Текст книги "Княгиня Ренессанса"

Жаклин Монсиньи
Княгиня Ренессанса

ПРОЛОГ
СТРАННАЯ НОВОБРАЧНАЯ

Огромный ястреб плавно кружил над горными пещерами. Мужчина с тревогой посмотрел на начинавшее розоветь небо.

Флорентийская деревня медленно пробуждалась в лучах восходящего солнца. Где-то вдали залаяли собаки. Церковный колокол возвестил начало первой утренней мессы.

Мужчина в камзоле и коротких штанах, со шпагой и кинжалом на поясе, вышел проверить, добираются ли стоящие на привязи лошади до листвы растущего вокруг кустарника. Убедившись, что лошади мирно пасутся, он вернулся в Пещеру.

Там на подстилке из сухой листвы мирно спала девушка. Копна волос цвета червонного золота с запутавшимися в них травинками скрывала лицо спящей.

С выражением нежности, неожиданно появившимся на суровом лице, мужчина несколько мгновений смотрел на свою юную спутницу, потом опустился на листву, с которой только что сам поднялся.

Легким движением пальцев он погладил медно-золотую шевелюру, потом бережно отстранил волосы, скрывавшие прелестное лицо с тонкими и одновременно волевыми чертами.

Спящая, видимо, находилась во власти сновидений: губы подрагивали, из груди вырвался протяжный вздох.

– Мами, пора вставать, – прошептал мужчина на ухо спящей.

Но та не желала ничего слышать. Упрямо, не размыкая век, она повернулась на другой бок и уже готова была снова погрузиться в мир грез.

– Мами, это опасно. Нам следует немедленно ехать, – продолжал настаивать ласковый голос.

Девушка решилась наконец приоткрыть свои зеленые, словно изумруд, глаза.

– Гаэтан, у меня все болит… – запротестовала она.

– Я понимаю, Мами… Восемьдесят лье за такое короткое время. Ни одно существо слабого пола не выдержало бы такой бешеной скачки, кроме моей Зефирины…

Говоря все это, молодой человек касался губами полуоткрытых губ своей подруги. Лицо его побледнело. Желание обладать ею было таким пронзительным. Молодость, словно крепкое вино, ударила ему в голову.

Он собрался встать, но она, ласково обхватив его шею руками, притянула к себе.

Под плотной тканью ее камзола он ощутил молодую, упругую грудь, единственный предательский признак, скрытый мужским облачением.

– Гаэтан, ведь мы теперь далеко, – прошептала Зефирина. – Они не смогут нас догнать…

Неужели она не понимала нависшей над ними двойной опасности?

Закрыв глаза, Зефирина протянула губы.

Прильнувший к ней всем телом Гаэтан чувствовал, что она готова отдаться. У него, однако, закралось подозрение, что, помимо любви, ею движет желание совершить нечто такое, что стало бы непреодолимой преградой между нею и тем, от кого она бежала.

В эту ночь, как и во все другие, искушение было так велико, что Гаэтан готов был поддаться ему прямо тут, на итальянской земле. Он боялся, что не совладает с собой и попадется в чувственную ловушку, которая может погубить их обоих.

– Мами, мы сможем считать себя в безопасности только в Риме… Я безумно люблю вас, но нам следует сдерживать себя до тех пор, пока Его Святейшество не расторгнет ваш брак…

«Заключенный по принуждению и неосуществленный в действительности», – подумал молодой человек, но не решился произнести этого вслух.

Зефирина тяжко вздохнула. Из всех зол, которые ей пришлось пережить, самым мучительным, без сомнения, оказалось это вынужденное целомудрие, на которое ее обрекал Гаэтан во время коротких ночных привалов.

С юных лет Зефирина де Багатель была влюблена в шевалье де Ронсара и поклялась любить его вечно. И в дар этой любви она готова была принести свое тело.

Гаэтан резко встал. Из-под полуопущенных век Зефирина наблюдала, как ее жених, энергично расхаживая по пещере, свертывает одеяло и готовится в дорогу.

Война с испанцами заставила его быстро возмужать. Теперь он казался ей выше ростом, шире в плечах и, главное, более уверенным в себе. Его серые глаза, такие добрые там, в Валь-де-Луар, теперь смотрели на Зефирину строго и решительно.

– Соберитесь с силами, Мами, нам предстоит долгий путь.

Говоря так, молодой человек протянул своей подруге кусок пирога, купленного накануне в какой-то убогой таверне в окрестностях Фьезоле. Но привередничать не приходилось. Зефирина с аппетитом съела свою долю, запила несколькими глотками воды, зачерпнутой прямо из Арно, и связала в пучок волосы, использовав для этого подвязку, случайно сохранившуюся после того, как ей пришлось сменить женское платье на костюм юного оруженосца. Наконец она спрятала свои золотые кудри под шапочкой с пером, и молодые люди вскочили на поджидавших их лошадей. Они объехали стороной Флоренцию, вотчину спесивых Медичи, и только издали увидели мраморную колокольню, устремленную в небо, уже сиявшее своей безупречной голубизной.

Избегая больших дорог, кишевших в том, 1526-м году солдатами победоносной армии, надменными испанцами Карла V, беглецы пробирались селениями на юг, в сторону Сиены…

* * *

Четверо суток Гаэтан и Зефирина скакали почти без передышки, удаляясь все дальше и дальше от Ломбардии и от дворца принца Фарнелло.

Похищенная Гаэтаном в свадебную ночь, Зефирина весь путь совершала верхом. Несмотря на усталость, она не могла отказать себе в желании снова и снова говорить с женихом о тех бурных событиях, которыми оказалась полна ее молодая жизнь, особенно с того момента, как им пришлось расстаться[1]1
  См. «Божественная Зефирина» того же автора.


[Закрыть].

Они вспомнили все, что случилось, начиная от победы французов при Мариньяне одиннадцать лет назад, принесшей честь и славу ее роду, до поражения под Павией, ввергнувшего Францию в поистине бедственное положение: король Франциск I стал пленником Карла V, цвет французского рыцарства был уничтожен, а отец Зефирины, Роже де Багатель, стал заложником итальянского князя Фульвио Фарнелло, прозванного одноглазым Леопардом, после того, как он в одном из сражений лишился глаза.

Чтобы обрести свободу, Роже де Багателю пришлось выбирать между выкупом в двести тысяч золотых дукатов и выдачей единственной дочери замуж за победителя.

Зефирина попыталась сделать все возможное, чтобы раздобыть эту громадную сумму. Однако Франция была разорена войной, и регентша Луиза Савойская, мать Франциска I, не могла ей помочь.

Зефирина думала, что Гаэтан погиб в сражении под Павией, и знала, что совершенно невозможно рассчитывать на помощь ненавистной мачехи «этой Сан-Сальвадор», маркизы Гемины де Багатель, открыто участвовавшей в заговоре вместе с коннетаблем де Бурбоном, перешедшим на службу к Карлу V. К тому же мачеха так ненавидела ее, что только и мечтала о ее гибели. Вот почему девушка решила, выполняя свой дочерний долг, предложить себя в качестве выкупа.

После нелегкого путешествия Зефирина наконец прибыла в роскошный дворец Фарнелло, расположенный в миланском предместье.

Она была уверена, что ей придется иметь дело с безобразным, развратным и толстобрюхим чудовищем. Каково же было ее удивление, когда князь Фарнелло предстал перед Зефириной в облике невероятно обаятельного, а потому еще более опасного мужчины.

Навстречу ей вышел смуглый, мужественный, властный, «Господин-я-так-хочу», как она его тут же мысленно прозвала, и Зефирина просто вынуждена была признать, что узкая черная повязка, пересекавшая лицо князя, делала его еще более привлекательным…

В разговоре с Гаэтаном, однако, Зефирина решила не касаться таких мелочей.

Странно, конечно, но из-за впечатления, произведенного на нее, юная особа, чьим образованием в монастыре весьма успешно занимался монах Франсуа Рабле, еще больше возненавидела Одноглазого Красавца, «купившего» ее за двести тысяч дукатов.

Она бы еще могла простить бедному, искалеченному горемыке, но знатному сеньору, оказавшемуся победителем и путем безжалостного шантажа так унизившим Зефирину и ее плененного отца! Никогда! И тогда она решила, что заставит его дорого заплатить за одержанную им победу.

За четыре дня до пышной свадьбы во дворце, на которой новобрачная в старинной фате и восхитительном, таинственном изумрудном колье – фамильной драгоценности дома Фарнелло, была так бледна, что гости поминутно опасались, не лишится ли она сознания, Зефирина ответила служившему церемонию бракосочетания прелату «да», тем самым лишив себя свободы.

В ночь свадьбы Леопард пришел в покои жены, которая по такому случаю надела строгое черное платье с закрытым воротом. В этом одеянии Зефирина была похожа больше на скорбную вдову, чем на юную новобрачную.

Полный обаяния, в прекрасном расположении духа, князь Фарнелло увлек Зефирину на благоухающую цветами террасу. Явно смущенный больше, чем ему бы хотелось, знатный итальянский синьор предложил молодой жене прекратить бесполезную вражду и не думать ни о чем, кроме любви.

Ответ Зефирины прозвучал резко и оскорбительно. Любить! Да никогда в жизни. Леопард, вступив в сделку с врагами Франции, купил ее, вынудил вступить с ним в брак… Она питает к нему только ненависть, презрение и отвращение… Выслушав все это, князь Фарнелло, однако, совсем не обиделся и даже улыбнулся. Его властная и в то же время нежная, ласкающая рука коснулась рыжих кудрей Зефирины.

– А кто в этом виноват, мадам? Вы сами меня соблазнили! Вы меня очаровали! Вы меня околдовали!

«Я пропала», – успела подумать девушка, которую князь заключил в свои объятия.

Неожиданно из зарослей окружавшего дворец сада выпрыгнула какая-то тень. Это был Гаэтан. Его спас от смерти под Павией слуга Зефирины, Бастьен.

Не дав Леопарду опомниться, Гаэтан нанес ему сокрушительный удар по голове. Фарнелло, потеряв сознание, рухнул к ногам жены.

Потрясенная тем, что вновь обрела своего жениха, Зефирина сбежала той же ночью из дворца своего мужа.

«А что, если он умер?» – думала она, сердясь на себя за то, что испытывает угрызения совести.

«Только бы князь, придя в сознание и возненавидев свою французскую жену, не вздумал снова отнять у нее свободу…»

Мчась во весь опор по кипарисовой роще, Зефирина поделилась своим опасением с женихом.

В ответ на это молодой человек лишь подстегнул коней.

Будущее определялось одним-единственным словом: РАСТОРЖЕНИЕ!

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
РАНЕНАЯ САЛАМАНДРА

Глава I
ЗАСТАВА В ПОПИЧИАНО

– Они больше не в силах двигаться!

Флоренция осталась позади. Зефирина и Гаэтан удалились от нее на пять лье. И напрасно оба всадника пришпоривали несчастных коней. Измученные животные с появившейся на мордах кровавой пеной, отказывались продолжать путь. А между тем беглецам надо было во что бы то ни стало добраться до ближайшего городка, где бы они могли сменить лошадей.

Бывший курьер короля Франции, Гаэтан не раз отвозил послания Его Святейшеству Клименту VII. Молодой человек знал едва ли не все заставы на пути из Парижа в Рим.

– Мы подъезжаем к Попичиано, Мами, прикройте свое лицо, – посоветовал Гаэтан, который, несмотря на огромный риск, предпочел взять Зефирину с собой, нежели, подвергая не меньшей опасности, оставить одну в лесу.

Они увидели идущую вниз и огибающую покрытый виноградниками холм, пыльную дорогу, по которой вереницей тянулись повозки, запряженные волами. Повозками правили тосканские крестьяне в плоских широкополых шляпах.

Натянув шапочку с пером чуть ли не до самых бровей и подняв ворот камзола, Зефирина прищурила зеленые глаза, всматриваясь в открывшуюся перед ними картину. Всадники с пиками в руках, в сверкающих на солнце шлемах и доспехах пытались объехать запрудившие дорогу воловьи упряжки, чтобы первыми въехать в городок.

– Черт бы побрал этих проклятых крестьян!

– Англичане… – едва слышно прошептала Зефирина. Она сразу узнала и привычные для них грубые выкрики, и мундиры солдат Генриха VIII.

– Да, Мами, а вон, ближе к перелеску, там наши… Французские всадники, легко узнаваемые по гордо реевшему белому флагу, украшенному геральдическими лилиями; пытались, не давая повода заподозрить себя в «комплексе побежденных», опередить британцев и первыми войти в городок.

Швейцарские наемники в коротких, с напуском штанах, спешились у дома тосканского кузнеца, бывшего одновременно и золотых дел мастером.

Немецкие ландскнехты из Нюрнбергского войскового соединения двигались вперед, тяжело ступая затянутыми в желтый сафьян ногами и приводя этим в ярость надменных испанских кавалеристов в золоченых шлемах, красующихся, как и их кони, в коротких черно-золотых доспехах.

– Как печально видеть, что родину Данте, Петрарки и Боккаччо насилуют эти варвары! – прошептала Зефирина.

Гаэтан не ответил. Образованность девушки его и восхищала, и расстраивала. Ему-то, королевскому курьеру, проводившему большую часть времени в дороге, некогда было обучаться чтению, и знания, которые обнаруживала его невеста, отдаляли ее.

Пока, однако, Гаэтану везло. Беглецы уже въезжали в городок, и лучше всего было помолчать. Впрочем, в общей сутолоке молодые люди мало интересовали тосканцев и солдат-оккупантов. Всеобщее внимание привлекли своим появлением пятнадцать турецких солдат султана Сулеймана, в шелковых безрукавках, с кривыми мечами на поясе и огромными разноцветными тюрбанами на голове.

Как и все остальные, турки встали в очередь к кузнецу. В конце концов конюшня маленькой заставы в Попичиано превратилась в настоящее вавилонское столпотворение.

На всех языках можно было услышать один и тот же возглас:

– Прощу вне очереди, служба французского короля… служба Его Святейшества… служба английского короля… регентши… коннетабля… князей… султана…

А хозяин постоялого двора, точно владелец гарема, как по волшебству, выводил свежих лошадей в грязный двор, и цена на них непрерывно росла.

«Кажется, в это смутное время, – размышляла Зефирина, – выгоду из всего извлекают только итальянцы».

В обезумевшей Италии в разгар невероятного политического хаоса сместились все представления о подлинных человеческих ценностях. Никто уже не понимал, кто есть кто и кто чего стоит.

Что касается Зефирины, то ей, несмотря на царящий вокруг беспорядок, стали открываться некоторые очевидные факты: прежде всего, Франция, дав разбить себя под Павией, проиграла войну! Франциск I оказался пленником императора Карла V! Коннетабль Карл Бурбонский предал свою страну! Английский король Генрих VIII (не принимавший прямого участия в войне) требовал почему-то свою долю выигрыша, то есть Францию! Но толстяк Генрих так разохотился, что тощий Карл V предпочел договориться со своим пленником, красавцем Франциском.

Знатные итальянские сеньоры, чьи земли оказались оккупированы чужеземными войсками, без которых они явно могли бы обойтись, решили в один прекрасный день вступить в сговор с победителем, в другой – с побежденным, в полдень – с папой, а на следующий день – с толстяком Генрихом. Даже турков пригласили «на бал»! Короче, каждый надеялся вытащить каштаны из огня; Зефирина, во всяком случае, видела, как французские, английские, испанские, немецкие, тосканские, ломбардские, венецианские, турецкие, швейцарские и даже кардинальские юнцы, а то и простые капуцины из Ватикана без конца сновали то в город, то из города, высокомерно игнорируя друг друга на забитых до отказа и вконец разбитых дорогах.

– Эй, жалкий сопляк, твоя кляча забрызгала мои сапоги, – проворчал какой-то бородатый великан в разодранном камзоле.

Зефирина шагала за Гаэтаном, ведя под уздцы обеих лошадей, как настоящий оруженосец, и не обратила внимания на швейцарского наемника. Но раньше, чем она успела извиниться за свою неловкость, мужчина схватил ее за шиворот и одним взмахом руки швырнул так, что она очутилась в грязной вонючей луже.

Гаэтан, шедший впереди, не видел разыгравшейся сцены. Громкий хохот за спиной заставил его обернуться. С некоторой опаской он заметил с десяток немецких и английских солдат, которые потешались над Зефириной, растянувшейся в луже. Ее лицо было забрызгано грязью. Бородатый гигант пытался стащить с нее штаны, приговаривая:

– Я сейчас, маленький сопляк, пописаю на тебя немножко и смою с твоего лица грязь, к тому же это тебя научит вежливости…

– Ну, что ты еще натворил? Простите моего оруженосца, солдат…

Одним прыжком Гаэтан очутился между гигантом и лежащей в нелепой позе Зефириной.

– Этого несчастного парнишку я взял из жалости… Он немой, – поспешил добавить молодой человек.

Зная хорошо подвешенный язычок подруги, Гаэтан опасался, что она голосом обнаружит себя.

– О-о… немой, – удивились солдаты.

Происшедшее перестало их забавлять, и они начали понемногу расходиться. Только наемник упрямо не желал уходить.

– Он немного слаб умишком, но вы не думайте, он и мухи не обидит.

Говоря все это, Гаэтан помогал Зефирине подняться.

– Э-э, что-то у твоего убогого взгляд слишком уж острый для дурачка, – пробормотал наемник. – Никогда не видал таких глаз… можно подумать, этот паршивец готов ими сжечь меня…

– Ну, давай же, покажи, дурачок, как ты раскаиваешься, что нечаянно побеспокоил благородного швейцарского солдата. Извинись, как умеешь, – ворчал Гаэтан.

Обрызганная с ног до головы грязью, Зефирина просто умирала от желания двинуть изо всех сил каблуком по ногам швейцарца. Но сдержалась, издав несколько неопределенных звуков…

– О… а… а…

Мыча что-то нечленораздельное, девушка кивала головой. При этом она опустила ресницы, чтобы скрыть выражение своих глаз. Морщась от запаха, который шел от девушки, швейцарец продолжал бормотать:

– Не очень-то у него глупый вид для идиота…

Наконец он отстал. Кто-то из его соотечественников пошутил:

– Ну что, Гюнтер, решил не наказывать?.. Какой же ты добряк…

Облегченно вздохнув, Гаэтан поволок Зефирину на постоялый двор, где рассчитывал найти свежих лошадей. Но если бы они оглянулись, то увидели бы турка, который отделился от группы солдат в тюрбанах и с интересом провожал взглядом обоих молодых людей.

– Все в порядке? – прошептал Гаэтан.

– О… о…, – подтвердила Зефирина, все еще не отделавшись от языка немых.

Она заметила ведро с водой, кем-то оставленное на краю колодца. Пока Гаэтан искал конюха, который сможет привести свежих лошадей, Зефирина пыталась тряпкой смыть грязь с лица и рук. Что касается одежды, то тут требовалось куда больше труда и времени. Было бы, конечно, неплохо принять ароматизированную ванну.

– От имени моего господина, всемогущего падишаха Белого и Черного морей, передай твоему господину, что Гарун Собад Рахмет предлагает ему сделку… тысячу золотых драхм или одного из моих черных рабов в обмен на тебя, маленький немой.

Услышав гортанный голос, Зефирина обернулась. Нет, решительно это место оказалось несчастливым для нее. Шелковая безрукавка и огромный красный тюрбан украшали человека, в котором она сразу узнала турецкого эмиссара из Пиццигеттоне. Того самого, который хотел купить ее для гарема султана Сулеймана[2]2
  См. «Божественная Зефирина».


[Закрыть].

– Ты понял меня? Вот увидишь, тебе понравится, если поедешь с Гаруном Собадом Рахметом… Какие у тебя прекрасные зеленые глаза, малыш… Очень редкий цвет… На, возьми…

Произнося все это по-восточному сладко журчащим голосом, он как будто не замечал ужасного запаха, который исходил от Зефирины, одной рукой нежно поглаживал ее по щеке, в то время как другой протягивал горсть леденцов, будто перед ним был щенок.

Прижатая турком к колодцу, юная «немая» едва сдерживалась, чтобы не оттолкнуть его самым грубым образом. Несмотря на житейскую неопытность, Зефирина не раз слышала при дворе разговоры о мужчинах, которые не интересуются женщинами и ищут удовольствий в обществе мальчиков.

– Я познакомился с хозяином постоялого двора, он дает нам лошадей.

Это был только что вернувшийся Гаэтан. Турок вежливо поклонился ему.

– Синьор, ты хозяин этого молодого немого. Я даю тебе за него тысячу золотых драхм…

Гаэтан хотя и был удивлен таким предложением, но не подал виду.

– Очень сожалею, но этот мальчик не продается.

Гаэтан хотел уже взять Зефирину за руку, но турок принялся настаивать:

– Великий султан и прославленный падишах больше всего обожает изумруды… Я могу увеличить цену до пяти тысяч золотых драхм, если ты позволишь мне увезти этого зеленоглазого малыша в столицу Оттоманской империи…

На этот раз молодой человек ответил сухо:

– Я вам уже ответил. Мальчик – мой племянник. Он не продается, поэтому не надо настаивать.

Турок, похоже, не был обижен откровенным тоном Гаэтана. Он только коснулся двумя пальцами своего огромного красного тюрбана и поклонился:

– Дядя может иметь власть отца…

Сказав так, турецкий эмиссар вернулся к пестрой группе своих единоверцев, поджидавших его в другой части двора.

Гаэтан и Зефирина с облегчением вздохнули.

– Я не должен ни на минуту оставлять вас одну, Зефи, – прошептал он.

Зефирина закрыла глаза.

Князь Фарнелло говорил те же слова в Пиццигеттоне, после того, как она побывала у заключенного в испанскую тюрьму Франциска I.

Зефирина прижала руку к груди. Откуда эта боль, неожиданно кольнувшая в сердце?

И вот уже посреди терзавших ее головку беспокойных мыслей всплыл образ надменного, властного мужчины, пожалуй, слишком уверенного в себе, с неотразимым саркастическим взглядом, волнующее воспоминание о котором, как бы она этому ни противилась, настигло ее точно удар бича.

– Вам плохо? – забеспокоился Гаэтан.

Зефирина покачала головой. Ничего подобного, донна Зефира, как называл ее князь Фарнелло, чувствует себя прекрасно.

А через несколько минут молодые люди, оседлав свежих лошадей, уже мчались по дороге, ведущей в Сиену.

Было пасмурно. Свинцовые облака затянули все небо. В предгрозовом затишье слышен был лишь цокот копыт по каменистой дороге.

Но вот загремели раскаты грома, засверкали молнии, и всадники стали торопить коней. Неожиданно посыпавшиеся с неба градины, величиной с перепелиное яйцо, ввергли животных в панический страх. Трудно даже представить, чем бы все кончилось, не будь Зефирина и Гаэтан прекрасными наездниками.

Сквозь треск и грохот разбушевавшейся стихии Зефирина что-то крикнула. Гаэтан скорее догадался, чем расслышал: она предупреждала, что в такую погоду не следует находиться вблизи деревьев. Гаэтан указал пальцем на заброшенную пастушью хижину на вершине холма. Пришпорив коней, молодые люди устремились в этом направлении.

В черном небе сверкнула и змеей проползла голубая молния. Зефирина вскрикнула и потеряла сознание.