Текст книги "Княгиня Ренессанса"

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
СИЦИЛИЙСКИЕ НОЧИ

Глава XXVII
МЕСТЬ ЛЮБВИ

Зефирина вздохнула. Начинался новый чудесный день. Яркий солнечный свет слепил глаза и заставлял ее щуриться, а воздух, благоухавший ароматами цветущих апельсиновых, лимонных и миндальных деревьев, щекотал ноздри.

Она потянулась под покрывалом на своем удобном ложе, потом вскочила босыми ногами на пол, отделанный мозаичной плиткой, и подбежала к окну, полюбоваться пейзажем, который изо дня в день не переставал восхищать ее: над восточной частью острова и над обширной равниной города Катаньи, на окраине которого находились сицилийские владения семейства Фарнелло, на десять тысяч футов над уровнем моря возвышалась Этна.

С какой бы стороны Зефирина ни смотрела на вулкан, она всегда испытывала одновременно и восхищение, и трепет при виде снежной шапки на тяжелой голове «великана».

В парке, уступами спускавшемся к Ионийскому морю, буйная зелень неведомых молодой женщине растений сверкала под солнцем всеми красками, благоухала всеми ароматами и шелестела листвой. Гранатовые, фисташковые, ореховые кустарники, без сомнения завезенные сюда из Греции, соседствовали с деревьями, которыми Сицилия была обязана арабам, как, например, финиковые пальмы, рожковые деревья, тутовник. Что касается фиговых деревьев и агав, то Зефирина знала, что лет двадцать назад их черенки были завезены из Новой Испании конкистадорами.

Чувствуя себя словно в раю, Зефирина снова вздохнула и направилась к двери, чтобы позвать Эмилию и Карлотту.

После того как девушки надели на нее белое платье с круглым воротничком и уложили словно корону, заплетенные в косу волосы, Зефирина спустилась в сад.

Вместе с Гро Леоном и мадемуазель Плюш она обошла вокруг старинного дома. На месте старой башни, возведенной в 392 году тираном Дионом сиракузским и разрушенной в 902 году арабами, которым предки князя Фарнелло по материнской линии оказали яростное сопротивление, нынешний замок был заново отстроен нормандским бароном Гийомом де Карентаном, с которым семьи Савелли – Фарнелло породнились в результате брака в 1078 году.

Фасад украшали красивые окна, каждое из которых обрамлял оклад из черной пемзы и вулканической лавы. Так украшали все местные жилые здания. Палаццо Фарнелло, заметно модернизированное за два последних века, высилось со всеми своими террасами и окружающей здание мощной стеной над заливом Оньино, куда, как гласит легенда, высадился после долгих скитаний Улисс.

Навестив в одном из парковых павильонов Паоло, который потихоньку поправлялся, Зефирина вернулась в замок.

Возвратившись к главному входу, она вздохнула в третий раз.

– Вы устали, моя маленькая Зефирина? – забеспокоилась Плюш.

– Нет, я прекрасно себя чувствую, Артемиза, – сказала Зефирина, ласково беря под руку дуэнью.

– Может, приказать заложить коляску? Поедем, полюбуемся окрестностями, взглянем на древний греческий театр в Таормине… Говорят, там очень красиво, – предложила Плюш.

– Нет, пойду почитаю… и подожду…

Зефирина прикусила губу, не договорив. Она, наверное, хотела сказать «возвращения мужа», но вовремя спохватилась и докончила:

– …когда придет время обеда.

Оставив мадемуазель Плюш в галерее и прихватив какой-то толстенный том, Зефирина поднялась по садовой дорожке как можно выше и устроилась в маленькой беседке, нависавшей над самым морем.

Несколько минут Зефирина рассеянно листала страницы найденного в библиотеке старинного манускрипта. Она даже попыталась вникнуть в текст, оказавшийся трудом неизвестного монаха, повествовавшего о знаменитой «сицилийской вечерне», этом кровавом эпизоде, имевшем место 30 марта 1282 года в Палермо. Ничтожный повод повлек за собой сначала избиение французов, а затем и дикое побоище, охватившее весь остров.

В иное время Зефирина, всегда увлекавшаяся культурой и историей, обязательно заинтересовалась бы этим рассказом, но теперь она довольно быстро оставила книгу на каменном столике, а сама погрузилась в глубокую задумчивость.

Вот уже две недели, как Зефирина находилась на «треугольном» острове, и все это время она металась между ощущением райского блаженства и отчаянием.

И всем этим тайным мукам было одно имя: Фульвио!

После страшных испытаний в Риме молодые люди и их спутники с помощью нищих покинули город через катакомбы и добрались до Неаполя.

Продвигаться в нужном направлении, в основном по ночам, с тяжело раненным Паоло, с девушками, непривычными к дальним пешим походам, и с мадемуазель Плюш, которая при каждом удобном случае заговаривала об этом и том же: «Уж и не знаю, что бы с нами было, если бы не святой отец! Подумать только, ведь он буквально спрятал меня под своей сутаной! Ах, воистину святой человек наш святой отец! Как вспомню, что там творилось, и снова вся дрожу!» – нет, это было совсем нелегким делом!

Произнося последние слова, Плюш прижимала к груди руки, закатывала к небу глаза и действительно содрогалась.

Зефирина никак не могла понять, был ли то страх старой девы перед ворвавшимися в замок испанцами или счастливейшее в ее жизни воспоминание! Зефирина сильно подозревала Артемизу Плюш в том, что та влюбилась в папу.

Неделя, проведенная ею в заточении вместе с Климентом VII, кажется, совершенно вскружила голову доброй дуэнье. Вскружила до такой степени, что Зефирина начала думать, уж не отважился ли Джулио Медичи в минуту озорного помрачения оказать честь целомудренной дуэнье и при том ничуть не утомляя себя манерами, достойными папы?

Впрочем, времени размышлять о состоянии души Плюш совсем не было. Фульвио и Зефирине пришлось проявить немалую сноровку, чтобы по дорогам, кишащим испанцами, добраться вместе со всеми своими людьми на двух телегах, набитых сеном, до Неаполя.

Первой телегой правил Фульвио, второй – Зефирина. Сколько было случаев, когда молодым людям пришлось натерпеться страху. Отлично справляясь с ролью крестьян, они без труда ускользали от любопытства слишком усердных солдат.

Любопытные отношения сложились в те дни между Фульвио и Зефириной. Временами молодой женщине казалось, что муж взял ее к себе в качестве оруженосца. Со времени их пребывания в замке Святого Ангела Фульвио как будто стал питать к ней огромное доверие. В пути он не раз интересовался ее мнением о дороге, об обстановке. Он внимательно выслушивал все, что она говорила, но так как они никогда не оставались наедине, разговор на этом затухал.

На сеновалах или в открытом поле Фульвио укладывался спать рядом с Пикколо и Паоло, за которым князь преданно ухаживал. Зефирина ложилась рядом с Плюш и служанками.

Она злилась, что ей не удается уединиться с Фульвио.

Однажды ночью, несмотря на дневную усталость, ей никак не удавалось заснуть рядом с храпевшей Плюш. Зефирина встала и вышла из овчарни, в которой они нашли приют. В крестьянском платье, заменившем ей нищенские лохмотья, она сделала несколько шагов и прислонилась к оливковому дереву. В звездном небе Зефирина заметила одну более крупную, чем другие, звезду, такую яркую, что не могла оторвать глаз от нее.

Она не заметила, как человек, одетый в простецкую рубаху, приблизился к ней неслышной кошачьей походкой.

– Да, прекрасная дама, не только мы, жалкие людишки, но все вокруг, от Солнца до Луны, вращается вместе с Землей!

Фульвио склонился над Зефириной. От этих слов она невольно торопливо перекрестилась.

– Замолчите, мессир… ваши слова – чистая ересь!

Белые зубы Фульвио сверкали в ночи. Он молча смеялся. Потом приподнял ее подбородок, заставляя снова взглянуть на небесный свод.

– Как вы, Зефирина, умнейшая среди людей своего поколения, можете скатываться до таких банальностей? В науке не может быть ничего еретического, речь может идти только о математических понятиях.

Однако, – возразила Зефирина, – если, как вы, Фульвио, утверждаете, Земля вращается, то прежде всего мы не могли бы находиться в стоячем положении, а предметы, подброшенные нами вверх, падали бы не к нашим ногам, а… позади нас.

– Неплохо рассуждаете, – согласился Фульвио. – Я по памяти перепишу для вас трактат моего польского друга Коперника, который он прислал мне из Торуни накануне разграбления Рима. Я знаю, что он прав. Вот послушайте, Зефирина…

Разговаривая с ней, Фульвио прижал ее головку к своему плечу.

– …Воздух, облака, птицы и мы сами вовлечены в движение Земли… и еще семи планет, которые вращаются вокруг Солнца.

– А Аристотель и Птолемей говорили, что…

– Что вы самый прехорошенький маленький солдат на земле, которая вертится… и к черту всех астрономов.

С легкомыслием, приводящим ее в отчаяние, Фульвио чмокнул Зефирину в лоб и, прежде чем удалиться, дал совет:

– Быстро отправляйтесь спать, Зефирина. Если все сложится хорошо, завтра мы сядем на корабль и отплывем в Неаполь…

Благодаря личному знакомству Фульвио с живущим в порту еврейским ростовщиком, которому лет десять назад князь спас жизнь в какой-то драке, беглецы смогли погрузиться на маленький трехмачтовый парусник, совершавший под командованием португальского капитана каботажное плавание между Мессиной и Мальтой.

За тысячу цехинов с носа, не выясняя личности пассажиров, капитан согласился высадить княжескую чету и их спутников в порту Катаньи.

Тем не менее Фульвио предпочел принять меры предосторожности, потому что Сицилией правил ненавидимый местными жителями вице-король Испании. Князь надеялся, что вандалы, бесчинствовавшие в Риме, не догадались послать своих эмиссаров и предупредить, что князь перешел на сторону папы.

В пылу творимого в Риме разбоя люди Карла V вполне возможно считали, что князь Фарнелло мертв, если только вообще не забыли о нем.

Во время плавания, которое из-за безветрия длилось несколько дней, Зефирина вместе с Плюш и служанками томилась в трюме для зерна, в котором португальские моряки устроили для них уголок. Фульвио и его спутники спали в другом трюме.

Молодая женщина надеялась, что сможет на корабле помыться, но это оказалось недоступной роскошью. Посреди ночи она проснулась, терзаемая удушающим запахом галерников.

Зефирина никак не могла привыкнуть ни к стенаниям этих людей, прикованных к своим скамьям, ни к ударам бичей, которые безжалостно раздавали надсмотрщики, как только паруса обвисали и не могли помочь гребцам.

Утром Зефирина поднималась на палубу и встречалась с Фульвио, который вел вежливый разговор то с капитаном, то с его помощником.

– Хорошо ли вы спали, Зефирина? Бодритесь, мы скоро будем на месте…

Фульвио отводил молодую жену на полубак. Там, целуя ей руки, расспрашивал, не нуждается ли она в чем-нибудь, потом оставлял ее с Плюш, а сам спускался к Паоло.

Зефирина терялась в догадках, почему он по большей части избегал ее.

«Может быть, он уже жалеет, что слишком расчувствовался и взял меня с собой… Да он, в сущности, и не способен любить».

Зефирина облокотилась на борт корабля. Погрузившись в собственные мысли, она всматривалась сквозь ночной сумрак в проплывающие мимо острова и в огромный пламенеющий кратер Стомболи. Неожиданно сзади подошел Фульвио и опустил руки ей на плечи. Зефирина попыталась скрыть выступившие на глазах слезы. Фульвио, словно не заметив этого, указал на вулкан:

– Никогда не следует пренебрегать гневом этих гигантов. В 79 году нашей эры вблизи Неаполя Везувий похоронил под раскаленным пеплом города Геркуланум и Помпеи… От этих городов ничего не осталось… Парочки обнявшихся во сне людей не успели даже проснуться.

От этих слов Зефирина вздрогнула. Фульвио обнял ее за талию и продолжал шептать на ухо:

– Задумайтесь, Зефирина, об их судьбе… любить и умереть, прижавшись обнаженными телами друг к другу и застыв навеки.

Губы Фульвио нежили щеку Зефирины. Она трепетала от счастья.

– Что до меня, Фульвио, я предпочитаю жизнь… с человеком, которого люблю.

Она откинула голову. Фульвио склонился над ней. Но именно такую минуту выбрал этот тупица, португальский капитан, чтобы сообщить:

– Мы скоро пройдем Мессинский пролив… В следующую ночь я вас высаживаю, синьор Корнелио…

Это имя Фульвио выбрал себе, чтобы сохранить инкогнито.

Сойдя на берег, супруги Фарнелло наняли мулов и через два дня прибыли в свой сицилийский замок.

Ничто в доме не было готово к их приему. Управляющие – Марко и Перрукья – подняли на ноги всю деревню. Вскоре целая армия молодых сицилийцев сновала в старом замке.

Первым делом хозяева принялись устраиваться. Фульвио учтиво передал Зефирине ключи от всех апартаментов, башен, подсобных помещений и подвалов. Кроме того, он отвел ей самые лучшие комнаты в замке – комнаты второго этажа с балконами, нависавшими над морем.

Прямо из своей громадной кровати с балдахином, в которой она спала одна, Зефирина могла любоваться лазурными волнами.

– А где ваши апартаменты, Фульвио? – спросила, превозмогая себя, Зефирина.

С легкой улыбкой Фульвио ответил:

– Разумеется, в башне тирана…

Зефирина обиженно закусила губу. Башня Диона Сиракузского была самым удаленным от ее комнат местом.

«Почему он все время дразнит меня? – размышляла она. – Я не собираюсь валяться у него в ногах… если только рана не мучит его».

Зефирина наблюдала за Фульвио. Но князь, похоже, совсем поправился. Он ездил верхом, совершал долгие прогулки, на которые ни разу не пригласил Зефирину… и даже ходил купаться в море.

Короче, Фульвио явно восстановил свое здоровье. Надо сказать, он баловал Зефирину нещадно, задаривая ее украшениями и платьями, которые заказывал в Палермо, Мессине, Катанье или Сиракузе. Он постоянно интересовался, довольна ли она своими апартаментами, слугами, климатом. Но по вечерам, учтиво поцеловав ей руки, исчезал из дворца.

Зефирина сохла. Она вскакивала по ночам, надеясь увидеть мужа входящим к ней в спальню. Но ничего не происходило. Просыпаясь утром, она слышала фырканье только что вернувшейся в конюшню лошади Фульвио.

Приходилось признать очевидное: все ночи Фульвио проводил вне замка…

В довершение ко всем своим огорчениям Зефирина узнала от своих служанок, что княгиня Каролина Бигалло прибыла в свой замок в Таормине.

Задыхаясь от ревности, Зефирина тем не менее старалась сохранять безразличный вид, вполне соответствовавший положению жены, которая, никогда не принадлежа мужу, оказалась обманутой.

* * *

Однажды вечером на ужин в палаццо прибыли сицилийские князья, соседи и друзья Фульвио.

Слушая их беседу, Зефирина познакомилась с историей Сицилии. Сама того не желая, несмотря на ужасное настроение, она не смогла удержаться и приняла участие в бурных спорах.

– Я где-то читала, что первыми поселенцами вашего острова были три народа: сикулы, сикамы и элимы… Это так, монсеньор?

С этим вопросом Зефирина обратилась к своему соседу по столу, старому князю Франческо Пилозо, потомку нормандских королей Сицилии, Гийома I и Гийома II.

– Вы правы, княгиня, но эти народы вскоре были изгнаны финикийскими мореплавателями. С приходом греков финикийцы перебрались в Карфаген, один из основанных ими городов…

– А правда, что Пиндар, Эсхил и Платон приезжали пожить в Сицилию? – спросила Зефирина.

– Так говорится в текстах. Тираны сиракузские даже чествовали Пиндара, и я готов в это поверить, княгиня, потому что сам Улисс, согласно «Одиссее», высадился на Сицилию прямо у порога вашего дворца… Смерть Миноса, который преследовал сбежавшего с Крита Делала, произошла тоже здесь, неподалеку. А уж если вспомнить миф об аргонавтах, его события и вовсе разворачивались на нашей горячо любимой Сицилии.

– А как же владычество римлян и византийцев?..

– Да, на некоторое время они покорили остров, но затем их вытеснили остготы, потом арабы в VII веке… Наконец, в 1072 году сюда пришли мои предки, норманны, во главе с Робертом Гискаром и его легендарно храбрым братом Роже…

– Не при их ли мудром правлении, мессир Пилозо, Сицилия разбогатела, началось промышленное изготовление льна, были построены дворцы, замки, соборы?

– Совершенно верно, мадам, – с гордостью подтвердил старый Франческо. – Во времена правления норманнов Сицилия процветала.

– А разве при швабах было не то же самое?

– Должен признать, что после смерти Гийома II Нормандского, когда немецкий император Генрих VI утвердил свои права и завладел островом…

– В 1194 году?

– Именно, мадам, начался довольно удачный период. Сын Генриха и Констанцы, великий Фридрих II Гоген-штауфен оставил по себе воспоминание как об исключительном монархе. До самой своей смерти в 1249 году он безвыездно жил на нашем острове, в окружении великолепного двора, где блистали многие художники. К несчастью, после него воцарилась анархия. Против бастарда Манфреда выступил папа Урбан IV, француз. Ее Величество призвала на помощь Карла Анжуйского, вашего короля Людовика IX (Людовика Святого)… Это был печальный период, да, простит мне Господь, если я вас обижу, анжуйской оккупации…

– Увы, мессир, я знаю, что французы за время своего правления вызвали к себе всеобщую ненависть, закончившуюся знаменитым бунтом и резней, получившей название «сицилийская вечерня».

– После этого события сицилийцы сами обратились за помощью к королю Педро Арагонскому, и тот прислал на остров своего второго сына Фердинанда… С этого времени наша судьба изменилась. Отделившаяся от Неаполитанского королевства Сицилия пережила долгий период нестабильности, отмеченный и жестокой враждой феодалов, и неоднократными эпидемиями черной оспы… И вот, наконец, немногим более ста лет, начиная с правления короля Мартина Арагонского, наш остров получил административную автономию и управляется вице-королем Испании.

– Мессир Пилозо, как же случилось, что вы, знатные сицилийцы, соглашаетесь терпеть высокомерие и диктат каталонской аристократии? – спросила Зефирина, изящно отделяя при этом хребет от лежавшей на ее тарелке жареной рыбы.

– С большим трудом терпим, мадам, гнем спину и ждем лучших времен.

– Выходит, никто и не думает выступать против Карла V? – возмутилась Зефирина.

Присутствующие за столом умолкли, слушая беседу Зефирины и потомка норманнов. Чтобы смягчить неловкость, вызванную последним вопросом молодой женщины, Фульвио громко расхохотался:

– Берегитесь, Пилозо, жена моя – опасный противник в словесных турнирах. Я пока не знаю никого на свете, кто бы мог с нею тягаться…

Повернувшись к Зефирине, Фульвио поднял свой кубок. Гости сделали то же.

– Друзья мои, – сказал Фульвио, – я приготовил для вас сюрприз. Наша дива Мария Соленара, чье пение мне столько раз приходилось слышать в театре Катаньи…

«Ну вот, незачем и спрашивать у Фульвио, где он проводит все вечера: оказывается, он слушает, как блеет эта коза!»

Гости зааплодировали. Зефирине пришлось выслушивать бесконечные рулады этого «к несчастью» прекрасивейшего созданья с великолепными черными волосами и горящими очами, которое без стесненья вовсю строило глазки хозяину дома.

А когда все присутствующие стали хором подпевать какой-то «идиотский» припев со словами о знойном солнце и о страсти, Зефирина думала, что задохнется.

Фульвио бросил в сторону певицы цветок. Та поймала его на лету и поднесла к губам.

Это было уже слишком!

Зефирина с трудом досидела до начала весьма увлекательного выступления сицилийских «пупарос» – кукольников, чьи одетые в костюмы куклы говорили и жестикулировали на фоне крошечного замка, оживляя для зрителей старинные народные сказки. И пока гости внимательно следили за приключениями неведомых французам марионеток, Зефирина встала и вышла на террасу. Она больше не в силах была все это терпеть. К горлу подкатывало рыданье. Она сама себе была смешна. Заболеть любовью и ревностью к человеку, который потешался над ней.

«А что, если найти его и умолить прекратить эту жестокую игру, если кинуться к нему в объятия… закричать «я – ваша… я люблю вас, Фульвио!»?

Безжалостно теребя кружевной платок, Зефирина вдруг похолодела: она вспомнила слова, сказанные когда-то Фульвио: «Я вам откровенно скажу, донна Зефира, придет время, и я отомщу вам за каждое ваше оскорбление… В тот день, когда вы запросите пощады, когда на коленях станете молить, взывая к моему великодушию, к моей любви, вот тогда наступит мой час, и не слово прощения вам будет ответом, а моя месть. Это будет мой реванш!»

Так говорил Фульвио в карете, когда Зефирина кричала ему о своей ненависти.

Ослепленная яростью, она издевалась над ним, и вот теперь он мстит ей на свой лад… Но ведь последние события их так сблизили… Зачем он заставил ее поверить в свою любовь?

«Cara mia… Amore mio»[50]50
  Дорогая моя… Любовь моя (ит.).


[Закрыть]. Он так по-особенному произносил эти слова, понятно, только для того, чтобы еще больше посмеяться над ней, а потом отшвырнуть.

Зефирина пошла в беседку, где так любила уединяться. Сюда почти не долетали голоса из гостиной.

Ласковый ветерок обдувал ее плечи. Запах жимолости, смешанный с морским воздухом, вызывал у нее головокружение.

Она прислонилась головой к стене беседки и дала волю долго сдерживаемым слезам.

Полумесяц, плывший в ночном небе, был затянут легким облачком. Зефирина чувствовала себя такой одинокой в этом мире. Никто не любил ее, кроме Плюш и Гро Леона, никто не жалел.

И вдруг она замерла. Из кустов рододендрона послышались дребезжащие звуки лютни, и звуки эти приближались. Какой музыкант осмелился подойти к ее беседке?

Зефирина быстро вытерла слезы. В темноте зазвучал голос певца-сказителя. Певец с юмором рассказывал трагикомическую историю несчастного тирана, которым помыкала прекрасная чужестранка. Прислушавшись к интонации голоса, Зефирина не хотела верить своим ушам. И в этот момент легкой, пружинящей походкой, которую Зефирина узнала бы из тысячи, к беседке подошел мужчина.

С сильно бьющимся сердцем Зефирина взглянула на выступившее из темноты ночи лицо, которое скрывала маска.

– Фульвио… – только и смогла прошептать Зефирина.

Да ей бы и не удалось произнести больше ни слова. Губы князя прильнули к ее устам. Поцелуй был властным, полным любви и безумия, и заставил Зефирину затрепетать от страсти.

Притянутая точно магнитом к этому властному рту, сулившему ей жизнь, Зефирина отвечала Фульвио все более и более горячими поцелуями. А в мозгу молнией пронеслось: «Как могла она жить, не ведая такого наслаждения?!»

Забыв о каком бы то ни было сопротивлении, отбросив всякую гордость, она сама отвечала на ласки, сама уступала свои губы, с жадностью касалась языка, нёба, зубов Фульвио, а ее собственный язык и губы стали горячими и влажными, точно пили из источника.

На мгновение он отстранился от нее, желая увидеть эту прелестную откинутую назад голову, которую крепко сжимали его руки.

– А вы делаете успехи, моя прелесть, – отметил он.

Глаза Фульвио улыбались под маской. Он снова насмехался над ней. Зефирина попыталась высвободиться из его объятий. Однако он тут же крепко схватил ее.

– Нет, любовь моя, больше этого не должно быть между нами…

Со спокойной уверенностью Фульвио держал в объятиях свою молодую жену и не торопясь осыпал частыми поцелуями ее лицо и закрытые глаза, осушал невысохшие еще на щеках слезы.

– Моя Саламандра, родная моя… Божественная моя Зефирина!

Говоря так, Фульвио снял с лица маску. Как некогда незнакомец в «Золотом лагере», он провел двумя пальцами по дрожащим губам Зефирины.

– Посмотри на меня, любовь моя, я тот, кто всегда любил тебя… с той ночи пожара, когда держал тебя в своих руках там, во Франции… Это был я… Я так и не смог забыть тебя… Страсть моей жизни… Мое сокровище… Отныне не надо никакой гордости в наших отношениях, только любовь.

– Но зачем понадобилось заставлять меня так долго ждать? Вы хотели отомстить мне? – пролепетала Зефирина.

Брови Фульвио подскочили вверх. Видно, он забыл о своих угрозах.

– Ты скоро поймешь, любовь моя… Да, я собираюсь осуществить свою месть, любя тебя со всей страстью, на какую способен… нынешняя ночь будет нашей ночью, и мы проведем ее одни в целом мире, – шептал Фульвио.

Его нетерпеливые руки обхватили Зефирину. И пока губы их неустанно тянулись друг к другу, Леопард поднял свою молодую жену. Опустив голову на его плечо, Зефирина позволила отнести себя к стоявшей поблизости оседланной лошади.

Ей показалось, что Неизвестность и Чудо подхватили ее и понесли на своих крыльях.

В душе ее звучала музыка.

Фульвио любит Зефирину… Зефирина любит Фульвио.

И в этот миг немыслимого счастья Зефирина с волнением подумала о Нострадамусе. Наверное, маг знал о ее любви к Фульвио…

Прямо над головой Саламандры, в небе Сицилии ярко сияли звезды Большой Медведицы.