То ли это была какая-то уловка святого правителя, то ли кровавая дымка свела их всех с ума.

– Сколько вас в храме? – спросил я, меняя тему.

– Вы не войдете внутрь, – перевел Абу слова шаха Кярса. – Разве что ценой больших потерь. Каждый Лучник Ока и гулям отдаст свою жизнь ради защиты храма.

– Ты, кажется, назвался этосианином, – сказал я Абу. – Зачем умирать ради неверных?

– Мы – люди чести и верно служим шаху Аланьи. Мы поклялись именем Архангела.

– Честь я могу понять. И верность тоже. – Я обезоруживающе улыбнулся. – Я не враг шаху Кярсу из Аланьи. Выдайте святого правителя Зафара, и я позволю всем уйти через южный проход. – Я не стал говорить, что там поджидает орда рубади.

Абу перевел для шаха Кярса, который затем пробормотал слова, наполненные яростью.

– Шах Кярс говорит, что вы просите невозможного. Здесь нет святых правителей. Если вам нужны их тела, тогда знайте, что все их сожгли, когда йотриды и силгизы завоевали Кандбаджар.

Я оглядел усталые, полные ужаса лица. Под тем, что они мне показывали, должно быть, скрывалось множество чувств, и больше всего злости. Зачем они тратят наше время на эти глупости?

– Это какая-то уловка, чтобы заставить меня оставить святого правителя в живых? – Я возвысил голос, и изо рта полетела слюна. Я разъяренно указал на желтую дверь. – Я должен получить Зафара и того мага тоже.

Как там его звали?

Я повернулся к Томусу и спросил имя мага. Томус потряс головой, как будто тоже не помнил его.

– Ты говоришь о маге Кеве? – спросил Абу.

Имя мне ничего не говорило, но, наверное, это был он.

– Где он?

– Мы не знаем, – перевел Абу слова Кярса. – Но он придет за вами, если останетесь в нашем священном городе. Вам не будет здесь покоя.

Возможно ли, что маг и черный демон – это один человек? Если так, он не просто рисовался во время нашего вчерашнего бесполезного разговора. Он скрывал силу, которой я ничего не мог противопоставить.

– Где северный проход? – спросил я.

Кярс качал головой, пока Абу переводил:

– Он хорошо скрыт, и у нас нет причин помогать тебе найти его.

– Тогда о чем нам вообще говорить? Вы не выдаете святого правителя и упорно несете какой-то бред. Уползайте обратно в свой храм. Скоро мы выломаем эти двери и устроим кровавую баню. Вы не увидите нашей благородной стороны. Мы не пощадим ваших детей и женщин.

Кярс прожигал меня взглядом, пока Абу переводил мои слова.

– Шах Кярс не сдастся, – сказал Абу. – Может, вы и захватили город, но вы находитесь среди бескрайнего моря латиан. Все царства на тысячи миль вокруг придут за вами.

Еще один солдат в золотых доспехах, похожий на обсидиан цветом кожи и твердостью, что-то гневно пробормотал в мой адрес. Абу не стал переводить, но, очевидно, это было ругательство.

– Мне вообще не нужен шах Кярс, – улыбнулся я сердитому золотому воину. – Я даже не знаю, кто он и чем правит. Мои требования не изменятся. Я хочу получить святого правителя, живого, и мага, живого или мертвого, и хочу узнать, где находится северный проход. Без этого все вы будете мертвы к завтрашнему дню. Мое милосердие испаряется с каждой секундой, так что решайте побыстрее.

Я ушел, как никогда сбитый с толку. Все они казались совершенно искренними и отчаявшимися. Но как они могли предъявить какого-то другого царя и утверждать, что святой правитель Зафар мертв уже семьсот лет? Странно, что рубадийская хатун в пустыне тоже утверждала, что меня нет столько же времени. Неужели эти двое сговорились и устроили какой-то чудовищный фарс?

Когда я шел через ряды своих солдат к пещере, которую превратил в свой командный пункт, в голове пронеслась страшная мысль: а что, если это не уловка и не безумие?

«Какая-то другая Зелтурия», – сказал Томус. Что, если он был прав?

12
Кева

Кровавый туман, застилавший улицы Зелтурии, немного рассеялся. Я увидел закованного в доспехи предводителя крестейцев, разъяренно шагающего прочь от Кярса, Като и Абу. Его окружали воины со щитами. Я встал на уступе скалы, взмахнул Черной розой и сказал Кинну:

– Давай! Пронеси меня прямо над ним!

Разноцветный птах покачал головой, и с нее упало перышко.

– Слишком много солдат. Если они…

– Да мне плевать. Я не дам этому снова случиться. Отнеси меня, или я спрыгну сам.

Скольких я уже зарубил? Сотни? Тысячи? Но какое значение имеет их число? Врагов больше, чем песка в пустыне, как будто сам кровавый туман наколдовал этих странных крестейцев.

Я поспал час на уступе, пока Кинн вел наблюдение, поел фиников, которые он где-то нашел, и выпил воды из бурдюка, который он раздобыл. Я отдохнул, подкрепился и теперь жаждал покончить с этим.

– Вперед, Кинн.

Джинн схватил меня за плечевые пластины, поднял и расправил крылья. Кровавый туман устремился мне в нос и уши, закладывая их. Мы скользили над массой крестейцев со щитами, пока не оказались прямо над их предводителем.

– Сейчас!

Кинн выпустил меня, и я полетел вниз. Я приземлился на какого-то несчастного глупца и раздавил его сапогами. Затем сделал круг, разрубая доспехи, плоть, щиты и головы, окрашивая мир в разные оттенки металла и один оттенок красного.

Но предводитель каким-то образом успел вовремя отступить, уклонившись от моего удара, и теперь его прикрывали щитами солдаты.

От яростных криков звенело в ушах. Я пытался пробиться сквозь бесконечную стену крестейских щитов к человеку, только что разговаривавшему с Кярсом.

И тут я почувствовал, как меня сжимают и тянут. Они не сражались со мной. Они схватили меня за руки, ноги, шею и голову и тянули так сильно, что кости стали гнуться внутри доспехов. Пот, кровь и плоть от моих отчаянных взмахов клинком покрыли нас всех, и я испугался, что это конец.

Я вырвался и срубил целую шеренгу крестейцев. Наконец я увидел лицо их предводителя. Это оказался не возвратившийся Михей, как я боялся. Он был ниже ростом, старше, менее крепкий, с проблесками седины в бороде. Он больше походил на Мурада, чем на Михея. Но его карие глаза разглядывали меня со спокойным любопытством. Мне оставалось только рвануть вперед, но я не мог пошевелить руками, поскольку солдаты сзади и сбоку жаждали разорвать меня на части.

– Я забираю тебя отсюда! – Голос Кинна звучал так, будто тот находился за тысячу миль от меня.

Я изо всех сил старался пошевелиться. Меня тянуло и давило множество рук, но они не сумели пробиться сквозь доспехи, не сумели отделить меня от них. Они могли лишь не давать мне двигаться.

Один крестеец попытался выхватить мою саблю. К рукояти потянулась рука, словно щупальце осьминога. Я шевельнул головой и ударил его шлемом в лицо. Его череп раскололся.

И тогда они все разом набросились на меня. Тела закрыли розовый дневной свет. Я тонул. Задыхался. Мысли улетучились вместе с возможностью двигаться.

Я решил, что пришел мой конец.

Очнулся я в шатре. В мрачном лунном свете, пробивавшемся сквозь швы, я разглядел приглушенные абядийские цвета стен. Меня укрывало грубое одеяло из верблюжьей шкуры, а постелью служил мягкий ковер в аланийском стиле. Подушка тоже была украшена аланийским цветочным орнаментом и идеально подходила для моей бушующей головной боли.

– Мне приснился самый жуткий сон, – пробормотал я, повернул голову вправо.

Я увидел Кинна, сидевшего в позе утки.

Черные доспехи были рассыпаны по полу, а ножны с Черной розой лежали рядом со мной.

– Это не сон. Я едва вытащил тебя из Зелтурии. Сейчас ты в безопасности, в отдаленном абядийском лагере. – Кинн подлетел ко мне и приземлился рядом с моей головой. – Если хочешь приятный сон, могу помочь.

– Как насчет того, что длится вечно?

– Такого не бывает. А теперь отдыхай. Ты единственная надежда на тысячу миль вокруг.

Ну что за неприятные слова.

– Я не единственный маг на земле. Два или три вроде служат шаху Бабуру.

– Кашан в пятистах милях отсюда.

– И они проигнорируют то, что произошло с нашим святым городом?

– Не могу такого представить. Маг должен защищать веру.

Я опустил голову на подушку, готовый уснуть.

– Что вообще случилось? У меня в голове сплошной кровавый туман.

– Крестейская армия появилась незнамо откуда. Точно как в Костане.

Неужели обязательно было говорить так прямо?

– Не незнамо откуда. Из облака крови… рожденного звездной магией Сиры.

– Как скажешь.

В ночи стрекотали пустынные сверчки, от умиротворяющего звука мои кости таяли на постели. Он был гораздо лучше, чем крики, уже несколько часов звеневшие в ушах.

– Если я – единственная надежда, мы все обречены.

– Помни, что ты не один. – Голос Кинна дрогнул от пустой надежды. – И никогда не был один. Мы все с тобой.

– Разыщи Сади, – сказал я, уносясь в полную волн темноту. – И не возвращайся, пока не найдешь.

Меня окружало тихое, скучное селение Томбор. Рядом стояла Сади. И Мелоди тоже. Мы все жили в маленьком домике на берегу одного из притоков Сир-Дарьи. Каждый день я колотил молотом по раскаленному металлу, радуясь речному бризу. Вечерами я читал Таки, наслаждаясь изяществом его стихов. И я пил ячменную брагу и курил вишневый гашиш, пока разум не становился мягче шелка. Иногда я чему-нибудь учил Мелоди, например чинить кожаные сандалии. Каждое новолуние мы с Сади отправлялись в самую зеленую часть леса и занимались любовью у водопада, а джинны из племени джаннов наблюдали за нами.

Сон продолжался целую вечность. Дар Кинна.

Но я все же проснулся, и он растаял как весенний снег в пустыне.

Я встал и заковылял к выходу из шатра.

Низко висевшее на востоке солнце освещало оазис мягким светом. Среди пальм, прудов и невысоких трав в беспорядке стояли шатры. Верблюды пили воду из пруда, другие спали, положив головы на мягкий песок.

Я разделся и вошел в пруд. Вода доходила только до бедер, но этого было достаточно. Я смыл с себя пот и облил голову. Верблюды жевали жвачку и наблюдали.

Я больше не мог игнорировать снедавший меня страх: Сади мертва?

Я сел в воду и попытался разобраться в нем. Храмы и пещеры – идеальное укрытие. За долгий день сражений я заметил, что большинство дверей в них были закрыты. Крестейцы не могли пробить эти двери из песчаника без бомб или таранов. И даже если бы им удалось, их встретил бы огонь аркебуз гулямов.

Нет, вряд ли она мертва. Но скоро умрет, так же как Кярс, Като и Апостолы, если им никто не поможет.

Где-то среди шатров зарыдала женщина. Верблюды подняли головы, их уши шевелились, пока траурный плач то усиливался, то затихал. Во время осады Растергана женщина плакала каждое утро с такой регулярностью, что я определял по ней время начала своего караула. Я стоял на осыпающейся западной стене и потирал заледеневшие руки, глядя, как Ираклиус завтракает на своем холме и приказывает саперам взорвать нас. Женский плач, от которого поначалу меня бросало в дрожь, стал привычным и почти утешающим. Помню, как я думал, что если переживу эту осаду, то вернусь к Лунаре и проживу остаток жизни в любви и уюте.

Сейчас я мог только посмеяться над тем мальчишкой.

По траве захрустели шаги. Я повернулся и увидел девушку с кровавыми рунами на лице.

К счастью, вода скрывала мою наготу. И все же мне хотелось вылезти и обнять Рухи, такое облегчение я испытал при виде нее.

Она села у края пруда.

Я не знал, что сказать. И, по всей видимости, она тоже.

Рухи поболтала в воде покрытой рунами рукой.

– Ты что-нибудь ел?

– Несколько фиников.

– Ты пробыл в Зелтурии от заката до заката. Ты должен проголодаться.

Я покачал головой.

– Вовсе нет.

– Ты ранен?

– Нет. Где мы?

– В оазисе далеко в пустыне.

Похоже, никто из нас не хотел быть слабым. Я потер щеки. Руки были уже мокрые, поэтому нельзя было понять, плачу ли я. Скорее всего, нет, слишком пусто было внутри.

– Не знаю, пережила ли моя семья все это. – Рухи крепко зажмурилась, но слезы все равно потекли. – Не знаю, жив ли кто-то из Апостолов. Дышит ли кто-то из моих друзей.

Она была родом из этих песков. Какая безмерная трагедия для нее. Конец ее мира. Мне приходилось беспокоиться о судьбе немногих, а у нее были десятки, а может, и сотни людей, из-за которых она должна была переживать до смерти.

– Лат мы принадлежим и к ней мы возвращаемся, – произнес я.

– Даже фанаа не может избавить от этого чувства.

– Возможно, так и должно быть.

– Это даже хуже адской боли от рун.

Я хотел бы сказать, что станет легче. Но это была бы наглая ложь. Может, ей и нужна утешительная ложь, вроде того сна, что подарил мне Кинн. Милосердный обман.

– Сейчас мы можем только сражаться, – сказал я. – Больше ничего не остается. Жизнь превратилась в череду битв, каждая из них порождает следующую. Ты убиваешь врагов, но наживаешь новых, и приходится убивать их. И так по кругу.

– Неужели теперь так и будет?

– Ты всегда можешь сбежать. Или простить. И то и другое – трусость. И зло, каждое в своем роде.

– Прощение – зло?

Я кивнул, уверенный в своей ненависти.

– Это самое коварное зло. Прощать тех, кто губит землю… не тебя ли тогда следует винить в их злодеяниях? Справедливость – единственное добро. И нет ничего справедливее, чем око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь.

Она подняла руки.

– Но я не боец. Не убийца.

– Тогда позволь мне делать это за тебя.

– Я не возложу на тебя такое бремя.

– Бремя? – Я рассмеялся. Какое же это было облегчение. – Я жажду крови, как никогда. Думаешь, мне не нравилось то, чем я занимался от заката до заката? Думаешь, я не радовался, отправляя столько душ в самый холодный ад? Это моя величайшая радость. И я хочу еще.

Она посмотрела на меня так, будто впервые увидела.

– Как ты можешь говорить такое, Кева? Даже святой Хисти сражался только ради защиты. Завоевывал, только когда ему приходилось это делать.

– Ты удивлена? Отец учил меня одному – убивать врагов. Я не смогу не получать от этого удовольствия. Оно почти божественное. По крайней мере, сейчас, когда я точно знаю, что нет иного пути. Не важно, куда я пойду, все дороги заканчиваются кровью.

Я встал, прошел мимо заплаканной Рухи, не скрывая своей наготы, и вернулся в шатер, где завернулся в колючее верблюжье одеяло и лег, намочив все вокруг. Мне не нужна была одежда. Темные доспехи и сабля, вот и все украшения, которые я желал. С ними я наконец смогу убить всех злых людей. Конечно, медленно. Я буду уставать. Но я могу убивать, пока все они не встретят справедливый конец. А у тех, кого защищает само зло, вроде Сиры, я могу убить всех, кого они любят и кто любит их. Я способен сделать их жизнь тюрьмой из боли, как они поступили со многими людьми.

В шатер вошла Рухи и опустилась на колени возле постели, глядя на меня. На кровавых рунах на ее лице блестели слезы, словно алмазы.

– Ты видела Кинна? – спросил я.

Она покачала головой.

– Я не могу видеть невидимое. Но я видела, как он принес тебя сюда, пока ты спал.

– Я часто забываю об этом, – проворчал я.

– Тебе нужна одежда? – Как безразлично она это произнесла. В ней не осталось духа. И все же она пыталась помогать хотя бы в мелочах.

– Думаю, да.

Рухи пошла к маленькому сундуку в углу и вынула белый кафтан длиной до лодыжек.

– Это подойдет?

Я кивнул.

Она бросила кафтан на мой ковер и снова села. Бедная девочка. Я накинулся на нее со своими яростными догмами. Ей не нужно было слышать о моей жажде крови. Она верующая. В Писании Хисти много утешающих слов. Они куда лучше подойдут для смягчения ран, чем моя желчь.

Я знал это выражение лица. Смотришь в землю, рот приоткрыт. Глаза забывают моргать, и потом удивляешься, почему они сухие. Я видел этот пустой взгляд у многих людей на всех войнах, в которых участвовал. Шок, вот так просто. От него нет иного лекарства, кроме времени.

Я и сам был в шоке, об этом говорила пустота в груди. Хорошо. Не чувствовать – самое большое милосердие.

Снаружи донесся топот верблюжьих копыт. Мгновением позже в шатер вошел бледный мужчина в черном одеянии абядийского пастуха.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я Хуррана.

– Я помешал?

Мы с Рухи покачали головами.

– Пустыню прочесывают йотридские и силгизские охотники, – сказал он. – Наши разведчики заметили их в нескольких милях отсюда.

– Наши разведчики? – усмехнулся я.

– Кева, я здесь, чтобы помочь абядийцам обрести безопасность.

– У тебя была возможность помочь. Если бы ты убедил свою семью поддержать Кярса, Сира не набралась бы такой смелости. Десять тысяч кашанских хазов твоей семьи могли бы прийти сюда и встать на ее пути. Ничего этого не случилось бы. Но ты, корыстолюбец, поступил наоборот.

Хурран положил в рот изюмину, а потом бросил мешочек с изюмом на мою постель.

– Ты прав. Что я могу сказать? Я провел шесть лет в тюрьме и не знал, на что способна Сира. А во время переговоров в Зелтурии я поступил как любой разумный человек. Торговался.

– Торговался? Мы предложили твоему брату второй и третий по могуществу пост в Аланье! Ах, так тебя оскорбило то, что ты ничего не получил для себя, да, Хурран?

– Возможно, – пожал плечами он. – Я не стал бы этого исключать. Может, я и гнил в темнице шесть лет в собственном дерьме, но я все же первенец Мансура. У меня есть гордость.

– Гордость. Лучшего яда не купить даже у кашанского торговца змеями.

Я сбросил одеяло и натянул белый кафтан, который Рухи оставила на полу.

– Кева, Хурран пытался помочь нам, – сказала Рухи, не глядя на меня. – Он сделал все, что мог, чтобы спасти как можно больше людей. Он не совсем дурной человек.

– Я и не говорил, что он совсем дурной, просто он не такой особенный, каким себя считает. Шесть лет в тюрьме не пошли ему на пользу.

– А какую пользу они должны были мне принести? – спросил Хурран, наблюдавший за тем, как я одеваюсь.

– Для начала ты мог бы научиться скромности.

Он ухмыльнулся.

– А она нас спасет, скромность? Был ли Темур Разящий скромным?

– Если ты взялся подражать ему, у тебя плохо выходит.

– Как я уже сказал, я пытаюсь помочь абядийцам.

– Так помогай. Или тебе нужна благодарность? Нужно, чтобы поэты воспевали тебя, как воспевали Темура?

Хурран устало вздохнул. Конечно, я нагрубил ему, но я был в дурном настроении, и не без причин, а мягкое лицо этого человека доставило бы удовольствие моим кулакам.

Не то чтобы я собирался его ударить.

– Как я уже сказал, отряды силгизов и йотридов грабят, убивают и захватывают в рабство всех абядийцев на своем пути. Тебе и всем в этом оазисе нужно отправиться в более безопасное место.

– Я не собираюсь убегать от каких-то йотридских и силгизских ублюдков, – рявкнул я. – Я выпотрошу их всех.

– Я говорил с Рухи, – ответил Хурран. – Но ты один, Кева. Даже с помощью колдовства тебе не защитить всех абядийцев в Аланье.

– Сира пытается уничтожить всех нас? – Рухи всхлипнула. Шок больше не мог сдерживать печаль. – Почему?

– Спроси у скорпиона, почему он жалит.

Я усмехнулся так же ядовито, как этот воображаемый скорпион.

Хурран сказал:

– У Сиры и союза силгизов и йотридов есть причины, чтобы хотеть очистить эти пески от абядийцев. Во-первых, это дает их всадникам цель, и общая цель позволяет двум племенам сблизиться и забыть старую ненависть ради новой. Во-вторых, торговые семьи абядийцев на протяжении многих поколений копили огромные богатства, а жили по большей части как нищие. Учитывая плачевное состояние Кандбаджара и ненасытность силгизов и йотридов, Сира, скорее всего, испытывает большую нужду в золоте и драгоценностях.

– Ты прочитал много книжек? – ухмыльнулся я.

– А чем, по-твоему, я занимался в подземелье? У нашего врага множество разных мотивов, нужно понимать их.

Хурран был прав, и я не мог насмехаться над тем, кто читает книги. Я сам немало прочел их в юности по наставлению Тенгиса. Но я был скорее человеком дела, чем любителем чтения, и всегда считал, что опыт дает больше знаний, нежели книги. Тем не менее в них можно почерпнуть опыт других людей, зачастую весьма полезный.

– Зелтурия. – Само слово причиняло мне боль. – Если ты так мудр и вот-вот лопнешь от знаний, скажи, что случилось в Зелтурии.

Хурран нахмурился и покачал головой.

– Ты был там. Что ты видел?

– Что я видел? – Я усмехнулся от безумных воспоминаний. – Я видел крестейцев. Слышал, как они поют свою мерзкую Ангельскую песнь, заливая город кровью. Они были подобны холодному морю, затопившему нашу святую землю. Все, кто не добрался до храмов, утонули в нем.

Хурран сел на мою постель, схватил мешочек с изюмом и дрожащей рукой бросил несколько штук в рот.

Рухи протянула открытую ладонь, тоже покрытую кровавыми рунами, и Хурран насыпал ей несколько изюмин.

Я сел на мокром, усыпанном песком ковре так, что мы трое образовали круг. Хурран и Рухи жевали изюм и размышляли.

Молчание нарушил Хурран.

– У крестейцев было больше года, чтобы собрать новую армию после поражения в Сирме. Но наносить удар так глубоко на вражеской территории не имеет смысла.

– Не согласен, – сказал я. – Я сражался с крестейцами всю жизнь. Их ненависть к нам может заполнить пространство между землей и звездами десятикратно. Ничто не доставит им бо́льшую радость, чем низвержение нашего священного города.

– Но как крестейцы оказались внутри кровавого облака? – спросила Рухи. – Я видела такие облака раньше, и они никогда не переносили людей. Они странные и зловещие, но… но они не способ передвижения.

– Михей Железный воспользовался Лабиринтом, чтобы попасть в Костану, – ответил я. – Его вела соединяющая звезды. Когда я столкнулся с Сирой, она соединила звезды, чтобы спастись. И сразу после этого с неба спустилось кровавое облако и поглотило священный город. Это она привела крестейцев в Зелтурию, так же как Лунара привела их в Костану.

– Лунара? – повторил Хурран. – Кто это?

– Я хотел сказать – Ашери.

Досадная оплошность. Я не хотел говорить ему, что Ашери – это Лунара, моя жена. Рухи знала, но Хуррану такое доверить я не мог.

– Лунарой звали твою жену. – Взгляд Хуррана пронизывал меня насквозь. – С чего бы тебе путать два этих имени?

– Откуда ты знаешь о моей жене? Прочитал обо мне книжку?

Он смущенно поерзал.

– Я читал сведения о тебе, собранные писцом. Почему бы и нет? Мы же вели переговоры.

– Давайте двигаться дальше, – вмешалась Рухи, пытаясь спасти меня. – Значит, Сира наколдовала этих крестейцев. Зачем?

– Чтобы они убили нас для нее, это же очевидно, – ответил я.

– Погоди, – поднял палец Хурран. – Ты сказал, что крестейцев в Зелтурии было целое «море». Если они так многочисленны, разве они не представляют угрозы для самой Сиры? Она хочет забрать Зелтурию себе. И насколько последователи Пути Потомков ненавидят святых, настолько же почитают Хисти. Они не захотят навредить его усыпальнице.

– Если Сира кому-то и поклоняется, то Спящей, – сказал я. – В ней нет любви к Лат, Хисти или Потомкам. Она обращается к вере, чтобы набрать силу и стать султаншей султанш силгизов и йотридов.

– А что насчет крестейцев? – спросил Хурран. – Кто их предводитель?

– Мы не знаем наверняка, что Михей Железный мертв. – Я сжал кулак. – Как и я, он пропал в Лабиринте. И, как и я, мог найти выход. Может, все это время он заново собирал армию фанатиков. – Хотя с Кярсом вел переговоры другой человек, он мог действовать по приказу Михея.

– Слишком много «может», – заметил Хурран.

– Чего еще ты хочешь? – ответил я.

Хурран бросил в рот горсть изюма, его зубы еще больше почернели от сладкой мякоти.

– Насколько я знаю, ни одна душа не выбралась из города после того, как спустилось кровавое облако. Ты вошел и вышел. Расскажи мне все, что ты видел.

Я поднял руки.

– Я же сказал. Я видел крестейцев.

– Что на них было надето?

– Доспехи. Только… они были какие-то другие. Не черные, как у Михея.